Майкл Шермер Тайны мозга. Почему мы во все верим

11

Политика веры

Вы либерал или консерватор? Если либерал, я могу предсказать, что вы читаете New York Times , слушаете прогрессивные беседы по радио, смотрите CNN, ненавидите Джорджа Буша и презираете Сару Пэйлин, обожаете Эла Гора и чтите Барака Обаму, вы за разрешение абортов и против разрешения оружия, твердо придерживаетесь мнения, что церковь должна быть отделена от государства, высказываетесь в поддержку единой системы здравоохранения, голосуете за меры по перераспределению богатства и налоги для богатых с целью уравнивания возможностей, верите в то, что глобальное потепление реально, вызвано деятельностью человека и потенциально опасно для цивилизации, если правительство не предпримет в ближайшее время какие-нибудь радикальные меры. Если вы консерватор, могу поручиться, что вы читаете Wall Street Journal , слушаете консервативные беседы по радио, смотрите FOX News , любите Джорджа Буша и преклоняетесь перед Сарой Пэйлин, презираете Эла Гора и ненавидите Барака Обаму, вы за запрет абортов и за ограниченное разрешение оружия, верите, что Америка – христианская страна, в которой должно произойти слияние церкви и государства, вы против единой системы здравоохранения, голосуете против мер по перераспределению богатства и против налогов для богатых, скептически относитесь к глобальному потеплению и/или к планам правительства радикальным образом изменить нашу экономику ради спасения цивилизации.

Несмотря на то, что эта совокупность конкретных предположений может и не соответствовать позиции отдельно взятого человека, тот факт, что большинство американцев относятся к одной из этих групп, свидетельствует о том, что даже политические, экономические и социальные убеждения образуют четкие паттерны, которые можно выявить и оценить. В этой главе нашего рассказа о путешествии по верующему мозгу я намерен отступить назад и показать общий вид систем убеждения, а также рассказать о том, как они действуют в сфере политики, экономики и идеологии различных типов.

Сила политических убеждений

В 2003 году специалист по социальной психологии из Стэнфордского университета Джон Джост и его коллеги опубликовали в журнале Psychological Bulletin статью «Политический консерватизм как мотивированное социальное познание» (Political Conservatism as Motivated Social Cognition ) – синтез полученных за пятьдесят лет результатов, опубликованных в 88 статьях и охватывающих 22818 предметов, которые привели ученых к заключению, что консерваторы страдают от «избегания неопределенности» и «управления террором», ощущают «потребность в порядке и структуре», в «ограничении» наряду с «догматизмом» и «нетерпимостью к двусмысленности» и что все это ведет к «сопротивлению переменам» и «одобрению неравенства» в их убеждениях и подходах.

«Понимание психологической подоплеки консерватизма на протяжении столетий представляло непростую задачу для историков, философов и социологов, – заключают авторы. – Мы рассматриваем политический консерватизм как систему идеологических убеждений, которая в значительной мере (но не полностью) связана с вопросами мотивации, имеющими отношение к психологическому управлению неопределенностью и страхом. А именно, избегание неопределенности (как и стремление к определенности) может быть связано в первую очередь с одним аспектом консервативного мышления, с сопротивлением переменам. Подобно этому, проблемы страха и угрозы могут иметь отношение ко второму основному аспекту консерватизма, одобрению неравенства».²⁶⁸

На статью обратили внимание ежедневные новостные издания, распространилось известие о том, что ученые наконец поняли, что движет консерваторами. Один из обозревателей журнала Psychology Today задался вопросом «Является ли политический консерватизм слабой формой сумасшествия?»²⁶⁹ Британская газета Guardian сообщала: «Исследование, финансируемое правительством США, позволило сделать вывод, что консерватизм можно объяснить психологически как группу неврозов, уходящих корнями в «страх и агрессию, догматизм и нетерпимость к двойственности». Как будто этого было недостаточно, чтобы взбесить консерваторов повсюду, авторы отчета сравнили Рональда Рейгана и ведущего ток-шоу, консерватора правого толка Раша Лимбо с Гитлером и Муссолини, доказывая, что все перечисленные поражены одним и тем же недугом.²⁷⁰ Само собой, консерваторы отнюдь не обрадовались тому, что их политические убеждения препарируют как раковые опухоли.

Почему люди консервативны? Почему они голосуют за республиканцев? Эти вопросы обычно ставят, даже не подозревая о том, что предубежденность кроется в самой этой постановке: поскольку демократы бесспорно правы, а республиканцы – бесспорно неправы, консерватизм просто обязан быть душевной болезнью, дефектом мозга, личностным расстройством, ведущим к нарушению когнитивных функций. Подобно тому, как ученые-медики изучают рак, чтобы исцелять эту болезнь, ученые из числа политических либералов изучают политические взгляды и электоральное поведение, чтобы исцелять людей от раковых опухолей консерватизма. Эта предвзятость подтверждения в либеральных академических кругах укоренена настолько глубоко, что представляет собой политическую «воду», в которой плавает рыба либерального толка, даже не замечая этого.

Психолог из Виргинского университета Джонатан Хайдт обратил внимание на эту предвзятость и привлек внимание к ней в популярной и собравшей массу комментариев статье на Edge.org «Что побуждает людей голосовать за республиканцев?» (What Makes People Vote Republican? ). Стандартный для либералов ход мыслей, отраженный в исследовании Джоста, состоит в следующем: люди голосуют за республиканцев по той причине, что они «недостаточно гибки в когнитивном отношении, питают пристрастие к иерархии и слишком боятся неопределенности, перемен и смерти». Хайдт призвал своих коллег выйти за рамки подобных «диагнозов» и помнить «второе правило нравственной психологии: нравственность – это не только то, как мы относимся друг к другу (как считает большинство либералов), но и сплоченность групп, поддержка основных институтов, праведная и благородная жизнь. Вот что имеют в виду республиканцы, утверждая, что у демократов «этого просто нет», вот что они подразумевают под «этим».²⁷¹

Два популярных примера величиной с целую книгу, попадающих в ту же ловушку предвзятости подтверждения, – вышедший в 2008 году труд когнитивиста из Калифорнийского университета в Беркли Джорджа Лакоффа «Политический разум» (The Political Mind ) и опубликованная в 2007 году книга психолога из университета Эмори Дрю Уэстена «Политический мозг» (The Political Brain ). Знакомый набор выражений: либералы великодушны к промахам («чуткие люди»), рациональны, интеллигентны, оптимистичны, взывают к разуму избирателей, приводя весомые аргументы; консерваторы нетерпимы («бессердечные»), мрачные, недалекие и авторитарные, они воздействуют на эмоции избирателей методами угроз и паникерства. Но консерваторы чаще побеждают на выборах благодаря макиавеллиевским манипуляциям, воздействующим на эмоциональный мозг избирателей, следовательно, либеральным политикам необходимо активизировать свои кампании, обращаясь не к разуму, а к сердцу избирателей.

