Михаил Юдсон Ревизор-с Радий Радутный Холодный резерв Давид Шраер–Петров Дом Эдгара По
жүктеу/скачать 1.16 Mb.
|
|
БОБЧИНСКИЙ. Чрезвычайное происшествие! Достойное чрезвычайной комиссии! ДОБЧИНСКИЙ. Неожиданное известие! Благая весть! ВСЕ. Шо? шо еще стряслось? ЛУКА ЛУКИЧ. Спаси, Господи, заранее и помилуй! Угодники! Ох, дурно, дурно! Дух святой захватило! ДОБЧИНСКИЙ. Непредвиденное дело: приходим мы, как всегда, в гостиницу… БОБЧИНСКИЙ. Проникаем с Петром Ивановичем в отель… ДОБЧИНСКИЙ (перебивая). Э, позвольте, Петр Иванович, я расскажу, без этих ваших аллегорий и екивоков. БОБЧИНСКИЙ. Э, нет, позвольте уж я… позвольте вольно литься звукам… вы уж и слога такого не имеете… ДОБЧИНСКИЙ. А вы собьетесь и не припомните всего дотошно. БОБЧИНСКИЙ. Припомню, видит Бог – в деталях. Небу станет тошно! Уж не мешайте, пусть я расскажу. Скажите, господа, чтоб Петр Иванович не мешал. ГОРОДНИЧИЙ. Да говорите скорее, что вы тут расёмон развели! У меня сердце не на месте (хватается за живот). Садитесь, господа! возьмите стулья, не все доломали! Петр Иванович, вот как раз свободный стул! (Все сидят на каменных скамьях, а Бобчинский и Добчинский на садовых стульях.) Ну, что, что такое? БОБЧИНСКИЙ. Позвольте, позвольте уж: я все по порядку, шаг за шагом, буквально разжую-с. Как только я имел удовольствие выйти от вас, да-с… (Внезапно.) Вас ис дас, Христиан Иваныч! (Общий смех.) ПОЧТМЕЙСТЕР (толкая Христиана Ивановича). Не спи, замерзнешь! Русь, брат!.. Ревизор Мороз! БОБЧИНСКИЙ (ритмически). Уйдя, Антон Антонович, от вас – после того как вы изволили смутиться – полученным письмом – тогда ж я забежал к Коробкину – а не застав Коробкина-то дома – я к Растаковскому сей час заворотил – а не заставши Растаковского, раз так – то двинулся к Ивану Кузьмичу – чтоб доложить полученную новость – да идучи оттуда, на беду – я встретился с Петром Ивановичем вдруг… ДОБЧИНСКИЙ (перебивая). Возле будки, где продаются пироги. БОБЧИНСКИЙ. Такие пироги. (Внезапно.) Ну и будка у Степана Ильича! (Общий смех.) ПОЧТМЕЙСТЕР (пихая частного пристава). Что, брат, разъел держиморду? Ворчи не ворчи – а казенные харчи! БОБЧИНСКИЙ. …да встретившись с Петром Ивановичем, я – нос облегчи́л в платок и говорю ему – "А слышали ли вы – о новости, что получил Антон – Антонович из достоверного письма?" – а Петр Иваныч уж – ужимки и прыжки, не сокол, далеко не сокол! – слыхал об этом вскользь от ключницы вашей Авдотьи – ключи, ваши ключи! – которая, не знаю уж зачем – но послана была к Филиппу Почечуеву… ПОЧТМЕЙСТЕР (записывая в книжечку, про себя). Почечуй по словарю Даля – геморрой. Почечуев… То есть послали в задницу. Смешно. ДОБЧИНСКИЙ (добавляет). Послана была за бочонком для французской водки. ПОЧТМЕЙСТЕР (записывает). Уездное название коньяка. Смешно. БОБЧИНСКИЙ (вначале тягуче, окая). Точно, за бочонком для французской водки. Во-от мы пошли с Петром-то Ивановичем к Почечуеву… Уж вы, Петр Иванович, не перебивайте, дайте слово вымолвить!.. Пошли полком к Почечуеву, да на дороге Петр Иванович говорит: "Лепо ли, братие, что с утра я ничего не ел? Зайдем, – говорит, – в трактир. В трактир, – говорит, – привезли теперь свежей сёмги, так мы славно подзакусим". Ну, а почему нет? Можно. Вы же понимаете, господа, Петр Иванович у нас соблюдает – а привезли наконец-то кошерное, с чешуей; осетрина-то осточертевшая – она безчешуйная, ни кожи ни рожи – трефная… Только что вошли мы в гостиницу и запахло рыбой, как вдруг молодой человек… ДОБЧИНСКИЙ (перебивая). Недурной наружности, в стираном хитоне… БОБЧИНСКИЙ. Да уж не в шушуне! Се – человек! Ходит