Люси Истоки рода человеческого Перевод с английского канд биол наук Е. Годиной Москва «Мир» 1984 lucy

в вулканические породы, чрезвычайно малы. Это прозрачные, как стекло, брусочки с заостренными концами, чем-то похожие на хрустальные

Подготовка образца начиналась с отбора сходных по внешнему виду

вторив эту процедуру несколько раз, он получал практически чистый образец циркона.

Затем кристаллы циркона нужно выложить в небольшую плоскую те-флоновую посудину, причем таким образом, чтобы они образовали на ее дне плотный слой толщиной в один кристалл. Сделать это не так трудно, как кажется: длина кристаллов в несколько раз больше их ширины, поэтому для них естественно лежать на боковой грани. Зафиксировав кристаллы с помощью специального клеящего вещества, их полируют, чтобы удалить с наружных поверхностей все возможные царапины и следы разрушения. Эта процедура совершенно необходима-в дальнейшем Уолтер будет искать под микроскопом небольшие, похожие на царапины следы, образовавшиеся при распаде урана внутри кристалла. Для определения возраста Уолтеру нужно будет считать эти следы, поэтому


на поверхности не должно быть ничего такого, что можно с ними спутать, — даже малейших неровностей.

Уран-238 — радиоактивный элемент, который распадается с малой, но постоянной скоростью и превращается в свинец, подобно тому как калий-40 превращается в аргон. Различие состоит в том, что образование аргона из калия — это «тихий» процесс, тогда как распад урана сопровождается выбросом энергии. Хотя сила взрыва невелика, он способен вызвать смещение других атомов в кристалле циркона, и в результате остается малозаметный след. Так по примятой ржи можно определить, что по полю недавно прошел человек. Трещинки, образовавшиеся в кристалле циркона, носят название следов распада. После соответствующей химической обработки они увеличиваются и делаются видимыми под микроскопом.

Уран-238 распадается гораздо медленнее, чем калий-40. Период его полураспада составляет много миллиардов лет. Если содержание урана в цирконе невелико, то при таких темпах в кристалле и за сотни тысяч лет может не произойти ни одного «взрыва».

— Чтобы число следов распада было сколько-нибудь значительным, нужна довольно высокая концентрация урана,-объяснял Уолтер. — Правда, если урана окажется слишком много, то дорожки следов будут пересекаться и мы не сможем их подсчитать. Для наших целей наилучшее соотношение — двести или триста частей урана на миллион частей циркона. Когда концентрация ниже 50 частей на миллион, работать невозможно. Получив образец с нужным содержанием урана и тщательно отполировав поверхности кристаллов, я кладу его под микроскоп и приступаю к подсчету следов. Я просчитываю их примерно в десяти кристаллах. Вы, наверное, сейчас подумали, почему я ограничиваюсь таким малым числом, а не просматриваю

Определение возраста по следам распада урана дает менее точные результаты, чем калий-аргоновый метод. Зато для первого метода разрушение (выветривание) образцов не служит помехой, как для второго. Еще важнее, с точки зрения Аронсона, то, что датировка осуществляется совершенно иным способом. Допустим, кто-нибудь оценивает возраст дерева по годичным кольцам, а затем берет серию фотографий из семейного архива и, зная возраст лиц, снятых на фоне того же дерева, косвенным путем еще раз определяет его возраст. Наконец, находится пара стариков, которые будто бы помнят, когда это дерево посадили. Если результаты трех методов согласуются между собой, можно с уверенностью сказать, что возраст дерева удалось установить.

Примерно так же обстоит дело и с методикой Уолтера. Полученные с ее помощью результаты повысили надежность датировок Хадара. Так, древность туфа ВКТ-2 оказалась равной 2,58 млн. лет, т. е. почти совпала с калий-аргоновой датировкой Аронсона — 2,63 млн. лет.

После того как Аронсон и Уолтер завершили свою работу, стратиграфическая колонка Хадара выглядела следующим образом: почти на самом верху слой вулканического пепла древностью примерно в 2,6 млн. лет — возраст подтвержден двумя различными методами; глубже лежит базальтовый слой возрастом в три миллиона лет-установлено с помощью десятка калий-аргоновых тестов, давших сходные результаты. Между ними находилась Люси. Возраст ее, судя по уровню залегания, можно было определить в 2,9 млн. лет.

