Монголия и Кам

Свадьбы у кукунорских тангутов устраиваются следующим образом: родители, имеющие сына, хотя бы даже не старше 16 лет, задумав его женить, отправляются в сопровождении одного почтенного старика в дом облюбованной ими девушки, везя её родителям тушу свежеубитого барана, от пяти до десяти посудин китайской водки и несколько хадаков. Если отец и мать девушки выразят свое согласие, то приезжие одаривают и угощают их, в противном случае родители молодого человека возвращаются домой обиженными, увозя с собою все привезённые ими предметы.

Получив же согласие, родители жениха посылают того же старика справиться о размере выкупа невесты. Надо заметить, что в обычае кукунорских тангутов -- вносить за невесту калым, или выкуп, представляющий три степени или разряда. Выкуп первого разряда состоит из 50 голов рогатого скота и лошадей, 500 баранов и трех больших, около 50 лан весом (стоимостью на наши деньги до 100 рублей), китайских ямб серебра; выкуп второго разряда представляет половину означенного имущества и денег, а выкуп низшего разряда -- одну треть.

Порешив относительно размера выкупа, родители жениха, через определенный срок, обращаются к ближайшему ламе с просьбой указать им счастливый день для доставления самого выкупа и, согласно ламскому ответу, предупреждают, через того же старика, родителей, невесты о своем приезде к ним. Оповещенные об этом отец и мать невесты заблаговременно приглашают натпразднество своих родных и друзей, которых собирается, смотря по достатку домов жениха и невесты, 50--200 и более человек.

В назначенный ламою день жених со своими родителями, в сопровождении 7--40 человек ближайших родственников и знакомых, среди которых должно находиться не менее четырех женщин, приезжает своим караваном в дом невесты; последняя однако в этот день находится вне родительского дома, у кого-либо из родных. С приездом жениха праздник открывается во всю ширь; привезенное им угощение, примерно 5--15 бараньих туш, 30--100 трехфунтовых посудин китайской водки и несколько кусков сыру поступает на стол собравшихся гостей, которых жених со своими родителями одаривает вдобавок хадаками.

После пиршества родители жениха и невесты уже совместно обращаются к ламам с целью узнать день, в который невеста могла бы счастливо приехать в дом жениха. Согласно второму пророчеству лам отец и мать со своею дочерью-невестой отправляются в дом зятя, имея при себе компанию родных и знакомых, состоящую преимущественно из женщин. В доме зятя собравшимся гостям предлагается угощение, попрежнему обеим сторонам. Этим свадебный праздник и оканчивается.

Спустя несколько дней после свадьбы новожёны приезжают в дом отца молодой, привозя с собою также угощение. Теперь уже тесть со своей стороны дает за дочерью приданое, в большинстве случаев превышающее раза в два выкуп, доставленный зятем, что вызывает со стороны народа похвалу и одобрение. Другое дело, если тесть одарит зятя в равной мере, -- последний остается очень недоволен и считает себя в праве упрекнуть своего нового родственника в чрезмерной скупости.

Говоря вообще, тангутская свадьба, совершаемая со всеми указанными церемониями, крайне тяжела для родителей той и другой стороны, в особенности для людей с малым достатком. Вот эта-то причина, главным образом и вынуждает бедняков прибегать к воровству, или умыканию, невест, как мы имели случай видеть у встреченных нами тангутов. У кукунорских тангутов, подобно тому как и у их тибетских собратьев, практикуется полиандрия: жена старшего брата одинаково распределяет свои ласки и между его младшими братьями, деля ложе со всеми.

Вернемся снова к прерванному рассказу о самом путешествии. Оставив Куку-нор 29 марта, экспедиция направилась маршрутом более приближенным к подножью Нань-шаня, по той части, долины, где ровная степь переходит в волнистую, не изменяя своего растительного покрова; изменяется лишь ровный колорит степи, нарушаемый чуть черными пятнами выжженных степным пожаром участков. При подъёме на вершины увалов частенько открывалась обширная голубая гладь Куку-нора, на которой резко выделялись не только главный, но и второстепенные острова. Порою вдали к югу виднелся Южно-Кукунорский хребет. Река Бухайн-гол, через которую мы благополучно переправились на четвертый день по оставлении Куку-нора, несла очень немного воды, вмещающейся в одном каменистом русле; в летнее же время здесь образуется сеть рукавов, настолько переполненных водою, что переправа не всегда бывает возможной. Общий вид местности оставался прежним; на дальнейшем пути по левому берегу Бухайн-гола мы встретили в некотором от него расстоянии умирающее озеро Тэгин-нор.