эдак взволнованно по комнате, и что-то резкое в лице – эдакое рассуждение… сечет предмет… физиономия… поступки… и здесь (вертит рукою над головой, изображая нимб) много, много всего. Меня точно кто обухом… Я будто печенкой предчувствовал – предтеча! – и говорю Петру Иоанновичу: "Здесь что-нибудь неспроста-с". Да-а, рыбари мои! А Петр-то Иваныч уж мигнул пальцем и подозвал трактирщика Власа – а подойди-ка сюда, кавалер! – а у трактирщика жена – (целует кончики пальцев) русалка! ниловна! – три недели назад опросталась, и такой пребойкий мальчик, волосатый, ласковый, Власов сын, будет так же, как и отец, содержать трактир, молиться Маммоне, Перуну и Велесу и мазать истуканов жиром и кровью проезжающих... Ну, подозвавши Власа, Петр Иванович и спроси его потихоньку: "Слышь, черпак, кто, – говорит, – этот молодой? Что за салага?", а Влас и отвечает на это: "Это, – говорит…" Э, только не перебивайте, Петр Иванович, вы не расскажете, эй-Богу, не расскажете! Вы пришепётываете и (дразнит) калтавите; вечно у вас во рту каша – а-зе, сто-зе! – и минимум один зуб со свистом… Зуб даю! Не лезьте. Так на чем мы это… "Это, – говорит, – молодой человек, чиновник", да-с, "едущий из Петербурга, а по фамилии, – говорит, – Иван Александрович Хлестаков-с…" АММОС ФЕДОРОВИЧ. Хлестаковс – прибалт, что ли, гольный варяг? ГОРОДНИЧИЙ (в сердцах). Знаем мы этих варягов!.. Вот они где, вещие, у нас сидят (стучит по загривку) – отмщать, отмщать… Хлестаков… Хлистаков? Христаков! (Крутит головой в сомнении.) Иван… овен жертвенный?.. ПОЧТМЕЙСТЕР (небрежно). Давайте ближе к баранам. Трактирщик дал показания, что сей господин престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из трактира не едет, забирает все на счет и ни копейки не хочет платить – а наоборот, предлагает трактирщику бросить деньги на дорогу… Распоясался – проповедует почем зря! Притчи так и прыщут – записывать не успевают… Ну, мы его пригвоздим! БОБЧИНСКИЙ. Меня так вот свыше (показывает пальцем вверх) и вразумило. Допетрил! "Э-лоэ́йну!" – говорю я Петру Ивановичу… ДОБЧИНСКИЙ. Нет, Петр Иванович, это я сказал: "Э-лоэ́йну!" БОБЧИНСКИЙ. Подумаешь, большой праведник. Вначале вы сказали, а потом и я… произнес… "Э-лоэ́йну! – возопили мы с Петром Ивановичем. – А какого Бога сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит в Сара-Абрамовскую губернию, и подорожная туда же прописана?" Да-с! А вот он-то и есть этот посланник. ГОРОДНИЧИЙ. Кто, какой посланник? БОБЧИНСКИЙ. Посланник Божий, о котором изволили получить нотицию от этого вашего Лукреция. Ревизор! ГОРОДНИЧИЙ (в страхе). Что вы, Господь с вами! Рехнулись, батюшка! это не он. ДОБЧИНСКИЙ. Он! и деньги отверзает, и не едет – ждет и жаждет страданья… БОБЧИНСКИЙ. Он, он, эй-Богу, он… Такой наблюдательный, как сверху со столба: все обсмотрел. Увидел, что мы с Петром Ивановичем-то ели сёмгу – так он и в чаши к нам заглянул. Пронеси, Отче наш! Такой осмотрительный, меня так и проняло страхом, и глас услышан был: "Не отрекайтеся, Петры, и во ночи!.." АММОС ФЕДОРОВИЧ. Сёмга, говорите… Ага… (Щелкает пальцами.) Сёмга, Сёмга! А я, признаюсь, как раз хотел попотчевать вас, Антон Антонович, собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы отмывали, ха-ха… Была у вас собака Банга, а теперь будет Сёмга, га-га! ГОРОДНИЧИЙ. Уймитесь вы, ревизора ради! Тут мор и глад на носу! БОБЧИНСКИЙ (долбит свое). Он, он… И имя ему – Иван Хлестаков, во как… Иховы инициалы – И.Х.! Изволите вспомнить, как на пасхальном-с куличе: (рисует пальцем в воздухе) И-с Хри-с… Воскресе!.. ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Воистину воскрес! В сплошных синеродах небес! Пришел, братцы, долгожданный! Успенье разговенья! ЛУКА ЛУКИЧ. Близ есть, при дверех! Как в нилусовых папирусах! ПОЧТМЕЙСТЕР (весело). Граждане, купите папирỳсы! Тумбалалайкины уездные! Смешно. АММОС ФЕДОРОВИЧ. Хлыстаков – не из хлыстов ли? Убеление бескрайней плоти, скопчики-голубчики… Прилетел, голубь серебряный! Какой князь в сети зашел – жирный карась! Главрыба! (Ухмыляется, щелкает пальцами.) Сёмга, Сёмга! ПОЧТМЕЙСТЕР. Между прочим, рыба, чтоб вы знали – их катакомбный символ. За рыбу – деньги! ГОРОДНИЧИЙ (потирает свой крючковатый нос). Опять двадцать пять червячку на крючке… Господи, помилуй нас грешных! А что вы, говорливые Петры, разнюхали наверно – где он там живет? ДОБЧИНСКИЙ. В пятом номере под лестницей. ГОРОДНИЧИЙ (вздыхает). В пятом… Знать, графá в судьбе… Который раз – пятый… И давно он здесь? Кой нынче день от пришествия его? ДОБЧИНСКИЙ. А недели две уж. Четырнадцатый день весеннего месяца нисана. Приехал на Василия Египтянина. ГОРОДНИЧИЙ. Две недели! (В сторону.) У-у, фараоново племя! Батюшки, сватушки, выводите, святые угодники! В эти две недели высечена унтер-офицерская вдовица! разбойникам в темнице не выдавали хлебца и водицы. На улицах кабак, нечистота, жабы, вши, тьма. Казни египетские! Позор, поношенье! Главное забыл – разоренье! (Хватается за голову.) АРТЕМИЙ ФИЛИППОВИЧ. Харэ, хевре, посыпать головешки пеплом. Шмон прогремел, параша пролетела, что ревизор идет – но до конца-то хазы далеко! Кончай толковище, открывай талмудище! Дело надо делать, господа, дело! Пора всем кагалом ехать парадом в гостиницу. АММОС ФЕДОРОВИЧ. Нет, нет. Вперед пустить голову (стучит себя по лбу), духовность, интеллигенцию; вот и в книге "Деяния Иоанна Масона"… ГОРОДНИЧИЙ. Зна-аем мы этих Иоаннов, родства не помнящих. Рыбак рыбака! И с масонами очень даже хорошо знакомы… ПОЧТМЕЙСТЕР (обличающе). Выкрестоносцы! Кацалапые! ГОРОДНИЧИЙ. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в жизни, сходили с рук в Лету, еще даже и спасибо получал – ну, шубу не сошьешь, а в послужной запишешь… (В сторону.) Записано в книге Прихода и книге Расхода: всем воздалось и судимы были все по грехам их, но Каифы-первосвященника не коснулось ни фига – даже по рогам не дали! И Храм развалился, и народ в изгнании оказался и довольно надолго – грызть галушки в галуте – а Каифа сухой из этой воды вышел (привычно умывает руки)… Лес рубят – щепки плывут… Авось Бог вынесет на берег и теперь. (Обращается к Бобчинскому.) А что, как он выглядывает? Вы говорите, он таки молодой человек? БОБЧИНСКИЙ. Молодой, лет двадцати трех. ГОРОДНИЧИЙ. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь (нюхает воздух). Беда, если старый черствый черт, а молодой весь наверху (делает рожки) – в цвету! Будем посмотреть! Все еще, может быть, кончится ничего себе… Вы, господа хорошие, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам искать счастия. Или вот хоть с Петром Ивановичем… (пальцем показывает то на Бобчинского, то на Добчинского, как в считалке) Добчинским, вроде как Добронравовым, приватно, для прогулки наведаюсь узнать – не терпят ли проезжающие бед и притеснений, кому живется весело, счастливо на Руси… Не сглазить, Господи, спаси! (Трижды плюет через левое плечо.) АРТЕМИЙ ФИЛИППОВИЧ. Идем, идем от греха, Аммос Федорович. В самом деле может случиться беда. День гнева! АММОС ФЕДОРОВИЧ. Да вам, к аллаху, чего бояться, каких чертей зеленых? Колпаки смирительные надел на больных, да и концы в воду. АРТЕМИЙ ФИЛИППОВИЧ. Какие колпаки! Больным велено габерсуп