— Но наверняка мы этого все же не


знаем, — заявил я Аронсону. — Если вы считаете, что базальт древнее, то древнее будет и Люси. Может быть, стоит снова взяться за ископаемых животных?

— В подобной ситуации это самое лучшее.

Ну что же, опять Бэзил Кук с его цепочками свиней. Они уже помогли разгадать тайну датировок, приписываемых находкам с берегов озера Туркана. В частности, возраст черепа 1470, найденного Ричардом Лики и принадлежащего Homo habilis, уменьшился с 2,9 до 2,0 млн. лет. Не исключено, что свиньи внесут свои коррективы и в датировку нашей Люси. Однако они могут лишь увеличить, а не уменьшить ее возраст. По мере того как я рассматривал исключительно примитивные костные остатки животных из нашей коллекции, во мне крепла уверенность, что так именно и произойдет.

Однако в те времена моим предположениям не суждено было выйти из разряда гипотетических. Оказалось, что хотя Бэзил Кук и проследил линии свиней вплоть до уровня в четыре миллиона лет, он был еще не готов обнародовать свои результаты. Фактически до 1978 года он хранил молчание, а затем опубликовал статью, в которой, сравнивая свиней Хадара и Омо, писал: «Для Люси более правдоподобен возраст 3,0-3,4 млн. лет, чем цифра 2,9 млн., которую дал анализ базальтового слоя».

Эта на первый взгляд простенькая фраза была равносильна взрыву бомбы. Она означала, что базальт относится не к периоду Маммот, а к периоду Гилберт, что древность Люси возрастает до 3,3-3,4 млн. лет, что фрагменты челюстей, найденные в самом низу, под базальтом, могут насчитывать 3,7 млн. лет.

Я много бы дал, чтобы получить эту информацию еще в 1975 году. Это упростило бы некоторые проблемы. Может быть, мне следовало дождаться выводов Кука. Но тогда я должен был сообщить о находках

Но самым важным для меня было то, что датировки Аронсона и па-

леонтологические изыскания, произведенные Греем и мной, убедили большинство ученых в научной добросовестности и профессионализме наших исследований в Хадаре. Теперь они были согласны рискнуть своим временем и репутацией, чтобы принять участие в экспедиции.

Вместе с тем находка Люси на-, кладывала на меня повышенные обязательства. В 1974 году мне было предоставлено место куратора отдела антропологии Кливлендского музея естественной истории. Я стал постепенно отбирать лучших студентов, которые заканчивали университет «Кейс-Вестерн» и хотели писать свои диссертации у меня в музее. К тому же мне предложили читать курс лекций. В результате у меня едва хватало времени для работы над статьей о полевом сезоне 1974 года, которую я все же написал в соавторстве с Тайебом и Коппансом. Суть ее заключа-





лась в описании находок двух видов гоминид: во-первых, «челюстей Але-майеху», принадлежавших чрезвычайно примитивному Homo, и, во-вторых, маленькой Люси, представляющей собой нечто иное.

Сегодня я взял бы эту статью обратно, если бы мог. Ее публикация была для меня хорошим уроком, чтобы в будущем не торопиться с выводами. Я вовсе не стыжусь описательной части статьи. В этом я стремился подражать робинсоновским характеристикам южноафриканских австралопитеков и думаю, что мое описание было не хуже. Но вот интерпретация находок... С тех пор я кое-чему научился и сегодня сделал бы иные выводы. Несмотря на поддержку таких авторитетов, как Мэри и Ричард Лики, я больше не считаю, что «челюсти Алемайеху» принадлежат человеческому существу. Точно так же я больше не думаю, что Люси представляет собой нечто отличное от обладателя челюстей. Она — всего лишь уменьшенный вариант того же самого типа.

Моим величайшим желанием в 1975 году было вернуться в Хадар. Однако после конца полевого сезона 1974 года политическая ситуация в Эфиопии начала существенно изменяться. Всё контролировали военные, без их ведома ничего нельзя было делать. К тому же назревала война с Эритреей. Поэтому, когда в сентябре 1975 года я вернулся в Аддис-Абебу, в посольстве США мне сказали, что о поездке в Афар нечего и думать. «Мы не хотим, чтобы вы туда ехали. Иначе нам придется вас спасать». Я узнал, что с точки зрения Эфиопии опасность конфликта с Эритреей была вполне реальна. Однако я оценивал ситуацию по-иному. Столкновения обычно происходят в пограничных районах. Для того чтобы попасть в Хадар, вооруженным отрядам пришлось бы пересечь обширные малонаселенные территории, где живут только афары, ко-


торые наверняка дадут им отпор. Вероятность того, что отряд эритрейцев сможет проникнуть в район Хадара и уцелеть, была незначительной. Если нарушители столкнутся с племенами, им не удастся вернуться живыми.

