Лекция первая Дорнах, 18 октября 1918 г

Продолжим сегодня произведенное вчера рассмотрение. Мы, по сути дела, показали, как при упомянутых мною обстоятельствах был оттеснен так называемый народ Христа, и как при других обстоятельствах в центре Европы и на Западе развился собственно церковный народ, — можно сказать — церковные народы. Я указал затем на то, что с этим основным фактом связана борьба, различные споры, которые разыгрались в самом начале пятого послеатлантического периода. Я указал также и на то, что в той области, в которой образовались собственно церковные народы, это произошло из-за того, что Христов импульс, как бы утратив непрерывность своего действия, оказался замкнут во времени и должен был передаваться в традициях и в письменных сказаниях; произошло смешение, спайка христианства с политически и государственно организованным римским папством, с папской церковью, — а затем в эту папскую церковь включились другие церкви. Можно сказать, что другие включившиеся сюда церкви сильно отличались от папской церковности, но сохранили и много общего с ней, — по крайней мере то, что нас интересует в той ситуации. Положение здесь таково, что даже протестантская государственная церковь стоит ближе к римскому католичеству, к римско-католической церкви, чем, например, православная государственная церковь, например, русская, в которой существенным всегда было не государственно-церковное начало, а непрестанная деятельность в русском народе импульса Христа. Я показал вам затем, как через втягивание Христова импульса в чисто мирские отношения, в земные дела, как крайность возник иезуитизм. И наконец я вам показал, как в противоположность иезуитизму возникает то, что можно назвать гётеанизмом.

Этот гётеанизм, как я вам сказал, старается вызвать противоположное движение, которое несколько похоже на русское христианство, — а именно, старается вознести то, что находится здесь, на физическом плане, в духовный мир. Таким образом, несмотря на все здешние явления физического плана, душа связывает себя с импульсами духовного мира, которые не низводятся, как это имеет место в иезуитизме, непосредственно в чувственно воспринимаемую действительность, а вступают в последнюю только через саму душу. Душевный склад Гёте не позволял ему часто высказываться о своих самых интимных мыслях по этому поводу. Но чтобы узнать его именно с этой стороны, надо обратиться к тому месту в его "Вильгельме Мейстере", на которое я уже указывал в других случаях. Это описание прибытия Вильгельма Мейстера в замок одного знатного человека, в котором ему показывают картинную галерею. Эта картинная галерея представляет собой мировую историю, а в ней — религиозное развитие человечества. Гёте хочет в художественной форме выразить великую идею, что Вильгельм Мейстер проводится через картинную галерею, в которой представлен религиозный ход развития человечества. Проводник доводит Вильгельма Мейстера до определенного места: здесь протекала история до разрушения Иерусалима. Но Вильгельму Мейстеру не хватает (он говорит об этом проводнику) описания жизни, как он выражается — Божественного Мужа, который действовал в Палестине непосредственно перед разрушением Иерусалима. Тогда Вильгельма Мейстера ведут во вторую, отдельную комнату, в которой показано то, что не показывалось в первой. В первой было показано развитие человечества, идущее через религии до разрушения Иерусалима. Таким образом, была пропущена жизнь, как там говорится, Божественного Мужа, Христа Иисуса. Во второй комнате ему показывают жизнь Христа Иисуса до Тайной вечери. Здесь ему разъясняют все религиозные импульсы, которые были представлены в первой комнате вплоть до разрушения Иерусалима, которые касаются человека постольку, поскольку человек является членом народа, к которому он принадлежит. Это были народные религии, этнические религии. То же, что можно увидеть во второй комнате, это касается единичного человека, это обращено к отдельному человеку; в определенном отношении это частное дело отдельного человека. Это может быть доступно только индивидуальности отдельного человека; это не может быть народной религией, это обращено к человеку как таковому.

Но Вильгельму Мейстеру недостает еще знания о Христе Иисусе от Тайной вечери до Его смерти и дальше. Тогда его ведут в третью, совсем тайную комнату, где ему показывается и это. Одновременно ему указывают на то, что здесь приближаешься к такому внутренне сокровенному явлению, что, в сущности, не имеешь никакого права на ту профанацию, которая обычно происходит, когда эти вещи открываются для внешнего мира. Это, в сущности, обращено к внутреннейшему существу человека.

Здесь можно заметить: если во времена Гёте собственный путь страданий Христа Иисуса не должен был изображаться внешним образом, то теперь дело обстоит иначе: с тех пор мы уже прошли через различные другие фазы развития. Но я хотел бы лишь указать, что вся настроенность Гёте в отношении этого факта вытекает из только что изложенного. Гёте ясно показывает, что он хочет внести в сокровеннейшее души импульс Христа, что он не намерен выносить его во внешнее народное начало; во всяком случае, он не намерен выносить его во внешнюю структуру совершающегося на физическом плане, но стремится найти непосредственную связь единичной, индивидуальной человеческой души с Христовым импульсом. Итак, Гёте склоняется к тому, чтобы искать духовную связь отдельной человеческой души с импульсом Христа. Это очень значительно для понимания не только самого Гёте, но и гётеанизма. Потому если Гете и весь гётеанизм стоят изолированно по отношению ко внешней культуре, — этого не скажешь в отношении развивающейся эволюции, если примешь во внимание более интимное религиозное продвижение цивилизованного человечества. Здесь сам Гёте по отношению к собственной личности в определенном смысле представляет продолжение чего-то другого. Но мы это поймем (поймем контраст Гёте по отношению к среднеевропейской церковности) лишь когда обратимся теперь к третьему импульсу.

Этот третий импульс сдвинут в сторону Запада. Итак, мы имеем народ Христа, народ церкви и наконец, третий импульс, который в определенном смысле импульсирует народы (неправильно сказать — инспирирует, но — импульсирует). Так уж обстоит дело, мои дорогие друзья. Надо сказать: начало, превратившееся в конечном итоге в иезуитизм, в ополчение генералиссимуса Иисуса Христа, имеет глубокие основы в сущности цивилизованного мира. Эту сущность невозможно понять, не взглянув на то, что лежит в глубине исторического становления человечества и сказывается в своих последствиях. Из внешней истории и из истории религий вы знаете, что первоначально среди различных форм, через которые прошло христианство в своем, если можно так выразиться, победоносном шествии с Востока на Запад, существовали арианство и атаназийство. Те народы (готы, лангобарды и франки), которые приняли участие в том, что неточно именуется переселением народов, были первоначально арианами.

Сегодня вас мало интересует догматическое различие между арианами и последователями Афанасия, но оно сыграло в истории определенную роль, и необходимо все же на нем задержаться. Обладая определенным мировоззрением, Арий выступал в Антиохии особенно против Афанасия⁴¹ Догматическое различие между ними состояло в том, что Афанасий придерживался воззрения, что Христос есть Бог, подобный Богу Отцу, — что, значит, существует Бог Отец и абсолютно и извечно тождественный Ему по природе и сущности Бог Христос. Это воззрение перешло затем в римское католичество, которое еще и сегодня придерживается веры Афанасия. Итак, надо сказать, что в основе римского католицизма лежит вера в то, что Сын вечен и обладает той же природой и сущностью, что и Отец.