Тотчас за Бухайном поднимается Южно-Кукунорский хребет, который может считаться диагональной связью гор Нань-шаня с Куэнь-лунем. Общее, направление этого хребта тянется от северо-запада к юго-востоку; местами горы широко расплываются, дробясь на несколько цепей, разделенных долинами. Северный склон гор уже, южный, наоборот, -- шире. Скалистый гребень хребта поднимается выше, до 14 тыс. футов (4 267 м) абсолютной высоты. Верхний пояс его богат альпийскими лугами, средний изобилует кустарниками, а нижний -- степной травянистой растительностью. В горах много больших и малых пещер; одними пользуются пастухи, другими медведи-пищухоеды, в особенности в период зимней спячки.

Оставив урочище Кундулюц, экспедиция двумя переходами прибыла в кумирню Дулан-хит. Хребет Южно-Кукунорский мы перевалили в его пониженной -- до 12 630 футов (3 850 м) над уровнем моря -- седловине. Место прохода называется тангутами Ганчжур-неха, а монголами Нукиту-дабан. Означенный перевал, по обыкновению, имеет сопкообразное обо. Спуск и подъём отличные. Южнее перевала среди долины стоит отдельная скалистая горка, которая чтится номадами как большая святыня и известна им под названием Ганчжур-чулу {Об этой горке, находящейся в ней пещере и связанных с нею преданиях и суевериях см. переведенное А. М. Позднеевым "Сказание о хождении в Тибетскую страну Мало-дорботского раза-бахши", СПб., 1897, стр. 174.}. С западной стороны, скрытно от дороги, устроен вход, сложенный из мастерски обтесанных плит, форма которых напоминает книги, откуда и название Ганчжур (сочинения, состоящего из 108 томов). Этим входом можно проникнуть в огромную пещеру, где голос человека звучит, как в опустелом храме. По словам сопровождавших нас тангутов и монголов этот религиозный памятник очень древний. Предание гласит, что некий царь Гэсур-богдо, теперь святой, лет около тысячи тому назад, срезал у перевали его восточную вершину и перенес сюда отрезок. По устройстве пещеры святой в ней поселился. В плосковершинной горе номады до сих пор усматривают скалу, с которой была срезана Ганчжур-чулу, а в разбросанных по сторонам осколках камней -- щебень, образовавшийся при работе Гэсур-богдо.

Проследовав вниз по ущелью около 15 вёрст среди массивных гор, убранных древесной растительностью (Juniperus pseudosabina), экспедиция достигла озера Цаган-нор. Последнее мелководное, узкое, вытянуто от северо-запада к юго-востоку и представляет соленый водоём, окружностью до 12 вёрст; наибольшая ширина его около версты {Абсолютная высота Цаган-нора определилась барометром в 10 790 футов (3 290 м).}. Озеро питается речками соседних гор, которые лишь в летнее время несут большее или меньшее количество воды. У северного берега имеется кроме того отличный родник, сильно бьющий прозрачной водой. В эту пору года -- 4 апреля -- посредине озера лежала толща льда; вокруг нее волновались открытые воды, на которых виднелись многочисленные стаи плавающих пернатых. Тут были замечены; индийские и серые гуси, турпаны, несколько видов уток, а вечером, при косых лучах погасавшего солнца, дивно освещающих зеркальную гладь Цаган-нора, красиво колыхались на его темноголубых волнах белоснежные лебеди. Всю весеннюю ночь доносились с озера крики прилётных гостей; особенно шумным нарушителем тишины в горах был турпан (Casarca ferruginea).

Оставив Цаган-нор и пройдя у скал, ниспадавших к его северному берегу, мы вскоре затем миновали слабо выраженный водораздел Цаган-нора и впереди лежавшего озера Сэрхэ-нор. Ущелье, ведущее в Дулан-хит, имеет большое падение. Рощи ели и можжевелового дерева попадались всё чаще и чаще. Открылось наконец и то, лучшее в этом районе ущелье Усу-экын-карагайту, в котором я в предыдущее путешествие провел более недели, знакомясь с животным миром Южно-Кукунорского хребта. Здесь же поблизости мы вышли на нижнюю кукунорскую дорогу и вскоре достигли Дулан-хита.

