Михеенков. С. Е. Последний бой командарма. Калуга: Золотая Аллея, 2000. 96 с. Тираж 2000 экз

«Среди всех возможностей, которые пред­ставляет ситуация, на войне чаще выпадает самая худшая, плата за которую почти всегда — солдатские жизни».

Из солдатской песни

Четвертые сутки, разрезанные непрерывно атакующими танками и автоматчиками, истекаю­щие кровью, изнемогающие от усталости, голода и бессонных ночей остатки западной группы 33-й армии генерал-лейтенанта Ефремова пробивались к своим.

10 апреля шифром из штаба армии в дивизии, вот уже более двух месяцев занимавшие круговую оборону по фронту протяженностью в 120 кило­метров, был разослан приказ № 027 — на отход. Полки и гарнизоны начали сниматься, оставляя обжитые позиции. Связисты сматывали провода, спешно паковали свое имущество штабы, пулемет­чики снимали с «максимов» щиты, отделяли от станков кожуха и, взвалив разобранные пулеметы на плечи, привычные ко всякому солдатскому делу, становились в строй. Артиллеристы торопливо за­капывали последние, чудом оставшиеся после упорных боев с танками противника орудия в при­готовленные еще накануне ямы, заваливали зем­лей, снегом и хворостом, тщательно маскировали. Бросая материальную часть, подбадривали себя тем, что уходят ненадолго. Несколько противотан­ковых пушек, которые не успели закопать, выка­тили с позиций, затащили в лес и разобрали. Из других вынули клинья, сняли замки, спустили жид­кость из откатников и взорвали гранатами прямо на позициях.

— Чтобы не кичились, докладывая своему фю­реру, что, мол, отбили у Ефремова столько-то пушек,— со злорадством говорили артиллеристы, покидая свои позиции и с этой минуты становясь обыкновенной пехотой.

Те, кто уже побывал в окружении, с угрюмой тоской смотрели на спешные сборы. Они знали, чем все это кончается. Одно дело, когда боец в око­пе, винтовка его готова к бою и направлена в сто­рону противника, и противник это тоже знает и ос­терегается. Другое дело — марш по занятой про­тивником местности и потом еще прорыв через фронт, где у него и пушки, и минометы, и пулемет­ные гнезда через каждые сто метров, да колючая проволока, да минные поля...

Все эти дни и недели войска с нетерпением ждали приказа на выход, понимая, что здесь оста­ваться больше нельзя. Все меньше оставалось пат­ронов в подсумках и пулеметных лентах. На каж­дое орудие и миномет — по три-пять снарядов и мин. Скуднее становился паек. Уже ели лошадей, что в самое ближайшее время грозило армии ос­таться без подвижного состава. Не было соли, муки. А противник усиливался, подтягивал все новые и новые части, производил перегруппировку сил, при этом, непрерывно атакуя гарнизоны, расположен­ные в отдельных деревнях, стараясь нарушить ком­муникации окруженной, но не потерявшей боес­пособности и управления армии. В тылах у противника гудели, взревывали моторы: подходили тан­ки тягачи подтаскивали орудия. По всему было видать, что немцы готовятся к мощному наступле­нию с целью разрезать окруженные дивизии на части и уничтожить их.

Генерал Модель, командующий 9-й полевой ар­мией, которая, в составе нескольких танковых, пехотных и моторизованных дивизий, прикрывала вяземское направление, не желал иметь у себя за пазухой такой горячий блин, как группа Ефремо­ва, от которой можно было ждать всего чего угод­но. К тому же, даже не проводя наступательных действий, окруженные отвлекали на себя значи­тельные силы, не давая возможности применить их на основном фронте.

И вот теперь, получив долгожданный приказ на выход, бывалые бойцы и командиры уже с тоской посматривали на обжитые позиции, на свои окопы и блиндажи, соединенные сплошными траншеями. Здесь, пускай в полном окружении, но все же обе­регала их родная земля. А теперь они уходили на прорыв.

Местом сосредоточения дивизий была выбрана высота 201,8 южнее села Шпырева. Сюда в назна­ченное время были стянуты остатки 338-й и 160-й стрелковых дивизий. В лесу расположились обозы и медсанбаты.

— Почему опаздывает сто тринадцатая? — рез­ко спросил Ефремов своего начштаба, когда стало ясно, что одна из дивизий, которая оборонялась на участке фронта Медведево—Горбы—Семешково и сдерживала основные силы противника, контратакующего со стороны Вязьмы, уже не придет к мес­ту сбора в назначенное время. — Срочно свяжи­тесь с Мироновым. Вышлите еще одну группу разведчиков и выясните, что там происходит?

А тем временем 113-я дивизия полковника Ми­ронова (Миронов Константин Иванович, командир 113-й стрелковой дивизии, был ранен в Шпыревском лесу, затем, при попытке переправиться через р. Угру, убит), оказавшись в двойном кольце окру­жения и отрезанная от основных сил, вела бой с немецкими танками и автоматчиками, которые при поддержке артиллерийского и минометного огня, вели непрерывные атаки со стороны населенных пунктов Бесово, Мелихово, Цынеево и высоты 228,8. В этих обстоятельствах свернуть оборону и попытаться организовать марш для 113-й означало не просто беспорядочный бег. Бежать-то было не­куда. Противник тут же рассеял бы полки дивизии и приступил к планомерному уничтожению неуп­равляемых групп.