давать – овсянка, сударь! – а у меня по всем коридорам несет такая капуста, что береги только нос – поедет в Ригу… Капут нам с Христиан Иванычем… Придется сдавать его, а самому – в кусты. ХРИСТИАН ИВАНОВИЧ. Ие… уда! АММОС ФЕДОРОВИЧ. Да-с, овес нынче дорог! А я на этот гамбургский счет (как бы щелкает на счетах) – покоен. В самом деле, кто в здравом уме, своим ходом, без клетки – зайдет в уездный суд, в нашу кувырколлегию? а если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уже пятнадцать лет сижу… (задумчиво) да-а, третий срок тяну-мотаю… сижу на судейском месте, на мешке с шерстью, собаку на этом съел, а как загляну в обвинительную записку – а! только мантией махну! парик дыбом встает! Сам Соломон сын Давидов не разрешит, что в ней правда, а что кривда. (В сторону.) А что касательно грядущего, то тут авгуром и кассандром быть не надо – городничий посередине в виде столпа с распростертыми руками и закинутой назад головой (изображает). Ну, а прочие раздолбаи остаются просто столбами, как при жизни, бревно бревном – не моя сцена, я-то уцелею, задеру прощально ногу на столб, да забьюсь поглубже в конуру… Судья, попечитель, смотритель, почтмейстер и лекарь уходят; в дверях почтмейстер оборачивается. ПОЧТМЕЙСТЕР. Эй, пристав частный – день ненастный! Ой, частный пристав – будь неистов! Квартальный, готовь станок долбальный! (Общий смех.) Смешно. Явление IV Городничий, Бобчинский, Добчинский и частный пристав. ГОРОДНИЧИЙ. Что, дрожки там стоят? ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Стоят, Антон Антонович. ГОРОДНИЧИЙ. Дрожки, бричка, тройка… Гусь, куда несешься ты? Аж дрожь пробирает – зарежут люто и запекут с яблоками антоновскими… А чому ж це вы, Степан Ильич, один, як сыч? да квартальные хлопцы-то ваши где, казаки ерусалимские? куда делись эти психо? ведь я приказывал, чтобы и Прохоров был здесь, староста этой вашей палаты номер шесть. Где Прохоров? ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Прохоров в частном доме, да только, право, к нашему делу не может быть употреблен. ГОРОДНИЧИЙ. Как так? Вы, частный пристав – одно сплошное ЧП… ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Да так: вчерашнего дня драчилась за городом случка, тьфу… случилась за городом драка – поехал он туда для порядка, а привезли его поутру мертвецки. Вот уже два ушата воды вылили, цельный аквариум, ан до сих пор – делириум… ГОРОДНИЧИЙ. Пьян? ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. В стельку. Сыт, пьян и нос в табаке. ГОРОДНИЧИЙ (хватаясь за нос). Ах, Боже мой, Боже мой, готеню! как же вы это так допустили? Отличились! ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Да Бог его знает… В голове у него произошло верчение и посылает всех не нах, а подх… Бог даст, протрезвится. Все под Богом единым ходим. ГОРОДНИЧИЙ. А Держиморда где? ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Держиморда поехал на пожарной трубе – загорелся Прохорова отливать. ГОРОДНИЧИЙ (безнадежно машет рукой). Два сапога! Уже я так и вижу. Слушайте сюда, Степана Ильича, вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын, не пришей рукав… зато он высокого роста, по прозванью Каланча, так нехай стоит для благоустройства на мосту – как бы на посту. Да разметать наскоро тот самый ветхозаветный забор, что возле сапожника Йоськи, и поставить новую соломенную веху, чтоб было похоже на планировку. Мол, сад радостей земных – уже вот-вот… хрущи над вишнями гудуть! Оно чем больше ломки, смены вех, тем больше означает деятельности градоправителя. Ах, Боже мой! я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Когда