Эта монгольская кумирня, покровительствуемая цин-хай-ваном, проживающим в данное время на берегу Куку-нора, выглядела всегда бедной, а после разорения её в 1895 году дунганами представляет развалины. По словам местных лам бунтовщики убирали седла своих лошадей лучшими бурханами, писанными на шелку; старые же, как ненужные, попирали ногами.

Теперь нам предстоял уже знакомый путь до Восточного Цайдама, вид на который загораживается впереди лежащими горами Сарлык- и Тымэртын-ула, замыкающими с юга глубокую солончаковую долину Сэрхэ-нора. В этой долине, занятой когда-то одним большим водоёмом, ныне покоится ряд солёных озёр, заканчивающихся на западе Тосо-нором, в хошуне Курлык. Мы прошли между восточными озёрами -- Дулан- и Сэрхэ-нор, связанными между собою речкой -- горлом -- Ну-рин-хол {Холэ в переводе значит горло.} . Последняя небольшая, -- до 8 сажен (16 м) ширины, при глубине в 2--3 фута (от 0,5 до 1 м), но имевшая топкое, илистое дно,-- доставила нам порядочное затруднение при переправе. Почти каждого верблюда приходилось проводить отдельно и перед выходом его на противоположный берег дружно хватать за вьюк и вытаскивать животное из грязи. Однако в течение одного часа мы благополучно закончили переправу и продолжали путь к ключу Дам-намыку, отстоявшему в восьми верстах от Нурин-хола. Отсюда, с высоты, пройденная долина открывалась во всю ширину, но ещё полнее картина получилась на следующий день, когда мы поднялись к подножью Сарлык-ула, откуда виднелись ближайшие к нам выступы Нань-шаня, красиво отражавшего свои вершины на лоне зеркальной поверхности оставленных озёр.

Проследовав тесным ущельем в горах Сарлык-ула, в верхнем поясе убеленных снегом, и поднявшись на глинистые высоты, образуемые южными второстепенными холмами, мы увидели на юге в туманной дали хребет Бурхан-Будда, протянувшийся длинным величественным валом с востока на запад. В тонкой пыльной дымке мутновато виднелись снега, ещё плотно укрывавшие верхний пояс гор.

Отсюда же открывался вид и на равнину Цайдама. Сделав в этот памятный день 9 апреля очень утомительный переход в 40 вёрст, мы добрались до начала обширных болцт Далын-тургын и среди песчаных холмов, одетых камышом и приютивших небольшую площадку воды, имели продолжительную стоянку.

Дальнейший путь поперек Восточного Цайдама был крайне затруднителен по причине растворившихся болцт этой солончаковой страны; в то же время он и удлинялся, так как часто приходилось делать круговые обходы. Не только долина Баян-гола, но и все прилежащие котловинки выделяли красноватую соленую влагу. По таким местам, в особенности же по озеркам, окаймленным камышом, держалось много плавающих и голенастых птиц, из которых порядочное количество остается здесь на брачный период и гнездовье.

Наиболее приветливым местечком на пути к ставке Барун-цзасака было урочище Цзуха, где мы добыли новый вид гольца; среди же прочих рыб -- как здесь, так и в ближайшей и более далекой окрестности -- чаще других попадались гольцы, карповые или маринки.

Весенний пригрев солнца в Цайдаме ощутителен: появилась свежая зелень, в тихое время дня в воздухе летали комары, по земле бегали пауки, и проснувшиеся ящерицы показывались из своих норок. В камышах от зари до зари слышалось оригинальное токование местного фазана (Phasianus с. vlangalii), и не смолкали голоса гусей, уток, черношейных журавлей, лысух и множества куликов-улитов.

Лучший человек отряда экспедиции, Муравьёв, в течение почти годового срока по дороге в Цайдам, обучался мной метеорологическим наблюдениям, обхождению с инструментами и отсчетам их показаний. Полюбивши это занятие с первого дня моих с ним упражнений и глубоко ценя оказанное ему доверие, Муравьев всею душою отдался метеорологии и сумел добросовестно выполнить не только обычные ежедневные периодические (в 7 часов утра, в 1 час дня и в 9 часов вечера) наблюдения, но даже справиться, в течение четырех, удачно расположенных месяцев, с часовыми наблюдениями, производившимися от 7 часов утра до 8 часов вечера {В ведении Муравьева были: в метеорологической будке -- термометр сухой и мокрый, волосной гигрометр, термометр минимальный и максимальный, в почве в деревянном футляре -- почвенный термометр и на особом столбе дождемер. В занимаемой Муравьевым фанзе находвлись: барометр ртутный, анероид, часы обыкновенные, часы Флеше и журнал для записей.}.