А потому дивизия продолжала сражаться. Пред траншеями пехоты и позициями артиллеристов пол­ковника Бодрова (Бодров Василий Семенович, на­чальник артиллерии 113-й стрелковой дивизии, из окружения вышел, вывел группу бойцов, команди­ров и политработников дивизии, назначен началь­ником артиллерии 33-й армии) уже горели пять тан­ков, по всему полю чернели неподвижные холмики расстрелянных артиллеристами немецких автомат­чиков. Но атаки не прекращались. Модель, внима­тельно изучая постоянно поступающие с этого уча­стка боевых действий донесения своих полковников и генералов, командиров 23-й, 225-й, 98-й пехот- 20-й танковой дивизии и спецподразделений, конечно же, понял, что происходит в окруженной группировке русских. И сразу же решил активны­ми действиями своих частей, занятых на этом направлении, разрезать группу Ефремова: 113-ю за­держать и уничтожить на месте, а с двумя другими дивизиями разделаться, когда они будут на марше.

Однако в какой-то момент почти непрерывно­го боя полковник Миронов, воспользовавшись вре­менной заминкой противника, все же собрал свои полки в единый кулак и с боем прорвал кольцо ок­ружения.

Утром 13 апреля КП комдива Миронова распо­ложился в Науменках, где находился штаб запад­ной группы армии и где его ждал Ефремов.

Позади, где шел арьергард, состоящий из авто­матчиков личной охраны командарма, нет-нет, да

и вспыхивала перестрелка. Потом снова станови­лось тихо. Только хруст зернистого снега, чавканье мокрых валенок, редкие окрики, да хриплое дыха­ние и кашель, кашель, кашель. Теперь уже все перепуталось, и командарм замечал, что в его людях произошло некое перерождение. Некоторые командиры, растерявшие свои батальоны, роты и взводы, послушно выполняли команды сержантов и красноармейцев, подчас незнакомых, других пол­ков. Командирами становились те, кто все еще твердо держался на ногах, чью волю не парализо­вали усталость и страх реальной гибели в любую минуту и чьи глаза горели решимостью выйти, во что бы то ни стало, пробиться через любые заста­вы. И вокруг них, зачастую не отмеченных и самы­ми малыми командирскими знаками различия, но волевых и уверенных, стихийно собирались люди. При любой опасности к таким вожакам кидались бойцы, защищая их и самих себя.

Вот кого — командирами взводов и рот, в ка­кое-то мгновение подумал командарм, и снова слух его улавливал звуки перестрелки, начавшейся в арьергарде колонны. Значит, немцы идут по пятам. Быть может, гонят на очередную засаду, на пуле­меты и снайперов. Если хватит сил, собьем и этот заслон. Теперь уже немного осталось. Почему же наши не пробиваются навстречу? Он стал вспоми­нать карту, которую за эти дни выучил до мельчай­ших подробностей, каждый миллиметр. Ново-Михайловка осталась где-то слева, позади. Вот оттуда и увязалась за ними погоня. Справа по курсу на большаке Юхнов-Вязьма должно быть Горнево.

— Слышите, товарищ генерал-лейтенант? — превозмогая приступ кашля, окликнул его бежав­ший рядом боец.

Он давно приметил этого, по всему видать, бы­валого солдата, обросшего недельной щетиной с белой сединой в бороде и висках.

— Слышите? — опять сказал боец. — Совсем близко... — Боец, косолапо перебирая тяжелыми, промокшими валенками, с самого утра бежал рядом, покашливал, сплевывая на снег кровавые сгустки, поглядывал то на командарма, то по сторонам. Свою винтовку с расщепленным пулей прикладом, туго стянутым ремнем, он держал на плече. И бережно поддерживал свободной рукой на бегу тяжелые подсумки, доверху набитые патронами. Видимо, сни­мал с убитых товарищей, подумал командарм, невольно присматриваясь к пожилому незнакомому бойцу. Вот таких и надо выводить. Этот и у черта в пасти постарается найти свое место в обороне и будет биться до конца. Надо идти. Вперед. Вперед.

— Вперед! — крикнул он и увидел, как бежав­ший рядом боец вскинул голову, прокашлялся и еще шибче зачавкал растоптанными валенками.

Боец, видимо, задремал на бегу. И команда ге­нерала мгновенно вывела его из этого состояния.

Немецкие автоматы вдруг густо застучали в арьергарде, с каким-то торопливым азартом.
— Кого-то, видать, перехватили, соб-баки, — выдохнул боец.

И командарм вдруг спохватился, что тот выска­зал то, о чем мгновение назад подумал он сам. Еф­ремов всматривался в лица бойцов и командиров и замечал: не все верят в то, что выйдем. Что-то слу­чилось с людьми буквально в последнюю ночь. Ус­тали. Измотаны. Подавлены потерями, которые по­несли во время прорыва. Отводят глаза. Не верят. Или озлоблены на меня. Прячут взгляды, чтобы не выдать своих чувств. А этого ничего, идет и идет. Винтовку свою не бросает. Патронами запасся.

На снегу, на обочине тропы, бледным лицом вверх лежал боец. Оружия при нем не было. По­одаль, с другой стороны, также на спине, лежал лейтенант-артиллерист в распахнутом ватнике с револьвером в руке. Командарм нагнулся к бойцу, встряхнул его, одновременно указав бежавшему рядом бойцу на артиллериста.

— Вставайте! Слышите? Вставайте сейчас же! В плен хотите ?

Командарм загреб пригоршню снега и растер спящему лоб и шею. Тот заворочался, начал отфыр­киваться, вставать. Автоматчики из охраны рвану­ли бойца за воротник шинели, поставили на ноги, начали подталкивать в спину, увлекая в общий по­ток идущих и бегущих.

Пожилой боец тем временем тормошил лейте­нанта.

— Встать! А ну — встать!

