Люси Истоки рода человеческого Перевод с английского канд биол наук Е. Годиной Москва «Мир» 1984 lucy

Люси можно рассматривать как позднего рамапитека.

Считать Люси рамапитеком попросту смехотворно.

Если бы мы ограничились добросовестной и точной статьей, где подробно описали бы наши находки,

Однако такое решение означало бы отказ от ответственности. Мы знали — или, во всяком случае, имели возможность решить, — где на генеалогической схеме следует поместить наших гоминид. Значит, мы должны были сделать это сами, а не полагаться на тех, кто, хуже нас разбираясь в находках и не изучив их так обстоятельно, как мы, легко мог дать им ошибочное название, которое потом многие годы вводило бы в заблуждение палеоантропологов.

Я не сомневался, что мы сумеем найти место нашим гоминидам. Но для этого нам нужно было придумать для них название. Вот тут-то и разгорится сыр-бор! Со времени Homo habilis, который получил свое имя в 1964 году, не было выделено ни одного нового вида гоминид. В ту осень я часто вспоминал споры вокруг этой находки, повредившие ее репутации, утверждения, что Homo habilis — это незаконный побег на родословном древе человека (в обоснованности выделения этого вида до сих пор сомневаются многие ученые). Я старался предугадать, какой прием уготован нашему детищу.

Это меня беспокоило. Будучи несколько лет руководителем экспедиции, я получил свою долю мелких укусов по разным малозначительным поводам и хорошо понимал, что мышиная возня может перерасти в открытую войну, если дело коснется принципиального вопроса. Я знал, как убеждения могут развести людей в разные стороны, как легко нажить врагов, как осторожны финансирующие организации и как иссякает струйка денежных субсидий, не выдержав затянувшихся дискус-

В ту осень я испытывал нечто вроде послеродового психоза. Временами мне казалось, что наш анализ раздут, как мыльный пузырь; что будет неплохо, если кто-нибудь проколет его и он лопнет, предоставив нам удобный повод пойти на попятную. Разумеется, никто этого не сделал, и мне оставалось только настраивать себя на то, что в скором будущем придется потратить немало сил и времени на статью, в которой все должно быть неуязвимо для критики. Потом нам предстоит защищать ее, и на это тоже уйдет много энергии, а там подоспеют новые статьи и споры, споры до бесконечности.

А вдруг окажется, что мы не правы?

Мы встретились с Тимом в декабре. Ему тоже было над чем поразмыслить. Как и меня, его несколько страшила перспектива поколебать наше родословное древо, добавив туда новый вид. Он испытывал особую неловкость оттого, что готовил диссертацию под руководством Лоринга Брейса из Мичиганского университета — давнего приверженца «теории одного вида». Брейс на протяжении многих лет утверждал, что эволюционная линия шла прямо от австралопитека к Homo erectus, и начисто отвергал существование Homo habilis. Тим защитил диссертацию. Мог ли он теперь, считаясь учеником Брейса, осложнить дело введением еще одного вида в генеалогическую схему, которая, по мнению его учителя, была и без того перегружена?

Схема в середине отражает взгляды Джона Робинсона и представляет собой попытку разрешить затруднительное противоречие, связанное с тем, что у массивных типов были

Схема справа, наиболее принятая в 60-х и 70-х годах, отражает растущее убеждение, что A. africanus был предком и A. robustus, и Н. habilis. Здесь признается, что увеличение моляров —характерная черта австралопитеков, но не Homo, и в то же время предполагается, что у A. africanus эта тенденция хотя и заметна, но еще не столь выражена, чтобы исключить его из числа предков человека.

они придут к выводу о единстве двух коллекций, а затем приступят к более глубоким обобщениям — о месте всех этих находок в истории гоминид? И сделают это раньше, чем кто-либо другой! Подобное не часто происходит с молодыми, никому не известными палеоантропологами, едва ступившими на путь профессиональной карьеры. Но с нами все случилось именно так. Нам представилась редчайшая возможность внести вклад в развитие палеоантропологии, и мы чувствовали себя в состоянии сделать это.

Пытаясь ответить на второй вопрос — каким образом наши находки соотносятся с другими, — мы решили прежде всего построить таблицу для всех африканских гоминид, разместив их в соответствии с древностью, типом и местом находки.

В качестве датировок южноафриканских ископаемых остатков мы использовали новейшие оценки, полу-

Следующий шаг состоял в том, чтобы упростить схему, объединив находки в группы только в соответствии с их типом, без учета географии. Полученная в результате этого

В этой схеме четко выражена наша позиция: гоминиды из Летоли и Хадара были предками как для более поздних австралопитеков, так и для рода Homo; дивергенция этих двух ветвей началась, вероятно, около трех миллионов лет назад; грацильные австралопитеки — это промежуточная стадия на пути к массивным. Мы не считаем, что они были предками человека.

