Лекции по истории русского литературного языка

УНИВЕРСИТЕТСКАЯ КЛАССИКА

Б. А. Ларин

Лекции по истории русского литературного языка

(Х-середина XVIII в.)


Учебник 2-е издание

Авалон Азбука-классика Санкт-Петербург 2005

ББК 81-923 Л 25

Ларин Б. А.

Л 25 Лекции по истории русского литературного языка (Х-середина XVIII в.)- Учебник для филолог, специальностей ун-тов и пед. ин-тов. Изд. 2-е, испр. — СПб., «Авалон», «Азбука-классика», 2005. — 416 с.

5-94860-025-4 («Авалон») І5ВИ 5-352-01483-5 («Азбука-классика»)

Лекции выдающегося филолога Б. А. Ларина включают анализ таких памятников письменности как «Русская правда», «Слово о полку Игореве», в них говорится о развитии русского языка в опре­деленный период истории («Язык Московского государства»), а так­же о языковом своеобразии основных жанров литературы («Язык летописей», «Проповедническая литература»). Автор рассматри­вает языковые процессы на широком историческом фоне, затраги­вает вопросы исторические, историко-юридические, литературовед­ческие и текстологические.
5-94860-025-4 («Авалон») 5-352-01483-5 («Азбука-классика»)
© Издательство «Авалон», 2005

© Издательство «Азбука-классика, 2005

© Васильев М. К., оформление серии, 2005

От издательства

Выдающийся российский филолог Борис Александрович Ларин, читая в свое время лекции по истории русского литературного язы­ка, предполагал издать их, но, к сожалению, осуществить эту работу ему не удалось, и лекции были подготовлены к печати редакцион­ной коллегией, созданной в Межкафедральном словарном кабинете им. проф. Б. А. Ларина на филологическом факультете Санкт-Пе­тербургского университета.

Лекции были записаны многими учениками Б. А. Ларина, но в основном А. И. Лебедевой и А. И. Молотковым, и редакторы ис­пользовали эти конспекты и стенограммы: за основу брался один из вариантов и дополнялся материалами из других записей с тем, чтобы, не нарушая внутреннего единства лекций, как можно полнее изложить научные взгляды Б. А. Ларина.

Изданная книга имела следующие разделы и главы (после назва­ния темы в скобках указано, кто подготовил ее к изданию).

I. Образование и начальный этап развития литературного языка в эпоху Киевской Руси (ІХ-ХІ вв.).

1. Введение (проф. Б. Л. Богородский).

2.0происхождениирусскоголитературногоязыка(доц.М.И.При-валова, канд. филол. наук А. И. Корнев).
П. Типы литературного языка Киевской Руси (XI—XIII вв.).

1. Договоры русских с греками (проф. Е. М. Иссерлин).

2. «Русская правда» (канд. филол. наук Г. А. Качевская).
' 3. Древнерусские грамоты (доц. А. И. Лебедева).

4. 
   Проповедническая литература (проф. Н. А. Мещерский).
   
5. 
   Сочинения Владимира Мономаха (проф. Н. А. Мещерский).
   
6. 
   «Слово о полку Игореве» (проф. Б. Л. Богородский).
   
7. 
   «Моление» Даниила Заточника (проф. Е. М. Иссерлин).
   
8. 
   Язык летописей (канд. филол. наук А. И. Корнев).
   

III. Типы литературного языка Московской Руси (ХІѴ-ХѴТІ вв.).

1. Язык Московского государства (доц. А. И. Лебедева).

2. 
   Язык памятников, отражающих «второе южнославянское вли­яние» (канд. филол. наук А. И. Корнев, доц. О. С. Мжельская).
   
3. 
   Литературный язык второй половины XVI в. (доц. О. С. Мжель­ская).
   
4. 
   Деловая письменность Московского государства XV-XVII вв. как источник для характеристики московского говора (доц. С С. Вол­ков).
   
5. 
   Посадская письменность XVII в. — первая фиксация русского национального языка (канд. филол. наук И. Н. Шмелева).
   
6. 
   Литературный язык второй половины XVII в. (канд. филол. наук В. П. Фелицына).
   

IV. Русский литературный язык первой половины XVIII в.

1. 
   Развитие литературного языка на национальной основе в Пе­тровскую эпоху (доц. И. С. Воронова).
   
2. 
   Значение трудов А. Д. Кантемира, В. Н. Татищева, В. К. Тредиа-ковского в истории литературного языка (проф. Е. М. Иссерлин).
   
3. 
   Роль М. В. Ломоносова в развитии русского литературного языка (канд. филол. наук А. И. Корнев).
   

Глубокие по содержанию, оригинальные по мысли, лекции от­ражают самобытный талант их автора и широту его лингвистиче­ских знаний. Они не потеряли своего научного значения и остаются обязательным учебником для всех, кто изучает историю русского литературного языка.

По нашей просьбе подготовку учебника к этому новому изданию осуществила И. С. Лутовинова, кандидат филологических наук, до­цент кафедры русского языка филологического факультета Санкт-Петербургского университета.

^{(^р ГЛАВА 1}

Образование и начальный этап развития литературного языка в эпоху Киевской Руси (ІХ-ХІ вв.)


Введение

Курс истории русского литературного языка и предшествующий ему курс исторической грамматики должны составлять единое це­лое. Преподавание лингвистических дисциплин в вузах стоит перед исключительными трудностями, так как необходимо создавать но­вые концепции и вновь пересматривать материал.

Недостатки общей истории русского языка (исторической грам­матики) следующие: наблюдения носили эмпирический характер, фонетические и морфологические явления изучались изолирован­но, не было даже попытки вскрыть внутренние законы развития языка, увязать историю языка с историей общества; многие явле­ния оказывались областными, местными, а не общерусскими и т.д. История русского литературного языка рассматривает особенно­сти языка в различные эпохи, в различных жанрах, «стилях» языка. Здесь ставятся вопросы о связи литературного языка с историей со­циально-экономических формаций, с историей общественной мыс­ли, идеологией и т. д.

Но одно в наблюдениях старой школы было верным — это опре­деление элементов общерусского языка, утверждение связи между отдельными диалектами русского языка, т.е. признание единства русского языка. В этом направлении и должны идти дальнейшие разыскания. Значительно труднее перейти от эмпирических наблю­дений к истолкованию и объяснению фактов языка, к исследованию и раскрытию причин смены древнерусского языка новой системой.

Если раньше многие исследователи стремились строго разграни­чить историю русского литературного языка, то теперь для нас ясно, что не только не следует увлекаться выделением периодов, но боль­ше того: нельзя искать прямых соответствий между сменами соци­ально-экономических формаций и изменениями в языке. Однако не надо думать (и это дело дальнейших исследований), что эти смены не оставили никакого следа в языке, особенно в его словарном со­ставе. Радикальные перестройки языка проходили на протяжении длительного времени, когда было несколько смен общественных формаций.