Арий выступил против этого воззрения. Арий был того мнения, что можно говорить только о превосходящем все остальное Боге, Боге Отце, но что Бог Сын, то есть Христос, хотя и до возникновения времени, но, тем не менее, все же создан Богом Отцом. Согласно Арию, Христос не обладает одной природой и сущностью с Ним, но является чем-то таким, что сначала лишь развилось из Бога Отца — как нечто, что стоит ближе к человечеству, чем Бог Отец, как нечто, что в определенном отношении является посредником между реющим в высотах Богом Отцом (который пока недостижим для познавательных сил человека) и тем, что человек находит в самом себе.

Да, как бы это ни было странно, но сначала это кажется догматическим различием. Но, мои дорогие друзья, это является догматическим различием лишь для современного человека. В первых столетиях развития христианства это не было голым догматическим различием, потому что арианское христианство, которое целиком строилось на основах, и я вам их сейчас назвал, — на отношении Сына к Отцу, — это арианское христианство инстинктивно принималось теми людьми, которых я вам назвал: готами, лангобардами, всеми теми народами, и которые после заката и при самом закате римского господства пришли сначала на смену Римской империи. Они инстинктивно были арианами. Вы знаете, что Библию перевелУльфила ; его перевод ясно показывает, что сам он был арианином. Готы, лангобарды и т.д., когда они пришли в Италию, были арианами, и лишь по принятии христианства Хлодвигом, к этому христианству перешли франки. В определенном смысле внешне они приняли то, что внутренне им было чуждо, потому что внутренне раньше они тоже были арианами — веру Афанасия. И когда христианство выступило под флагом Карла Великого⁴², тогда все было сведено к вероисповеданию Афанасия, и этим был переброшен мост к папской римской церкви. Большая часть варварских народов — готов, лангобардов и т.д. погибла; то же, что еще не погибло как народ, было затем уничтожено атаназийцами. Арианизм в собственном смысле слова жил впоследствии лишь в виде сект; но в качестве деятельной народной религии он исчез.

Теперь надо поставить вопрос — вернее, два вопроса. Во-первых, чем же, собственно, является арианизм по отношению к вероисповеданию Афанасия? Второй вопрос следующий: почему же арианизм исчез из европейского развития, — по крайней мере, из внешне видимых исторических симптомов? Это, мои дорогие друзья, чрезвычайно интересное развитие. На вопрос, чем же, собственно, является арианизм, можно ответить лишь следующим образом: в некотором отношении он — последний побег, последний отпрыск тех миросозерцании, которые еще пытались найти связь между чувственно воспринимаемым внешним миром и духовно-Божественным; которые действительно еще имели потребность поднять чувственно воспринимаемое, связывая его с духовно-Божественным. Можно сказать: в несколько абстрактной форме в арианизме живет тот же импульс (но только как импульс, не как таинство и не как культ), который живет и в русском Христовом импульсе. Такое проявление Христова импульса должно было быть отстранено по той причине, что оно предназначалось не для народов Европы. И потому, что оно предназначалось не для народов Европы, оно и было истреблено атаназийцами.

При желании ближе подойти к этим вещам, необходимо принять во внимание первичные душевные конфигурации частей европейских народностей. Видите ли, изначальная душевная конфигурация тех народов, которые сменили Римскую империю, — о которых знают лишь то, что они сменили собой Римскую империю, — эта душевная конфигурация так называемых германских народов первоначально покоится на другой почве. С различных сторон подходят эти народы и смешиваются с другой народностью Европы, которую правомерно называют кельтской народностью. Остатки этой кельтской народности сохранились кое-где еще и сегодня. Ныне люди стараются законсервировать все элементы народного начала; в частности, они стремятся законсервировать при встречах с ним и кельтское начало. Но народное начало Европы представляешь себе правильно только тогда, когда первоначальной европейской культурой считаешь кельтскую культуру, в которую затем вступают другие культуры: германская, романская, англо-саксонская культура и т. д.

В своем первобытном виде кельтское начало дольше всего сохранялось на Британских островах, именно, в Уэльсе. Там оно дольше всего сохраняло свою своеобразность. И точно так же, как определенный вид религиозного ощущения был отодвинут на Восток и русский народ стал там народом Христа, так через деятельность определенных сил, о которых вы можете прочесть в каждом учебнике истории, с Запада, а именно, с Британских островов, пошел определенный импульс, который является последствием древнего кельтства. Этот отзвук древнего кельтства предоставил в конечном итоге Западу структуру религиозной жизни так, как уже указанные мною явления сделали это по отношению к Востоку и центру Европы.

Если хочешь понять эти вещи, то надо разобраться в том, что, собственно, за народ были кельты. Во многих отношениях это был пестрый народ, но у кельтов была и определенная общая черта. Эта общая черта заключалась в том, что в своей душевной жизни они мало интересовались связью, существующей между природой и человечеством. Они представляли себе человека изолированным от природы. Они интересовались всем человеческим как таковым, но не тем, как человек связан с природой, как человек живет вместе с природой. В то время как на Востоке, например, полярно противоположном по отношению к кельтству, ощущается связь человека со всем миром, а значит, и с природой, — человек ощущается как бы выступающим из самой природы (я на это указал также и у Гёте), — кельт обладал слабым ощущением связи человеческой природы с остальной, космической природой. И напротив, он обладал сильным ощущением совместной жизни в пределах социальной общины; эта совместная жизнь у древних кельтов ориентировалась на то, что существуют повелевающие и подвластные, вожди и ведомые. Это принципиально: антидемократический, аристократический элемент. Это то, что в Европе уводит обратно в кельтскую древность. Организованный аристократический элемент является здесь принципиальным началом. Происходит расцвет этого аристократического, царственного кельтского элемента. Король, который является вождем, организует своих вождей-помощников, и это вырастает из кельтства. Последним из вождей, который по собственной инициативе еще строил из таких первобытных импульсов, является корольАртур в Уэльсе со своими двенадцатью рыцарями Круглого Стола. О них рассказывается (что, конечно, не должно приниматься буквально), что они поражали чудовищ, побеждали демонов. Все это указывает еще на времена древнего переживания духовного мира.

Весь характер сказания о короле Артуре, все, чем легенды окружают этого короля, — все это показывает продолжение жизни кельтства также и в этом королевстве. Отсюда шло понимание навстречу повелевающему, распоряжающемуся, организующему началу королевского элемента.

Теперь произошло следующее: Христос, который был Христом Ульфилы, Христом готов, переживаемым в духе арианства, был Христом для всех людей — для тех, кто ощущал себя равным один другому, кто не признавал аристократических различий. Он был одновременно последним отголоском того, что на Востоке являлось общим переживанием земного человека и Космоса, а также природы. — В определенном отношении из того социального образования, которое проявлялось в кельтском элементе, природа была выброшена.

Эти два факта (я не могу об этом говорить детально, но должен осветить это в принципе) проступили в Европе сначала вместе и встретились с третьим. Они столкнулись между собой таким образом, что сначала выдвинулся арианизм; но т.к. он был отголоском единства природы и человека, то его не понимали те, которые, принадлежа к германским, франкским и другим народам, находились под влиянием кельтских импульсов и понимали лишь то, что присутствовало в их королевской структуре. Отсюда возникло стремление, которое выразилось в старосаксонской евангельской поэме "Хелианд": стремление самого Христа истолковать как царя-полководца, короля-вождя, князя, владеющего своими ратниками. Из непонимания того, что еще шло с Востока, и из мании чтить одного короля возникло это сказание о Христе в облике короля-полководца.