Мое мнение поддержал археолог и историк Ричард Уилдинг, осуществлявший поставки продовольствия и оборудования для нашей экспедиции. Это был типичный англичанин колониального склада. Аддис-Абеба много лет была для него родным домом, и он никогда не собирался покидать этот город. Хладнокровный и невозмутимый, он терпеливо переносил неудобства, связанные с политическими неурядицами. Если на улице взрывалась бомба, он не обращал на это внимания. Когда кончалась вода в водопроводе или на местном рынке исчезало продовольствие, он воспринимал это как необходимую плату за желание жить в стране, которую любишь. Что-то он припрятывал, что-то выклянчивал, а без чего-то мог и вовсе обойтись.

Поддерживаемые Уилдингом в оценке ситуации и уверенные в том, что правительство окажет нам необходимую помощь, мы с Тайёбом накануне отъезда из Аддис-Абебы в Хадар созвали на совещание всех членов экспедиции. Я сказал им, что всякий выезд в пустыню при такой неспокойной обстановке связан с определенным риском. Трезво оценив степень этого риска, я решил для себя, что игра стоит свеч. Но любой из членов экспедиции, кто думает иначе, волен уехать без всякого стеснения; стоимость обратного билета на самолет будет возмещена за счет экспедиционных средств.

Никто не произнес ни слова. Тогда я повторил свой вопрос, и все сказали, что хотят ехать в Хадар. Это меня не удивило. Наша группа была необычной. Действительно, в Хадаре не было особого комфорта, но все члены экспедиции, включая и меня, любили это место. Оно удерживало

К тому же ни один из нас всерьез не думал, что существует реальная опасность. Мы уже провели два сезона вместе с афарами и неплохо с ними ладили. Они были вооружены, а мы нет. Я сделал правилом, чтобы никто из членов экспедиции не имел при себе оружия. В результате афары как бы взяли нас под свое покровительство. Во всяком случае, мы себе так это представляли. Рабочие из племени амхара, которые пришли к нам из горных районов, думали иначе. Они боялись афаров, ощущали их неприязнь и потому старались селиться поближе к нашему лагерю. Я слышал, как во время спора один из афаров сказал рабочему из племени амхара: «Когда начнется заварушка, я тебя прикончу первым». И это не было пустой угрозой. Полицейские патрули были далеко от нас и редко заглядывали в эту часть страны. Хотя и считалось, что она подчиняется центральному правительству, на деле ею управляли вожди племен.

В целях предосторожности мы с Уилдингом разработали систему сигналов, предупреждающих об опасности. Не имея радиосвязи, которая была запрещена правительством, мы просили Уилдинга, чтобы он, совершая свои еженедельные полеты, не только доставлял продовольствие и забирал находки, но и удостоверялся, что у нас все идет нормально. Сигналом должен был служить способ расстановки грузовиков. Если они будут стоять в одном ряду, то летчик, пролетая над лагерем, прежде чем приземлиться на посадочной дорожке, будет знать, что все обстоит благополучно. Если же машины будут стоять в беспорядке, то это послужит сигналом тревоги.


Но случилось так, что в день одного из первых прилетов Уилдинга мы нашли череп слона и послали за ним грузовик с прицепом. Когда самолет появился над лагерем, прицеп стоял перед палаткой палеонтологов, а грузовик находился в совершенно другом месте. Уилдинг даже не приземлился. Он полетел прямо в Аддис-Абебу и начал договариваться о нашей эвакуации вертолетом, а также известил о случившемся подразделение американского военно-морского флота, находившееся в Красном море. Но затем решил еще раз удостовериться, вновь полетел в Хадар и увидел, что все грузовики опять выстроились в одну линию. Поэтому тревога была отменена.