б вы знали, что за скверный народ: только поставь где-нибудь в сквере какой-нибудь памятник или просто забор с колючкой, черт их знает откудова и нанесут всякой дряни, сорок бочек арестантов! (Вздыхает.) Да если приезжий богодул будет спрашивать нижних чинов службу, довольны ли – то чтобы отвечали по уставу Иова: "Всем довольны, ваше благородие", а который будет недоволен, то я ему после дам такого неудовольствия – всю ниневию наизнанку повыверну!.. Ой-вой-вой! грешен, во многом грешен, дай только Боже, чтобы сошло с рук (рассматривает руки, умывает их, скребя)… пятно, опять пятно… а там-то я поставлю уж такой семисвечник, какой еще никто не ставил: на каждую бестию купца… (уточняет) белокурую бестию… наложу доставить по три пуда воску. Мол, новый трехпудовый год!.. О, Боже мой, Боже мой! едем, Петр Иванович! Выехаем! (Вместо хасидской черной шляпы хочет надеть бумажный футляр.) ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Антон Антонович, это коробка, а не шляпа. ГОРОДНИЧИЙ (бросает коробку, напяливает шляпу, бормочет). Коробка забежала к Коробкину, а там Коробочка в коробчонке скачет… (Частный пристав с поклоном протягивает ему шпагу.) При шпаге я, черт с ней! Эк шпага как исцарапалась – проткнул немало, помолись! Проклятый купчишка Абдулин, видит, абрашка, что у городничего старая шпага, не прислал новой. О, лукавый народ! ЧАСТНЫЙ ПРИСТАВ. Точно так, Антон Антонович. Глазки так и бегают, так и бегают. Один – на нас, другой – на Кавказ… Снуют, юркие! (К Бобчинскому и Добчинскому.) Очень, братцы не люблю я вашу популяцию! БОБЧИНСКИЙ (бойко). От такого и слышу! Тоже мне, дядя Степа Крысобой! ДОБЧИНСКИЙ. На зекалы неча пенять! А на себя бы, кум, оборотился! ГОРОДНИЧИЙ. Оставьте, господа, проехали! (Оглядывает себя.) Какой-то Дон Гуан дурацкий, гишпанский игуанодон! (Добчинскому.) Ну, Петр Иванович, поедем, в добрый час. БОБЧИНСКИЙ. И я, и я… Позвольте и мне, Антон Антонович, я так: петушком, петушком, Петрушкой побегу за дрожками, чи, чи, чик… Мне бы только немножко в щелочку-то во врата эдак посмотреть, как вы его прищучите… мошонку дверкой прищемите… ГОРОДНИЧИЙ. Нет, нет, Петр Иванович! А кто же в лавке останется? Нельзя, нельзя! Пошли прочь! БОБЧИНСКИЙ. Ничего, ничего… Я за вами – трюх, трюх… Погляжу капельку, как вы его бичевать будете да пригвоздите… (Оскаливается.) Кровушка кап-кап в мацу, причащусь на всю катушку… ГОРОДНИЧИЙ. Главное забыл! Да если спросят, отчего не выстроена церковь, гори она огнем, при богоугодном заведении, на которую пять… (растопыривает пятерню и тычет в рожу Бобчинскому, отпихивая) лет тому назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела (корчит грустную рожу) – ай, яй, яй! Поняли у меня, Петры?! Не успел, скажете, трижды пропеть красный петух… как пожелали, так и сделали… Я об этом и рапóрт представлял (тычет пальцем в пол) тамошнему раппопорту. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру ляпнет, что от нее один котлован остался – вот какой рассеянный Лазарь Моисеевич. Ну, храм с ним, взрывать – не строить… Йо-хо-хо, прибавились грехи на орехи! Поехали!!! Явление V Анна Андреевна и Марья Антоновна вбегают на сцену. АННА АНДРЕЕВНА (в просторной хламиде). Где ж, где ж они? Ах, Боже мой… (Отворяя дверь.) Муж! Антон, сероглазый король! (Говорит скоро.) А все ты, а все с тобой. И пошла ковыряться: "я булавочку, я косынку, я на правую руку надела перчатку с левой ноги…" (Подбегает к окну и кричит.) Антон, куда, куда? приехал ревизор? что, вылитый Исайя? с усами? приехал на осле? ГОРОДНИЧИЙ. После, после, матушка. АННА