К этому добавляется третье. Оно пришло с юга, из Римской империи. Римская империя была уже раньше заражена тем, что в наше время можно назвать государственным элементом. Римская империя (она была не государством, а империей-царством, но в наши дни, быть может, понятней выражение "образование, подобное государству"), — эта Римекая империя в определенном смысле очень похожа на то, что возникло из организации королевств (различие проистекает лишь из разницы географических и социальных условий). Она хоть и примкнула затем к организации кайзерства, исходя из республики, но осталась империей, сходной с тем, что выросло, приняв германскую окраску, из различных королевств в кельтстве.

С арианизмом, который еще шел с Востока как старый инстинктивный импульс, в действительности никогда не могло внутренне соединиться то, что подымалось с юга из романской империи как образ мышления, как ощущение социальной жизни, — потому что это начало было обращено лишь ко внешней, находящейся на физическом плане структуре. Оно нуждалось в том — простите мне словесный парадокс, — что непонятно, что декретируется. Как вообще декретируется в королевстве или в княжестве, так декретировалось и в папстве. Учение Ария доступно людям, когда апеллируешь к тем чувствам, которые лучше всего выражались в народах, о которых я говорил; сходные черты присущи всем людям. А то, что заложено в вероучении Афанасия, очень мало говорит человеческому уму и сердцу; чтобы ввести это в народную общность, надо это декретировать, надо это сделать законом. Как вводятся светские законы, так надо ввести и атаназийское вероисповедание. Так это и произошло. Совершенно непонятное, странное утверждение о равенстве Сына и Отца (каждый из них от вечности — Бог и т. д.) позже принималось, когда говорили: понимать здесь нечего, в это надо верить. Это и есть как раз то, что поддается только декрету. Атаназийскую веру можно было декретировать. И, как декретированную, ее можно было ввести также в политическую организацию церкви. Арианизм обращался к единичному человеку, к индивидуальному человеку; он не поддавался введению в церковную организацию, он не поддавался декрету, постановлению. Декретирование же исходило из тех основ, о которых я вам говорил.

Так то, что, стремясь к декретированию, шло с юга из атаназийства, срослось со стремлением к организации, во главе которого стоял главный вождь с двенадцатью подвластными ему вождями.

В центральной Европе эти элементы взаимно проникали друг друга. В британской западной Европе, а позже и в Америке, сохранился остаток старого умонастроения, каким он существовал в княжеском, в аристократическом элементе, в том, что организовывало общественное начало, что втягивало духовное в общественное. Что духовное мыслилось втянутым в общественное, это вы видите из сказания о короле Артуре, в котором рыцари Круглого Стола побеждают чудовищ, покоряют демонов и т. д. Сюда примешивалось духовное, — примешивалось таким образом, что его можно было взращивать только при условии, что не декретируешь его, а принимаешь как само естество, организуешь его. И это привело к тому, что когда в центральной Европе развивался народ церкви, в ее западной стороне, а именно, в части говорящего по-английски народонаселения, возникло течение, которое можно назвать (чтобы получить третье наименование) народом лож или народами лож, в котором вначале существовало стремление образовывать общества и культивировать в них организационный дух. Организация имеет значение лишь тогда, когда она производится духовными средствами без того, чтобы их замечали; в противном случае надо декретировать. Декретирование происходило в средней Европе; господство лож насаждали по преимуществу там, где в говорящем по-английски народонаселении продолжал действовать кельтский элемент. Так возник народ лож или народы лож, которые несут в себе то, что не организует все человечество, но охватывает его в соответствии с общественным началом, по принципу орденов. Так орденообразная структура является продолжением того, что идет еще из сказания о короле Артуре. Дело обстоит так, что в мировой исторической жизни все явления всегда вступают одно в другое. Нельзя понять развития, если воображаешь, что последующее непосредственно возникает из предыдущего. В развитии факты взаимно проникают друг в друга и вступают один в другой. Примечательно, что в отношении всех человеческих представлений, всего того, что разыгрывается в человеческой душе, этот принцип лож (который в масонстве создал затем свою обезьянью карикатуру) внутренне родственен иезуитизму. Таким образом, как бы ни был враждебен иезуитизм к этим ложам, — в отношении форм представления здесь тем не менее наблюдается чрезвычайное сходство. И всему грандиозному созданию Игнатия Лойолы, вне всякого сомнения, способствовал элемент кельтской крови, которая текла в его венах.

Итак, мои дорогие друзья, мы видим, что на Востоке возник народ Христа; он непрерывно несет в себе деятельный импульс Христа. Для человека восточной Европы является само собой разумеющимся, что в течение его жизни в него непрерывно вливается импульс Христа. Для народа церкви центральных стран это было ослаблено тем, что импульс Христа был оттеснен к началу нашего летосчисления, а позже его подвергли декретированию, сделали предметом государственных постановлений или указов, а также традиционного или уставного предания. На Западе, в системе лож, импульс Христа ставится вообще под вопрос, делается чем-то сомнительным. И таким образом, из форм представления, которые первоначально исходят из этого импульса лож, который в свою очередь исходит из кельтства, является как бы его последним отголоском, — развивается попутно с деизмом то, что называют новейшим просвещением. И исключительно интересно проследить все бесконечное различие между теми способами, какими придерживается Христова импульса человек, принадлежащий к центрально-европейскому народу церкви, и человек, принадлежащий к Британской империи. Но я прошу вас не делать выводов по отдельному человеку, потому что церковный импульс распространился, конечно, и на Англию. Явления надо брать в их истине: надо брать тех людей, которые связаны с импульсом лож, который на всем Западе проник также и в государственную жизнь. Отсюда развилось и другое отношение ко Христу.

Вы можете спросить: как относится ко Христу человек, принадлежащий Христову народу? Он знает: если я правильно переживаю себя в своей душе, то я нахожу Христов импульс, — потому что он внутри нее, он непрерывно деятелен в ней. Принадлежащий народу церкви говорит, примерно какАвгустин, который в зрелые годы на вопрос: как мне найти Христа? — отвечал: "Так, как мне это представляет церковь; она говорит мне, кем является Христос; от церкви я могу узнать о Нем, потому что она сохранила в своих традициях то, что говорилось в начале о Христе". Тот же, кто принадлежит народу лож, — ведь существуют люди, которые действительно принадлежат народу лож, — тот спрашивает о Христе совершенно иным образом, — не так, как народ церкви, и не так, как народ Христа, — но он говорит: мировая история говорит о существовавшем однажды определенном Христе. Разумно ли допустить такого Христа? Как оправдывает себя перед рассудком влияние Христа в мировой истории? Такова, по сути дела, христология Просвещения: ведь оно требует от Христа, чтобы Он оправдал Себя перед рассудком.