Эта характеристика не только всецело определена либеральной предвзятостью подтверждения, но и сама предпосылка, согласно которой консерваторы выигрывают битву за сердца избирателей, ошибочна. В борьбе за места в Конгрессе побеждают демократы: в Сенате демократы опережали республиканцев с небольшим перевесом – 3395 против 3323, состязаясь за 6832 места с 1855 по 2006 год. В Палате представителей демократы нанесли республиканцам поражение со счетом 15363:12994 в борьбе за 27906 мест с 1855 по 2006 год.

Что касается личностных характеристик и темперамента консерваторов и либералов и подразумеваемой угрюмости первых, то согласно «Общим социальным опросам 1972–2004 годов» Национального центра исследования общественного мнения 44 % опрошенных, назвавших себя «консервативными» или «очень консервативными», сообщило также, что они «очень счастливы» по сравнению всего с 25 % опрошенных, назвавшихся «либеральными» или «очень либеральными». В 2007 году опрос Института Гэллапа показал, что 58 % республиканцев по сравнению с 38 % демократов назвали свое душевное здоровье «превосходным». Возможно, одна из причин состоит в том, что консерваторы щедрее либералов, отдают на 30 % больше денег (даже в условиях жесткого контроля средств), сдают больше донорской крови, уделяют больше часов волонтерской деятельности. И не потому, что у консерваторов больше средств, которыми они могут распоряжаться по своему усмотрению. Рабочая беднота отдает на благотворительность значительно более высокий процент своих доходов, чем любая другая группа по доходам, и в три раза больше тех, кто получает сравнимое по размеру государственное пособие. Другими словами, бедность – не препятствие для благотворительности в отличие от соцобеспечения.²⁷² Эти результаты можно объяснить, в частности, тем, что консерваторы считают, что благотворительность должна быть частным делом (посредством некоммерческих организаций), а либералы считают ее общественным делом (посредством правительства). Здесь мы видим паттерн предпочтений политической партии, опирающийся на различные нравственные фундаменты, которые мы рассмотрим далее.

Одной из причин, по которым либералы характеризуют консерваторов таким образом, может быть либеральная предвзятость ученых-социологов. А именно: в ходе проведенного в 2005 году экономистом из университета Джорджа Мейсона Дэниелом Клейном исследования с учетом регистрации избирателей выяснилось, что демократы имеют над республиканцами поразительный численный перевес с соотношением 10:1 среди представителей этой профессии в Калифорнийском университете в Беркли и с соотношением 7,6:1 в Стэнфордском университете. В гуманитарных и социальных науках соотношение составило 16:1 в обоих кампусах (30:1 среди старших преподавателей и адъюнкт-профессоров). На некоторых кафедрах, например антропологии и журналистики, не нашлось ни единого республиканца. Соотношение для всех кафедр всех колледжей и университетов США, по утверждению Клейна, составляет 8:1 в пользу демократов перед республиканцами.²⁷³

Политолог из колледжа Смит Стэнли Ротмен и его коллеги получили подобные результаты в национальном исследовании 2005 года: всего 15 % преподавателей назвали себя консервативными по сравнению с 72 % назвавших себя либеральными (80 % в сфере гуманитарных и социальных наук).²⁷⁴ Более детальное исследование, проведенное в 2001 году в масштабах страны Исследовательским институтом высшего образования при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, показало, что 5,3 % членов кафедр принадлежали к крайне левым, 42,3 % – к либералам, 34,3 % занимали средние политические позиции, 17,7 % были консерваторами и 0,3 % – крайне правыми. Если сравнить крайности в данном примере, то крайне левых либералов в 17 раз больше, чем крайне правых консерваторов. Подобное соотношение наблюдается даже в школах права, где наши будущие законодатели должны, казалось бы, получать более сбалансированное образование. В 2005 году профессор права из Северо-Западного университета Джон Макгиннис изучил кафедры лучших школ права общим числом двадцать одна согласно рейтингу US News&World Report и обнаружил, что политически активные преподаватели с ошеломляющей частотой оказываются демократами, 81 % вносят вклад «полностью или преимущественно» в кампании демократов, в то время как такую же поддержку республиканцам оказывает всего 15 %.²⁷⁵

Перекос в либеральную сторону также преобладает во многих видах СМИ. Проведенное в 2005 году исследование политолога из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Тима Гросклоуза и экономиста из Университета Миссури Джеффри Мильо было направлено на оценку предубежденности СМИ. Для этого подсчитывалось, сколько раз конкретное средство массовой информации ссылалось на те или иные экспертные или политические группы, а затем полученные результаты сравнивались с тем, сколько раз ссылались на те же группы члены Конгресса. «Наши результаты продемонстрировали явное отклонение в либеральную сторону: все новостные СМИ, которые мы исследовали, кроме Fox News’ Special Report и Washington Times , получили баллы от членов Конгресса, занимающих левые позиции». Как и следовало ожидать, CBS Evening News и New York Times «набрали баллы от крайне левых конгрессменов». Тремя наиболее нейтральными с политической точки зрения СМИ оказались NewsHour (PBS), NewsNight (CNN) и Good Morning America (ABC). Примечательно, что наиболее политически центристским из всех источников новостей оказалась газета USA Today .²⁷⁶
Слушая беседы консерваторов по радио, я с прискорбием отмечаю, как легко предсказать, что скажут ведущие о том или ином предмете еще до того, как они откроют рот.
Разумеется, у либералов нет монополии на политическую предубежденность. Слушая беседы консерваторов по радио, я с прискорбием отмечаю, как легко предсказать, что скажут ведущие еще до того, как они откроют рот, в тех случаях, когда речь идет о здравоохранении, войне в Ираке, абортах, ношении и хранении оружия, гомосексуальных браках, глобальном потеплении и большинстве других проблем. Больше я не удосуживаюсь слушать Раша Лимбо, потому что заранее знаю, что он скажет. То же самое относится к Биллу О’Рейли, Шону Ханнити и Гленну Беку, которые предсказуемы, как смерть и налоги, в которые ни один из них не верит.