Мы думаем, что человеческие существа начинают появляться позже трех миллионов лет. К двум миллионам лет становление человека было закончено. В это время по земле уже ходили представители рода Homo, a также их двоюродные братья — массивные австралопитеки. На протяжении примерно миллиона лет они жили бок о бок. Но уже миллион лет назад австралопитеков не стало: они все вымерли.

К таким выводам пришли мы с Тимом после двух лет напряженной работы и раздумий, пытаясь дать удовлетворительный ответ на наш второй вопрос. Оставался нерешенным третий вопрос: как следует назвать новый вид?

Вначале нужно было договориться о родовой принадлежности гоминид — относятся ли они к Homo, Aus-tralopithecus или какому-нибудь новому роду. Мы быстро отвергли третий вариант, так как он предполагал фундаментальное отличие наших находок от всех других гоминид, а такого отличия не было. Все ископаемые остатки принадлежали двуногим гоминидам, связанным тесным родством. Отказались мы и от рода Homo, хотя это было вовсе не так просто. Как-то днем, когда мы все еще размышляли об этой возможности, в лабораторию пожаловал Оуэн Лавджой.

— Построенное вами родословное

— Почему же?

— Да потому, что вы сделали их предками других австралопитеков. Значит, и те окажутся представителями рода Homo. Попробуйте-ка заявить об этом, и вас разобьют в пух и прах. За одну ночь вы превратитесь в пару четвероногих и больше никогда не сможете выпрямиться. — Его резкий смех подействовал на нас, как ушат холодной воды. Оставался единственный логичный выбор: род Australopithecus. Об этом ясно говорили находки. И мы признали это. Прощай, старина Ното! Ты, наконец, исчезаешь, чтобы появиться на уровне двух миллионов лет.

Прежде чем остановиться на каком-то видовом названии, мы перебрали несколько возможных вариантов. Я предложил Australopithecus laetolensis, сказав, что это должно понравиться Мэри Лики.

— Я не в восторге от такой идеи, — возразил Тим. — Твоя коллекция намного лучше. Почему бы не отразить это в названии?

— Дать находкам мое имя — johansonensis? He говори глупостей.

— Да нет, я имел в виду место твоих находок. Может быть, hadarensis?

Однако мне это показалось не очень удачным. Я знал, что вокруг Хадара лежат обширные, еще не обследованные территории, где тоже много ископаемых остатков, и в будущем они могут стать не менее знаменитыми, чем хадарские. Я чувствовал, что мы должны предусмотреть эту возможность и использовать название всего района.

— Хорошо, пусть будет afarensis,— сказал Уайт.

На том и порешили: Australopithecus afarensis.

Теперь нужно было выбрать типовой экземпляр, то есть одну определенную находку, по которой будет сделано описание вида. Некоторые из моих сотрудников настаивали на





Люси, так как исключительная сохранность этой находки дала бы возможность чрезвычайно подробно обрисовать морфологию вида. Я отказался, объяснив это тем, что Люси из-за своих исключительно малых размеров не типична для нашего материала в целом. Кроме того, мы еще не успели опубликовать ее полное научное описание, а без этого она не могла служить эталоном для наименования вида. Я остановился на LH-4 — лучшем из экспонатов в коллекции Летоли. Его подробное опи-


сание, сделанное Тимом и снабженное иллюстрациями, уже вышло из печати.

Мне казалось немаловажным привлечь внимание к Летоли. Убедившись, что две коллекции относятся к одному и тому же типу, мы должны были как-то показать это. Наилучший способ состоял в том, чтобы видовое название связать с одним местонахождением, а в качестве типового экземпляра взять находку из другого.

К тому же мы тогда считали, что





Если предыдущую схему положить набок, а

ископаемые кости заменить одушевленными существами, то получится нечто вроде изображенного на этом рисунке, хотя, конечно, никто не может в точности знать, как выглядели ископаемые гоминиды с учетом развития волос на теле и пр. Все фигуры нарисованы в одном масштабе. A. afarensis был примерно на 2 фута (~ 60 см) ниже современного человека среднего роста. Рамапитек, от которого пока нашли только зубы, челюсти и обломки черепа, был еще ниже — возможно, немногим более 3 футов (~ 90 см).

Кроме того, я думал порадовать Мэри Лики. Однако результат оказался прямо противоположным.

Придя к согласию относительно родословного древа и видового названия, мы с Тимом решили изложить наши результаты и выводы на бумаге, включив в статью обзор всех ранних африканских гоминид и подробное описание новых находок. Мы хотели показать, почему их следует отнести к одному типу и выделить в новый вид. Каждый из нас понимал, что статья станет заметной вехой в его профессиональной карьере. Мы отдавали себе отчет и в том, что если специалисты согласятся с нашими выводами, статья вызовет серьезный резонанс, так как изменит взгляды





человека на свое прошлое. Поэтому мы ощущали ответственность не только перед самими собой, но и перед наукой.

Первый вариант статьи получился раздутым и бессвязным. Поскольку мы имели в виду журнал Science, мы быстро поняли, что для этого издания наш трактат слишком длинен и вряд ли будет принят. Одно лишь описание новых находок занимало изрядное число страниц. Может быть, нам следует вообще отказаться от него? Нет, невозможно. Дать описательную часть отдельно? Этот вариант был лучше. Описание должно быть сдано в печать (чтобы можно было ссылаться на него), но не вместе с результатами анализа. В конце концов мы решили опубликовать чисто описательную статью обо всех находках из Летоли и Хадара в научном журнале Kirtlandia, издававшемся Кливлендским музеем естественной истории, а по результатам анализа написать еще одну работу и послать ее в Science.

Я вновь подумал о Мэри Лики. Поскольку некоторые находки принадлежали ей, с точки зрения научной этики было уместно предложить ей стать соавтором публикации в Kirtlandia. Я отправил Мэри письмо. Вскоре она приехала в Соединенные Штаты и остановилась в Беркли. Тим, встретившись с ней, еще раз повторил наше предложение. Мэри благосклонно отнеслась к этой идее, но поставила условие — публикация должна быть описательной и не содержать никаких интерпретаций. Позднее, приехав в Кливленд, Мэри сказала мне, что она с удовольствием выступит как соавтор статьи, если не усмотрит в ней намеков, будто австралопитеки были предками Homo. Я уверил Мэри, что публикация в Kirtlandia будет носить исключительно описательный характер, и мы с Тимом принялись за работу. Мы закончили свой опус поздней весной 1978 года и отослали его в издательство.


Вскоре мы закончили работу и над теоретической статьей, предварительно проконсультировавшись относительно названия Australopithecus afarensis с гарвардским ученым Эрнстом Майром. Этот выдающийся зоолог считается высшим авторитетом в вопросах научной номенклатуры. Заручившись одобрением Майра, мы в мае 1978 года отправили статью в Science. Чтобы сразу добиться успеха, мы взяли на прицел самый престижный научный журнал в Штатах.

Разделавшись со статьями, я отправился в Швецию. Меня пригласили рассказать о хадарских находках на Нобелевском симпозиуме, организованном Шведской академией наук в ознаменование 200-летней годовщины со дня смерти Карла Линнея. Этот ученый впервые ввел в научный обиход бинарную номенклатуру (использование двойного латинского названия), ныне применяемую для классификации всех живых существ. Симпозиум произвел на меня сильное эмоциональное впечатление. Я швед по происхождению и тоже занимался классификацией, пытаясь определить место некоторых найденных мной остатков гоминид. Я почувствовал себя одним из звеньев в цепи научного познания, которая соединяла меня с тем, другим шведом, умершим ровно 200 лет назад. Я трепетал от волнения, когда вышел на трибуну и впервые публично произнес название Australopithecus afarensis. Я описал Люси и другие хадарские находки, а затем перешел к Летоли. Я не видел, как сидевшая в аудитории Мэри Лики вспыхнула от гнева, когда услышала, что я заговорил о найденных в Летоли окаменелостях и отпечатках ступней. Находки принадлежали Мэри, и мне не следовало обсуждать их.

Тим узнал об этом спустя несколько недель, приехав в Летоли для продолжения исследований.

— Вы не должны связывать себя с этим человеком, — сказала Мэри. — И

— Если вы действительно так считаете, лучше пошлите телеграмму, — посоветовал Тим. — Я думаю, статья уже в печати.

Он не ошибся. Когда я получил известие от Мэри, статья находилась в типографии, и мне пришлось обратиться с просьбой заново набрать ее. Публикация была отложена до осени.

Этот эпизод в равной мере огорчил и озадачил меня. Поскольку материалы из Летоли были уже полностью описаны и опубликованы в различных изданиях, я считал их достоянием научной общественности,

— Мне кажется, вы с Лики готовитесь к перестрелке, — сказал он.

— Вроде бы да, — ответил я.

— А если они правы?