Чтобы понять то, что здесь имеется в виду, надо уяснить себе, что Бога можно признать в любое время и без того, чтобы нести в себе импульс Христа. Для противоположного убеждения достаточно быть в каком-то отношении ущербным (атеист, например, это человек, который несет в себе также и физическую болезнь); но всегда возможно прийти к Богу путем мыслительной спекуляции, путем мистики или как-то иначе. Всегда можно прийти к тому, что допускаешь в мире существование Бога. Это является и прадеистическим убеждением, верой просвещения. К этому приходишь прямым путем: к вере просвещения, к вере в то, что Бог существует.

У тех людей, которые развились из народа лож, дело заключается в том, чтобы наряду с общим Богом благоразумно допустить Христа. Можно выбрать различных лиц, демонстрирующих этот факт. Я выбрал умершего в 1648 году — как раз в год Вестфальского мира —Герберта Чербери. Он пытался прийти к тому, чтобы импульс Христа счесть благоразумным. Истинно принадлежащий, например, к русскому народу вообще не может себе представить "благоразумия" Христова импульса. Для него это приблизительно то же, как если бы от него требовали признать благоразумным наличие головы на плечах. Головой обладаешь, так же обладаешь и Христовым импульсом. Насколько отличается от этого то, когда у таких людей, как Чербери, возникает вопрос: благоразумно ли наряду с Богом, к которому приводит просвещенное размышление, допустить также еще и Христа? Чтобы найти это оправданным, надо, собственно, сначала толково изучить людей.

Вы можете теперь сказать: но ведь так, конечно, поступает не всякий, принадлежащий к народу лож! Само собой разумеется, этого не делает всякий, который к нему принадлежит. На языке определенных понятий так рассуждают философы; другие люди не думают так много, но в их инстинктах, в их ощущениях, в подсознательных выводах так все-таки поступают все люди, которые более или менее связаны с импульсом народа лож. Человек, о котором я теперь говорю, сказал себе сначала: рассмотрим то, что все отдельные религии имеют между собой общего. Таков вообще трюк просвещения: не желая лично подойти к духовному, по крайней мере, поскольку оно касается импульса Христа, а стремясь лишь к абстрактному Богу деизма, человек спрашивает: естественно ли это для человека считаться с тем или с другим? Заядлый путешественник Чербери пытался познакомиться сначала с тем, что общего имеют между собой различные религии. Он нашел в них много общего. Он попытался затем это найденное им общее в религиях охватить пятью предложениями. На эти пять предложений мы должны обратить особое внимание, потому что это действительно важно.

Первое предложение: Бог существует. Так как различные народы различнейших религий инстинктивно приходят к тому, чтобы допустить существование Бога, то он находит естественным допустить, что Бог существует.

Второе: Бог требует почитания. Это опять-таки — общая черта религий.

Третье: это почитание должно выражаться в добродетели и благочестии.

Четвертое: грехи требуют покаяния и искупления.

Пятое: после смерти существует награждающая и карающая справедливость.

Вы видите, здесь нет ничего от Христова импульса. Но в то же время в этих пяти предложениях находятся все результаты религиозного импульса, исходящего из лож. Это воззрение развивалось дальше как просвещение. В Гоббсе, Локке и других мы все вновь встречаем попытки уяснить себе: разумно ли будет принять предания Христа Иисуса? И в конце концов они приходят к такому выводу: то, что говорится в Евангелиях, что несет предание о Христе Иисусе, полностью совпадает с основными положениями, общими у всех религий. Отсюда создается впечатление, что Христос желал обобщить то общее, что свойственно всем религиям; получается, что существовала Божественная личность (это еще можно себе представить), которая поучала лучшему из всех религий. В итоге некоторые люди нашли это разумным. Например,Тиндалъ, живший с 1657 до 1733 года, написал книгу "Христианство древнее, как само творенье". В определенном смысле эта книга "Христианство древнее, как само творенье" очень важна для ознакомления с сущностью просвещения, которое затем измельчало в вольтерианстве и в других течениях. Тиндалю было важно показать, что, в сущности, все лучшие люди всегда были христианами, что Христос именно лишь обобщил лучшее в религиях.

Вы видите, мои дорогие друзья: здесь Христос низводится до уровня учителя. Христос становится учителем; называете ли вы его мессией, или мастером, или как вам заблагорассудится — он становится учителем. Христос становится учителем. Здесь дело заключается не столько в самом Христе, сколько в том, что он преподает определенное религиозное содержание, которое является самым дорогим и при этом общим всему остальному человечеству.

Приведенное мною здесь, может, конечно, принимать разные оттенки; но основное остается: Христос есть учитель. Если мы возьмем самые характерные типы народа Христа, народа церкви и народа лож и будем искать действительность по ту сторону видимости, мы сможем тогда для народа Христа сказать: Христос есть дух, и не имеет, в сущности, ничего общего с физическим планом. Существует только мистерия его однократного пребывания в человеческом облике. Для народа церкви Христос есть царь, король, что может носить ту или иную окраску. Это понимание хотя и продолжает жить в народе лож, но, развиваясь дальше, приходит к выводу: Христос есть учитель.

Эти оттенки европейского сознания необходимо принять в соображение, потому что они глубоко коренятся не только в единичных людях, но и в том, что развилось в Европе в пятом послеатлантическом периоде в душевном, а также в социальном отношении. Это важнейшие оттенки Христова импульса. Можно многое сказать об этих вещах, но из-за недостатка времени я могу вам сегодня изложить это лишь конспективно.

Обратившись к описанным вчера трем формам эволюции человечества, мы можем, во-первых, сказать себе: человечество в целом развивается таким образом, что в настоящее время оно живет в душе ощущающей (28 — 21 год). Каждый отдельный человек развивается как индивидуум таким образом, что человечество пятого послеатлантического периода теперь проявляет душу сознательную. Затем имеется еще третья эволюция народных душ, о которой я вам говорил вчера. И вот именно в связи с народными душами и развиваются описанные явления. С одной стороны, вы имеете действие исторических фактов, с другой стороны — народные души с их религиозными оттенками. Эта совместная деятельность приводит к тому, что развиваются: народ Христа с импульсом — Христос есть дух; народ церкви с импульсом — Христос есть царь; народы лож с импульсом — Христос есть учитель. Это зависит от народного характера. Это — третья эволюция.

Но в действительной внешней эволюции одно естественным образом пересекается с другим. В действительности одно действует на другое, одно всегда проникает в другое. И если, например, вы спросите меня теперь: кто входит в этот народ лож, кто исповедует деизм просвещения? Да, мои дорогие друзья, здесь-то и примечательно то, что чистейшим типом этого деизма просвещения является Гарнак в Берлине! Он гораздо более характерный тип, чем кто-нибудь другой, находящийся по ту сторону Ла-Манша. Все это перемешивается в новейшей жизни. Но если хочешь понять эти вещи, если хочешь проследить их по первоисточникам, то тогда нельзя оставаться при внешней видимости: тогда надо уяснить себе, что третий поток эволюции, который сочетается с народным началом, вступает в то, что я вам сейчас здесь привел.