Язык эпохи Киевской Руси разительно отличается по сг-оей си­стеме от современного русского языка. Тогда существовали редуци­рованные, глухие гласные звуки (ъ, ь), что связано с иной, отличной от нашей системой склонения, словообразования. Система склоне­ния также не совпадает с нашей, ибо теперь основным принципом классификации (распределения) имен по типам склонения является принадлежность их к тому или иному грамматическому роду, а в древнерусском языке имел значение конечный звук основы. Резко отлична система спряжения глагола: в древнерусском языке не было современной системы вида, но существовала сложная система соот­носительных временных форм. Имеются отличия и в системе сло­вообразования. Словообразование имен существительных характе­ризовалось преобладанием суффиксов, обозначающих конкретные предметы, орудия, действия, при значительной ограниченности количества суффиксов отвлеченного характера. Малочисленность прилагательных (по сравнению с современным языком) тоже ха­рактеризует древнерусский язык старшей поры. В синтаксисе также имелись свои особенности: меньше были развиты подчинительные конструкции, преобладали сочинительные. Но резко отличается древнерусский язык от современного своим лексическим составом.

Эти два этапа развития русского языка выделяются наиболее от­четливо, но нельзя ограничиться только их констатацией. «Новое учение о языке» акад. Н. Я. Марра строило периодизацию, загля­дывая в отдаленные времена, смело, хотя и фантастично. С точки зрения этой теории, киевская эпоха представлялась чуть ли не вче­рашним днем. Никто теперь не станет увлекаться подобными фан­тастическими построениями, но в то же время невозможно начи­нать историю русского языка лишь с X в.

Сравнительно-исторический метод довольно уверенно рекон­струирует русский язык дописьменного периода на основе совпа­дений в родственных языках, отыскивает общий для них праязык. Обращаясь к сравнительно-историческому методу, мы, однако, должны отказаться от патриархальной праязыковой теории. Тер­мин «праязык» был создан в эпоху господства представления о ге­неалогической филиации языков, в эпоху наивного представления о их биологическом единстве. Большинство исследователей сейчас склонно к употреблению терминов «язык-основа», «основной язык», «основные элементы», считая реальностью не только общеславян­скую, но и индоевропейскую общность.

Но вернемся к вопросу о периодизации. А нельзя ли между ки­евской и современной эпохой выделить еще какие-нибудь этапы в развитии русского языка? Во времена акад. И. И. Срезневского и А. И. Соболевского еще не были достаточно изучены письменные памятники средневековья и не ставился вопрос о промежуточной системе языка. Сейчас памятники исследованы значительно больше. Можно считать, что между состоянием русского языка в киевскую эпоху и русским языком ХѴІ-ХѴІІ вв. и первой половины XVIII в. существуют значительные различия. В языке происходит постепен­ный распад старой системы, который завершается уже в ХІХ-ХХ вв. Может быть, явится возможным установить даже четыре периода в истории русского языка¹. Периодизация явлений — это предпосыл­ка для вскрытия внутренних закономерностей развития русского языка. Построение курса исторической грамматики, не учитываю­щее периодизацию, было неправильным.

¹ В курсе лекций Б. А. Ларина можно четко выделить эти периоды в истории русского литературного языка: киевский период, московский период, период ста­новления национального языка (приблизительно со второй половины XVII в. до А. С. Пушкина) и современный (от Пушкина до наших дней). Публикуемый курс лекций заканчивается анализом роли М. В. Ломоносова в развитии русского ли­тературного языка. Прим. ред.

История русского литературного языка — самая молодая дисци­плина в языковедении. Едва ли ошибусь, если скажу, что расщепле­ние истории русского языка на две самостоятельные дисциплины (историческая грамматика и история русского литературного, язы­ка) было обусловлено педагогической деятельностью акад. В. В. Ви­ноградова и проф. Г. О. Винокура, много занимавшихся вопросами языка письменных памятников и отдельных писателей. Но и в этом курсе есть пока значительные недостатки. Критикуя программу по истории русского литературного языка, Виноградов указывал на то, что история литературного языка понималась как цепь харак­теристик языка крупнейших произведений древнерусской литера­туры и наиболее известных писателей нового времени. При этом лингвисты старались показать индивидуальные особенности языка памятника или писателя. Это в лучшем случае, а в худшем — весь курс иногда строился на заимствованиях у историков или истори­ков литературы. Второй недостаток курса заключался в стремлении обнаружить классовые различия в языке.

Незыблемым, однако, остается положение о необходимости из­учать историю языка в тесной связи с историей народа.

Литературный язык возникает у нас, как и у многих других ев­ропейских народов, в эпоху феодализма. В последние годы сложи­лось мнение, особенно в связи с изучением языка младописьмен­ных народов, что литературный язык формируется еще до создания письменности. Постепенно термин «литературный» (письменный) заменяется терминами «культурный», «общий», «койне». Язык, соз­данный для нужд всего общества, обычного права, трудовой прак­тики, заклинаний, молитвенных обращений и особенно для фоль­клора, устной словесности, был поистине общенародным языком, понятным всем членам родо-племенного союза (в этом убеждают нас и современные этнографические наблюдения).

В феодальную эпоху, когда возникает письменность, обще­ство уже классово дифференцировано и письменность является в основном привилегией господствующего класса. Нельзя объявлять грамотность всеобщим достоянием народа в первые века письмен­ности. Конечно, кое-кто из торговых и мастеровых людей мог быть грамотен, но утверждать, что грамотность в Киевской Руси была чуть ли не поголовной, неверно. Если озорные надписи на стенах новгородского Софийского собора были сделаны действительно строителями или, скорее, живописцами, то из этого еще не следует, что литературный язык был достоянием всего народа¹.

В раннефеодальную эпоху рядом с литературным языком суще­ствовал и продолжал развиваться в устном творчестве язык наро­да. И кто бы ни создавал письменные литературные памятники, он создавал их на основе общенародного языка. И этот язык послужил предпосылкой для развития письменного языка.

' Найденные при раскопках берестяные грамоты свидетельствуют о широком распространении письма среди городского населения Новгорода в ХІ-ХІѴ вв. Прим. ред.
Одна из задач курса истории русского литературного языка — выяснение стилистического использования языковых средств, ибо стилистика является предметом истории литературного языка, в отличие от исторической грамматики. Здесь важно не увлечься со­циальным моментом, но в то же время и не пренебрегать им. В каж­дом памятнике надо выделять и стилистические особенности, и элементы общего языка. Основной недостаток существующих кур­сов истории литературного языка — отсутствие предпосылок, кото­рые дали бы возможность определить путь развития литературного языка в отвлечении от частностей.