— Тогда нам придется изменить свою точку зрения. Но Лики смогут доказать свою правоту только с помощью новых находок, большего их числа и лучшего качества. В конце концов всякое родословное древо — это лишь отражение уровня современных знаний. Схемы создают для того, чтобы потом их видоизменять. Мы не знаем, верна ли наша схема; мы только думаем, что верна.

— Правильно, — сказал Тим.

— Я имею в виду этот разрыв между тремя и двумя миллионами лет до нашего времени. Хороших находок, относящихся к этому периоду, нет. Мы предполагаем, что от ствола ранних гоминид Летоли-Хадара идут две ветви, но доказать этого пока не можем. У нас есть лишь веские косвенные доводы. Я думаю, что после заполнения разрыва наша позиция станет более прочной.

Зная скептическое отношение Тима ко всему, что нельзя подтвердить бесспорными фактами, журналист спросил его, доволен ли он схемой с пробелом посередине.

— В целом да, — ответил Тим. — Статья, которую мы написали, не детский лепет в стиле Микки-Мауса. Мы работали над ней несколько месяцев. Мы думаем, что в ней не к чему прицепиться, и знаем, что она построена логично. Все наши споры имели вполне определенный смысл: мы решили, что лучше нам самим придираться друг к другу, пока статья не опубликована, чем столкнуться потом с такими же придирками в печати. И мы хорошо справились с этой задачей. Теперь любая критика в адрес нашей статьи должна быть подкреплена ископаемыми на-


ходками, о которых мы в момент написания работы могли ничего не знать. Не думаю, что такие находки существуют. А если позже они появятся, нам придется, смирив гордыню, переделать свою схему.

— Генеалогическая схема, я полагаю, не самоцель, — заметил журналист.

— Конечно, нет, но она полезна, так как с ее помощью можно многое упростить и прояснить для себя. Уже построенная, она выглядит такой логичной — кажется, ее было совсем нетрудно составить. Хочу сказать вам, что это не так. Я никогда не смог бы в одиночку справиться с этой задачей. Все, чем я располагал, — это данные о небольшой коллекции костей очень древних и своеобразных гоминид. Что я должен был делать с ними? Я плохой теоретик и не силен в математике. У меня нет даже особых способностей к лабораторной работе. Но в поле я делаю свое дело добросовестно: я хочу обогащать науку объективными, бесспорными фактами, а это возможно лишь при тщательном выполнении полевых исследований.

— Встретившись с Доном, — продолжал Тим, — я поначалу отнесся к нему с подозрением. У меня вызывает недоверие любой антрополог, который носит туфли Гуччи и брюки от Сен-Лорана. Дон должен был доказать мне, что он придает тщательности в полевой работе такое же значение, как я. И он это доказал. Его находки прекрасно описаны и датированы. Они безупречно очищены. Взгляните на ископаемые остатки из других мест, и вы поймете, что значит хорошая очистка. Среди образцов, попадающих вам в руки, немало испорченных. Здесь отбиты уголки, там в результате небрежного удаления породы уничтожены следы стертости на зубах. Оригиналы Дона восхитительны. Даже муляжи его находок намного информативнее некоторых оригиналов других исследователей... Все это бросилось мне в

Тут вступил в разговор я и сказал, что над трудной проблемой легче биться вдвоем, а не в одиночку. Если кто-то все время будет стимулировать вашу мысль, вы продвинетесь дальше, чем одними лишь собственными усилиями.

— Верно, — сказал Тим. — В нашем случае Дон вкладывал свое воображение и энергию, которой мне так не хватало, заряжал нас отвагой.

— Тим держал меня в напряжении, — добавил я. — Кроме того, он боролся с моей предвзятостью, так как намного раньше меня понял, что мы имеем дело с представителями одного, а не двух видов. Разубедить меня было очень нелегко — ведь я уже пу-

— Ты так и сделал.

— Но чего мне это стоило! Наш гость ушел. Позднее он сказал, что короткая беседа в лаборатории помогла ему понять значение нашего сотрудничества с Тимом. Оно чем-то напоминало ему содружество Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика, разработавших представление о двойной спирали ДНК, — в том смысле, что ни один из них не смог бы совершить открытие без помощи другого. В самом деле, одновременно с ними над той же проблемой трудилась генетик Розалинд Фрэнклин. Работая самостоятельно, она несколько раз почти вплотную подходила к решению загадки ДНК. До открытия оставался один шаг, но ей не с кем было обсудить мучившие ее проблемы. Кто-то должен был подтолкнуть ее в последний момент, но этого не случилось. Нам с Тимом необычайно повезло, что мы обрели поддержку в лице друг друга.