Но всегда существует (ибо вершат и другие течения эволюции) реакция, натиск души сознательной, направленный против народного начала. И это проступает в различных точках, я бы сказал, исходит из разных центров. Таков и гётеанизм, который со всем тем, что я описал, не имеет ничего общего и в то же время опять-таки имеет со всем этим очень много общего, — если рассматривать его с разных сторон. Потому что параллельно тому, что я вам описал как течение короля Артура, развивается течение Грааля, которое является точной противоположностью к течению Артура. Течение Грааля развивается таким образом, что тому, кто хочет посетить храм Грааля, приходится идти непроходимыми путями, идти шестьдесят миль; храм полностью скрыт, и в нем вообще ничего не узнаешь, если не задашь вопроса. Короче, все это настроение Грааля является восстановлением связи между интимнейшим началом человеческой души, в котором пробуждается душа сознательная, с духовными мирами. Речь идет, если можно так выразиться, о стремлении обратить искусственным образом чувственно воспринимаемый мир к миру духовному; таково инстинктивное стремление в народе Христа.

Если мы хотим показать на рисунке это удивительное взаимопроникновение европейских религиозных импульсов, то мы можем сказать: мы имеем импульс, который в наши дни еще инстинктивно, зачаточно и непроработанно живет в Христовом народе (см. рисунок, красная штриховка). В нем умы, ставшие, как Соловьев, философами, начинают относиться к этому Христову импульсу, как к чему-то само собой разумеющемуся . Из-за своих этнографических и этнических условий центральная Европа не предрасположена к тому, чтобы принимать это подобным же образом: здесь это должно совершиться искусственным путем. Течение Грааля в Европу вступает в виде изгибающегося кружения, вихря (см. рисунок, красная штриховка внизу). Это отовсюду излучается в Европу; но это должно быть именно течением Грааля и поэтому не должно ограничиваться началом. В этой настроенности Грааля, хотя и на низших уровнях сознания, жил Гёте. Поищите у него эту настроенность Грааля: вы ее найдете повсюду. В некотором отношении он здесь не одинок и примыкает к предшественникам. С Лютером, с немецкой мистикой, со всем таким прошлым он не имеет ничего общего; это влияет на него лишь через образование, делая его светским человеком. Но то, что его приводит к различению трех ступеней: ступени религии, соответствующей народности; ступени религии мудрых, которая показывается единичному человеку во второй комнате; интимнейшей религии, которая в третьей комнате лишь интимно обращается к душе и содержит в себе мистерию смерти и воскресения, — то, что приводит его к этому, чтобы духовно поднять (не низвести по-иезуитски, но возвести действующее в чувственном мире религиозное начало к спиритуальным высотам), — это настроенность Грааля. И настроенность Грааля, как бы парадоксально это ни звучало сегодня, живет в русизме, мои дорогие друзья, вся настроенность Грааля живет в русском начале. И на присутствии в русском непобедимой настроенности Грааля как раз и основывается то будущее русского народа в шестом послеатлантическом периоде, о котором я уже так часто говорил.

Это надо принять во внимание, рассматривая одну сторону положения. Рассматривая другую его сторону, мы видим в нем то, что принимает Христов импульс не как на Востоке — не как своего рода вторжение и не как нечто, живущее и передающееся силой традиций и писаний, — но как разумное начало. Оно проявляется в ложах, внутри всех их разветвлений. Я это отмечу другим цветом (зеленая штриховка). Это то, что затем приняло политическую окраску на Западе, что является самым внешним ответвлением Артурова начала — того, что воплощено в короле Артуре. И подобно тому, как российский импульс Христа находит свое продолжение в течении Грааля и лучится во всех стремящихся к добру людях Запада, так находит свое продолжение и другой импульс, который втекает во всех людей народа церкви и получает окраску иезуитизма. Хотя иезуитизм, как сказано, и является его смертельным врагом, — дело не в этом: можно быть как раз смертельным врагом того, откуда все же получаешь соответствующие формы представлений. Исторически произошло так, что иезуиты не только вкрались во все ложи, а иезуиты высоких иерархических степеней находятся в контакте с масонами высших градусов: дело обстоит и так, что эти оба элемента, которые развивались в различных народах, имеют общий корень, хотя один элемент развился в сторону папства, а другой — в сторону свободы, разума, просвещения. Это вам дает своего рода картину того, что я могу назвать влиянием эволюции души сознательной. Изложенное вам раньше в трех ступенях, от Востока до Запада, основывалось на народном, этническом. На Западе оно принимает формы просвещения, и это вызывается тем, что поток эволюции души сознательной живет в единичном человеке, в индивидууме.

Затем — третье течение. Это то течение, которое свойственно всему человечеству, благодаря которому всё человечество находится в одинаковом возрасте развития, когда оно становится все моложе и моложе и находится теперь в эпохе души ощущающей, молодея соответственно от 28-го до 21-го года. Это идет через все человечество. Когда мы описываем первое течение, этническое, в котором возникают народные религии: религия Христа, религия церкви, религия лож, — мы находимся тогда на точке зрения развития народностей, которое я обычно подразделяю так: итальянские народности — душа ощущающая, французские — душа рассудочная или характера и т. д. Если же мы описываем то, что, начиная с пятого послеатлантического периода, в каждом отдельном человеке развивается как душа сознательная, то мы имеем преимущественно то, что втекает в религиозное. Но отсюда исходит также и деятельность, сочетающаяся с эволюцией всех людей: эволюция душ ощущающих, которая протекает параллельно и гораздо менее сознательно, чем эволюция душ сознательных.

Проследите за тем, как такой человек как Гёте, хотя зачастую силой подсознательных импульсов, все же очень сознательно избирает свое собственное религиозное направление, — и вы обнаруживаете вершение души сознательной. Но в человечестве новейшего времени рядом вершит другой элемент, который очень сильно проявляется в инстинктах, в подсознательных импульсах, но который тесно связан с развитием душ ощущающих. И это, мои дорогие друзья, то, что надо назвать развитием в сторону социализма, которое сейчас лишь начинается и которое в определенном отношении завершится вместе с этим указанным мною развитием. Конечно, побуждения всегда идут со стороны души сознательной; но что социализм является заданием пятого послеатлантического периода и что он найдет свое завершение в четвертом тысячелетии, это вытекает из того факта, что человечество живет в периоде своей души ощущающей (от 28-го до 21-го года): здесь это и заложено. Социализм не является партийным направлением; хотя в социальных корпорациях и существует много партий, но это партии в пределах социального течения; социализм не есть дело партии как таковой, но нечто такое, что с необходимостью развивается понемногу в человечестве пятого послеатлантического периода. Так что когда завершится этот пятый послеатлантический период, то, поскольку они необходимы цивилизованному миру, в людях будут присутствовать инстинкты социализма в самом их существе.