Рука с револьвером упала в снег.

— Встать!
Лейтенант разлепил потрескавшиеся губы и, не открывая глаз, вдруг сказал:

— Не трогай меня, браток.

— Ты что? Вставай!

— Оставь. У меня одна нога прострелена, а другая обморожена. Я не дойду. Только обузой буду.

— Да ты что же, в плен захотел? К немцам xoчешь?

— Браток... — И губы у лейтенанта вдруг затряслись. — Я уже ничего не хочу. Кроме... пули в лоб.

Лейтенант шевельнул рукой с револьвером.

— Так у тебя в револьвере патронов нет! Вста­вай, слышишь!

— Тихо. Не шуми, браток. Есть патрон. — И лейтенант, не поднимая головы, провел по груди барабаном револьвера, и среди пустых ячеек блеснул капсюль полного патрона. — Вот он, мой последний ангел-хранитель. А ты иди. Иди своей дорогой, браток. Моя уже кончилась...

— Да ты что?! Вставай!

— Ты мне не командир. Вот кто мой последний командир. — И лейтенант опять шевельнул рукой, которой он крепко сжимал рукоятку револьвера с последним патроном.

Подбежали автоматчики охраны, подхватили лейтенанта под руки.

— Встать, лейтенант! Вперед!

Вскоре впереди зачернел сосновый бор. Сосны стояли редко, без подлеска, высокие, ровные. Ко­лонна стала втягиваться в это неожиданное укры­тие, где можно было сделать короткий привал, перевязать раненых, проверить оружие и собрать силы для нового, быть может, последнего броска вперед. Ведь до своих совсем недалеко. Правда, еще нужно преодолеть линию обороны немцев, а она может быть довольно глубокой, потом нейт­ральную полосу, где возможны минные поля, про­волочные заграждения в один-два, а то и в три кола...

— Э-их! — неожиданно громко восхитился боец, окидывая взглядом стройные, уходящие под самое небо сосны. — В таком бы лесу не воевать, а терема рубить! Добро какое стоит!

— Никак плотничал до войны? — спросили бой­ца шедшие рядом.

— Плотничал, братцы. Три школы срубил. — Боец перекинул на другое плечо свою винтовку и продолжал: — Нас, братьев, шестеро душ. Все, как есть, плотники. Как вдарим в шесть топоров! — три угла есть!

— Вот тебе немец сейчас как вдарит, болобону! Наладит четвертый-то угол...

— Да что ж... Пускай вдарит. Она вдарит, я вда­рю. А поговорить я люблю. Может, скоро помрем. Что ж не поговорить? Для меня поговорить — все равно что покурить.

И вдруг боец остановился и, приставив к ноге свою винтовку и достав из-за пазухи клочек бумаж­ки, стал окликать проходящих:

— Братцы, табачку у кого найдется? На одну заверточку, братцы?

Люди молча, с угрюмыми лицами, проходили мимо. Некоторые, ворча, толкали его с пути, хотя

он и так стоял по колено в снегу и движению ко­лонны не мешал. Боец не обижался на них — уста­ли. И продолжал окликать проходящих, размахи­вая зажатым в пальцах, оборванным со всех сто­рон, видимо, уже последним клочком газетной бу­маги, покуда возле него не остановился совсем мо­лоденький лейтенант в закопченном расстегнутом полушубке.

— Что, отец, затянуться решил перед смертью? — усмехнулся лейтенант, перекидывая за спину трофейный автомат.

— Точно так, товарищ лейтенант, — с готовностью ответил боец, чувствуя поживу, ведь лейте­нант остановился возле него наверняка неспроста.

— Табаку у меня нет, — сказал лейтенант, от­кидывая полу дубленки и нашаривая карман ват­ных брюк. — А вот... Немецкую сигарету заку­ришь?

— А чего ж не закурить? Давайте немецкую. Не побрезгую и немецкой. А вы, я вижу, весь в трофеях.

— Да заскочил тут с ребятами в одну деревеньку, — улыбнулся лейтенант, протягивая бойцу не сколько слегка помятых желтых сигарет.

— Это все мне? — удивился боец.

— Бери, отец. У меня еще одна пачка есть. Да и не особо я любитель. Ну, бывай. Встретимся за ли­нией фронта.

— Дал бы бог, сынок. Там бы мы не только сво­ей, морщаночки, закурили, а и по сто граммов бы подняли, — сказал боец, с любопытством и наслаж­дением раскуривая трофейную сигарету, покусывая и сплевывая попавшие в рот ароматно-горькие крошки чужого табаку.

Он шагнул к лейтенанту и обнял его. И вовсе не из благодарности за трофейные сигареты, а так, в порыве других чувств, которые внезапно охвати­ли его и которые он не мог себе объяснить и сам.

Растянувшаяся колонна стала подтягиваться. Автоматная стрельба в арьергарде не прекраща­лась.

Подбежал капитан из личной охраны и доло­жил, что оставил группу для прикрытия.

— Немцев мало, но они не отстают, — оказал капитан. — Группа арьергарда не пускает их через поле. Поле хорошо простреливается. Без подкреп­ления, я думаю, они атаковать не осмелятся.

— Хорошо, — сказал Ефремов. — Соберите всех раненых и распределите между теми, кто мо­жет идти. Раненых не бросать. Мы прорвемся. Го­ворите это людям. Напоминайте. Осталось совсем

немного.

Вскоре вернулась разведка и доложила, что впе­реди заслон, два пулемета в оборудованных окопах, на деревьях одиночные «кукушки», а на дороге в километре отсюда остановилась колонна грузови­ков, разгрузились автоматчики, числом до баталь­она, и сразу начали разворачиваться в цепь.