Гораздо труднее предугадать слова политических обозревателей, которые не просто придерживаются линии конкретной партии, а стремятся нарушить идеологический паттерн в ответ на появление новых данных или более удачной теории. Один из примеров – Деннис Прегер: вероятно, ввиду длительного приучения к раввинскому образу мышления для него характерны тщательное взвешивание, подробное обсуждение и глубокое осмысление каждого нравственного вопроса. Разумеется, этот утонченный и богатый нюансами стиль нравится далеко не всем слушателям, в итоге шоу Прегера в рейтингах отстает от более однозначных консервативных ток-шоу. Эндрю Салливана и Кристофера Хитченса тоже непросто предсказать, но я объясняю это тем фактом, что оба ближе к либертарианцам – либералам в социальных вопросах и консерваторам в экономических. Если не занимать позицию точно посередине идеологического паттерна, вырваться из его рамок оказывается проще (и вдобавок стать менее предсказуемым). Среди явных либертарианцев на редкость предсказуем Джон Стоссел, но поскольку он эхом повторяет многие из моих собственных идеологических убеждений, я склонен не замечать его предвзятости.

О чем и речь. Дело не в том, что никто из этих социальных обозревателей (или многих других – конкретные примеры не имеют значения) не является оригинальным мыслителем, не в том, что они недостаточно интеллигентны, образованы или не боятся жить в соответствии со своими убеждениями (для них характерно все перечисленное и многое другое), а в том, что когда примеряешь к себе те или иные идеологические убеждения, то втискиваешься в рамки конкретной позиции в пределах этих убеждений и озвучиваешь их своей социальной группе – аудитории, как в случае с публичными личностями-интеллектуалами, – которая слушает главным образом с целью подкрепления собственных идеологических убеждений.

«Предубежденное сердце и разум»

В своей книге «Предубежденное сердце и разум» (Partisan Hearts and Minds ) политологи Дональд Грин, Брэдли Палмквист и Эрик Шиклер показали, что большинство людей выбирают ту или иную политическую партию не потому, что она отражает их взгляды: сначала они отождествляют себя с какой-либо политической позицией, как правило, унаследованной от родителей и сверстников или усвоенной в процессе воспитания. Как только люди берут на себя обязательство придерживаться данной политической позиции, они выбирают подходящую партию, а этот выбор диктует остальное.²⁷⁷ Такова власть политических убеждений, она свидетельствует о сугубо трайбалистском характере современной политики и о стереотипах каждого «племени».

По мнению Джонатана Хайдта, подобные стереотипы проще понять в контексте теории нравственной интуиции,²⁷⁸ которая объясняет, почему мы питаем естественное отвращение к некоторым видам поведения, таким, как инцест, даже если не можем сформулировать причины. К примеру, прочитайте описание следующей ситуации и подумайте, считаете ли вы действия персонажей нравственно приемлемыми или нет:

Из результатов этого и подобных исследований Хайдт делает вывод, что мы обладаем нравственными чувствами, которые эволюционировали, чтобы помогать нам выживать и размножаться. В палеолитическом окружении наших предков инцест создавал нешуточные проблемы, связанные с генетическими мутациями в результате близкородственного инбридинга. Разумеется, только нашему поколению наконец стали известны основополагающие генетические причины табу на инцест, однако эволюция наделила нас нравственными чувствами, побуждающими избегать близких сексуальных отношений с нашими родственниками, и сделала это путем естественного отбора, направленного против тех, кто активно практиковал подобные отношения. Хайдт полагает, что фундамент нашего чувства правильного и неправильного опирается на пять внутреннее присущих нам и всеобщих психологических систем.²⁸⁰

2. «Справедливость/взаимность» , связанные с эволюционным процессом реципрокного альтруизма – «ты – мне, я – тебе». В итоге так развились подлинные чувства верного и неверного по отношению к справедливому и несправедливому обмену. На этом основании покоятся политические идеалы правосудия, прав, независимости личности.

3. «Принятие в группу/преданность », связанные с долгой историей нас как вида, образующего племена, способные создавать меняющиеся союзы. У нас развилось такое свойство, как способность проявлять внутригрупповые дружеские отношения к нашим сородичам и межгрупповую вражду ко всем, кто принадлежит к другим группам. Этот фундамент создает в племени эффект «братских уз», лежит в основе таких положительных черт, как патриотизм и самопожертвование ради группы.

4. «Авторитет/уважение », сформированные давней историей иерархических социальных взаимоотношений у нас как у приматов. У нас развилась естественная склонность считаться с авторитетами, проявлять почтение к лидерам и специалистам, следовать правилам и диктату тех, кто выше нас по положению в обществе. На это основание опираются такие свойства, как лидерство и готовность подчиняться, в том числе почитание законной власти и уважение к традициям.

5. «Чистота/святость », сформированные психологией отвращения и загрязнения. У нас развились эмоции, которые направляют нас к чистому и уводят от грязного. На это основание опираются такие религиозные представления, как стремление вести менее плотскую и более возвышенную и благородную жизнь, акцент делается на убежденности в том, что тело – храм, который можно осквернить безнравственными поступками и загрязненностью.
За много лет Хайдт и его коллега по Виргинскому университету Джесси Грэм изучили нравственные взгляды более чем 118 тысяч человек из десятка различных стран и регионов мира и обнаружили устойчивое различие между либералами и консерваторами. Либералы набирают больше баллов по 1 и 2 пунктам («вред/ забота» и «справедливость/взаимность»), чем консерваторы, но меньше по 3, 4 и 5 пунктам («принятие в группу/преданность», «авторитет/уважение» и «чистота/святость»). Для консерваторов ситуация примерно одинакова по всем пяти пунктам: у них меньше, чем у либералов, баллов по 1 и 2 пунктам, но больше по 3, 4 и 5. (Убедитесь сами: http://www.yourmorals.org.) Расклад по отдельным компонентам можно увидеть на рис. 11.

Другими словами, либералы сомневаются в авторитетах, радуются многообразию и зачастую бравируют пренебрежением к вере и традициям, чтобы заботиться о слабых и угнетенных. Они жаждут перемен и справедливости даже ценой политического и экономического хаоса. В отличие от них консерваторы делают акцент на институтах и традициях, вере и семье, народе и принципах. Они жаждут порядка даже ценой жизни тех, кто очутился на самом дне и провалился в трещины. Разумеется, все это обобщения, для которых есть исключения, но суть в следующем: вместо того, чтобы рассматривать левых и правых как либо действующих правильно, либо заблуждающихся (в зависимости от ваших собственных взглядов), разумнее было бы признать, что либералы и консерваторы делают упор на разные нравственные ценности, в итоге сами собой делятся на эти две группы.