Вы можете себе представить, как все это, изложенное мной, совместно действует в пятом послеатлантическом периоде. Здесь деятельны все эти вещи, которые я описал. Но здесь деятельно еще и то, что, по сути, находится в подсознательных глубинах: тенденция обрести до четвертого тысячелетия правильное социалистическое оформление для всего земного шара. Поистине, с более глубокой точки зрения нечего и удивляться тому, что социализм порождает всевозможные волдыри, которые даже могут быть злокачественными: ведь свои импульсы он черпает из глубин подсознания, и все это клокочет и напирает, а время еще далеко, очень далеко до той эпохи, когда это вступит в свое верное русло. Но это шумит (и теперь даже не только в человеческой душе), — это шумит и бродит в людских натурах, и прежде всего — в людских темпераментах. И для этого шума и брожения находят теории, мои дорогие друзья. Если эти теории не выражают того, что нам известно из духовной науки о вершащей в глубинах бытия истории, — эти теории, будь то бакунизм⁴³, марксизм, лассализм и прочее, суть лишь маски, облицовки, которыми человек поверхностно прикрывает действительность. Действительность же видишь только тогда, когда настолько глубоко всматриваешься в развитие человечества, как мы это попытались сделать в данных рассмотрениях.

Также и то, что совершается теперь внешне, это лишь мятежная подготовка к тому, что в конечном итоге таится во всех — и теперь действительно можно сказать: не в душах, а во всех темпераментах. Вы все социалистачны, вы часто не знаете того, как сильно вы социалистичны, потому что это таится в темпераменте подсознательно. И лишь благодаря тому, что знаешь об этом, выходишь из того мутного, смешного искания самопознания, которое смотрит внутрь, во внутреннее существо человека и находит там бессущественное caput mortuum, абстракцию. Человек — сложное существо. Его узнаёшь лишь тогда, когда узнаёшь весь мир. Это то, с чем здесь необходимо считаться.

Рассмотрите с этой точки зрения мир, человечество, как оно уже развилось в пятом послеатлантическом периоде. Скажите теперь себе сами: на Востоке мы имеем народ Христа с существеннейшим импульсом — Христос есть дух. В естестве этого народа живет то, что в Европе могло иметь лишь предварительный характер, но что с инстинктивной, стихийной мощью, с исторической необходимостью идет в мир через русицизм. На русский народ, как на народ, перенесена миссия: до шестого послеатлантического периода разработать сущность Грааля как религиозную систему, чтобы она смогла затем стать ферментом культуры всей Земли. Нет ничего удивительного, если этот импульс скрещивается с другими существующими импульсами и что другие импульсы принимают при этом странные формы.

Каковы же эти другие импульсы? Они таковы: Христос есть король, царь, Христос есть учитель. До утверждения "Христос есть учитель" дело почти не доходит, т. к. этого, как я уже сказал, не понимает ни одна русская душа (то, что христианство можно преподавать, что его не переживаешь как содержание собственной души). Но не срослось ли русское начало с утверждением "Христос есть царь"? Взглянем теперь на столкновение начал, которые никогда никак не сочетались в мире: на столкновение импульса "Христос есть дух" с царизмом, с восточной карикатурой на введение земной власти в религию. "Христос есть король, а царь — его наместник": это — сочетание западного аспекта в царизме с тем, что присутствует в русской народной душе, в характере русского человека!

Внешней физической действительности присуще то, что явления, которые внутренне имеют мало общего между собой, должны отшлифовываться одно другим. Русскость и царизм испокон века были чужды друг другу, не сочетались вместе. Тот, кто понимает русскую сущность религиозно, тот всегда вынужден будет признать, что стремление русского народа отказаться от царизма является для него чем-то само собой разумеющимся. Но подумайте о том, что представление "Христос есть дух" является внутреннейшим началом, что оно связано с благороднейшей культурой души сознательной, — и что оно сталкивается теперь, в период социалистического брожения, с тем, что живет в душе ощущающей, как я это описал. Ничего удивительного, что распространение социализма в этой восточной части Европы принимает немыслимые формы: ведь здесь налицо неестественное взаимодействие между культурой души сознательной и культурой души ощущающей.

Многое совершающееся во внешней действительности станет вам ясным и понятным, если вы примете во внимание эти внутренние соотношения. А это-таки необходимо для современного человечества и для его развития в будущее — чтобы по сибаритству и лени не пройти мимо того, что должно принадлежать его существу, — а именно, понимания того, в каких взаимоотношениях мы теперь находимся. Этого не понимали и не хотели понять. Из-за этого и наступил европейский (связанный теперь с американским) хаос, ужасающая катастрофа. Из катастрофы не выбраться, пока люди не начнут понимать себя такими, каковы они есть в современную эпоху развития. Это и есть то, что надо осмыслить и понять.

Поэтому мне так важно, чтобы вы поняли, каким образом то, что я представляю себе как антропософское движение, действительно должно быть связано с познанием великих импульсов человечества, с тем, что непосредственно сейчас требует от людей время. Конечно, испытываешь большое страдание, когда видишь, как мало расположена современность к постижению и принятию антропософского мировоззрения.

Из того, что я сказал, вы поймете, что подымающееся как социализм (я хочу дополнить теперь в общих чертах то, что я сказал на прошлой неделе в связи с "Философией свободы") есть то единственное, что укоренено в человеческой природе, все сильнее захватывающее человечество явление. Для того, кто понимает эти вещи, современная реакция против них просто ужасна. Для того, кто понимает эти вещи, ясно: как бы мятежно, как бы шумно это ни проступало, распространяющийся по всей Земле социализм в его интернациональном элементе есть то, что несет в себе будущее, а создание всевозможных больших и малых государств является тем, что противоборствует эволюции человечества. Страшным возражением против смысла развития пятого послеатлантического периода являются слова: "Всякой отдельной нации — свое государство". И без того люди не знают, чем все это закончится; но это говорится. Да, это ведь говорится! Все это к тому же пропитано тем, что ведет вспять к импульсу Артура, — проникнуто принципом организации. Противоположностью этого является стремление Грааля, которое, как я вам это изложил, так близко, так родственно гётевским принципам. Стремление Грааля повсюду склоняется к индивидуальному; в этническом, в научном оно апеллирует к индивидуальному. Оно прежде всего хочет считаться с индивидуумом в его развитии, а не с группами, которые в наши дни не имеют больше никакого значения и которые силой интернационального социалистического элемента должны быть устранены из мира, потому что к этому направлено развитие.

По этой же причине надо сказать и следующее: в гётеанизме со всем его индивидуализмом (каким образом я вывел индивидуализм из гётевского миросозерцания, вы знаете из моих первых трудов о Гёте; вы это можете найти и в моей книге "Миросозерцание Гёте" — увидеть в ней индивидуализм, который является естественным следствием гётеанизма и который может найти завершение только в определенной философии свободы) заложено то, что с необходимостью направляется к социализму. Таким образом, можно обозначить два полюса, к которым направлены тенденции человечества пятого послеатлантического периода: с одной стороны — индивидуализм, с другой — социализм. Но эти вещи должны быть правильно поняты. Правильное же их понимание непременно связано со способностью проникнуть взором в то, что должно прийти к социализму, если оно будет идти в направлении эволюции человечества. Сегодняшние социалисты не имеют и понятия о том, что связано с истинным, лишь в четвертом тысячелетии достигнувшим своей зрелости социализмом, — что должно быть с ним связано, если он идет правильным путем развития. И здесь дело прежде всего заключается в том, что этот социализм должен развиваться вместе с правильным пониманием существа человека в целом — телесности, душевности, духовности. Об оттенках этого позаботятся отдельные этнические религиозные импульсы; они внесут свое начало в понимание человека сообразно этому тройному расчленению на тело, душу и дух. Восток с его русскостыо позаботится о постижении духа. Запад позаботится о том, чтобы стало понято тело. Середина, центр позаботится о том, чтобы понять душу. Но все это, конечно, переплетается. Это не должно заключаться в схемы и в категории, но во все это нужно ввести сначала настоящий принцип, действительный импульс социализма.