История показывает, что развитие литературного языка посто­янно связано с общим разговорным языком, хотя их взаимоотно­шения меняются даже в сравнительно короткие промежутки време­ни. Задача курса: установить взаимодействие типов литературного языка с общенародным языком на различных этапах исторического развития русского общества.

О происхождении русского литературного языка
Противопоставление двух различных взглядов на происхождение русского литературного языка известно нам с начала русской пись­менности. Сейчас установилась традиция противопоставлять две теории происхождения русского литературного языка: «старую» теорию акад. А. А. Шахматова и «новую» теорию акад. С. П. Обнор­ского. Это недопустимое упрощение истории вопроса. Считаю, что можно говорить только о различных приемах аргументации, о ее расширении и уточнении.

¹ См.: Срезневский И. И. Мысли об истории русского языка. Спб., 1850, с. 93-99.

² См.: Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка стар­шего периода. М,—Л., 1946, с. 4-5.

Ответ на вопрос о происхождении письменности у восточных славян дает «Повесть временных лет». В летописи говорится о том, что книги (грамота славянская) пришли к нам из Византии через Болгарию. С начала научной разработки истории русского языка акад. И. И. Срезневский и его ученики приняли это летописное со­общение и по-своему аргументировали данное положение. По су­ществу, выводы Срезневского¹, о которых Обнорский говорит в своих «Очерках по истории русского литературного языка старшего периода»², совпадают с версией «Повести временных лет».

Аргументация Срезневского опиралась на данные сравнитель­ной грамматики славянских языков. Устанавливая отличия древ­нерусского языка от церковнославянского, Срезневский исходит из признания приоритета церковнославянского языка как языка, уже обработанного, установившегося, имевшего более чем вековую тра­дицию. Дальнейшая история русского литературного языка пред­ставлялась ему как постепенное проникновение в церковнославян­ский язык элементов русского народного языка.

Акад. А. И. Соболевский по этому вопросу писал: «Русским ли­тературным языком сделался церковнославянский язык русского извода. (...) Церковнославянский язык был для Руси языком литера­туры в течение всего древнего периода русской истории, т.е. до кон­ца XVII в. (...) Русские переводчики и авторы, сами того не замечая, постоянно подновляли церковнославянский язык, но эти поднов­ления были относительно слабы, и в общем он оставался все тот же в своих звуках, формах, словаре». И выше: «Само собою разумеется, в первое время распространения у нас церковнославянских текстов русской оригинальной литературы совсем не существовало, (...) и мы едва ли ошибемся, если скажем, что даже к концу домонгольско­го периода собственно русские труды совершенно терялись в массе перенесенных из Болгарии текстов и по числу и по объему едва ли были более 1/10 этих последних»¹.

¹ Соболевский А. И. Русский литературный язык. — В кн.: Труды I съезда пре­подавателей русского языка в военно-учебных заведениях. Спб., 1904, с. 364, 365.


' См.: Никольский Н. К. «Повесть временных лет» как источник для истории начального периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании, вып. 1. Л., 1930, с. 102-104.
Акад. Н. К. Никольский в своей работе «Повесть временных лет» как источник для истории начального периода русской письменно­сти и культуры» убедительно доказал, что известная версия «По­вести временных лет» о возникновении письменности у восточных славян, принадлежащая Сильвестру, была создана в начале XII в. (около 1116 г.) по указаниям и в интересах киевских князей из дома Рюриковичей. Эта запись летописи — результат решительной пере­работки летописного свода Х-ХІ вв.² Основываясь на мастерском текстологическом исследовании Шахматова, который установил ряд вставок, разрывов и несоответствий в летописи, Никольский занялся вопросом о том, какими идеологическими причинами определялась эта переработка летописного текста.

Уже Шахматов обратил внимание на то, что переработка «Пове­сти временных лет» в своей основе имеет защиту так называемой норманской теории происхождения русского государства¹. У Силь­вестра была определенная задача — доказать, что основы русской государственности созданы Рюриком («варягами»), выходцем из скандинавских стран, и что русская церковь — наследница Визан­тии. Эта легенда о призвании варягов понадобилась в XII в. для укрепления власти киевских князей, которая начала колебаться из-за возрастающей феодальной раздробленности.

Никольскому удалось убедительно доказать, что, кроме этой версии о начале «книжного писания» на Руси, была и другая точ­ка зрения, другое толкование вопроса. В основном тексте летописи говорится о крещении Руси князем Владимиром. Крещение Руси представляется как насильственный акт, осуществленный сверху. Однако в других частях летописи сообщается, что восточные сла­вяне получили христианскую веру от апостола Андрея, как морав­ские славяне — от апостола Павла. Таким образом, по этой версии, христианство начало проникать к восточным славянам чуть ли не в первые века нашей эры. Но если оставить это известие в сторо­не как мало правдоподобное, то мы имеем более достоверные сви­детельства о крещении княгини Ольги в 955 г., рассказ о гибели варягов-христиан, наконец, свидетельство трех договоров Руси с греками (911, 944, 971), которые указывают, что часть русских при заключении этих договоров принимали присягу в христианском храме. Следовательно, в летописи имеются указания и на иное, чем официальное утверждение Сильвестра, происхождение христиан­ства у восточных славян.

В своей работе Никольский приводит запись, которую он отно­сит к XI в.:

¹ См.: Шахматов А. А. Сказание о призвании варягов. — «Изв. АН. ОРЯС», 1904, т. 9, кн. 4, с. 284-365.

«Се же буди вѣдомо всѣми языкы и всѣми людми, яко русский языкъ ни откуду же прия вѣры сеа святыя, и грамота русскаа ни кым же яв­лена, но токмо самѣмъ богомъ... А грамота русскаа явилася богомъ дана въ Корсуни русину, — отъ нея же научися философ Константинъ, и оттуду сложивъ и написавъ книгы русскымъ языкомъ».

По этому свидетельству, князь Владимир придал христианству на Руси только форму, устав («наряд») византийский. Грамота рус­ская ни от какого народа не была заимствована.

Однако положение о «самобытности» происхождения русского литературного языка столь же мало помогает решению вопроса, как и летописное («богом данная грамота»). Значительно больше сделано для выяснения вопроса Никольским, который говорит, что в древнейшую пору, в эпоху антов, восточные славяне находились в тесном общении с западными славянами. По его мнению, связи с Болгарией и влияние Византии начинаются только с конца Х-нача-ла XI в. Широта культурных связей восточных славян с западными славянами, со Скандинавией, с Кавказом, с Закавказьем и со Сред­ней Азией объясняет высокий уровень развития культуры: реме­сел и промыслов, архитектуры и военного дела, устного народного творчества и древнерусской литературы и т.п. Термин «самобыт­ность» можно принять лишь в одном значении — «независимость древнейшего периода в истории культуры Руси от византийско-болгарского влияния». Но нельзя упрощенно представлять разви­тие русской культуры в полной изолированности ее от внешнего мира.