Самые большие затруднения были с пилотами. Уилдинг употреблял все свое красноречие, чтобы заставить их летать. Посадочная дорожка находилась в 45 минутах езды от лагеря. Пилоты не хотели бросать самолет без охраны и в то же время боялись оставаться одни, пока Уилдинг уезжал в лагерь. Они опасались нападения афаров. Однако никто их не трогал, и полеты продолжались весь сезон без всяких приключений.

Зато совершенно невозмутимо относился к афарам Дэвид Брилл, фотограф, присланный к нам редакцией National Geographic. Он оказался длинноногим верзилой с коротким туловищем и бейсбольной кепкой на голове. Когда самолет снизился над нами и пошел на приземление, Грей поехал на посадочную полосу. Вначале он никого там не обнаружил. Самолет уже улетел. Наконец, в дальнем конце полосы он заметил на кусте какую-то одежонку, а в ее тени дремал Брилл. Прибыв в лагерь, он заявил мне: «А вы, должно быть, доктор Дон?». Ему следовало бы сказать: «Я полагаю, вы доктор Джохансон», но он обошелся без этого. Мы просили редакцию журнала прислать кого-нибудь пожестче, и они действительно постарались. Брилл был не только замечательным фото-





графом, но и самым неприхотливым и выносливым человеком, которого я когда-либо встречал.

В то время я чувствовал, что мне недостает сладостей. Они даже снились мне по ночам, и я попросил, чтобы Брилл привез их мне. Поэтому сразу же при встрече я поинтересовался: «А вы привезли мне шоколад?».

— Протяните руку и отвернитесь — сказал Брилл.

Я так и сделал. Он пошарил в карманах и вытащил три или четыре кусочка липкой, наполовину растаявшей шоколадки.

— И это все? — спросил я.

— Знаете, я очень спешил в аэропорт. К тому же я был голоден и почти все съел.

Вечером за ужином Брилл опять заговорил о шоколаде и о том, как ему стыдно, что он не смог выполнить мою просьбу. А когда мы вечером ложились спать, он вновь завел разговор на эту тему, сказав, что мне, наверное, будет сниться шоколад, который бы я сейчас ел, если бы не его спешка.

— Да заткнитесь же, наконец, — не выдержал я.

— Хорошо, — ответил Брилл. — Но прежде... — И тут он открыл свой рюкзак, в котором лежали восемнадцать плиток вкуснейшего швейцарского шоколада.

Брилл не был таким уступчивым, когда дело касалось его работы. Он вышагивал по отложениям с не менее решительным видом, чем Аронсон, но с совсем иной целью: он хотел знать, как будут выглядеть ископаемые находки и обнажения пород при различном освещении. Когда мы нашли великолепный череп саблезубого тигра, он пожаловался: «Почему вы всегда находите что-нибудь в середине дня? Отчего бы не к вечеру, когда освещение получше?».

Я промолчал.

— Когда вы собираетесь найти следующего гоминида? — спросил он.

— Завтра, — ответил я раздраженно.


Позднее Брилл будет всем говорить, что для того, чтобы в Эфиопии нашли гоминида, нужно только заранее попросить об этом. И действительно, «завтра» оказалось одним из самых необычных дней в истории палеоантропологии. Я осматривал местность с Майком Бушем, молодым врачом, который интересовался археологией. Майк был очень спокойным человеком, работягой, который никогда не говорил ничего лишнего, но всегда смотрел в оба. Французы даже сердились на него за то, что он всегда молчал. «Почему он так неразговорчив? — спрашивали они. — Почему он такой странный?»

А между тем ничего странного в нем не было. Мы работали уже около часа, как вдруг он очень спокойно позвал меня с откоса: «Мне кажется, я что-то нашел». Я подошел к нему. Действительно, перед нами лежала каменная глыба, из которой торчали два премоляра (малых коренных зуба) гоминида. Они были совершенно неприметны. Я не знаю, как ему вообще удалось их обнаружить. Пожалуй, даже Алемайеху не смог бы это сделать.

В это время к нам подошел Брилл, и я сказал ему:

— А вот и тот самый гоминид, что я вам вчера пообещал.

— Опять не вовремя! — завопил Брилл. — Вы нашли его в полдень, в самый неподходящий момент для съемок.

— Очень хорошо, Ваше высочество, когда прикажете вновь заняться поисками гоминид?