Чем является этот социализм? Настоящий социализм состоит в том, чтобы люди сумели во внешней социальной структуре в широчайшем смысле слова осуществить братство. Действительное братство, само собой разумеется, не имеет ничего общего с равенством. Возьмем "братство" уже в семье: если одному брату семь лет, а другой только что родился, то, конечно, невозможно говорить о равенстве. Братство еще нужно понять. Но то, что надо осуществить на физическом плане, — это, вместо сегодняшних государственных систем, распространить по всей Земле организации, проникнутые братством. И напротив, от внешних организаций, от государственной организации и всех сходных с государством организаций, должно отделиться все церковное и все религиозное. Это должно стать делом душевной области. Это должно развиваться в совершенно свободной совместной жизни людских душ. Параллельно с развитием социализма должна существовать абсолютнейшая свобода мысли в отношении всего религиозного как такового.

Социализм, существовавший до настоящего времени в форме социал-демократии, заявлял: "Религия — это частное дело". Но он это соблюдает приблизительно так же, как разъяренный бык, бросаясь на кого-нибудь, соблюдает братство. Для подобных вещей здесь не существует места, потому что в своем современном облике социализм сам есть религия и, будучи проникнут сектантским духом, обнаруживает чудовищную нетерпимость. Итак, параллельно этому социализму должно существовать действительное цветение религиозной жизни, построенное на том, что религиозная жизнь человечества является свободным делом сотрудничающих на Земле душ.

Теперь подумайте только о том, как бесконечно велико было противодействие этому в эволюции. Сначала всегда происходит сопротивление, чтобы затем в течение какого-то времени опять можно было работать в смысле эволюции; затем опять совершается контрудар и т. д. Этого я касался, говоря вам об общих исторических принципах и о том, что все существует для того, чтобы вновь умереть. Подумайте только, как велико было противодействие этому параллельному развитию свободы мышления в области религии — и внешней братской социальной жизни, которая может развиваться только в пределах государственной общины! При господстве социализма религиозная жизнь вообще не должна играть никакой роли в пределах государственной организации, а только в кругу близких по духу людей и в полной независимости от любой организации. Сколько грешили против этого! "Христос есть дух", — а рядом эта ужасная церковная организация царизма! "Христос есть король": абсолютное сочетание царизма с религиозными убеждениями! Церковь, римско-католическая церковь не только сама формировалась как политическое царство: она нашла также путь (а именно, в последних столетиях и в обход через иезуитизм), чтобы вкрасться в другие царства и втянуть их в свою организацию, пропитать их собой. Подумайте, например, о том, чем в конечном итоге стало лютеранство? Конечно, Лютер вышел из определенного импульса (я как-то говорил об этом и здесь); он — дух, который одним ликом обращен к четвертому, другим — к пятому периоду и в этом смысле обладает современным импульсом. Он появляется, но что происходит затем? Затем то, к чему Лютер стремился в религиозной области, соединяется с интересами князей отдельных немецких дворов. Князь вступает в синод, становится епископом и т. д. Значит, и тут налицо соединение того, что никогда не должно соединяться. Или пропитывание государственного принципа, охватывающего внешнюю государственную организацию, католическим религиозным принципом, как это было в погибающей теперь Австрии, с чего, в сущности, и началось все ее несчастье. Под другой эгидой, а именно, под эгидой гётеанизма можно было бы очень успешно восстановить в Австрии порядок.

Это с одной стороны. С другой стороны, на Западе в говорящем по-английски народе наблюдается взаимопроникновение княжеского начала и начала лож. Характерно то, что государственную организацию на Западе вообще понять невозможно (а Франция и Италия всецело заражены этим), — не приняв во внимание их пронизанность ложами, точно так же, как для Средней Европы необходимо принимать во внимание ее пронизанность иезуитизмом. Итак, совершалось множество грехов против того, что с необходимостью должно было идти параллельно социализму. И с этим надо считаться.

Дальнейшее, что должно сопутствовать развитию к социализму, касается духовной жизни. Речь идет об эмансипации всякого стремления к духовному о его независимости от организации государства. Требуется абсолютное исключение оказармливания наук и всего, с ними связанного. Это то, что необходимо. Рассыпанные по всему миру казармы наук, которые называются университетами, более всего противятся тому, что стремится к развитию в пятом послеатлантическом периоде. Ибо как в религиозную область должна вступить свобода, так в области познания должна возникнуть возможность, чтобы каждый мог наравне с другими участвовать в развитии человечества. Если социалистическое движение хочет быть здоровым, то ни в одной отрасли знания не должны существовать привилегии, патенты, монополия. Так как сегодня мы еще очень далеки от того, что я имею в виду, то, пожалуй, мне и не следует показывать, какие существуют возможности упразднения казарменности наук и как можно подвести каждого человека к участию в эволюции: ведь это будет связано с глубокими импульсами, которые разовьются в области воспитания и в отношениях между людьми. В конце концов исчезнут все монополии, привилегии, патенты на обладание духовных знаний, и человек сможет всесторонне и во всех областях проявлять содержание своей духовной жизни. В такое время, когда люди университетов все больше стремятся к монополии, например, медицины, когда в других областях хотят все подчинить организации, — нет необходимости говорить о частностях духовного равенства, потому что мы, конечно, еще очень далеки от этого, и большинство людей имеет достаточно времени для ожидания их следующей инкарнации, если они стремятся к полному пониманию этого третьего пункта. Но, конечно, первые этапы этого можно создавать повсюду.

Итак, в наше время человечество может лишь нести в сознании импульсы социализма, осознавая одновременно и то, что параллельно должны развиваться свобода религиозного мышления и равенство в области познания. Познание должно уравнивать людей, как, по пословице, и смерть уравнивает всех, — потому что оно ведет в будущее, то есть в сверхчувственный мир, как и смерть ведет туда же. Как невозможно монополизировать и запатентовать смерть, так же невозможно монополизировать и запатентовать познание. Если же это все-таки делается, то тем самым создаются сегодняшние мнимые носители знания. Сказанное опять-таки не направлено ни на каких конкретных людей: оно направлено на то, что значительно для эпохи — на социальное формирование эпохи. Наша эпоха, выявляющая упадок буржуазии, показала в наши дни ослабление сопротивления тому, что идет против эволюции. Папство идет самым решительным образом против эволюции. Когда в семидесятых годах старый католицизм⁴⁴ воспротивился введению догмата непогрешимости, вершины папского монархизма, то это по сей день вменяется ему в вину, в то время как он мог сослужить хорошую службу как раз в смысле сопротивления папскому монархизму.