АНДРЕЕВНА. После? вот новости – после! Я не хочу слова после… Мне знать одно, лишь вначале: что он, полковник? Пусть и в отставке, в печали… А? (С пренебрежением.) Я тебе вспомню при спальне! А все эта одетта: "Маменька, пра, погодите, я не одета". Тоже мне встала – в негодовании и в папильотках! Вот тебе ничего и не узнали! а все проклятое с детства кокетство, услышала, что почтмейстер здесь, и давай перед зеркалом жеманиться – воображает, мартышка, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься, и в книжечке своей рожи рисует. МАРЬЯ АНТОНОВНА (в легкой тунике, с венком на голове). Да что же делать, маменька, о нимфа: чрез два часа мы все и так узнаем. АННА АНДРЕЕВНА. Чрез два часа! благодарю покорно – ответом одолжила. Как ты не догадалася сказать, что через месяц еще лучше знать! (Свешивается в окно.) Эй, Авдотья! ты слышала, что там приехал кто-то… Не слышала? ты глупая какая! А! С моим народом… (Голосит.) Эй, Авдотья, ты, Авдотья, отворяй-ка воротá – шевели-ка ножками да беги за дрожками! Да расспроси вежливо, что за приезжий, и узнай глаз цвет: черные или нет. И сию же минуту назад, как сильфида! Скорее, воздушней, скорее, скорее! (Кричит до тех пор, пока не опускается занавес.) ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Маленькая комната в гостинице; постель, стол, чемодан, пустая бутылка – словом, как у Гоголя. На стене портрет Николая I, но только верхняя половина, до пояса. Явление I Осип – в поношенном длиннополом лапсердаке – лежит на барской постели. Боже мой, черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая… а есть такой тресковый балычок, лабардан называется – это нечто, тает во рту! (Поглаживает живот.) Да-а, трескотня в брюхе, как будто бы целый полк архангелов затрубил в трубы: гаврилиада, Страшный суд – вставай, поднимайся, раб-народ!.. Служил Гаврила пустобрёхом, Гаврила по пустыне брел… Вот не доедем да и только – до обетованья! что ты прикажешь делать, Господи? Второй месяц пошел как уже из Питера (показывает рукой на чемодан): чемодан – вокзал – и в шею… Изгнанье! Ушли от горшков с мясом на Невском, от снежных пирамид и сфинксов на набережной… Едем незнамо где, скитаемся нескончаемо. Путешествие из Петербурга в езду! В уездный Аид... А наш аид, голубчик, профинтил дорогою свои пять золотых, теперь припекло – сидит и хвост подвернул, и рожки свесил, и не горячится. (Передразнивает, робким голосом.) "Эй, Осип, ступай, будь добр, посмотри комнатушку, самую бедную, да обеда не спрашивай: я не могу впитывать дурного и бренного, мне нужна лучшая участь". Добро бы было в самом деле что-нибудь (воздевает руки) путное, а то ведь елисеишка простой, пророк липовый. И меня за собой водит, как цыган медведя. Всю плешь проел! С проезжающими знакомится, если карты легли, а потом фокусы свои показывает – вино из столов добывает, прокаженному оспу прививает – вот тебе и доигрался, кудесник! Погорелый театр! Семь действий есть, а жрать-то нечего! Эх, надоела такая жизнь-копейка без гроша за душой! В кармане блоха на аркане плюс вошь на привязи – соси лапу и посапывай! Сам бессребреника корчит и другим пару целковиков заработать не дает… (берет в руки пустую бутылку, поглаживает ее) на чай… с баранками… Ты, говорит, Осип, осознай, что дырка будет повеликатней, ценней бублика: бублик можно слопать, а дырка останется. Эдакое колесо бестелесное – и доедет оно, эх, до цугундера!.. Право, жительство в местечке лучше: оно хоть нет публичности домов, да зато заботности меньше – возьмешь себе одну бабу, усредненно говоря, Машу – а по Книге