— Движутся сюда. Похоже, эсэсовцы, товарищ генерал-лейтенант, — с трудом сдерживая кашель, докладывал разведчик.

— Что еще ? Какое у них вооружение ? — спро­сил командарм.

— Вооружены автоматами. Но с каждого грузовика сняли по одному пулемету. И, кажется, есть несколько минометов. Снимали что-то тяжелое. Может, ящики с патронами, а может, минометные плиты.

— А поточнее?

Разведчик опустил голову, некоторое время, переминаясь с ноги на ногу, стоял молча. Потом сказал:

— Чтобы не быть обнаруженными, я приказал отходить. И еще, товарищ генерал-лейтенант, такое впечатление, что они точно знают направление нашего движения и решили перехватить здесь.

— Да вон они, их глаза и уши, — срывающимся голосом, в котором было столько тоски и отчаяния, сказал кто-то из группы штабных офицеров и по­литработников, собравшихся вокруг командарма и разведчика.

Над лесом, скользя по верхушкам сосен про­зрачной тенью, пронеслась «рама», совсем низко, так что видны были масляные потеки на ее желтом подбрюшье и головы пилотов в кожаных шлемафонах в кабине, потом, натужно взвыв моторами, ста­ла забирать выше и выше и вскоре зависла над ле­сом, кружа и поблескивая своими фюзеляжами.

— Прекратите панику, товарищ старший по­литрук, — тихо сказал командарм, в упор глядя в глаза политруку, одетому в новенький белый полу-шубок, замызганный и оборванный, видимо, в пос­ледние дни, во время марша. — Где ваше оружие? Возьмите автомат и идите к бойцам. Дайте ему ав­томат!

Кажется, в эти дни он впервые повысил голос на своих подчиненных. Что ж, надо было удержи­вать людей от паники. Паникер — хуже врага. Это верно. Даже остатки армии не должны превра­щаться в орду. Орда неуправляема.

—Лишнего автомата нет, — сказали стоявшие рядом бойцы.

— Раненые не отдают оружие.

— Все в строю.

— Слышите, политрук? У вас есть личное ору­жие. Ступайте бойцом в группу арьергарда. Доло­жите, что я вас прислал к ним рядовым бойцом!

«Рама» кружила и кружила над лесом, над со­сняком, одной стороной уходившим в пойму реки Собжи, а другой туда, в поле, откуда с минуты на минуту надо было ждать высадившихся на дороге автоматчиков. Когда самолет-разведчик стал захо­дить на очередной разворот, из-под его крыльев плеснуло что-то ослепительно-белое, как будто там разорвали туго набитую подушку и пух вольно выпанул вниз.

— Опять листовки бросает.

— Туман, а летает.

— Да, наших не видать. Хоть бы жратвы сбро­сили.

— Разлеталась, соб-бака! Эх, пальнуть бы по ней из противотанкового ружья!

Командарм услышал голос со знакомой хрипот­цой, на мгновение оторвал взгляд от планшета с картой и увидел небритое и усталое лицо того са­мого бойца, с которым он шел бок о бок почти весь день. Лишь иногда он где-то неожиданно исчезал, и немного погодя командарм замечал его среди раненых. Боец всегда кому-то помогал, кого-то подбадривал. Когда начинался очередной обстрел и движение колонны стопорилось, он почти всегда оказывался рядом. Бросался на снег неподалеку, со стороны огня, чтобы хоть как-то прикрыть коман­дарма, тут же отрывал малой саперной лопатой неглубокий окопчик, который от пуль защитить, конечно же, не мог, но все же маскировал его, а значит, и защищал, деловито устраивался в нем и вел прицельный огонь. Когда поднимались и шли на прорыв, боец вставал первым.

— Что там пишут? —спросил Ефремов, кивнув капитану, который поднял одну из листовок.

Листовки, брошенные самолетом разведчиком с шорохом просыпались сквозь лапы сосен, и ветер, словно того и ждал, стал разгонять их повсюду.

— Пишут, товарищ генерал-лейтенант, что вы уже в плену, — сказал капитан и вдруг скомкал и швырнул листовку под ноги. — Вот мерзавцы! Не могу я дальше читать эту гадость.

Ефремов усмехнулся. И подумал: плен... вот заветная мечта Модели. Да, дрались мы все-таки здо­рово. Еще бы одну-две свежие дивизии, чтобы раз­жать и удерживать фланги... Вот тогда Моделю по­требовалось бы еще больше танков. Он поднял ли­сток, который порывом ветра подмело под ноги. Ну, так я и знал: они пишут, что командующий в плену и обращается к своим бойцам и командирам прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться...

Позади, в ложке, кашляли и стонали раненые. Возле них хлопотали санинструкторы и военврачи, поправляли повязки. Свежих бинтов уже не было.
Вокруг лежали бойцы, помогавшие нести раненых. Обессиленные, с изможденными, осунувшимися лицами, они рухнули на снег и тут же уснули. Не­подалеку сидел проводник, старик-лесник, оброс­ший черной бородой. Он курил толстую самокрут­ку и что-то говорил мальчику-подростку, сидевше­му около и испуганно выглядывавшему из-за греб­ня подтаявшего сугроба в белое поле с рябью про­талин.

— Так, значит, автоматчики до батальона, — командарм не поднимал глаз от карты. — До бата­льона... Что ж, встретим их здесь, на высотке.

Командарм и два капитана, которые всегда были рядом, начали расставлять людей. Бойцы и командиры, интенданты и воентехники, штабные писаря и связисты, — все, кого объединила одной судьбой вокруг их генерала стихия прорыва, сопро­вождаемая бесконечными атаками противника, вскакивали на ноги, растирали лица грязным сне­гом, чтобы совлечь с себя остатки забытья и оцепе­нения, проверяли еще неуверенными движениями оружие и направлялись туда, куда им указывали капитаны и командарм. Некоторые просыпались с трудом. Сержант, минуту назад безмятежно спав­ший рядом с пожилым бойцом, внезапно растор­мошенный девушками-санинструкторами, вскочил на колени, машинально зарядил винтовку и, беше­но вращая покрасневшими от бессонницы глазами, затравленно озирался вокруг и что-то предупреж­дающе выкрикивал. Сержант явно не понимал, где он находится, и люди, в суматохе пробегавшие мимо него, казались ему чужими, врагами. Кто-то из бойцов, видимо, знакомых, подбежал к нему начал тормошить, и сержант, встряхивая головой, опустил винтовку, поставил ее прикладом в снег, оперся на нее, как на посох, и начал, медленно подниматься. Из глаз его потекли слезы, и, чтобы не выдать себя, он низко опустил голову и потом какое-то время возился с затвором винтовки.

Кажется, последняя группа автоматчиков еще не успела добежать до крайних сосен, где была определена им позиция, как в пойме появилась цепь. И тотчас под соснами будто ветром пронесло:

— Немцы!
Глава вторая

ПРОРЫВ
Уже шестой десяток лет военные историки, маршалы и рядовые, ученые и родственники погиб­ших, исследователи и краеведы спорят в поисках истины о том, так что же все-таки произошло зи­мой-весной 1942 года под Вязьмой в полосе дей­ствий 33-й армии Западного фронта?

Привожу в хронологии некоторые документы, относящиеся к тому периоду. Подлинники их хра­нятся в Центральном архиве Министерства оборо­ны /фонд 208/. Некоторые замутненные воды они просветляют...

от 30 января 1942 года

1. Обещанное Вами пополнение для 33-й армии до сего времени не прибыло.

2. Пополнение крайне необходимо.

3. Когда же 33-я армия получит пополнение? Прошу сообщить. Армия в боях с 18.12.1941 г. бес­прерывно.

комиссар.

**А.К.Кондратьев — начальник штаба армии, генерал-майор.
В тот же день из штаба фронта в Износки М.Г.Ефремову/командарм в это время занят орга­низацией обеспечения флангов для предотвраще­ния возможного окружения дивизий, ушедших впе­ред и оторвавшихся от основных частей и тылов/.

« Кто у Вас управляет дивизиями первого эшелона ? »

Ваша задача под Вязьмой, а не в районе Износки. Оставьте Кондратьева в Износках. Самому выехать сей­час же вперед.

Находясь под Вязьмой по Вашему приказу, я тыл никак не мог прикрыть, что Вы прекрасно понимаете; состав дивизий Вам был до выхода под Вязьму известен, известна и растяжка коммуникаций 33-й армии.

Поймите, мы каждые сутки ведем бой, вот уже пол­тора месяца почти без припасов и уничтожили несколь­ко тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем.... Спешите дать боеприпасы, нет у нас боеприпа­сов.

Ефремов».
«Тов. Жукову, Хохлову.

25.03.1942 г.

1. Если бы Вами был дан нашей группе в ближайшие дни десант вооруженного пополнения, мы, безусловно, не только очистим коммуникации, но могли бы в пер­вых числах апреля уже наступать на Вязьму.

2. Вся обстановка: наша, 43-я армии, Белова, Жабо, ВДК изменится. Будем бить врага, здорово бить!

3. В настоящее время группа обессилена, увеличива­ется смертность и заболеваемость от истощения людей.

4. Нам нужно усилить себя, пока еще не поздно.

5. Появление у врага танков, без наличия их у нас, дезорганизует нашу оборону, несмотря на храбрость наших людей. Танки противника прорывают нашу обо­рону с пехотой при большом количестве у них огневых средств.

6. Прошу пополнения группы десантом как можно скорее.

7. У войск уже промокают валенки. Нужна кожаная обувь.

Копия Товарищу Сталину.

3. До соединения 43-й армии с группой Ефремова и 50-й армии с Беловым Ефремову необходимо организовать оборонительные действия так, чтобы ни в коем случае не допустить сдачи занимаемой территории и не допустить сужения района действия группы. Для ускоре­ния очистки тылов /от противника/ т. Ефремову выделить часть сил группы в помощь 160 сд, которой постам вить задачу захватить Абрамово и наступать в направлении Долженки, навстречу 43-й армии. Наступление начать с утра 253.

4. Тов. Белову за счет отряда Жабо и выделения одного кавполка, усиленного артиллерией и минометами сформировать отряд под командованием заместителя командира 2 гв. кд для оказания помощи Ефремову, К исходу 24.3. отряд сосредоточить в районе западнее Зна­менка, оттуда в зависимости обстановки нанести удар в общем направлении на Сизово, где соединиться с Еф­ремовым.

5. Ефремову иметь в виду, что в течение 24-27.3. авиа­ция фронта будет наносить удар по противнику в пунк­тах Борисенки, Родня, Беляево, Щелоки, Лядное...

Исх. №3416 23.3.1942 г.»

Третьей и самой, быть может, существенной причиной, которая и решила судьбу западной груп­пы Ефремова было то, что противник был силен и сам готовился к мощному наступлению на Моск­ву. Стягивались новые и новые дивизии, танковые корпуса, артиллерия, авиация. Оборона немцев была глубокой, вязкой и для армий и частей Запад­ного фронта, к сожалению, на тот момент непрео­долимой.