При складе в Цайдаме мной были оставлены, кроме Муравьёва, ещё три человека, на одного из которых -- старого, неизменного моего спутника по четырем путешествиям в Центральной Азии, и. д. фельдфебеля отряда экспедиции, Гавриила Иванова -- было возложено главенство. Иванов постоянно жил, подобно кочевникам-монголам, с экспедиционным скотом -- верблюдами, лошадьми и баранами, перенося свой лагерь то по равнине, то по ущельям соседних гор и только по временам приезжал в хырму "понаведаться". Остальные двое -- малолетки Евгений Телешов и Яков Афутин -- говорившие по-монгольски, чередовались в пребывании в укреплении и при пастьбе животных; обыкновенно они перемещались из одного места в другое через месяц; случалось однако и так, что оба малолетка жили неделями с Ивановым; тогда наблюдатель Муравьёв был совершенно одиноким, если не считать монголов.

Местный правитель жил во время пребывания всей экспедиции в Цайдаме, в Хату -- одном из ущелий хребта Бурхан-Будда, откуда по временам приезжал к нам для переговоров о предстоящем снаряжении каравана из хайныков или быков. Не знаю почему, но при этом важном для нас вопросе, Барун-цзасак начал было кривить душою, на что я ему тотчас же ответил полною холодностью отношений, став на официальную ногу; в заключение же строго напомнил о H. M. Пржевальском, о времени снаряжения покойного путешественника в Тибет, а также и о том, что по возвращении в Синин не премину доложить о нем цин-цаю. После моего вразумления Барун-цзасак долгое время совещался с своими приближенными; в конце концов мы пришли дипломатическим путем к мирному соглашению, но чисто дружеских чувств к местному управлению я уже больше не питал.

Перед отправлением в Тибет я послал отчет и письма на родину через Российскую миссию в Пекине и одновременно просил посланника заготовить для экспедиции известное количество китайского серебра с переводом такового в Синин ко времени нашего обратного туда следования. Всё же наличное на складе серебро, по- обеспечению нужд экспедиции более нежели на годовой срок, я взял с собою в Тибет, так как по опыту знал, насколько будет велик предстоящий расход в стране далай-ламы.

Бедный отрывочный пролёт птиц этой весны мы наблюдали частью в Нань-щане и на Куку-норе, частью в Восточном Цайдаме.

Первым вестником весны в 1900 году был для нас коршун-черноухий (Milvus migrans), показавшийся одиночкой 9 февраля в долине Тэтунга. Затем в течение двух следующих недель мы ничего не наблюдали; 24-го опять показался тот же коршун и высоко над бивуаком пролетела небольшая стая серых гусей (Anser cinereus); 26-го пронеслись первые утки-кряквы (Anas platyrhyncha) и крохали (Mergus serrator); 28-го над Чортэнтаном кружилось небольшое общество Milvus migrans; 29-го огромная стая грачей (Corvus frugilegus pastinator) отдыхала на луговых прибрежных террасах; к вечеру грачи снялись и полетели дальше на север.

Первые дни марта были сильно омрачены ненастьем: солнце не показывалось совсем, снег падал хлопьями и голоса птиц замолкли. 4-го показалась белая цапля (Ardea alba), подвергнувшаяся со стороны местных черных ворон жестокому преследованию {7-марта впервые услышали голос проснувшегося в альпийском поясе сурка (Aretomys); одновременно с этим было замечено и рытье слепыша.}. 8-го начался ток ушастых и красных фазанов (Crossoptilon auritum et Phasianus e. strauchi); 9-го над монастырским храмом Чойбзэна кружилась пара черных аистов (Ciconia nigra).