правоверному положено до трех! – да и лежи весь век в берлоге на полатях, да ешь пироги с кашей, а желаешь – с Машей, уж как-нибудь отличая наощупь… (Убежденно.) Народ надо пороть, потому что народ балуется. Есть у тебя черта оседлости, так осядь в осадок по-хорошему и не шляйся ни черта где попало… Сиди на печи, а уж она едет… по Великой Степи… На Чертов остров… Теория дрейфа печи – никаким дрейфусам и бейлисам не снилось! Кальсонеры только мельтешат да Пружинеры мешают писать на печке… (Вздыхает.) Ну кто же спорит, где рыбе глубже, – конечно, если пойдет на правду, так житье в метрополии лучше всего – пока Питер бока не вытер! Жизнь тонкая и политичная: кеятры марионеток, дерг-дерг за ниточки, собачки тебе вальс танцуют, лемуры служат, эринии жужжат, и все что хочешь. Разговаривают всё на тонкой деликатности, никто тебе в ребра не тычет: "Чаво, булошная"; гулящую девку – бордюр, и то называют "поребрик", а трахтир – "Англетер". Пойдешь на Щукин – тебе из проруби кричат: "почтенный!" На перевозе в лодке с чиновником сядешь: он тебе сразу апорию про волка, Харона и капусту – у кого чего болит… Почуял одиночество в толпе, компании захотел – ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про лагери – вышки, шконка, пайка, один-день Иван-ден – звон рельса на морозе на подъеме. Как на ладони, все видишь – дальняя дорога, казенный мертвый дом!.. А в лавочку старуха-бандерша забредет, горничная иной раз заглянет такая – на-на, фу-фу! (усмехается и трясет головою) – что сам в эту горничную захочешь заглянуть. Трахéль! Галантерейное, черт возьми. обхождение – так шмыгнешь в нее, что тебя никакой дьявол не оттащит! Эх, бабы-бабочки, гусеницы ангелов! Одно плохо: голодуха! А все он виноват, Дон-Кишот местечковый! Они там, в Назаретовке, так и кишат. Видят, подслеповатые, что блестит у него над головой – ну, думают, нимб! – а это он накрылся медным тазом! Ни копья в загашнике! А отчего? оттого, что делом, делом не занимается. Ты, говорит, Осип, считай себя уже отшельником и питайся акридами с медом. А акриды – это же кузнечики, мелочь пузатая… Ах, Боже ты мой, хоть бы какие-нибудь щи!.. Жалкий трактир, нищий чердак, утлый челн, где капитан – Ахав Копейкин, и нету маковой росинки за щекой! Хоть шаром покати! А хавать хочется! Как белый кий, судьба вдоль борта гонит в лузу – ложись и помирай! (Укладывается поудобнее и держит бутылку, как свечу.) Вечная хвороба – пустая утроба! Пойти туда, не знаю куда – на бой, на торг, на рынок – и купить хоть сайку… Обратить камни в хлебы́, облако в верблюда! Слова, слова, слова – притчами не кормят, сыт не будешь… Премного разных трав и вер… Сладкое вер блюдо! Заговариваться начинаешь! (Бормочет горячечно.) Ставить верши на вирши – и словить побольше, и свалить на телегу, и свезти подальше – на канал Грибоеда… на Васильевский остров я приду, как на николайвасильевича хутор ввечеру, к чертям… мне вернуться б туда и глотать бы скорей (облизывается) рыбий жир петербургских лампад-фонарей! Эх, завет бывает ветхим, а барашек – молодым! Запутался в кустах Исак, а Авраам попал впросак… Золотистого меда струя из кувшина текла, да в рот не попала… Мимо, мимо, мимо Рима и Ершалаи́ма, подъезжая под Ижоры, идут по земле ревизоры… (Со вздохом.) Кажись, так бы теперь весь свет съел, не отделив от тьмы. Пошли мне, Господь, второго! И чтобы гарниру побольше!.. (Стук в дверь.) Стучится, верно это он идет. Придумал еще какой-то условный стук, дятел. По голове себе постучи! (Лениво сползает с постели.) жүктеу/скачать 1.16 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|