Похоже на то, что, отдавая приказы, связанные со спасением положения в районе действия запад­ной группы 33-й армии, в штабе Западного фронта сами не до конца верили в реальность их исполне­ния. В столе у Жукова лежал документ, подписан­ный им, но по какой-то причине не посланный Еф­ремову. Должно быть, в штабе фронта все же на­деялись, что Командарм-33 вылетит из окружения на одном из самолетов, которые неоднократно по­сылались за ним, но всякий раз возвращались назад с тяжелоранеными бойцами, которых спешно эвакуировали из полевых госпиталей и медсанбатов окруженной группировки. Помните, буквально стон в донесении: «... имеем три тысячи раненых»? Так вот этот заранее заготовленный документ, видимо, должны были вручить Ефремову по выходе из окружения. Вот фрагмент из него; «...Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков».
Поздно, слишком поздно в штабе Западного фронта поверили в серьезность создавшейся под Вязьмой обстановки. Потому и запаздывали все, даже очень и очень правильные решения.
ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ЖУКОВА ВОЙСКАМ 48-й и 49-й АРМИЙ от 31 марта 1942 года
«I. Ввиду полной безрезультативности атак в цент­ре армий атаку прекратить, 2, 217, 238 сд и 34 сбр пере­группировать на участок Павлово, Русиново и силами трех стрелковых дивизий, одной стрелковой бригады уничтожить противника в районе Русиново, Павлово, Стененки, после чего этой ударной группой развивать наступление в направлении Слободка, Добрая, взаимо­действуя с 43-й армией, которая своей левофланговой ударной группировкой наносила удар в направлении Шумихина».
И этот приказ Жукова не был выполнен исто­щенными дивизиями соседних армий.

12 апреля, когда катастрофа становится уже б лее чем очевидной, командующий Западным фронтом отдает последний невыполнимый приказ.

а/ командарму 48 т. Голубеву — в течение 12-го и в ночь на 13 апреля выйти главными силами армии на ру­беж Мал. Виселево, Жары и, закрепившись на этом ру­беже, втечение 14 апреля захватить Бол. Виселево, Нов. Михайловка;

б/ командарму 49 т. Захаркину — в течение 12-го и в ночь на 13 апреля захватить высоту 180,5, Стененки и, закрепившись на этом рубеже, 14 апреля захватить Мосеенки, Дегтянка, Тибейково;

в/ командарму 33-й армии т. Ефремову — в ночь с 12-го на 13 апреля скрытно прорваться через завесу про­тивника и нанести удар в направлении Родня, Мал. Буславка, Нов. Михайловка, Мосеенки, где и соединиться с частями 43-й и 49-й армий».

Рассеянные дивизии западной группы генерал-лейтенанта Ефремова отрядами, ротами, одиночка­ми проламывались через пулеметные заслоны, от­бивая танковые атаки, — к Ново-Михайловке, к Мосеенкам, к Дегтянке, к Большому Виселеву и Слободке! Как они стремились сюда! Но из этих сел и деревень их обстреливали из крупнокалиберных пулеметов и минометов немецкие гарнизоны. Отсюда выходили цепи немецких автоматчиков окружали ефремовцев, истребляли, раненых добивали или брали в плен.
В СОСНЯКЕ
Они высыпали из лесу черными хаотичным толпами, но на поле сразу разворачивались в под резкими гортанными односложными окриками офицеров смыкали разорванные фланги и уже ровно, словно на плацу, соблюдая дистанцию ша­гов в пять-семь, пошли прямо на их высотку. Они постепенно охватывали сосняк полуподковой, при этом немного растянув цепь. Шли уверенно, не открывая огня. Словно и не предполагали, что в coсняке залегли те, кого они преследовали все эти дни и ночи и кого, наконец, настигли.

В цепи, залегшей в сосняке, сперва замершей и молча наблюдавшей за перегруппировкой немцев на опушке леса, теперь послышались тихие го­лоса.

— Идут-то не очень густо. Отобьемся как-ни­будь.

— Погоди. Сейчас, гляди, и другая цепь выйдет. В Шумихинском лесу тоже так начиналось. А на­силу ушли.

— Гляди, гляди! Ростом-то все — как подрезан­ные? Точно — эсэс.

— Эсэс не эсэс, но то, что не новобранцы, это уж точно, — послышался справа в цепи, где было

большe командиров, военврачей и интендантов, чем бойцов, знакомый голос с хрипотцой, и Ефремов успокоенно подумал: отобьемся, и на этот раз отобьемся. Но уже в следующее мгновение: поче­му ни одна из разведгрупп не обнаружила наших... Он вспомнил приказ Жукова, переданный шифром накануне, и стиснул зубы. Война — работа слож­ная, и не все планы согласуются с действительнос­тью. Но последние приказы из штаба фронта про­изводили впечатление, будто там либо не понима­ли, либо не хотели понимать реального положения дел. Видимо, и соседям несладко. И генерал Конд­ратьев завяз на прежних позициях. Да, надо при­знать, Модель проводит операцию искусно. Выпус­кать не хочет. Значит, ни соседи, ни Кондратьев из Износок прорвать немецкую оборону навстречу нам не смогли. Даже разведгруппы не прошли. Идем вслепую... Впереди Угра... Если фронт все еще проходит по Угре, переправиться под огнем будет непросто. Кого он под таким огнем выведет на тот берег? Армия... Вон она, моя армия... И он окинул взглядом реденькую разношерстную цепь, некото­рые стрелки которой лежали приготовив свои та­бельные ТТ и револьверы.