Период Х-XI вв. — период христианизации Киевской Руси. Хри­стианство стало обязательной, принудительно введенной религией. Язык господствовавшей церкви — церковнославянский язык. Этого никто не мог отрицать. Известно, что Болгария в X в. переживала расцвет культуры, имела богатую литературу, в основном перево­дную с греческого. Не считаю нужным опровергать несостоятель­ную версию о русском происхождении церковнославянского языка. Предки болгар и сербов, ранее всего христианизированные, ранее других и создали церковнославянскую письменность.

Никольский вскрыл и объяснил противоречия в летописи. От­ражение вражды между западной (римской) и восточной (визан­тийской) церковью содержится в поздних частях летописи, так как разделение церквей произошло в 1054 г., следовательно, до второй половины XI в. еще не могло быть враждебного отношения к за­падной церкви. Значит, византийская версия крещения Руси и про­исхождения русской письменности более позднего происхождения, чем другие показания летописи по этому вопросу.

Христианизация наложила своеобразный отпечаток на старую культуру Руси ѴІІІ-Х вв. Культура раннего периода резко отлича­лась от культуры Руси конца Х-начала XI в. В научной литературе этот период освещался по-разному.

Шахматов выдвинул теорию создания русского литературного языка на основе церковнославянского (по происхождению древ-неболгарского) языка. Однако с ранних лет увлекавшийся русской историей, он всегда был больше историком, чем собственно линг­вистом. Занятия историей позволили ему создать концепцию, со­гласно которой русский язык как часть культуры русского народа должен рассматриваться на всей территории, занимаемой русским народом, и во всем богатстве его письменных памятников.

Как все лингвисты прошлого века, Шахматов исследовал языки и других славянских народов, что обогатило его построения много­численными сравнительными материалами. Шахматов последова­тельно развивает идеи Срезневского. Как и Срезневский, он под­держивает основное положение сравнительного индоевропейского языкознания о происхождении русского языка из единого прасла-вянского языка. Однако во времена написания «Мыслей об исто­рии русского языка» Срезневского — в середине XIX в. — история русского языка была изучена еще очень слабо: материалы не позво­ляли отчетливо различить, например, системы древнерусского и старославянского языков, что в известной мере давало аргументы в пользу праязыковой теории. Во времена Шахматова состояние нау­ки изменилось, зато догмат праязыка был аргументирован фактами сравнительной грамматики индоевропейских языков еще сильнее. Шахматов, развивая это положение, отводил любые данные, кото­рые противоречили праязыковой теории. Это привело лишь к тому, что в его теории накопилось много скрытых противоречий, что чрезвычайно показательно для состояния исторического языкозна­ния в начале XX в.

Рассмотрим подробнее учение Шахматова о происхождении рус­ского литературного языка. В нем ярко отразилась противоречивость его воззрений. С одной стороны, Шахматов требует обращаться к диалектным фактам, не ограничиваясь исследованием только пись­менных памятников; с другой стороны, никто так резко, как Шахма­тов, не противопоставляет древнерусский письменный язык языку народному. Это противоречие объективно отражает то положение, что русский литературный язык в древнейшую пору не представлял собой монолитного единства. Правда, Шахматов никогда не говорит об этом прямо, но такой вывод следует из всех его исследований. Чи­тая теперь его работы, мы видим, что именно Шахматов больше чем кто-нибудь другой подготовил следующие положения:

1. 
   литературный язык феодальной верхушки Киева и народный язык не одно и то же, а резко различные системы («древнеболгарский язык был усвоен образованными слоями Киева уже в X веке»¹);
   
2. 
   единство русского языка надо объяснять не существованием праязыка, а громадным влиянием Киева как стольного города, т.е. образованием государственного единства («Киев был центром обще­русского племенного союза: смешанное население его, постоянный приток иноземных элементов и в особенности близкое соседство с Переяславщиной, где слышалось уже совершенно иное наречие (се-верское, отразившееся в современном южновеликорусском), — все это содействовало образованию здесь языка, который стал бы обще­русским, если бы Киев сохранил свое общерусское значение»²);
   
3. 
   письменный язык сначала развивается обособленно от народ­ного языка, вне связи с живой речью широкой народной среды.
   

О начале письменности в Киевском государстве Шахматов гово­рит ясно и определенно: «...родоначальником письменного русского языка следует признать церковнославянский, который, вместе с ду­ховенством и священными книгами, был перенесен к нам из Бол­гарии. Но под инославянской оболочкой рано начал пробиваться живой язык народа»³. Вся история русского литературного языка представляется ему в виде борьбы народного языка с чуждым ста­рославянским, как медленный процесс проникновения народных русских элементов в состав старославянского. По его мнению, в со­временном русском языке старославянский слой очень велик, он составляет чуть ли не 50% лексики, некоторую часть грамматиче­ских форм, словообразовательных элементов и т.д.<sup>4

1</sup> Шахматов А. А. Введение в курс истории русского языка, ч. 1. Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916, с. 81-82.

² Шахматов А. А. Русский язык [в статье «Россия»]. — В кн.: Энциклопедиче­ский словарь Брокгауза и Эфрона, т. 55. Спб., 1899, с. 580.

⁵ Там же, с. 579-580.

⁴ См.: Шахматов А. А. Очерк современного русского литературного языка. М., 1941, с. 90.

Однако надо обратить внимание на то, что об этом «импортном» характере языка Шахматов говорит только для объяснения проис­хождения церковно-книжных жанров древнерусской литературы. Когда же речь заходит о таких чуждых церковной литературе жан­рах, как, например, судебник, известный под названием «Русской правды», его мнение меняется. Впрочем, церковная литература признается им истоком всей остальной письменности.

Шахматов убежден в огромном влиянии церкви в феодальную эпоху: на церковном языке, по его мнению, не только писали, но и говорили правящие слои Киевской Руси. Более того, он утверждает, что письменный церковнославянский язык имел огромное влияние и на язык народный («язык Киева в обоих его видах — язык город­ских классов и язык духовенства — переходил отсюда в другие цен­тры Древней Руси, а из этих центров он различными путями про­сачивался и в деревенскую среду, в самую толщу народных масс»¹).