Подытоживая сказанное мной, вы все-таки найдете, что в настоящее время на физическом плане существует то, что должно существовать в самих душах и что принадлежит духовному человеку, в то время как во внешний физический мир хочет выступить замкнутое в себе братство. На физическом плане дало о себе знать во внешней организации то, что непосредственно к физическому плану не относится. Конечно, оно относится к физическому плану постольку, поскольку люди сами пребывают на физическом плане и оно живет в их душах; но оно не принадлежит ему в том смысле, чтобы организовывать людей на физическом плане. На физическом плане религии, например, должны быть исключительно общинами человеческих душ и не должны зависеть от внешней организации; школы должны быть организованы совсем иначе, — и прежде всего, они не должны быть государственными школами и т. д. Все это должно исходить из свободы мышления, из индивидуальности человеческого существа. Из-за того, что в действительности явления скрещиваются, вступают одна в другую, могло произойти то, что в наши дни, например, социализм часто является противоположностью своего собственного принципа. Он тираничен, он жаден к власти, он охотнее всего прибрал бы все остальное к рукам. Внутренне же он является борцом против беззаконного князя мира сего, потому что беззаконный князь мира выступает тогда, когда импульс Христа или вообще духовное начало внешне организуется по государственным принципам, когда не довольствуются одним социальным братством.

Вы видите: здесь затрагиваешь щекотливые предметы: людям мешает затрагивание важнейших, существеннейших вопросов современности. Но понимание их, познавательное проникновение в них необходимо. Потому что лишь осмыслив их, укрепив себя их пониманием, можно выбраться из современной катастрофы. Я это должен повторять все вновь и вновь. Способствовать настоящей эволюции человечества станет возможно лишь благодаря тому, что узнаёшь определенные импульсы, которые могут быть найдены тем путем, который мы уже рассмотрели.

Когда неделю тому назад я говорил здесь о моей "Философии свободы", я постарался вам показать, что своей деятельностью я достиг того, что меня вытеснили отовсюду. Вы, конечно, помните об этом. К этому надо добавить, что так же произошло и в отношении гётеанизма, на который в последние тяжелые годы я пытался указать людям. Гётеанизм ведь не является какими-нибудь разговорами о Гёте — гётеанизмом может быть и поставленный себе вопрос: что можно считать самым лучшим в мире теперь, когда народы мира борются между собой? Но и здесь я себя чувствовал вытесненным отовсюду. Я это говорю не из пессимизма, потому что для этого я слишком хорошо знаю конституцию кармы. Я это говорю и не потому, что завтра при случае я не сделал бы точно того же, что я сделал вчера. Но я должен это сказать, потому что необходимо многое сообщить человечеству; потому что лишь смотря в глаза действительности, человечество сможет самостоятельно найти импульсы, которые предназначены для современной эпохи.

Или уж действительно необходимо, чтобы люди не справились с собой и не пробудили то, что живет в их сердцах, в глубине их души, и что способно им указать путь к свету? Должно ли это совершиться через принуждение со стороны внешних обстоятельств? Должно ли это совершиться через развал всего и вся, чтобы люди начали тогда размышлять? Не следует ли каждый день вновь ставить себе этот вопрос? Я не требую, чтобы отдельный человек делал то или другое, потому что я очень хорошо знаю, как мало можно сделать в настоящее время. Но что необходимо — это осмыслить и понять это, а затем попытаться увидеть вещи сообразно их действительности.

Странное впечатление произвело на меня одно замечание, которое я прочел сегодня утром. В немецкой газете "Франкфуртер Цайтунг", то есть, значит, в немецкой газете, я прочел статью человека, которого я хорошо знал лет восемнадцать, двадцать тому назад, с которым я говорил о многих вещах. Я прочел его фельетон во "Франкфуртер Цайтунг". В течение шестнадцати-восемнадцати лет я его не встречал. Он — поэт и драматург, его произведения ставились на сцене, его имя Павел Эрнст, — в свое время я был с ним очень хорошо знаком. Сегодня я прочел его маленькую статью о нравственном мужестве, в которой меня затронула одна фраза. Очень хорошо, конечно, что сегодня кто-то написал такую фразу, но все вновь приходится спрашивать себя: неужели должно сначала разразиться нечто, подобное разразившемуся теперь, чтобы стало возможным высказать такую фразу? Вот что пишет настоящий, очень образованный немец: "У нас всегда утверждалось, что немцев ненавидят. Я бы хотел знать (пишет он), кто в мире действительно ненавидит немецкий дух?" И вот он вспоминает: "В последние годы немецкий дух ненавидели больше всего немцы!"

И прежде всего, настоящая внутренняя ненависть существует в отношении гётеанизма. Но я это говорю не для того, чтобы критиковать какую-нибудь сторону, а тем более не для того, чтобы сказать что-то приятное, например, Вильсону. Но тоскливо, когда события происходят только по принуждению: они могут быть по-настоящему целительны только тогда, когда исходят от свободного человека. Потому что уже в наши дни необходимо, чтобы свобода исходила из свободного мышления. Но я всегда подчеркиваю: я говорю эти вещи не для возбуждения пессимизма, но чтобы затронуть ваши души, ваши сердца, чтобы и вы в свою очередь обращались к другим душам, к другим сердцам, стараясь пробудить в них понимание, — чтобы возникло суждение. Потому что в последнее время сильнее всего погрузилось во зло именно суждение, которое сильно помутилось во всем мире, преклоняясь перед авторитетом. Как радуются сегодня по всему земному шару люди тому, что они могут молиться, как кумиру, школьному наставнику, учителю[* Вудро Вильсон в 1918 г. по окончании войны составил программу мира, состоящую из четырнадцати параграфов]; как радуются все в мире тому, что им не приходится думать самостоятельно! Это не является ни национальной добродетелью, ни пороком: это то, что распространено сейчас во всем мире и что должно быть побеждено стремлением человека к вырабатыванию в себе основ для собственного суждения. Но к суждению не приходишь, когда — простите за резкое выражение — становишься на дыбы и во что бы то ни стало судишь и судишь. Чтобы проникнуть в действительность, для этого необходима воля. Руководящие сегодня люди (я это уже говорил в связи с другим) часто являются сборищем негодяев, вынесенных на волне обстоятельств последнего времени. Это надо уметь увидеть. Дело совсем не в громких словах: демократия, социализм и т. д., и т. д., а в том, чтобы за словами распознать действительность.

Все это вырывается из души и из уст, когда отчетливо видишь, что те немногие, которые чувствуют сегодня пробуждение, приходят к этому тоже только по принуждению. Это свидетельствует о том, что дело в суждении, в осмысленном понимании. Но осмысленное понимание развития народов обретаешь только тогда, когда учитываешь эти глубокие взаимоотношения. Для этого необходимо мужественно сказать себе: без знания этих вещей вся социальная наука и все то, что обладает голосом в социальной организации, — некомпетентны. Именно об этом мужестве я и хотел теперь говорить. Я говорил сегодня довольно долго, но мне казалось важным показать более глубокие европейские импульсы в их непосредственной связи с импульсами современности.

Вы знаете, что в настоящее время не знаешь, где будешь завтра; обстоятельства могут принудить отправиться в любое место. Но что бы ни случилось в будущем (долги или коротки будут эти наши беседы), во всяком случае, если бы даже мне и пришлось очень скоро уехать, то сегодняшняя моя лекция здесь — не последняя. Я устрою так, чтобы и впредь беседовать с вами в этом месте.