В ходе проведенных Джонатаном Хайдтом и Джесси Грэмом из Виргинского университета опросов по нравственным взглядам более 118240 человек из более чем двенадцати стран выяснилось, что существует устойчивое различие между либералами и консерваторами: либералы набирают больше, чем консерваторы, баллов по нравственным основаниям под номерами 1 и 2 («вред/ забота» и «справедливость/взаимность»), но меньше по основаниям под номерами 3, 4 и 5 («принятие в группу/преданность», «авторитет/уважение» и «чистота/святость»). Результаты консерваторов примерно одинаковы по всем пяти пунктам: они ниже, чем результаты либералов, по пунктам 1 и 2, но выше по пунктам 3, 4 и 5. График построен в соответствии с ответами по пяти подшкалам на вопросы анкеты «Нравственные основания». График любезно предоставлен Джонатаном Хайдтом, данные об опросе доступны на сайте www.yourmorals.org.

В современном мире существуют две такие системы – религия и правительство, обе возникли примерно 5–7 тысяч лет назад, чтобы удовлетворять потребности в социальном контроле и политической гармонии, когда небольшие группы и племена охотников-собирателей, рыбаков и скотоводов объединились в более крупные вождества и государства земледельцев, ремесленников и торговцев. Когда их население стало слишком многочисленным для неформальных средств социального контроля (таких, как сплетни и остракизм), религия и правительство эволюционировали как сторожевые псы и блюстители законов общества.²⁸² И консерваторы, и либералы согласны с тем, что обществу необходимы правила, но в большинстве случаев консерваторы предпочитают более приватное регулирование поведения посредством религии, общества и семьи, в то время как либералы высказываются в пользу общественного регулирования правительством (за исключением половых норм, для которых верно обратное). Проблема с обоими институтами заключается в том, что наш нравственный разум эволюционировал с таким расчетом, чтобы объединять нас в команды, разобщать с другими командами, убеждать себя, что мы правы, а другие группы ошибаются. Этот факт имел немало катастрофических последствий: начиная с 7 декабря 1941 года и по 11 сентября 2001 года.

Трагические, утопические и реалистические представления о человеческой натуре

Выявление нравственных ценностей, определяющих убеждения либералов и консерваторов, помогает, вероятно, снизить естественную для нас склонность демонизировать тех, кто принадлежит к другой группе. В результате понимания возникает толерантность. По крайней мере, так объясняют мне идеализированные либеральные сети в моем мозге. Но сдается мне, в реальности эта «двухпартийная система» эволюционировала на протяжении нескольких веков ввиду естественной склонности делать акцент на в равной степени важных, но зачастую непримиримых нравственных ценностях.

Вспомним упоминавшиеся в главе 8 исследования генетиков с участием идентичных близнецов, разлученных при рождении и воспитанных в разном окружении, – исследования, в ходе которых выяснилось, что примерно 40 % дисперсии, относящейся к религиозным взглядам, объясняется генами. Те же исследования также показали, что 40 % дисперсии в политических взглядах также обусловлено наследственностью.²⁸⁴ Разумеется, в генах не кодируется конкретная религиозная вера, и точно так же мы не наследуем напрямую принадлежность к определенной политической партии. Вместо этого в генах заложен темперамент, а людям свойственно причислять себя к приверженцам «левых» или «правых» нравственных ценностей на основании личных предпочтений: либералы делают упор на ценности «вреда/заботы » и «справедливости/ взаимности », а консерваторы подчеркивают ценность «принятия в группу/преданности », «авторитета/уважения » и «чистоты/святости ». Этим объясняется предсказуемость людских убеждений по такому широкому спектру вопросов, которые кажутся никак не связанными: почему тот, кто верит, что правительству не следует интересоваться происходящим в частных спальнях, тем не менее считает, что правительство должно в значительной мере вмешиваться в деятельность частных предприятий; почему тот, кто убежден, что налоги следует снизить, тем не менее стремится увеличивать расходы на армию, полицию и судебную систему.
В результате понимания возникает толерантность.
В своей книге «Конфликт взглядов» (A Conflict of Visions ) экономист Томас Соуэлл утверждает, что две группы нравственных ценностей неразрывно связаны с представлениями о человеческой природе либо как ограниченной (консерваторы), либо как неограниченной (либералы). Он называет эти явления ограниченными и неограниченными взглядами . Соуэлл демонстрировал, что споры по ряду казалось бы никак не связанных социальных проблем, таких, как налоги, социальное обеспечение, социальная защита, здравоохранение, уголовное правосудие и война, систематически выявляют идеологически последовательную разделительную линию между этими двумя конфликтующими взглядами. «Если возможности человека не являются ограниченными по своей сути, тогда наличие подобных отвратительных и пагубных явлений в буквальном смысле слова требует объяснений и решений. Но если стержень этих прискорбных явлений – ограничения и пристрастия самого человека, тогда объяснений требуют способы, которыми их удалось избегать или сводить к минимуму».

От того, в существование какой из этих натур вы верите, во многом зависит, какое решение социальных проблем вы считаете наиболее эффективным. «При условии неограниченности взглядов не существует непреодолимых причин для социальных пороков, следовательно, нет причин, по которым нельзя было бы избавиться от них с достаточной степенью нравственной ответственности. Но при условии ограниченности взглядов любые способы и стратегии, направленные на сдерживание или улучшение присущих человеку пороков, имеют оборотную сторону, в том числе в форме других социальных зол, созданных этими цивилизаторскими учреждениями, следовательно, возможен лишь разумный компромисс».