Брилл оценивающе посмотрел на солнце. «Завтра утром в восемь часов».

Мы временно приостановили работу и начали извлекать находку Буша на следующее утро. Брилл подготовил оборудование, чтобы сфотографировать все этапы операции. Здесь же присутствовала французская киносъемочная группа, состоявшая из мужа и жены. Мишель (так звали жену) всегда с энтузиазмом от-

— Что это? — спросила она, поднимая кости с земли. Я взобрался к ней и обомлел. Одна из них была пяточной костью гоминида, другая — бедренной, точно такой же, какую я нашел два года назад, только вдвое больше. Все это было заснято Бриллом и французскими операторами. Вероятно, это был первый случай, когда профессиональные съемки производились действительно в момент находки окаменелостей. Все, что вы видите в книгах, — без исключения — это инсценировки событий, имевших место ранее.

Находка зубов на дне оврага и двух костей на середине склона заставила нас получше обследовать местность. И почти тотчас были обнаружены новые фрагменты. Оглядывая склон по ту сторону от куста акации, я спокойно подобрал одну за другой две малоберцовые кости. Неужели еще одна Люси? Нет, обе кости принадлежали правой ноге и, значит, двум разным особям. Тем временем со всех сторон начали раздаваться крики, каждый что-то находил, и это были кости гоминид. Казалось, на склоне холма забил фонтан и засыпал все вокруг ископаемыми остатками. Нас охватила лихорадка: толкаясь и натыкаясь друг на друга, мы в суматохе подбирали их.

Некоторое время я не осознавал, что делаю. Я никогда не видел ничего подобного, никогда о таком не слыхал. Мы были как безумные. Но в конце концов жара доконала нас, и мы успокоились.

На генеральной карте склон с рассыпанными на нем костями обозначен как участок 333. Весь остаток этого полевого сезона и большую часть


следующего мы посвятили его тщательной разработке. Сначала весь склон был подвергнут систематическому осмотру, не похожему на сумбурные поиски в тот первый безумный час. Затем мы начали спускать вниз гравий — многие тонны — и просеивать через крупные сита порцию за порцией. В результате было обнаружено около двух сотен зубов и мелких костных фрагментов. Анализ показал, что найденные остатки принадлежат по меньшей мере тринадцати индивидуумам. Среди них были особи мужского и женского пола и как минимум четверо детенышей. Оказалось невозможным составить из множества отдельных костей хотя бы частичные скелеты, как это посчастливилось сделать с Люси: кости были перемешаны и рассыпаны по всему склону. Не исключалась вероятность того, что число особей было еще большим.

Как при настройке радиоприемника всегда сохраняется некоторый шумовой фон, так и в Хадаре гоминидам обычно сопутствовал «фон» из окаменелых остатков животных. Вы их найдете всюду — в одних местах больше, в других меньше, но почти нигде не окажется, чтобы их не было вовсе. Слишком многообразны возможности их случайного сохранения на протяжении геологических эпох — всюду происходили бесконечные миграции животных, и великое множество их гибло за то время, пока формировались многометровые толщи пород. Один из сюрпризов, преподнесенных нам участком 333, состоял в том, что в материалах, собранных с его склона, практически не было костей животных. Тот самый фон, который неизменно выявлялся при интенсивном поиске ископаемых остатков, в данном случае почему-то отсутствовал. Все фрагменты, найденные на этом участке, принадлежали гоминидам.

Как объяснить подобный факт? Быть может, целая группа гоминид погибла столь внезапно, что за это





Морис Тайеб изучает разрез участка 333, пытаясь найти геологические свидетельства, которые могли бы объяснить внезапную одновременную гибель большого числа австралопитековых.


короткое время остатки животных просто не успели накопиться? Похоже, так оно и было. Кости гоминид, по-видимому, происходили из общего источника, расположенного в одном из горизонтов верхней части склона. За последние несколько дождевых сезонов слой был размыт, а кости вынесены на поверхность. Их-то мы и нашли на склоне. Эти рассуждения подтвердились, когда мы, проведя пробные раскопки, обнаружили сам слой и еще около двадцати фрагментов ископаемых костей. Стало ясно, что если бы не эрозия, кости лежали бы рядом, поблизости друг от друга. Так же как и существа, которым они принадлежали и которые, по-видимому, погибли одновременно.

Но отчего они погибли? Может быть, от эпидемии? Тогда почему их тела не были растерзаны хищниками? И что помешало образованию «фона» из ископаемых костей животных?

Чем больше я думал над этими двумя парадоксами, тем меньше склонялся к мысли об эпидемии.


Маловероятно, чтобы целая группа гоминид, умерших естественной смертью за несколько дней или недель, сохранилась в таком «чистом» виде.

Но что же тогда? Сражение? Может быть, перед нами один из первых примеров той свирепой агрессивности, которую Реймонд Дарт считал частью биологического наследия человека? Группа австралопитеков, уничтоженная своими же сородичами? Это тоже казалось в высшей степени невероятным. Чисто умозрительная гипотеза, не подкрепленная никакими данными. Массовое убийство? Но почему на костях не было следов насилия, а в слое полностью отсутствовали ископаемые остатки животных? Согласно теории Дарта, австралопитеки поедали друг друга, и эта пища служила главным источником белка в их рационе. Если мы имеем дело именно с таким случаем, то почему нет разбитых и расщепленных костей, из которых пытались извлечь костный мозг?

Может быть, интересующие нас существа утонули — оказались в узком





ущелье, где их неожиданно настиг водный поток? Это выглядело более правдоподобным. Жители пустынь никогда не останавливаются лагерем в оврагах или ложбинах. Один журналист, побывавший недавно в Синайской пустыне, рассказывал, что бедуины испытывают панический страх перед всякого рода лощинами. На собственном горьком опыте они поняли, что каменистые ущелья без растительности, способной поглощать влагу, в случае дождя могут превратиться в настоящую западню. Ливень, может быть, давно кончился или вообще разразился за много миль отсюда, а здесь бушует ревущий поток — за несколько минут вода может подняться на 10-20 футов и смыть все на своем пути.

Мы обсудили эту проблему с Тайе-бом, и он особенно тщательно изучил стратиграфию оврага, чтобы посмотреть, нет ли там следов внезапного наводнения. Он пришел к выводу, что все кости относятся к одному слою, почти целиком состоящему из мелкодисперсной глины. Слой был тонким и, судя по этому, мог сформироваться в результате какого-то одномоментного события. Но консистенция глины противоречила гипотезе о наводнении. Быстро бегущие потоки увлекают частицы более крупных размеров. По мнению Тайеба, в действительности могло произойти следующее: кости, грязь, песок — все это было принесено стремительным течением к краю озера или в другое более спокойное и открытое место, где кости опустились на дно и постепенно покрылись мелким осадочным материалом. Тайеб подчеркивал, что при всей логичности его гипотеза по сути недоказуема. Изучение отложений, вулканических явлений, сбросовой деятельности и т.п. может доставлять массу сведений, но все же методы геологии еще не настолько совершенны, чтобы можно было восстановить картину событий, происшедших за один день три миллиона лет назад. Самым

Это было все, что мог сказать Тайеб. Почему гоминиды сосредоточились в одном месте, оставалось загадкой. Чтобы узнать точные размеры группы, нужно было дождаться результатов анализа всех костных остатков, а также провести раскопки на склоне холма. Я был уверен, что мы обнаружим в глубине другие кости, гораздо лучшей сохранности. Я надеялся найти еще одну Люси, может быть в более полном комплекте, чем предыдущая. Я хотел бы иметь череп взрослой особи лучше того, какой был у Люси. А самое главное, я попросту рассчитывал найти как можно больше костей, чтобы получить хорошую выборку. В этом-то и состояла истинная ценность участка 333. Здесь были кости, принадлежавшие существам разного рола и возраста, что в своем роде не менее важно, чем драгоценная находка Люси. Люси уникальна, с этим никто не спорит, Она возникла из мрака небытия, как бы озаренная на мгновение вспышкой молнии. Мы многое узнали о Люси за это мгновение — почти увидели ее всю целиком. Но разве мы сможем понять, что она такое, если не сумеем ни с чем сравнить? Типична ли она для.своего вида? Если да, то все ее сородичи должны быть очень небольшого роста. Нижняя челюсть у Люси странной V-образной формы. Очертание челюстей Алемайеху было иным. Принадлежат ли они другому виду? Может быть, они походят на челюсти и зубы особей, найденных

В декабре 1975 года закончился третий полевой сезон в Хадаре. Тайеб и его коллеги возвращались во Францию, чтобы зимой заняться классификацией костей млекопитающих, пыльцевым анализом и геологическими исследованиями. Аронсон и Уолтер отправились в Кливленд, нагруженные образцами вулканических пород. Я вместе с «первым семейством» поехал в Аддис-Абебу, чтобы получить для него выездную визу.

Поскольку однажды я уже прошел эту процедуру, на этот раз мне было гораздо легче. Мы с Тайебом провели неизбежную пресс-конференцию, обрисовали значение новых находок, а затем пустились по инстанциям, чтобы оформить нужные документы. Все шло гладко. Успешно пройдя таможню, мы с Томом Греем вылетели в Найроби. Я хотел показать находки моим друзьям Мэри и Ричарду Лики и другим участникам экспедиции в Кооби-Фора, которых я уже знал. Я встретил также несколько человек, мне незнакомых; они работали с Мэри Лики в Летоли — районе Танзании, расположенном в нескольких милях к югу от Олдувая.

Когда я разложил на столе ворох привезенных костей, все пришли в изумление. До сих пор никто не находил ничего, что могло бы сравниться с нашими окаменелостями по их древности, удивительной сохранности и разнообразию. Сразу же вокруг находок возникла оживленная дискуссия. Мэри и Ричард Лики рассматривали их с огромным вниманием и

В общей суматохе, возникшей вокруг находок, лишь один из присутствующих оставался в стороне. Это был молодой человек с мягкими светлыми волосами, в очках с толстыми стеклами, одетый в белый халат. Он стоял поодаль, что я приписал его застенчивости. Позже я узнал, что это американец, проработавший два сезона палеонтологом у Ричарда Лики в Кооби-Фора, а в настоящее время помогающий его матери. Его звали Тим Уайт.

По прошествии нескольких лет я напомнил Тиму о первом дне нашего знакомства:

— Ты тогда забился в угол и, казалось, боялся оттуда выбраться. Припоминаешь? Я подошел, представился, и мы начали беседовать.

— Боже мой, да вовсе я не стеснялся. Просто сохранял разумную осторожность. Ты же был юным баловнем судьбы, изрекающим суждения обо всех ваших замечательных находках. Я не был с тобой знаком. Я не знал, сумеешь ли ты отличить ребро гиппопотама от хвоста носорога, и ждал, когда ты сядешь в лужу и начнешь пороть чепуху.

Эта сентенция вызвала смешок у Оуэна Лавджоя, который слушал наш разговор.

— Тим — это Фома неверующий, — сказал я. — Колючий, упрямый тип, который ни во что не поверит, пока не убедится собственными глазами. Он готов спорить с каждым из-за любой мелочи.

— Дон — торговец лаком для ногтей, настоящий делец. Я чувствовал, что надо понаблюдать за ним. Он проглотил весь этот вздор относительно Homo возрастом в три мил-

— Лики тут вовсе ни при чем, — возразил я. — Я и сам был того же мнения. Данные, которыми мы располагали в то время, позволяли думать именно так.

— Конечно, позволяли, если ты нахватался всяких дат и даже не потрудился взглянуть на примитивные черты зубной системы. Позволяли, поскольку ты был легкомысленным и наивным.

— Это я легкомысленный? Я наивный?

— Вот именно ты.

Несмотря на то что Уайт с первой нашей встречи в Найроби принял меня за верхогляда, а я счел застенчивостью хладнокровный подход ученого, который в сочетании с идеализмом не позволял Тиму сближаться в экспедиции более чем с одним-двумя людьми, мы с ним поладили с самого начала. Тим рассказал о находках, которые стали поступать от Мэри Лики из Летоли, а затем

Это было потрясающе. Места находок разделяла добрая тысяча миль. Возраст костей из Летоли составлял предположительно 3,7 млн. лет — на три четверти миллиона больше, чем возраст базальтов Хадара по данным Аронсона (3 млн. лет). Правда, не исключалось, что базальт еще древнее. Но свиньи Бэзила Кука, которые могли это подтвердить, еще не выступили на сцену — до этого оставалось три года.

Принадлежали ли окаменелости из Хадара и Летоли одному виду? И, черт возьми, как тогда все это объяснить?

Тим и я договорились поддерживать связь друг с другом.