Это положение он мотивирует наличием в народном языке та­ких слов, как плащь, овощь, праща, виноградъ, сладкий, плѣнъ, шлѣмъ, которые по фонетическим признакам являются старосла­вянскими. Светский характер этих слов указывает на, возможно, еще дохристианское проникновение их в русский язык. Важно и то, что влияние церковнославянского языка на народный Шахматов объясняет не только тем, что он был государственным, официаль­ным языком, но и древнейшими связями Руси с византийско-бол-гарской культурой. Заимствование таких слов, как пардус, парус, уксус, кровать, палаты и даже терем, коромысло, баня — слов бы­товой семантики, — подтверждает теорию Шахматова о древней­ших, дохристианских языковых связях Киевской Руси с Византией. Не все указанные Шахматовым слова можно признать греческими заимствованиями киевской эпохи (например, коромысло, баня, те­рем). Но даже если и сократить список предполагаемых заимство­ваний, то все же его идея о древнейших связях Руси с Византией в своей основе была верна. Последующие исторические и археологи­ческие исследования полностью подтверждают это положение.

¹ Шахматов А. А. Введение в курс истории русского языка, с. 82-83.

С принятием христианства усиливается влияние староболгар­ского языка на народный. Шахматов считает, что такие слова в на­родном языке, как враг, вред, срам (страм), благой, средство, нрав, храм, главный, время и даже преже, допреже, союз аще, усвоены из церковнославянского языка уже с XI в. Следуя за акад. В. Ф. Мил­лером, Шахматов отмечает, что народная словесность Х-ХІ вв. со­держит немало древнеболгарских и византийских элементов. Он по­лагал, например, что былина о Святославе, воспевающая его поход в

Болгарию (отраженная в «Повести временных лет»), создана не рус­скими, а болгарскими певцами. Он ссылается на славянизмы в были­нах, записанных в XIX в. А. Ф. Гильфердингом, П. Н. Рыбниковым и др. Но присутствию их в былинах можно найти и другое объяснение. Если в XIX в. допустимо было гадать, относить или нет славянизмы былин к Х-ХІ вв., то теперь это уже невозможно. Исследования тек­стов былин по записям XIX, XVIII и даже XVII вв. показали, что их язык и текст резко меняются (вопреки старому мнению о традици­онной окаменелости былинных текстов); меняются из века в век их лексика, фразеология, грамматика (в зависимости от времени запи­си, от принадлежности сказителя к определенной диалектной среде и т. д.). Трудно допустить, что славянизмы в былинах восходят прямо к XI в. Следует учесть и медленность распространения христианства в народе. Скорее всего там, где Шахматов склонен был видеть факты XI в., мы имеем дело с явлениями более поздними, например XVI в.

В целом мнение Шахматова сейчас неприемлемо, но нельзя также начисто отрицать возможность древнего проникновения некоторых элементов церковнославянского языка в народную речь и поэзию. Например, в русских диалектах не сохранилось сором (на украин­ской территории оно широко представлено), а слова срам, власть, время прочно вошли в народный язык. Конечно, слово власть сле­дует объяснить «прививкой» сверху, но рядом существует семанти­чески обособленное волость, так же как наряду с исконным веред диалекты знают проникшее из литературного языка вред. Итак, по­ложительным моментом является разграничение Шахматовым язы­ка социальных верхов Киева и народного языка, признание раннего воздействия церковно-книжного языка на народные диалекты.

Новым в воззрениях Шахматова было утверждение влияния разговорного языка Киева на литературный язык той эпохи. Укажу также, что положение Шахматова об образовании «киевского кой­не» (общей речи) предполагает как свою предпосылку мысль о на­личии различных языковых групп, о многообразии древнерусских «сельских» диалектов.

¹ См.: Шахматов А. А. К вопросу об образовании русских наречий. — «Русский филологический вестник», 1894, № 3.

На ранних этапах своих исследований вопрос о «киевском кой­не» Шахматов решает довольно примитивно. Он считает, что на­селение Киева в домонгольский период было в основном велико­русским¹ (вслед за историком М. П. Погодиным). Теория Погодина быяа развенчана уже во второй половине XIX в. Общепризнанным стало утверждение того, что население Киева в XI в. составляли предки украинцев, вернее предки всех восточных славян. В 1916 г. Шахматов писал: «По лингвистической своей основе язык Киева был языком южнорусского племени полян»¹. Позднее он заявляет еще резче: искать в Х-ХІ вв. великорусов на берегах Днепра невоз­можно; там было скопление различных племен, но не предков вели­корусов².

«Киевское койне» Шахматов противопоставляет этнической пе­строте населения и социальной дифференциации диалектов Киев­ской Руси. Но ему чужда мысль о том, что социальные верхи Киева имели в своем языке какие-либо народные элементы. Их литератур­ный и разговорный язык — это язык церковнославянский, далекий от народного. В своих исследованиях Шахматов почти игнорирует жанровые различия языка киевской эпохи. Но это лишь в общих формулировках, при переходе к частным вопросам он несколько меняет мнение.

Шахматов признает церковнославянский (древнеболгарский) язык государственным языком, указывая на то, что договоры Руси с греками содержат множество старославянизмов. Это говорилось и до него. Но следует помнить, что договоры писались до принятия христианства, когда общая грамотность была еще слаба, и очень мо­жет быть, что они писались болгарами.

В классическом исследовании языка двинских и новгородских грамот Шахматов показал его близость к современным новгород­ским и архангельским диалектам³. Правда, это более поздние па­мятники. Но в «Слове о полку Игореве» и «Русской правде» иное соотношение русского языка с церковнославянским. («Слово о пол­ку Игореве» в первоначальном виде Шахматов считает поэмой, ко­торая позднее была передана средствами литературного языка, что сделано не совсем удачно⁴.)

¹ Шахматов А. А. Введение в курс истории русского языка, с. 80.

² См.: Шахматов А. А. Краткий очерк истории малорусского (украинского) язы­ка. — В кн. «Украинский народ в его прошлом и настоящем, т. 2. Пг, 1916, с. 688.

³ См.: Шахматов А. А. Исследование о языке новгородских грамот XIII и XIV вв. Спб., 1866; его же. Исследование о языке двинских грамот XIV в., ч. 1-2. Спб., 1903.

⁴ См.: Шахматов А.А. Федор Евгеньевич Корш (некролог).— «Изв. АН», 1915, №5.

Итак, язык Киевской Руси, по мнению Шахматова, складывал­ся из четырех элементов: а) церковнославянский книжный ЯЗЫК;

б) язык былинной поэзии, впитавший элементы болгарского языка;

в) общий язык Киева («киевское койне») — результат скрещивания

племенных диалектов и г) язык крестьян, который Шахматов отож-
дествлял с диалектами различных этнических групп.