Это не значит, что консерваторы считают нас злыми, а либералы – добрыми. «Неограниченный взгляд подразумевает, что потенциальное разительно отличается от реального, и это означает существование средств улучшения человеческой натуры, стремление к реализации ее потенциала, или возможность эволюции, или открытия таких средств, чтобы человек совершал верные действия по верным причинам, а не ради неявных духовных или материальных выгод, – разъяснял Соуэлл. – Короче, человек «способен к совершенствованию», то есть может скорее непрерывно улучшаться, чем достичь абсолютного совершенства».²⁸⁵

В своем блистательном анализе человеческой натуры, книге «Чистый лист» (The Blank Slate ), гарвардский психолог Стивен Пинкер дал двум взглядам другие названия – «трагический» и «утопический», и слегка изменил их определения:

Утопический взгляд стремится выразить социальные цели и разработать политические меры, направленные непосредственно на достижение этих целей; на экономическое неравенство нападают, объявляя войну бедности, на загрязнение окружающей среды – посредством природоохранного законодательства, на расовый дисбаланс – посредством льгот, на канцерогены – путем запретов на пищевые добавки. Трагический взгляд указывает на своекорыстные мотивы людей, которым предстоит внедрять эту политику – а именно, расширение их бюрократической сферы влияния, – и на их неспособность предвидеть мириады последствий, особенно когда эти социальные цели противопоставлены миллионам людей, преследующих свои интересы.
Четкое разграничение на левое-правое неуклонно разделяет (соответственно) утопический взгляд и трагический взгляд во множестве конкретных дискуссий, например, о численности правительства (большая или маленькая), величине налогов (высокие или низкие), торговле (свободная или частная), здравоохранении (всеобщее или индивидуальное), экологии (защищать или оставить как есть), преступности (вызвана социальной несправедливостью или преступными намерениями), конституции (судебный активизм ради социальной справедливости или строгое соблюдение конституции ради изначального замысла) и многом другом.²⁸⁶

Лично я согласен с Соуэллом и Пинкером в том, что неограниченный взгляд – утопия, что по-гречески означает дословно «не место», «нигде». Неограниченный утопический взгляд на человеческую природу в целом признает модель чистого листа и предполагает веру в то, что обычаи, законы и традиционные институты являются источниками неравенства и несправедливости, следовательно, должны подвергаться значительному регулированию и постоянному модифицированию сверху донизу. Сторонники утопического взгляда считают, что общество можно моделировать посредством правительственных программ, чтобы стимулировать в людях присущие им от природы бескорыстие и альтруизм; считают физические и интеллектуальные различия главным образом результатом несправедливых и нечестных социальных систем, которые можно смоделировать заново посредством социального планирования, следовательно, людей можно перетасовать между социально-экономическими классами, искусственно созданными с помощью нечестных и несправедливых политических, экономических и социальных систем, унаследованных в ходе истории. По-моему, такой вариант человеческой природы существует в буквальном смысле слова нигде .

Хотя некоторые либералы придерживаются именно такого взгляда на человеческую природу, я всерьез подозреваю, что при столкновении с конкретными проблемами большинство либералов осознает, что поведение человека в определенной степени ограничено, особенно если эти либералы изучали биологические и социальные науки и знакомы с материалами исследований генетики поведения. Следовательно, споры вызывает степень ограничения. Думаю, скорее вместо двух обособленных и однозначных категорий ограниченного и неограниченного (или трагического и утопического) взглядов на человеческую природу есть только один взгляд со скользящей шкалой. Назовем его реалистическим .

Если вы верите в то, что человеческая природа отчасти ограничена во всех отношениях – нравственном, физическом и интеллектуальном, – значит, вы придерживаетесь реалистического взгляда на нее. В соответствии с исследованиями в области генетики поведения и эволюционной психологии определим величину этой ограниченности в пределах 40–50 %. Согласно реалистическому взгляду человеческая природа сравнительно ограничена нашей историей биологии и эволюции, следовательно, социальные и политические системы следует строить на этих реалиях, подчеркивая положительные и затеняя отрицательные аспекты нашей природы. Реалистический взгляд отвергает модель чистого листа, согласно которой люди настолько податливы и так живо реагируют на социальные программы, что правительства могут моделировать жизнь большого общества, и вместо этого верит, что семья, обычаи, законы и традиционные институты – наилучшие источники социальной гармонии. Реалистический взгляд признает потребность в строгом нравственном воспитании, осуществляемом родителями, родными, друзьями и членами общества, поскольку у людей двойственная природа – они эгоистичны и бескорыстны, склонны к соперничеству и способны к сотрудничеству, алчны и щедры, поэтому нам нужны правила, рекомендации и поощрение, чтобы поступать правильно. Реалистический взгляд признает, что люди сильно отличаются друг от друга и в физическом, и в интеллектуальном отношении главным образом ввиду естественно унаследованных отличий, следовательно, поднимутся (или опустятся) до естественного для них уровня. Значит, правительственные программы перераспределения не только несправедливы по отношению к тем, у кого конфискуют состояние с целью последующего распределения: наделение богатством тех, кто его не заработал, не может устранить и не устранит естественное неравенство.

Думаю, наиболее умеренные из «левых» и «правых» придерживаются реалистического взгляда на природу человека. Им приходится так поступать, как и крайним с обеих сторон, поскольку к этому призывают свидетельства из области психологии, антропологии, экономики и особенно эволюционной теории и ее применения ко всем трем наукам. Существует по меньшей мере десяток наборов данных, сводящихся к этому заключению:²⁸⁷
1. Явные количественные физические различия между людьми по размеру, силе, скорости, проворству, координации движений и другим физическим свойствам означают, что одни люди действуют успешнее других; по меньшей мере половина этих различий наследуется.

2. Явные количественные интеллектуальные различия между людьми по памяти, способности к решению задач, скорости когнитивной деятельности, способности к математике, пространственному воображению, вербальным навыкам, эмоциональному интеллекту и другим умственным свойствам означают, что одни люди успешнее других; по меньшей мере половина этих различий наследуется.

3. Исследования в области генетики поведения, в том числе с участием близнецов, показали, что среди людей 40–50 % дисперсии по темпераменту, свойствам личности и многим политическим, экономическим и социальным предпочтениям объясняются генетически.

4. Провалившиеся эксперименты коммунистов и социалистов повсюду в мире на протяжении всего ХХ века показали, что драконовский контроль сверху над экономическими и политическими системами не действует.

5. Провалившиеся эксперименты с коммунами и утопическими сообществами, проводимые в разных уголках мира в последние 150 лет, продемонстрировали, что люди по натуре не склонны соблюдать марксистский принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

6. Семейные узы прочны, между кровными родственниками существует глубокая связь. Коммуны, в которых пытались рушить семьи и отдавать детей на воспитание другим людям, дают встречное доказательство утверждению о том, что «нужна деревня», чтобы вырастить ребенка. Неистребимая практика кумовства подтверждает высказывание о том, что «кровь – не водица».

7. Принцип взаимного альтруизма «ты – мне, я – тебе» относится к всеобщим; по натуре людям не свойственно проявлять щедрость и отдавать, за исключением случаев, когда они получают что-либо взамен, даже если получают они только положение в обществе.

8. Принцип поучительного наказания – я накажу тебя, если ты ничего не сделаешь мне после того, как я что-то сделаю тебе, – относится к всеобщим; люди уже не проявляют снисходительности к любителям дармовщины, которые всегда берут, но почти никогда не дают.