12 марта по речкам Чойбзэнской долины замечены одновременно утки-чирки (Querquedula) и серые журавли (Grus grus); в этот же день, чередуясь с большими стаями журавлей, массами неслись к северу и серые гуси (Anser cinereus); сороки (Pica) стали обновлять старые гнезда. 13-го опять показалась белая цапля, а немного позднее и её серая сестрица (Ardea cinerea). 14-го {14-го же по южным склонам гор зазеленела травка.} долина речки Донгэр-хэ оживилась весенними голосами мелких птичек, в особенности пением полевого жаворонка (Alauda). 16-го в довольно ясный день коршуны начали спариваться, серая цапля также хлопотала у старого гнезда; 17-го появились щеврицы (Anthus), 20-го белые плисицы (Motacilla alba baicalensie) и удоды (Upupa epops) {Одновременно в окрестности Дацан-сумэ взяты в гербарий Potentilla fruti-cosa, Gentiana, Astragalus и крестоцветное.}.

22 марта стайка за стайкой следовали вниз по Донгэр-хэ и прямо к северу только что указанные белые плисицы {B тот же день показались чуть не первые в этом -- 1900-м -- году бабочки.}; 23-го появились чекканы (Oenanthe isabellina) и именные ласточки (Biblis rupestris); последние вились у скал, щебеча свой однообразный мотив; 24-го в окрестностях озера Куку-нор показались горные гуси (Anser indicus), уже разбившиеся на пары; 25-го утки-шилохвосты (Anas acuta) {Тогда же проснулись и ящерицы (Phryhocephalus); озеро Куку-нор в большей своей части освободилось от льда.}; 27-го, в долине и по самому озеру Куку-нор, замечены кроншнепы (Numenius arquatus), бакланы (Phalacrorax carbo), турпаны (Casarca ferruginea), чайки (Larus ichthyaлtus, L. brunneicephalus) и прежние утки-кряквы, крохали и белые красавицы-цапли.

3 апреля {1 апреля проснулись и начали бродить медведи-пнщухоеды (Ursus pruinosus).}, в нижнем поясе Южно-Кукунорского хребта, по зарослям кустарника, обнаружены: снегиревидная стренатка (Urocynchramus pylzowi), сорокопуты (Lanius isabellinus) и краснохвостка алашаньская (Phoenicurus alashanicus); на следующий день, 4 апреля, при озере Цаган-нор, среди массы всевозможных уток, показались лебеди (Cygnus); в то же время у прибрежных скал добыт в коллекцию чеккан (Oenanthe deserti). 7-го по речке Дулан-гол найдена красивая краснохвостка (Phoenicurus frontalis), а 8-го в долине Сэрхэ-нора -- улит-красноножка (Tringa tofanus) и черношейный журавль (Grus nigricollis); 9-го, в северо-восточной окраине Цайдама, при болцте Далым-тургын, встречены зуйки (Charadrius alexandrius) {Жаворонки приступили к кладке яиц. Глинисто-песчаная поверхность почвы нагревалась солнцем до 41,3®.}. 10-го на болцте Иргицик, или, как его нам назвали цайдамские монголы, Ирги-цюль, были частью уже указанные раньше -- кроншнепы, улиты, черно-шейные и серые журавли, зуйки, утки-кряквы, частью же и вновь замеченные -- пиголица-чибис (Vanellus vanellus), лысуха (Fulica atra), белоглазый нырок (Fuligula cristata), желтая плисица (Budytes citreola), хохлатая гагара (Podiceps cristatus), крачка-ласточка (Sterna hirundo), ходулочник (Himantopus himantopus), водяная курочка (Rallus aquaticus), бекас (Scolopax), утка-широконоска (Апаз clypeata) и орлан-долгохвост (Haliaлtus leucoryphus).

12 апреля, при реке Баян-гол, появились нырки красноносые (Fuligula rufina); 13-го, среди отмеченных уже уток-шилохвостей, показались утки-свиязи (Магеса penelope); 18-го в окрестностях хырмы Барун-цзасака запел скворец (Sturrms), а через день -- 20-го -- пронеслась к северу одиночка-ласточка (Delichon urbica).

27 апреля {25-го вечером над хырмой кружились летучие мыши.} коршун черноухий закончил кладку яиц {В этот же день начали распускаться Tamarix и Myricaria.}. 28-го прилетели каменный дрозд (Monticola saxatilis) и славка-пересмешка (Sylvia minuscula).

3 мая отмечена впервые показавшаяся здесь, в Цайдаме, в эту весну стайка куличков-песчаников (Erolia temminckii), 4-го -- полуночник (Caprimulgus).