Дальнейшее развитие литературного языка он представлял как процесс постепенного проникновения в церковнославянский язык элементов народной разговорной речи. С другой стороны, Шахма­тов указывает, что после монголо-татарского нашествия, когда ве­дущие культурные силы были сосредоточены на севере — в Новго­роде, Твери, Суздале, Москве, — начинается новый этап развития русского литературного языка, характеризующийся стремлением сохранить киевскую литературную традицию и усиливающимся воздействием северных говоров. Киев теряет свое значение, центра­ми Руси становятся вначале Новгород, Тверь, Ростов-Суздальский, а затем Москва.

Преемственность культуры и языка Киева Шахматов понимал иногда слишком упрощенно: язык Киева из новых, северных цен­тров распространяется в сельские местности. В первые века суще­ствования Московского государства здесь, как и в Киеве, велико­княжеский двор, духовенство и боярство, владея книжным литера­турным языком, стремятся сохранить его отличия от языка народа, борются с проникновением в него элементов просторечия. С конца XIV в. и до конца XVI в. в письменном языке наблюдается рестав­рация церковнославянских элементов, и в то же время усиливается влияние русской народной речи. Это явление, называемое обычно «вторым южнославянским влиянием», объясняют тем, что пораже­ние Болгарии и Сербии в войне с Турцией привело к переселению в Россию многочисленных представителей болгарского и сербско­го духовенства и знати (например, митрополит Киприан, Пахомий Лагофет, Максим Грек и др.). Но дело было, разумеется, не только и не столько в появлении в Москве эмигрантов, хотя они и оказа­ли сильное влияние на развитие русской письменности. Борьба с просторечием и воскрешение старых церковнославянских языко­вых форм объясняется внутренними идеологическими причина­ми: провозглашением русскими царями Москвы «третьим Римом», стремлением укрепить самодержавный строй для создания великой всеславянской православной империи и пр. Результатом всего это­го явился еще больший отход языка книги от языка народных масс. Дифференциация идет и дальше, теперь наряду с народными гово­рами можно уже говорить об особенностях языка посадских людей, т.е. о языке новой социальной группы.

Однако Шахматов, механически перенеся на Московское государ­ство положение о языке Киева, т.е. свою теорию «стольного города», говорит о влиянии одной Москвы на формирование русского лите­ратурного языка. На самом же деле для этого периода характерны расширение внутреннего рынка и международных связей Москвы, создание русской нации, а вместе с ней и нового типа языка — на­ционального языка.

По мнению Шахматова, только в XVIII в. был преодолен язы­ковой дуализм, резкий отрыв языка письменного от разговорно­го, языка социальных верхов от народного. Большую роль в этом сыграло упрочение культурных связей с Западной Европой, хотя степень влияния западноевропейских языков Шахматов опреде­ляет неправильно: благодаря культурным связям с Западной Ев­ропой удалось сбросить гнет церкви и ее письменности, народные массы России получили доступ к письменному литературному творчеству. Что же касается заимствований из романо-германских языков, то это влияние имело отчетливо классовый характер (чего не видел Шахматов) и было недолговечным, поверхностным, за­хватив только некоторые жанры литературы, связанным лишь с дворянским обществом и дворянской литературой. Далее XVIII в. историческое исследование Шахматова не простиралось. Он счи­тал, что с этого времени русский язык не изменился сколько-ни­будь заметно: в этом особенно проявился формалистический под­ход Шахматова.

¹ См.: Обнорский С. П. «Русская правда» как памятник русского литературного языка. — «Изв. АН СССР, 1934, № 10; его же. Язык договоров русских с грека­ми. — В кн. Язык и мышление, вып. 6-7. М.—Л., 1936; его же. «Слово о полку Иго­реве» как памятник русского литературного языка. — «Русский язык в школе», 1939, №4.

Теория Шахматова господствовала вплоть до 1946 г. Из его шко­лы вышли два выдающихся современных лингвиста: С. П. Обнор­ский и В. В. Виноградов. Обнорский в течение двадцати лет испо­дволь пересматривал шахматовское учение. В 30-е годы им написа­ны работы о языке договоров русских с греками, «Русской правды», «Слова о полку Игореве»¹. В 1946 г. он объединил ряд своих иссле­дований в книге «Очерки по истории русского литературного языка старшего периода», где решительно опровергает положения Шахма­това и Срезневского (впрочем, эту же точку зрения разделял и Со­болевский) и доказывает, что русский литературный язык возник совершенно самобытно, сложился и развился задолго до принятия на Руси христианства¹.

О развитии русского литературного языка можно судить по за­мечательным оригинальным произведениям, из которых в «Очер­ках ...» рассматриваются «Русская правда», «Поучение» Владимира Мономаха, «Моление» Даниила Заточника и «Слово о полку Игоре­ве». Все четыре части книги построены одинаково: в конце каждого раздела дается общая характеристика языка памятника и отмеча­ются основные особенности литературного языка старшей поры. Обнорский не сразу пришел к таким выводам, которые произвели коренной переворот в учении о происхождении русского литера­турного языка. Впервые он высказал свои мысли в 1934 г. в статье «Русская правда» как памятник русского литературного языка», но сформулировал их еще нечетко.

Нельзя сказать, что у Обнорского не было предшественников. В русской лингвистической науке давно существовало два тече­ния: одни языковеды изучали различные славянские языки и рас­сматривали историю русского языка в тесной связи с другими сла­вянскими языками, как единый процесс (слависты); другие изучали русский язык вне связи с остальными славянскими языками (ру­систы). Представителями первого течения были И. И. Срезневский, А. А. Потебня, Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов и др. Вопрос о происхождении русского литературного языка ими неразрывно связывался с вопросом о старославянском языке и старославянской письменности как общеславянской в эпоху средневековья.

¹ См.: Обнорский С. П. Очерки по истории русского литературного языка стар­шего периода, с. 197.

Лингвисты-русисты, наоборот, стремились отчетливо противо­поставить русский и старославянский языки и установить их разли­чия и соотношения с самого появления русской литературы. Пер­вым русистом был М. В. Ломоносов. Хотя он и ставил задачу изуче­ния связей с другими славянскими языками (см. общую часть в его «Российской грамматике»), но в практической части Грамматики он ограничился чисто русским материалом. Ломоносов считал, что «Русская правда» написана русским языком; он стремился противо­поставить русский и церковнославянский языки, однако не давал ответа на вопрос о том, в каких отношениях находились они в ран­ний период¹. Проф. М. Т. Каченовский также отмечал различие рус­ских и старославянских памятников, но и у него нет решения во­проса, лишь констатируются различия языка разных памятников и жанров. Впервые указал, что памятники необходимо различать по месту их создания и диалектным особенностям, проф. М. А. Макси­мович. Например, язык «Слова о полку Игореве» Максимович на­звал народным языком южной Руси (в этом отношении он является предшественником Потебни). Он же впервые указал на яркие диа­лектные отличия «Слова о полку Игореве» от «Послания» Даниила Заточника².

¹ См.: Ломоносов М. В. Мнение о Шлецере. — В кн.: Билярский П. С. Материа­лы для биографии Ломоносова. Спб., 1865, с. 704.

² См.: Максимович М. А. Собр. соч., т. 3. Киев, 1880, с. 558.

^! См.: Ламанский В. И. Славянское житие святого Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник. Пг, 1915, с. 166.

⁴ См.: Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола в древнем славяно-русском переводе, т. 2. Пг., 1922, с. 246.

В русской лингвистической науке неоднократно высказывалось мнение, что XI в. нельзя считать началом нашей письменности, что договоры Руси с греками писались на русском языке еще в X в., следо­вательно, письменность на Руси возникла до принятия христианства. По мнению известного слависта акад. В. И. Ламанского, нет ничего невероятного в том, что книги, которые показал Кириллу (Констан­тину) в Крыму еще до изобретения им славянской азбуки некий «ру­син» (о чем сообщается в Паннонском житии Кирилла и Мефодия), были русскими. Если в XI в. на Руси уже были свои крупные пропо­ведники — выдающиеся ораторы, а также незаурядные писатели и историки, то это не могло произойти чудом за два-три десятилетия³. Письменность на Руси и своя собственная литература должны были появиться, по крайней мере, за два века до принятия христианства. Но памятники ранее XI в. не сохранились, очевидно, они погибли во время монголо-татарского ига. Блестящая техника оформления «Остромирова Евангелия», даже сами начертания букв этой рукопи­си, а также рукописей «Изборника» Святослава (1076), «Мстиславова Евангелия» и других рукописей XI в. — все это говорит о том, что до нас дошли не первые, а лишь относительно поздние памятники пись­менности. Акад. В. М. Истрин в исследовании о русском переводе «Хроники Георгия Амартола» также пишет, что обработка русского литературного языка началась задолго до принятия христианства⁴.

Таким образом, предшественниками Обнорского выдвинуты положения: а) письменность на Руси восходит к дохристианской эпохе; б) начало письменности было обусловлено необходимостью переводов с греческого и других языков. Но это были не научные выводы, основанные на анализе языка произведений русской ли­тературы старшей поры, а лишь предположения и догадки. Обнор­ский в решении этих вопросов исходит из конкретного материала, однако и он не считает свою теорию окончательной.

Путь, которым шел Обнорский, можно проследить, сравнивая его работы 1934 и 1946 гг. Статья 1934 г. была посвящена исследова­нию Синодального списка «Русской правды». Этот список привле­кал к себе пристальное внимание историков и лингвистов, как наи­более древний (ок. 1282 г.). Ссылаясь на А. И. Соболевского и акад. Е. Ф. Карского, которые посвятили языку «Русской правды» специ­альные работы, Обнорский полностью присоединяется к их мнению о том, что Синодальный список ближе всего к первоисточнику, что так называемая пространная редакция «Русской правды» — древней­шая. Историки же в то время располагали тремя дошедшими до нас редакциями «Русской правды», хронологически следующими в таком порядке: краткая, пространная, сокращенная. Дальнейшая работа над текстами этого памятника не заставила историков изменить свои взгляды; в конце концов к их мнению присоединились и лингвисты.

О большей древности краткой редакции «Русской правды» сви­детельствуют ее историко-юридическое содержание, краткость, на­личие только двух списков, архаичность грамматического строя языка. Это признает Обнорский в работе 1946 г. Но его предположе­ние о хронологической близости пространной и краткой редакций говорит о том, что и здесь сохранилась некоторая зависимость от статьи 1934 г. Я не сомневаюсь, что и от этого тезиса скоро придется отказаться.

«Русская правда» — памятник оригинальной литературы, су­дебник. В нем отражены нормы обычного права восточных славян, относящиеся к эпохе, значительно более древней, чем время при­нятия христианства. Наличие в судебнике параллелей с правовыми нормами других народов отнюдь не говорит о заимствовании, а яв­ляется именно параллельным отражением аналогичной культурной и социально-экономической стадии в развитии разных народов. В пространной редакции отражен уже более поздний этап в разви­тии права — законы вполне сложившегося феодального общества.

Содержание обеих редакций памятника указывает на существенные различия между ними, но несовершенство наших историко-линг-вистических знаний и методов исследования не позволяет обнару­жить все глубокие различия в языке.

Формальный анализ языка произведен Обнорским детально, мастерски, однако отдельные моменты вызывают сомнения. Своей основной задачей при разработке каждого из четырех текстов Об­норский считает расчистку первообраза текста, скрытого под мно­гочисленными наслоениями.

Попытки снять наслоения в языке древних памятников произ­водились уже не раз. На основе изучения многих текстов было уста­новлено хронологическое приурочение фонетических, морфологи­ческих и синтаксических изменений (например, написания пакы, Микыфор — более ранние; паки, Микифор — более поздние; нозѣ, руцѣ древнее, чем ногѣ, рукѣ). Однако письменность никогда не отражает живой язык абсолютно точно, разрыв между письменным и разговорным языком бывает иногда очень значительным, и часто невозможно выяснить пределы их расхождений.

В реконструкции языка памятника помогает и филологическая критика текста путем сопоставления отдельных списков. Но этот путь возможен не всегда; например, «Слово о полку Игореве» до­шло до нас только в одном списке, да и тот погиб в 1812 г. «Поуче­ние» Владимира Мономаха также сохранилось лишь в одном спи­ске (в Лаврентьевской летописи). С «Русской правдой» дело обстоит лучше, сохранилось много списков, группируемых в три редакции, однако каждая переделка представляет собой почти что новый ко­декс, здесь нет единого текста.

Обнорский использовал для реконструкции текста все доступ­ные ему средства. Он, например, тщательно сопоставил некоторые текстуальные совпадения двух редакций. Это хорошо. Однако Об­норский допускает и некоторые преувеличения. Так, все церковнос­лавянские черты орфографии и языка памятника в обоих списках краткой редакции он относит на счет поздних переписчиков. С этим нельзя согласиться. Некоторые славянизмы были внесены из того промежуточного списка, который был сделан в Киеве. Например, основной синтаксической конструкцией «Русской правды» является условное предложение с союзами оже, аже, аче, аще, или, а (встре­чаются также и бессоюзные условные конструкции). Обнорский считает, что все случаи написания аще — искажения, внесенные писцами. Однако доказательства этому нет, кроме одного случая с аже, отмеченного в краткой и пространной редакциях. Обнорский полагает, что текст первичного оригинала возник еще до влияния церковнославянского языка на русский язык. Но как же можно допу­стить абсолютную чистоту русского языка при несомненном суще­ствовании сложных и очень древних культурных взаимоотношений Руси с Византией и с Балканами? Этому соображению, по мнению Обнорского, противопоставляется допущение, что «Русская правда» возникла не в Киеве, а в Новгороде, поэтому никаких элементов ви­зантийского или болгарского влияния в ней и не может быть.

Углубляясь в историю русского языка более раннего периода, мы должны или признать, что состав литературного языка дохри­стианской поры существенно отличался от состава литературного языка Х-ХІ вв., или допустить более простое предположение, что в деловых документах Х-ХІ вв. отразился общенародный русский язык древней дохристианской поры (ѴІІІ-Х вв.). Такова точка зре­ния Обнорского.

Существенным недостатком второй концепции является то, что она снимает самую разработку вопроса о судьбах русского литера­турного языка древнейшего периода, языка эпохи племенных со­юзов. Кроме того, такая концепция сводит весь состав русского ли­тературного языка к скудному языку деловой, юридической лите­ратуры. Сторонникам подобного взгляда приходится, как опасные рифы, обходить вопросы, связанные с языком договоров русских с греками, датированных X в. Именно отсюда и надо исходить при из­учении начального периода истории русского литературного языка. А Обнорский оставляет их в стороне, так как договоры написаны не на русском языке, а, по мнению некоторых исследователей, на цер­ковнославянском.

Я считаю упрощением вопроса говорить о чистой церковносла­вянской основе языка договоров. Так же несостоятельна и попытка Обнорского объяснить все болгаризмы позднейшими наслоени­ями. Некоторые историки литературы решают этот сложный во­прос очень «радикально» (например, Истрин): они отрицают под­линность договоров, считая их созданием позднего времени (эпохи Ярослава Мудрого).

Для решения спорного вопроса об основе русского литератур­ного языка следует обратиться к истории русского общества, рас­сматривать историю языка в связи с историей народа.

Нам известно, как медленно, на протяжении длительного перио­да формируется общий национальный русский язык. Если ни Шах­матов, ни Соболевский не видели типологической разницы между русским национальным языком и языком народности киевского периода, то мы не можем допустить этого. Единство восточных сла­вян складывалось в Киевском государстве в процессе длительной борьбы. При решении вопроса о происхождении русского литера­турного языка этого периода следует не упускать из виду того, что в дофеодальную эпоху восточные славяне делились на целый ряд родоплеменных союзов:

«Сущимъ от рода словѣньска и нарекошася поляне, а деревляне от словѣнъ же... радимичи бо и вятичи от ляховъ. Бяста бо 2 брата в лясѣх, — Радим, а другий Вятко, — и пришедъша сѣдоста Радимъ на Сожю, и прозвашася радимичи, а Вятъко сѣде съ родомъ своимъ по Оцѣ, от него же прозвашеся вятичи. И живяху въ мирѣ поляне и де­ревляне, и сѣверъ, и радимичи, и вятичи, и хрвате. Дулѣби живяху по Бугу, гдѣ ныне велыняне, а улучи и тиверьци сѣдяху бо по Днѣстру... Имяху бо обычаи свои, и законъ отецъ своихъ и преданья, кождо свои нравъ»¹.
Только в условиях Киевской Руси, с прочным государственным аппаратом и развитой культурой, начинается становление единого (общерусского) языка на основе объединения старых родоплемен­ных союзов и их диалектов. Нельзя сомневаться, что диалекты этих племен были близкородственны между собой. Но нельзя и наивно считать язык всей Киевской Руси единым.

Было бы неверно вовсе отрицать роль христианства и церкви в развитии русской культуры. Культура раннего периода резко от­личалась от культуры конца Х-ХІ вв. Надо помнить, что в средние века в общий объем церковнославянской литературы входит не только церковная письменность, но и вся философская и схола­стическая научная литература. Церковные деятели оказали в свое время положительное влияние на развитие культуры: их борьба с кровной местью (пережитком родового строя), рабством, много­женством, ростовщичеством имела положительное значение; раз­витие каменного строительства, архитектуры, фресковой (стенной)

' Цит. по кн.: Повесть временных лет. Под ред. В. П. Адриановой-Перетц, ч. 1. Текст и перевод. М. — Л., 1950, с. 14.

и станковой живописи, распространение книг, создание больших библиотек — тоже в значительной степени дело церковников. Не закрывая глаза на отрицательные явления и в то же время не пре­увеличивая положительной роли церкви, нужно отдать должное тому прогрессивному, что церковь дала культуре русского наро­да в Х-ХІІ вв. Широкие связи с южными странами, приезд оттуда ученых-церковников, русское паломничество и т.д. — все это тоже имело положительное значение.

Но абсолютно неверно предположение, что церковнославянский язык был единственным литературным языком в Древней Руси. Еще Соболевский противопоставлял «деловой» язык грамот языку цер­ковных книг¹. Затем Шахматов, а в недавнее время проф. Л. П. Яку-бинский достаточно отчетливо проводили положение: церковные книги писались на церковнославянском языке, деловая литерату­ра — на древнерусском. Но сложнее вопрос о такой литературе, ко­торая не относится ни к церковной, ни к деловой. Например, даже «Русская правда» в древнейшей ее части — это деловой памятник, но в позднем составе он уже осложнен элементами церковносла­вянского языка. Еще интереснее вопрос о составе языка «Слова о полку Игореве», летописей, произведений Владимира Мономаха, «Послания» Даниила Заточника и т.д.

' См.: Соболевский А. И. Русский литературный язык, с. 363-366.

² Б. А. Ларин одним из первых стал возражать против концепции Обнорского, и это в ту пору, когда большинство филологов безоговорочно ее принимало. Почти одновременно с Лариным в Москве против теоретических положений Обнорско­го высказывался А. М. Селищев, статья которого «О языке «Русской правды» в связи с вопросом о древнейшем типе русского литературного языка» («Вопросы языкознания», 1957, № 4) появилась в печати много позже. Проблема происхож­дения русского литературного языка была освещена В. В. Виноградовым в иссле­довании «Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского

Если не противопоставлять два языка в Древней Руси — древне­русский и церковнославянский, тогда все просто. Но если различать эти две основы, то приходится либо признать, что мы имеем дело со смешанным характером языка в ряде наиболее важных и цен­ных памятников, либо производить насилие над очевидными фак­тами, что и допускали некоторые исследователи. Я утверждаю, что именно русский язык сложного состава характерен для памятников ХІІ-ХІП вв.²