9. Иерархические социальные структуры носят почти всеобщий характер. Эгалитаризм эффективен (и то едва) только в небольших группах охотников-собирателей в бедных ресурсами условиях, где почти нет частной собственности. После добычи на охоте драгоценной дичи требуются продолжительные ритуалы и религиозные церемонии, чтобы обеспечить равное распределение пищи.

10. Агрессия, насилие и доминирование носят почти всеобщий характер, особенно среди молодых мужчин, жаждущих ресурсов, женщин и главное – положения в обществе. Особенно стремление к статусу объясняет многие ранее необъяснимые явления, такие, как готовность пойти на серьезный риск, дорогие подарки, избыточную, непозволительную щедрость и главное – попытки добиться внимания.

11. Внутригрупповые дружеские отношения и межгрупповая враждебность носят почти всеобщий характер. Золотое правило гласит: доверяй членам группы до тех пор, пока они не покажут себя недостойными доверия, и не доверяй тем, кто не входит в группу, пока они не докажут, что достойны доверия.

12. Желание людей торговать друг с другом носит почти всеобщий характер и не ради бескорыстной помощи другим людям или ради общества, а ради корыстной выгоды своих родных и близких. Непредусмотренным последствием становится то, что торговля способствует доверию между чужаками и снижает межгрупповую враждебность, так как позволяет обогащаться обоим торговым партнерам и группам.

Основатели нашей республики учредили нашу правительственную систему на основании этого реалистического взгляда на человеческую природу. Конфликты между индивидуальной свободой и сплоченностью общества невозможно разрешить ко всеобщему удовлетворению, поэтому нравственный маятник качается влево и вправо, политические игры проходят преимущественно между двумя сорокаярдовыми линиями на политическом игровом поле. В сущности, трения между свободой и безопасностью могли бы объяснить, почему третьим сторонам так трудно найти зацепку на политическом «каменном лице» Америки. Как правило, они исчезают после выборов или скрываются в тени двух титанов, определяющих систему левых и правых. В Европе, где третьи, четвертые и даже пятые стороны получают значительную поддержку в ходе опросов, они, в сущности, почти неотличимы от тех, кто находится по обе стороны от них, и политологи обнаруживают, что эти стороны можно легко классифицировать, поскольку они делают явный акцент на либо либеральных, либо консервативных ценностях. Данные Хайдта о различии основополагающих ценностей у американских либералов и консерваторов относятся, в сущности, ко всем странам, где были проведены исследования, и графики для различных стран в буквальном смысле неотличимы один от другого.

По-моему, именно реалистический взгляд на человеческую натуру имел в виду Джеймс Мэдисон, сочиняя свое знаменитое высказывание для № 51 «Федералиста»: «Если бы люди были ангелами, не понадобилось бы никакое правительство. Если бы ангелы правили людьми, ни внутренний, ни внешний контроль над правительством был бы не нужен».²⁸⁸ Авраам Линкольн также обладал чем-то вроде реалистического взгляда, когда писал в своей первой инаугурационной речи, произнесенной в марте 1861 года, накануне самого кровопролитного конфликта в истории нашей страны: «Несмотря на напряжение страсти, ему не разорвать наши узы привязанности. Таинственная гармония воспоминаний, распространяющаяся от каждого поля брани и могилы патриота до каждого живого сердца и плиты под очагом повсюду на этой обширной земле, еще придаст силу слаженному хору союза при очередном неизбежном прикосновении более совершенных ангелов нашей натуры».²⁸⁹

Влево, вправо и вдаль

В своем режиме «реальной политики» (Realpolitik) я не вижу причин для того, чтобы эта система левых и правых изменилась в ближайшее время, поскольку она коренится глубоко в нашей эволюционировавшей натуре, о чем свидетельствуют пять нравственных оснований и двенадцать наборов данных для реалистического взгляда. Но в режиме «идеальной политики»²⁹⁰ я обнаружил за пределами традиционного левого-правого спектра политическую позицию, которая удачно сочетается с моими убеждениями и темпераментом, а именно, либертарианство . Либертарианство? Я знаю, о чем вы сейчас думаете:

Либертарианцы – сборище людей, которые ездят на электромобилях, поглощают блюда в стиле «фьюжн», курят травку, смотрят порно, выступают в поддержку проституции, использования золотого запаса, ношения оружия, потрясают Конституцией, муссируют отделение церкви от государства, требуют снижения налогов и в целом являются антиправительственными анархистами.
Да, как и в двух других стереотипах, в данном присутствует элемент истины. Но в основном либертарианцы выступают за индивидуальные свободы, однако мы признаем: для того чтобы быть свободными, мы должны быть также защищенными. Ваша свобода размахивать руками заканчивается там, где находится мой нос. Как объяснял Джон Стюарт Милль в своей книге 1859 года «О свободе», «единственная цель, которая оправдывает человечество в целом или людей по отдельности при попытке ограничить свободу действий любого из их числа, – это самозащита. Это единственное назначение, для которого сила может быть по праву применена к любому члену цивилизованного сообщества вопреки воле этого члена, чтобы предотвратить нанесение вреда другим».²⁹¹ Развитие демократии было важным этапом в одержании победы над тиранией магистрата , на протяжении веков царившей в европейских монархиях. Но как отмечал Милль, беда демократии в том, что она может привести к тирании большинства : «Необходима также защита от тирании преобладающего мнения и чувств, от склонности общества навязывать путем других средств, отличных от гражданских наказаний, свои идеи и обычаи как правила поведения для тех, кто возражает против них; чтобы сдержать развитие и по возможности предотвратить формирование индивидуальности в условиях, не соответствующих гармонии, и побуждать все личности придавать себе сходство с собственным образцом».²⁹² В сущности, именно по этой причине основатели нашей страны издали Билль о правах. Эти права нельзя отнять, каким бы значительным ни оказалось большинство в условиях демократических выборов.

Либертарианство опирается на принцип свободы: все люди вольны мыслить, верить и действовать так, как они считают нужным, если только они не посягают на соответствующие свободы других людей . Разумеется, дьявол кроется в деталях выражения «посягательство», однако существует по меньшей мере десяток основных свобод, нуждающихся в защите от притязаний:

1. Власть закона.

2. Права собственности.

3. Экономическая стабильность, достигнутая благодаря защищенной и заслуживающей доверия банковской и финансовой системе.

4. Надежная инфраструктура и свобода передвигаться по стране.

5. Свобода слова и печати.

6. Свобода собраний.

7. Образование для масс.

8. Защита гражданских свобод.