Пожилой седобородый боец снова был рядом. Странно, но именно ощущение локтя этого бойца, даже имени которого он до сих пор не знал, вну­шало командарму самую большую надежду на то, что и на этот раз ведомая им группа отобьется и прорвется дальше. Дальше... И снова в груди холо­дело: а что будет там, за этим полем и за лесом? Что ждет их на Угре?

Теперь они лежали неподалеку друг от друга ждали, когда цепь немецких автоматчиков подойдет ближе. И командарм отметил про себя основательность и опыт бойца: уже успел разгрести снег соорудить нечто вроде окопчика с бровкой бруствера по фронту, и малая саперная лопата при нем не бросил.

— Ничего, ничего, — торопливо приговаривал боец, ловко орудуя лопатой; он выгребал из-под себя снег, аккуратно выкладывая бруствер, придерживал и пришлепывал поблескивающей лопатой сыпучий зернистый снег. При всей видимой спешке боец выполнял свою работу правильно продуманно и все посматривал, как бы ненароком не задеть прицела лежащей рядом винтовки с пе­ретянутым ремнем расколотым прикладом. — Под Рославлем тоже думали — не выйдем. Он там нас

тоже за гузку хватал. А вот вышел и по сю пору живой воюю. Ничего... Сейчас вот окопчик соору­дим... Ничего...

Ефремов оглянулся на бойца, некоторое время наблюдал за тем, как деловито и основательно, на­сколько это позволяли обстоятельства, устраивал­ся тот и устраивал свою позицию, и подумал: какая чистая у него лопата, как ложка, сколько ж он, тру­дяга, землицы и снега ею перекопал, наступая, от­ступая, снова наступая, а теперь вот дерясь в окру­жении; и всегда-то он со своей лопатой и винтов­кой был тем, кто обеспечивал буквально все штаб­ные разработки и его, командарма, приказы, зача­стую единственным, без основательного тылового обеспечения, без горячей пищи, с тремя-четырьмя обоймами патронов мёрз в снежных окопах и не уходил с последнего рубежа, когда противник бросал в бой танки... Сколько он, чьей воле беспре­кословно следовали его дивизии, оставил там, под Вязьмой, возле Ястребов и Дашковки, в окрестно­стях Лядного и Пожоги своих бойцов и младших командиров! А какой славный и правильный, выс­троенный по всем правилам военного искусства, бой провел гарнизон села Манулина! Как муже­ственно держались капитан Климов и комиссар Дручин со своими людьми! Сразу всплыло в памя­ти нелепое до обиды: после боя в списке представ­ленных к боевым наградам среди отличившихся не оказалось фамилии капитана Климова... Да, не уме­ем мы ценить людей. Замечать в них самого глав­ного. Пушечное мясо... А ведь на таких капитанах, как Климов, да на таких бойцах, как этот, весь фронт и держится. И если бы к их стойкости, му­жеству и сноровке побольше штабного ума и рас­торопности...

Командарм понимал, что упрекает и себя само­го. И, быть может, себя-то самого прежде всего.

Ничего, вздохнул он, мысленно повторяя вслед за бойцом, вот закончим эту войну, прогоним фа­шистов и воздадим тебе, русский солдат, за все твои подвиги и страдания. И ни сам ты, ни семья твоя, не будут нуждаться ни в чем. И сирот пристроим, и вдов не оставим.

Командарм привстал, окинул взглядом свою цепь и, пригнувшись и время от времени припадая к рыхлому затоптанному снегу, побежал вдоль нее, по ходу давая указания тем, у кого были автоматы и на кого он надеялся в бою особо. На возвратном пути пробежал мимо своей позиции и присел возле пожилого бойца. Спросил, тяжело дыша тому в затылок:

— Вы что же, под Рославлем в окружении были?

Ефремов знал, что летом-осенью прошлого года здесь, на смоленской земле, в составе других ар­мий бились три его дивизии: 222-я, 338-я и 160-я, которая весь свой первый состав, за исключением нескольких десятков начсостава, оставила под Ель­ней. Но оставшиеся в живых и пробившиеся из окружения командиры и политработники о тех боях рассказывали с неохотой. А с бойцами разго­варивать не выпадало случая.

— Довелось, товарищ генерал-лейтенант, и под Рославлем горе мыкать. Прошлой осенью угоразди­ло. Тоже... Окружение есть окружение. Много народу побило. Но тогда хоть снега не было. — И вдруг боец примолк, вслушиваясь и всматриваясь в прогалы между сосен. —Я так думаю, товарищ генерал-лейтенант: лишь бы минами не зашвырял. Мина — самая паршивая штука на передовой. А тут, на вы­сотке, без окопов... Туго придется. Если бы можно было окоп вырыть, да в полный профиль, черта бы он меня взял тогда. — И вдруг усмехнулся горькой усмешкой, обращенной больше к самому себе, как, впрочем, и многое в его словах, и сказал: — Кабы бабушка не бабушка, была б она дедушкой.

И тут, как и в первый раз, когда немцы показа­лись из дальнего ольховника, гурьбою беспорядоч­но вываливая в чистое поле поймы, по цепи про­неслось:

— Вторая пошла!

— Эта погуще.

— И от поля заходят.

— Замыкают кольцо.

— Не стреляют. Сойтись хотят.

— Эх, сейчас бы парочку пулеметов!

И боец, лежа в своем снежном укрытии и на­блюдая за белым полем перед сосняком, снова ус­мехнулся над своею судьбой:

— Кабы нашей кривой Маше да жемчужину в ушко, была бы первая красавица...

—Смотрите! Смотрите! Минометы волокут!

Вот от этого известия захолодело в груди у мно­гих. Напряжение, которое держало людей все эти дни, стало прорываться.

— Ну, братцы, кажись, хана!..

Кто-то всхлипнул, уткнувшись лицом в мокрый снег, кто-то побледнел, оглядываясь по сторонам и на товарищей, будто ища там если уже не спасения, то хотя бы ответа на вопрос: что теперь будет? Кто-то зашептал молитву, поминая не только свя­тых, но и всю свою родню, мертвых и живых, про­щались с женами, матерями и детьми. И один из группы штабных офицеров, залегших отдельной группой, вскочил на колени, швырнул в снег вин­товку и, срывая голос, закричал исступленно:

— Как же так, товарищ генерал! Ведь здесь дол­жны быть наши! Откуда здесь немцы!

Да, если бы последний приказ штаба Западно­го фронта был исполним, если бы там видели и по­нимали все их обстоятельства, то здесь могли бы быть хотя бы разведгруппы соседних армий. Но крутом были немцы.

— Да нас же просто предали! — продолжал кри­чать штабной офицер. — Куда нас завели?! Под пулеметы? Под минометы? Хватит! К черту!

Эту истерику надо было прекратить. И Ефре­мов, отложив в сторону автомат, потянулся к кобу­ре. Но тут же сухо стукнул пистолетный выстрел, обрывая вопль кричавшего и все возможные вари­анты и сомнения. Кто-то опередил командарма.

Когда первые пули наступающих начали щел­кать по сосновой коре, боец толкнул затвор вперед, дослав в патронник первый патрон обоймы. Дрожь в руках сразу прекратилась. И он, с трудом сдер­живая себя, крикнул:

— Вы бы ушли в тыл, товарищ генерал-лейте­нант!

И Ефремов подумал, что, пожалуй, этот немало повидавший на войне солдат, до какой-то не ими положенной минуты проявлявший о нем, своем генерале, почти трогательную заботу, имеет право на свой окрик. Начиналась его, солдатская работа все положенные команды были отданы. И не его генерала, дело было руководить боем подразделения, в котором не насчитывалось и роты стрелков.

И тем не менее боем нужно было руководить.

Командарм залег за сосною неподалеку и вел наблюдение за наступающими немецкими цепями. Атакуют правильно, отметил он. Слишком, может быть, самоуверенно. Но — правильно. Переменись судьба, он атаковал бы так же. Вторая цепь была не такой правильной, как первая. Командарм по­смотрел в бинокль: точно, так и есть, тащат мино­меты и ящики с минами. Видимо, Модель приказал своим полковникам и генералам не выпускать меня ни при каких обстоятельствах.

Боец уже вел огонь из своего неглубокого окоп­чика. Он неторопливо и тщательно прицеливался, шевеля нижней губой, будто что-то пришептывал, и плавно, умело давил на скобу спуска.

— Ну, вот, милая, и споткнули мы с тобой одно­го фрица, — выдохнул он, погладил искалеченный приклад и, передергивая затвор, оглянулся на ко­мандарма; хмурое и озабоченное лицо его, почти до глаз заросшее бородой, дернула легкая, едва за­метная улыбка. — Вот мы и опять их бьем, товарищ генерал-лейтенант. Отобьемся. Лишь бы без мино­метов обошлось. Они сейчас подойдут совсем близ­ко, а по своим они бить не будут.

— Да нет, видимо, не обойдется, — не отнимая от глаз бинокля, сказал Ефремов. — Вон, на опуш­ке, возле ольховника, уже устанавливают.

— Минометы? —всполошился боец. —Ах, соб-баки!

— Вы, я вижу, стреляете неплохо.

— Да вроде рука твердая. В березовый листок на пятьдесят шагов всегда бил без промаха. И вин­товка моя, матушка милая, кажись, еще не подво­дила. А что, можно и попробовать.

— Попробуйте, голубчик. От этого сейчас мно­гое зависит.

— Это уж точно. Да только далековато. В гла­зах сливается ...

Боец стал поправлять рамку прицела. Прило­жился, выстрелил. Вгляделся, бормоча:

— Кабы не обнизил, так бы не быть пуле в земле. Снова поправил прицельную рамку и снова, за­держав дыхание, выстрелил.

— Кабы не обвысил, так бы прямо в лоб...

— Поскорей, голубчик, поскорей.

Боец сдвинул рамку еще на одно деление и сно­ва выстрелил.

— Есть! — радостно, как если бы там, в поле, вспыхнул танк, подбитый точным попаданием бро­небойного заряда, воскликнул командарм. — Один упал. Уходят. Кажется, решили поменять позицию.

— Сейчас мы им сменим позицию... — И боец плавно нажал на спуск.

— Хорошо, — не отрываясь от бинокля, коррек­тировал огонь стрелка командарм. — Поскорее перезаряжайте, голубчик! Поскорее! Уйдут! Ута­щат в ольховник миномет!
Боец, наконец, зарядил новую обойму, толкнул затвор вперед.

— Ну, милая, не выдай.

Первая цепь немцев заметно поредела, но выщербленная она продолжала свое движение вперед. Немцы поливали сосняк огнем своих автоматов.

Под Рославлем... Командарм вспомнил слова бойца о рославльском окружении. Да, под Рославлем было, может, и пожарче. Там погибло несколько армий. И несколько генералов. В том числе и начальник штаба 28-й армии генерал-майор Павел Григорьевич Егоров. Паша Егоров. Друг детства. В Тарусе их дома стояли на смежных улицах совсем неподалеку один от другого. Они оставались друзьями, и уже став генералами. Паша не вышел из рославльского окружения. И вот теперь настала его очередь...