15 мая {5 мая поверхность песка нагрелась на солнце до 50,5®. Кустарники и кое-какие травы зацвели и наполнили окрестный воздух ароматом.} закончили собою список весенних прилетных птиц ласточка деревенская (Hirundo rustica) и стриж башенный (Apus apus). Эти неутомимые в полете птички отрадно действовали на наблюдателя, внося с собою в монотонные равнины Цайдама наибольшее оживление; приятное, мелодичное щебетание первой и звучный, рассекающий воздух полет второго вместе с тем напоминали и наш далекий север.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ЦАЙДАМ

"Цайдам" слово не монгольское, а тибетское, вошедшее однако в монгольский язык для обозначения вообще солончаковых болцт, долин и степей; оно составлено из двух тибетских слов: "ца" -- соль и "дам" -- грязи, болцта. В частности под этим словом известна обширная долина, заключенная между первостатейными горами Нань-шань и их западным продолжением на севере и тибетским окраинным хребтом Куэнь-лунь на юге. Протянувшись в длину от восточного узла этих гор до западного их сближения на 800 вёрст (850 км), Цайдам, несмотря на свою значительную абсолютную величину {В восточной части около 9 300 футов (2 830 м), в средней -- 9 000 футов (2 743 м) и в западной снова 9 300 футов (2 830 м).}, представляет котловину, простирающуюся в ширину, по середине, вёрст на 150 (километров на 160), но постепенно суживающуюся, по мере удаления к западной и восточной окраинам.

Вся эта замкнутая страна, бывшая, по всему вероятию, в сравнительно недавнюю геологическую эпоху дном моря, состоит из двух, довольно резко различающихся между собой частей: "южной -- более низменной, совершенно ровной, изобилующей ключевыми болцтами, почти сплошь покрытой солончаками, и северной -- более возвышенной, состоящей из местностей гористых или из бесплодных глинистых, галечных и частью солончаковых пространств, изборожденных невысокими горами" {H. M. Пржевальский. Третье путешествие в Центральной Азии. СПб., 1883, стр. 146--147.}.

С юга, со стороны Тибетского нагорья, текут в Цайдам воды многих речек, которые в совокупности с главной и самой лучшей рекой в Цайдаме -- Баян-гол, вытекающей из озера Тосо-нор, образуют большие и малые горько-соленые озерки.

Глинисто-соленая почва этой страны, конечно, не способна производить разнообразной растительности. И только "берега Баян-гола довольно густо поросли кустарниками, среди которых решительно преобладают хармык (Nitraria Schoberi) и тамарикс (Tamarix Pallast), в меньшем гораздо числе встречается сугак (Lycium-ruthenicum, реже L. turcomanicum) и кое-где кендырь; на более влажных местах изобилен тростник (Phragmites communis). Из других же трав, кроме нескольких злаков, здесь обыкновенны касатик (Iris) и Sphaerophyza salsola" {Там же, стр. 169--170.}.

Из зверей свойственны Цайдаму: антилопа хара-сульта, хулан, или дикий осел; кроме того волки, лисицы, зайцы и другие более мелкие грызуны. Осенью, когда созреют ягоды хармыка, с тибетских гор спускаются медведи и лакомятся этими красивыми и густо нанизанными на ветви сладко-солеными ягодами. "Пища эта, вероятно от неумеренного её употребления, действует расслабляющим образом на желудок медведя, который нередко оставляет на своих следах характерные признаки собственного обжорства". Малое количество зверей обусловливается, помимо непригодности страны, ещё и тем обстоятельством, что летом болцта Цайдама кишат мириадами комаров, мошек и оводов, так что даже местные жители откочёвывают на это время в горы со своими стадами.

Что касается до пернатого царства Цайдама, то летом, или в периоды весенних и осенних перелетов, а также и гнездовья, оно имеет здесь довольно много представителей, в особенности в отрядах водяных и голенастых; но зато зимою тишину и однообразие местного грустного ландшафта изредка нарушают лишь его немногие коренные обитатели: цайдамский фазан (Phasianus с. Vlangalii), Rhopophilus pekinensis albosuperciliaris), биармийская синица (Panurus biarmicus), жаворонки (Eremophila et Alauda), пустынная сойка (Podoces hendersoni), красный вьюрок (Carpodacus rubicilloides), полевой воробей (Passer montanus), горный или каменный голубь (Columba rupestris) да изредка залетающие из гор в поисках добычи белые или бурые грифы и ягнятник бородатый.