9. Полноценная армия для защиты наших свобод от нападок других государств.

10. Эффективные полицейские силы для защиты наших свобод от нападок других людей в пределах государства.

11. Жизнеспособная законодательная система для введения справедливых и беспристрастных законов.

12. Действенная судебная система для беспристрастного контроля за соблюдением этих справедливых законов.

Эти основы охватывают нравственные ценности, принятые и либералами, и консерваторами, и как таковые, образуют фундамент для моста между левыми и правыми. Разрастется ли когда-нибудь либертарианская партия настолько, чтобы бросить вызов двум доминирующим политическим силам и создать жизнеспособную трехпартийную систему? Сомневаюсь по той простой причине, что либертарианцам свойственно недолюбливать крупные и могущественные политические партии. Пытаться организовать либертарианцев – все равно, что сгонять в стадо кошек. Тем не менее в контексте паттерна политических партий и нравственных ценностей, лежащих в их основании, либертарианская позиция переформировывает основания двух других. Не требуется ни изобретать нечто новое, ни вводить его в систему. Эти ценности глубоко укоренены в нашей природе, следовательно, почти наверняка останутся сравнительно постоянным компонентом будущих политических паттернов.

Убеждение и истина

Заявления об убеждениях в политике и в науке – не одно и то же. Когда я говорю: «Я верю в эволюцию» или «Я верю в Большой взрыв», это звучит совсем иначе, чем когда я заявляю: «Я верю в фиксированный подоходный налог» или «Я верю в либеральную демократию». Эволюция и Большой взрыв либо были, либо нет, и все свидетельства указывают на то, что они были. Вопрос происхождения видов и происхождения вселенной – в принципе, загадки, которые можно разгадать с помощью большего количества данных и более удачной теории. Но вопрос о правильной форме налогообложения или структуре правительства зависит от общих целей, которых предстоит достичь, поэтому больше данных и усовершенствованная теория способны помочь нам лишь в том случае, если цель установлена. Однако определение этой ключевой политической цели зависит от сугубо субъективного процесса политических дебатов, в которых обе стороны выступают в защиту образа жизни, который они считают наилучшим. Так вышло, что я считаю фиксированный налог намного более справедливым, нежели прогрессивный, потому что не думаю, что людей надо наказывать более высокими налогами только потому, что они упорным трудом и творческим подходом добились более высоких доходов. Но мои друзья-либералы возражают, что прогрессивный налог справедливее, так как по людям с более низким доходом одна и та же налоговая ставка бьет больнее, чем по людям, доход которых выше.

Хотя наука не в состоянии разрешить такие вопросы справедливости ко всеобщему удовлетворению, можно и должно приводить обоснованные доводы для научного информирования политических убеждений: порой заявления об убеждениях в политике мало чем отличаются от заявлений об убеждениях в науке. Я сам много раз пересекал эту границу, наиболее примечательный случай – в книгах «Наука добра и зла» и «Рыночный разум». На практике я отвергаю натуралистическую ошибку (которую иногда называют ошибкой «есть и должно быть »), согласно которой тому, что есть, не следует определять должное, то есть если дело обстоит тем или иным образом , это не обязательно означает, что так оно и должно обстоять , или если что-то естественно , это не значит, что оно правильно . В некоторых случаях так оно и есть, в других – нет. Я твердо убежден, что при построении общества мы должны ориентироваться и даже опираться на информацию, полученную благодаря реалистическому взгляду на человеческую природу и на двенадцать наборов данных, которые я представил для нее; провалившиеся коммунистические и социалистические эксперименты показывают, что происходит, когда игнорируешь естественное – люди гибнут сотнями миллионов.

Еще один пример пересечения границы между «есть» и «должно быть» можно найти в книге Тимоти Ферриса «Наука о свободе» (The Science of Liberty ), в которой он сочетает демократию и науку.²⁹³ Так Феррис утверждает, что политическое убеждение Джона Локка, согласно которому все люди должны быть равными перед законом (один из факторов построения Конституции США), в XVII веке представляло собой непроверенную теорию. Его могли опровергнуть. Мы могли дать женщинам и чернокожим право голоса и обнаружить, что демократия неэффективна, если ее не практикуют только белые мужчины, как это было во времена Локка. Но этого не произошло. Мы провели эксперимент и получили однозначно положительные ответы.

«Либерализм и наука – это методы, а не идеологии, – объяснял мне Феррис, когда поначалу я усомнился в его тезисе, предположив, что все политические убеждения представляют собой идеологии. – Оба предполагают петлю обратной связи, с помощью которой действия (например, законы) можно оценить, чтобы посмотреть, действительно ли они продолжают вызывать всеобщее одобрение. Ни наука, ни либерализм не выдвигают никаких доктринерских притязаний помимо эффективности соответствующих методов, то есть что наука получает знания, а либерализм дает общественное устройство, в целом приемлемое для свободных людей». Однако, возразил я, разве не все политические притязания являются тем или иным типом убеждений ? Нет, ответил Феррис: «Иначе говоря, (классический) либерализм – не убеждение, не вера. Это предлагаемый метод, который с легкостью мог оказаться несостоятельным на практике. Поскольку вместо этого он оказался успешным, то заслуживает поддержки. Ни на одном этапе этого пути вера не требуется – разве что, скажем, в том смысле, что Джон Локк «верил» (или, скорее, разумно полагал), что он наткнулся на нечто перспективное».²⁹⁴

К сожалению, далеко не все согласны с тем, что общей целью общества должна быть бо́льшая степень равенства, свободы, независимости, богатства и процветания для большего количества людей, мест, времени, как считают такие комментаторы, как я сам, Тимоти Феррис и большинство других западных обозревателей. В некоторых обществах, например, крайне исламских теократических, верят, что слишком значительное равенство, свобода, независимость, богатство и процветание ведут к упадку, распущенности, промискуитету, порнографии, проституции, подростковым беременностям, суицидам, абортам, венерическим заболеваниям, к «сексу, наркотикам и рок-н-роллу». Эд Хусейн вспоминал в «Исламисте» (The Islamist ), своей книге об исламском экстремизме и своем прохождении подготовки в мусульманском братстве в Великобритании, что их девизом были слова «Коран – наша конституция, джихад – наш путь, мученичество – наше стремление». Один из членов ячейки внушал Хусейну: «Демократия – харам ! Запрещена в исламе. Ты что, не знаешь? «Демократия» – греческое понятие, от слов «демос » и «кратос » – власть народа. В исламе власть принадлежит не нам, а Аллаху… Нынешний мир страдает от злокачественных опухолей свободы и демократии».²⁹⁵

Некоторые исламисты считают своей высшей целью подчинение Богу и его священной книге, что приводит их к вере в незыблемую и строго иерархическую социальную структуру, в которой, например, женщины должны подчиняться мужчинам, женщин следует казнить за прелюбодеяние, к ним следует относиться как к имуществу, мало чем отличающемуся от скота или другой собственности. Выражаясь словами пакистанского журналиста и происламского идеолога Абуль-Ала Маудуди, «исламу нужна вся планета, он не станет довольствоваться только частью ее. Ему нужен весь населенный мир… Он не ограничивается клочком земли, а требует всю вселенную [и] не стесняется прибегать к военным средствам, чтобы достичь своей цели».²⁹⁶

В то время как наука и свобода идут рука об руку, что вы скажете тому, кто не верит ни в то, ни в другое? «Попробуйте победить на выборах», – вот что скажет такому человеку Тимоти Феррис, хотя его слова почти наверняка пропустят мимо ушей, поскольку такие люди почти никогда не в состоянии победить на свободных и честных демократических выборах. Тем не менее Феррис объяснил мне, что он оптимистично настроен в отношении будущего демократии: «На практике в мире наблюдается больше консенсуса, чем принято считать, по крайней мере, в тех частях мира, где есть достаточно свободные СМИ, чтобы люди могли принимать решения на основе фактов. К примеру, не то чтобы в мусульманских странах «верили», что богатство и свобода неприемлемы. Эта позиция радикальных исламистов импонирует лишь небольшому меньшинству. Опросы неоднократно показывают, что большинство мусульман из числа тех, кто еще не живет в демократических странах, предпочитает либеральную демократию прочим системам правления».²⁹⁷ Собственно говоря, большинство мусульман в Индонезии, Египте, Марокко, Пакистане и других исламских государствах противостоят исламизму и экстремизму любого рода. Нетрудно понять, почему, если изложить проблему так четко и сжато, как сделали Дэвид Фрам и Ричард Перл в своей книге «Конец злу» (An End to Evil ), из которой можно вывести научное решение:

Возьмем обширный участок поверхности земли, населенный народом с богатой историей. Поможем этим людям обогатиться настолько, чтобы они могли позволить себе спутниковое телевидение и интернет, и увидеть, как живется по другую сторону Средиземного моря или Атлантического океана. Потом приговорим их к жизни в душных, убогих, загрязненных городах, которыми управляют коррумпированные и некомпетентные чиновники. Опутаем этих людей требованиями и средствами контроля, чтобы никому из них не удавалось стабильно зарабатывать, кроме как дав взятку какому-нибудь бесчестному чиновнику. Подчиним этих людей элите, которая внезапно стала баснословно богатой благодаря теневым сделкам и запасам нефти, предположительно принадлежащим всем. Обложим их налогами в пользу правительства так, чтобы оно не давало ничего взамен – кроме армии, которая проигрывает каждую войну: ни дорог, ни больниц, ни чистой воды, ни освещения улиц. Будем на протяжении двух десятилетий из года в год снижать их жизненный уровень. Не дадим им создавать никаких учреждений и других площадок для дискуссий – ни парламента, ни даже муниципалитета, где эти люди могли бы обсудить свои претензии. Будем убивать, сажать в тюрьму, развращать, отправлять в изгнание всех политиков, артистов или интеллектуалов, способных заговорить о современных альтернативах бюрократической тирании. Будем пренебрегать школами, закрывать их, просто не создавать эффективную систему образования, чтобы мышление следующего поколения формировалось исключительно под влиянием священников, умы которых не содержат ничего, кроме средневекового богословия с небольшой примесью националистической жалости страны третьего мира к себе. Сочетая все перечисленное, что можно рассчитывать создать, кроме разъяренной толпы?²⁹⁸
Если вернуться в мой режим идеальной политики, научным решением политической проблемы угнетающих правительств является проверенный метод распространения либеральной демократии и рыночного капитализма путем свободного и открытого обмена информацией, товарами и услугами через проницаемые экономические границы. Либеральная демократия – не просто наименее плохая политическая система по сравнению со всеми другими (при всем уважении к Уинстону Черчиллю); это лучшая система из изобретенных, дающая людям шанс быть услышанными, возможность причастности, голос, обращающийся с истиной к власти. Рыночный капитализм – величайший генератор богатства в мировой истории, он срабатывал повсюду, где был опробован. Сочетание этих двух условий с идеальной политикой может стать реальной политикой.

* * *

И последнее замечание по истине и вере: для многих из моих друзей и коллег, либералов и атеистов, объяснение религиозных убеждений, такое, как представленное в этой книге, равносильно отрицанию значимости как внутренней ценности, так и внешней реальности. Многие из моих друзей и коллег, придерживающихся консервативных взглядов, восприняли это объяснение так же и исполнились негодования при мысли, что объяснение убеждения оправдывает его. Но это не обязательно. Объяснение, почему кто-либо верит в демократию, не оправдывает демократию; объяснение, почему кто-то придерживается либеральных или консервативных ценностей в рамках демократии, не оправдывает эти ценности. В принципе, формирование и укрепление политических, экономических или социальных убеждений ничем не отличается от формирования и укрепления религиозных. Объяснение, что люди консервативны потому, что их родители голосовали за республиканцев, что они выросли или теперь живут в «красном штате», что их религия опирается на консервативные ценности вместо либеральных или что по характеру они предпочитают упорядоченную социальную иерархию и строгие правила, не отрицает автоматически значимость консервативных принципов и ценностей не более, чем объяснение, что люди либеральны потому, что их родители голосовали за демократов, что они выросли или сейчас живут в «синем штате», что их религия опирается на либеральные ценности вместо консервативных, что по характеру они предпочитают сглаживание социальных иерархий и более гибкие правила, автоматически отрицает значимость либеральной позиции. Тем не менее тот факт, что наши убеждения настолько обременены эмоциональным багажом, должен побудить нас хотя бы ненадолго задуматься о позиции окружающих и проявить скептицизм к собственным убеждениям. Тот факт, что мы не склонны к подобным поступкам, – результат некой мощной когнитивной предубежденности, уверяющей нас, что мы всегда правы. Я подробно рассмотрю ее в следующей главе.

Тот факт, что наши убеждения настолько обременены эмоциональным багажом, должен побудить нас хотя бы ненадолго задуматься о позиции окружающих и проявить скептицизм к собственным убеждениям.

жүктеу/скачать 3.25 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: