Надеюсь на то, что представленный сборник станет первой частью книги написанной нами
жүктеу/скачать 0.75 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ЦВЕТЫ К 8 МАРТУ
- ПРО «ОХОТУ» И «ВИРТУАЛЬНЫЕ КАЧЕЛИ» А.
- Из воспоминаний Геннадия Николаевича Тарусина, нашего земляка, живущего ныне в Томске, присланных в адрес Федосеева С.М.
БАЗАР Одной из достопримечательностей города Грозного был центральный рынок – базар. Особенно я любил бывать там в детстве. Иногда родители брали меня с собой, хотя и неохотно. Толку от меня было мала и за мной нужно было присматривать, чтобы с толчее не потерялся. Прямо напротив входа стоял точильщик – «точу ножи-ножницы». Его точило с ножным приводом постоянно было в работе, и иногда к нему даже выстраивалась небольшая очередь. Поодаль выделялась колоритная фигура цыгана-кузнеца. У него были яловые сапоги гармошкой, чёрная курчавая борода, круглое красное лицо и глаза навыкате. Перед ним лежал его товар – отливавшие синевой калёного металла цепи, скобы, топоры, ещё какое-то железо. Периодически цыган доставал из стоявшей рядом сумки бутылку перцовки с плававшим в ней кусочком перца, наливал себе стаканчик и закусывал перцем же. Его лицо становилось ещё краснее, а глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит. После чего продолжал нахваливать свой товар (отвратительного качества, кстати), постукивая одной железякой по другой. Правее располагались ряды торговцев пряностями и зеленью. На столах лежали горки красного и чёрного молотого перца, ещё какие-то приправы. Как-то я неосторожно понюхал этот перец и потом под смех продавцов ещё долго размазывал слёзы (и не только) по лицу. А зелень лежала пучками на газетках и стоила сущие копейки. Там же раньше продавали и цветы, потом сделали отдельный павильон на углу. Как-то уже в середине 80-х я поехал на рынок за всякой всячиной. Среди прочего мама наказала купить мака: - «Испеку тебе булочек, которые ты так любишь». Рассудив, что мак ближе к пряностям, я отправился в эти ряды. Ничего похожего не обнаружив, начал спрашивать продавцов. Все отрицательно качали головой, но один молча, глазами показал на стоявшую в стороне женщину, которая, казалось, ничего не продавала. «Мак есть?» - спросил я у неё достаточно громко. «Не кричи, не глухая» - шёпотом ответила она. «Тебе в соломке или в головках?». Насчёт соломки я вообще ничего не понял, а насчёт головок обиделся: - «Да что я его из головок вытряхивать буду?». Странно посмотрев на меня, женщина отвернулась, не желая продолжать разговор. Мака в тот раз я так и не купил. Вот такая «волна памяти». А ещё у входа стояла деревянная будка сапожника. Стук его молотка, вместе с жужжанием точила, встречали всех входящих на рынок. Здесь можно было быстренько «в присутствии заказчика» пришить оторвавшийся ремешок, сменить набойки или «присобачить» на место оторвавшийся каблук. Почему-то мне кажется, что сапожника звали дядя Жора, хотя это, возможно, обобщённое имя всех сапожников, сидевших в своих будочках в разных частях города. А ещё на базаре можно было «пообедать» за 15 копеек. 3 пирожка с картошкой (с «мясом»-ливером были слишком подозрительными) и стакан газировки с сиропом из автомата. Но воды напиться можно было и даром, стукнув кулаком в нужное место и подставив стакан. Привычка покупать продукты на рынке сохранилась у меня до сих пор. Здесь можно пощупать, понюхать, попробовать, поторговаться. Можно договориться и о доставке «если много брать будешь». А может сама атмосфера рынка с возгласами «лотошников», музыкой уличных музыкантов, сутолокой, возвращает нас в наше детство и юность. Сергей Федоренко ЦВЕТЫ К 8 МАРТУ Центральные улицы Грозного уже достаточно описаны всеми. Вплоть до гвоздиков на памятных досках, и в какую сторону смотрела головка кариатиды под балконом дома №… В то же время один из районов города – Старопромысловский, целиком лежал в области окраин. Ведь для многих Грознефтяная – это уже окраина. Да и жители этих окраин, собираясь поехать в центр, говорили: - «Поеду в город». Здесь не было больших красивых домов, фонтанов и скверов. В то же время здесь было всё, что нужно «пацану младшего хулиганского возраста». Осенью 1961 года наша семья переехала в посёлок Бутенко Старопромысловского района. С одной стороны располагался Сунженский хребет, с другой – Терский. Между ними на многие километры тянулись несколько улиц, автомобильная и железная дороги и протекала речка Нефтянка. Самые отчаянные из нас умудрялись даже в ней купаться, выбирая места почище, между плывущими кучами мусора и радужными пятнами нефтепродуктов. А с «вершины» Сунженского хребта, обозначенной на картах цифрами 451, начались мои горовосхождения. До самого верха от дома мы наперегонки взбирались минут за двадцать. Наверху ничего примечательного не было. Стояла большая ёмкость с водой, и начинались скважины с качалками 15-го участка. Но в хорошую погоду отсюда было видно почти весь район. А в начале марта здесь цвели «бузлачки» и к 8 марта я всегда дарил маме букетик (не в город же ехать за ними?). Цветы практически не имели стебля, и их приходилось выкапывать. Для этого в кармане штанов носилась специальная железяка, сильно смахивавшая на «заточку». Карманы были всегда дырявые. А в конце апреля на Терском хребте начинали цвести маки, жёлтые тюльпаны и дикие пионы. Но туда идти было далековато. Редкие походы туда планировались заранее. Они длились целый день (с горбушкой хлеба в кармане, посыпанной солью и потёртой чесноком), и для многих из нас заканчивались нагоняем от родителей. Но, через несколько дней обида забывалась, и всё повторялось снова. Терский хребет в этом районе был сложен белым и розовым песчаником. В народе он назывался «бутовый камень», из него делались фундаменты многих домов частного сектора. Мы же его использовали в качестве «точильного камня», точили и правили свои «ножички», выходить без которых в общество было признаком дурного тона. Много позже на этих скалах проходили мои первые тренировки и соревнования по скальному лазанию. За один день тренировок советские кеды (с подошвой красного цвета) протирались до дыр. Много дольше держались китайские кеды и полукеды. Правда, они были дефицитом, не всем доступны. Выручали простые черные калоши «глубокие», одна из «фишек» нашего города. По нашей осеннее-зимне-весенней грязи эта обувь была самая подходящяя. И мои родители рассылали их в посылках по всей России родственникам. Там это был «дефицит». Кажется я несколько «продолговато» поднял «волну памяти с периферии», но вроде никто не захлебнулся и не утонул. На окраинах жили всё же крепкие ребята, (мелкие но жилистые). Лучше о «подснежниках». В канун очередного 8 марта, мы, немногочисленные мужчины группы (7 на 17 девушек) по честному собрали по 3 рубля на подарки нашим девушкам. Посчитав хорошенько, решили, что этого должно хватить на букетик подснежников и поздравительную открытку. Открытки купили сразу и посадили подписывать «штатного писаря». Насчёт букетов призадумались: - «Да мы вроде и сами таких нарвать можем. Завтра с утречка съездим в Чернореченский лес и нарвём». На том и порешили, благо одному товарищу отец разрешал иногда брать «Жигули». Оставшиеся «бесхозные» рубли удачно просидели в пивной у «Садко». Утренний сбор цветов несколько затянулся: - «Ничего, на третью пару успеваем». Оказалось, что наших девушек в честь завтрашнего праздника отпустили ещё со второй пары. Несколько озадаченные потоптались немного у выхода под козырьком нового здания. Подписанные открытки (не выбрасывать же) раздали проходившим мимо знакомым девушкам из других групп со сходными именами. Они краснели и смущались. А цветы решили заныкать. Сдали оптом, за полцены, бабушке на трамвайной остановке. И решили ещё раз самостоятельно отметить 8-е марта, «раз Вы нас не дождались». А насчёт «шишек – Чишков», возможно так оно и есть. Этого добра там хватало. По Аргунскому ущелью в изобилии была облепиха и кизил. В верховьях Рошни-Чу была роща грецкого ореха. По Арм-Хи в изобилии лещина и даже брусника. Хотя эти шишки-мушмула и лещина (и даже «инжир-фига-смоква-винная ягода») росли и у нас в саду, для экзотики. Привезены были из питомника, крупные и сладкие. И поспевало всё это в октябре. И кисель из шишек был классный. Сергей Федоренко ПРО «ОХОТУ» И «ВИРТУАЛЬНЫЕ КАЧЕЛИ» А. Итак...
Иногда ловили ящериц. Особенно ценились большие, изумрудно-зелёные. Для них устраивался террариум в каком-нибудь ящике, закрытом стеклом. Но ящериц мне было жалко. При неосторожном обращении они мгновенно отбрасывали хвост, и смотреть на них бесхвостых, с кровоточащим обрубком было неприятно. Ранка, правда, быстро заживала, и хвост отрастал снова, но таким длинным и красивым он уже не был. Сергей Федоренко Б. Сергей ты ещё не проснулся, а я ещё не ложилась спать. Ты представляешь двойная нагрузка для нашей волны и днём и ночью под давлением такой силищи, уж точно раскачаем... С пауками мы не игрались, а вот с ящерицами было, только меня всегда начинало тошнить, когда у них этот процесс «хвостоотбрасывания» начинался. С животными экспериментов было много, например напоить водкой петуха и подкладывать ему палочку, а он начинал так высоко лапки поднимать, словно через бревно переступает. Главное было не переборщить, а то петух западал на бок и дёргался в конвульсиях, наверное мутило пацана. А мы всё боялись - умрёт петух, дед придёт с работы, будет мне трёпка. Всё обошлось без смертей, но дед конечно заметил, что петух захворал, какой-то скромный стал никого не гоняет. Как много у нас было забавы, которую мы сами себе придумывали, и не надо мне было чтобы родители нас чем-то занимали, всегда было что делать, проблема была когда звали домой. Значит что-то уже придумали надо выполнять. Мой младший сын если с ним не занимаешься пять минут он начинает канючить, мне скучно поехали куда-нибудь, давай делать что-нибудь. Чтобы чем-то развлечь его, когда чем-то занята на кухне, я с ним стала играть в игру нашего детства, не могу вспомнить первую фразу, помогите! «Барыня прислала чемодан. Что хотите то берите, да и нет не говорите, чёрно бело не берите, Вы поедете на бал?». Пока работает, но он умудрился найти слово очень подходящее к любой ситуации «Ну конечно» и я часто захожу в тупик со своими же увёртками. Ирина Шуткина (Борковская) В. Ага!
Ну, по эту сторону бугра. Ирин, наверное не спишь? Чем-то на качели напоминает, или волейбол (пионербол). Петухов я не мучил в детстве, боялся (наверное как Саша К.). А вот пауков и сусликов ловить приходилось. Самое неизгладимое впечатление произвело на меня не это, а жабы, вернее их количество. Мы тогда жили на улице Челюскинцев - 19, предпоследняя остановка автобуса # 7, перед "старым" аэропортом. Вот где-то там, за грунтовой полосой были искуственные водоемы для выращивания карпов (а может и не карпов), куда иногда ездили на великах купаться в жару. А в этот раз подъехав и заглянув за бетонный забор... Я такого количества изнывающих от зноя жаб не видел никогда. На бетонном, почти высохшем полу, искусственного водоема, прыгали и квакали несколько сот жаб! Кто-то из взрослых предложил собрать и отправить французам. В то время у меня сложилось о французах не лучшее мнение Олег Розанов Г. Нагрузка вроде нормальная, мы ведь не вместе, мы по очереди раскачиваем волну. И вроде уже не «пионербол», а «вышибала» по кругу. Обычная игра «поляны», когда был мячик. Да и волна наша тёплая, добрая и ласковая, как руки матери. А в пересохшем пруду, наверное, были лягушки. С ними мы купались в одних водоёмах. «Мы лягушек не едим, мы на них женимся». А вот настоящих жаб боялись. Ходило поверье, что от них бородавки и «цыпки». Старались не связываться. Вопрос даже не в том, чтобы нас занимали и развлекали в детстве, главное, чтобы не мешали нам заниматься своими делами. А то вечно найдут какую-нибудь работу: - «Протри полы, подмети двор, нарви травы кроликам, вытащи сестру из мусорного ведра». Увы, старшим всегда больше достаётся. И стараешься сделать всё побыстрее, (спорить бесполезно, только хуже будет) чтобы осталось побольше времени для своих занятий. А насчёт «чёрного с белым» я тоже не вспомнил начала. Но вспомнилась другой «уклончивый» ответ на прямой вопрос: - «Не желаете ли выпить, сударыня, с нами?» «Ах, оставьте». Сергей Федоренко Из воспоминаний Геннадия Николаевича Тарусина, нашего земляка, живущего ныне в Томске, присланных в адрес Федосеева С.М. Уважаемый Станислав Михайлович! С большим удовольствием, но с большим опозданием, прочитал ваши публикации на сервере «Наш Грозный». Очень рад тому, что есть человек, способный с любовью описать место, где он родился и жил, и людей, с которыми соприкасался. Очень рад тому, что этим городом оказался Грозный, в котором я провёл своё детство и юность, начинал свою трудовую жизнь. Удачей считаю то, что оказался почти вашим ровесником, а это значит, ваше восприятие окружающего пространства было очень близко моему. Огромным достоинством вашей работы считаю то, что вы использовали в ней свои профессиональные навыки топографа. Вы не просто воссоздали картину города, но ещё привязали её детали к пространству и времени. Для меня это стало большим подарком, поскольку Грозный я покинул в 1959 году. И хотя навещал его довольно часто (последний раз летом 1997 года), всё равно отдельные детали уже поблекли в моей памяти. А пишу я вам вот по какой причине. При прочтении вашей публикации, я обнаружил в ней два момента, которые прошли и через мою жизнь. Первый то, что вы, на начальном этапе жизни, были «привязаны» к школе №12 (в годы моей учёбы её переименовали в школу-интернат №2). А я там учился в период с 1949 по 1958 год и, естественно, попытался вычислить, где же вы там могли жить. Путём «виртуального осмотра» школы я выделил для вас там целых 3 места. Без сомнения, я помню огромный школьный двор, посередине которого был стадион и, конечно, помню цветочные клумбы (в двух местах). Школа была окружена двухметровым кирпичным забором, который был проломлен со стороны улицы Коммунистической. За этот пролом мальчишки бегали курить на перемене. Вход в школу находился со стороны улицы (кажется, Грибоедова), которая шла от завода «Красный Молот». Метрах в 15 от входа и 10 от здания школы стоял одноэтажный кирпичный дом. Со стороны стадиона в нём были гаражи, а со стороны улицы Грибоедова – чьё-то жильё и цветник. Возможно, это и было место вашего проживания. Беговая дорожка школьного стадиона огибала этот дом и возвращалась к футбольному полю. Сама школа напоминала отражённую латинскую букву «F», прижатую к углу квартала у пересечения улиц Первомайской и Грибоедова. Там, где располагается «верхняя перекладина» буквы «F», был спортивный зал. А на первом этаже «нижней перекладины» была «жилая зона» - кто-то там жил. Это место я выбрал в качестве второго варианта вашего места обитания. У «жилой зоны» был свой выход на улицу и лестница, которая вела на верхний этаж школы и далее на чердак. А от площадки верхнего этажа к учебным классам школы вёл узкий коридорчик. Справа, по коридору, была пара-тройка дверей в какие-то кабинеты, кажется, врача, директора или завуча школы. За ними, вправо, уходил длинный широкий коридор, на который выходили двери учебных классов. Слева была лишь одна дверь – вход в актовый зал. Коридорчик этот всегда был открыт, и можно было свободно опуститься в «жилую зону», но мы, почему-то избегали этого пространства. После вашего рассказа я понял почему – оказывается, там жила директор школы и лишний раз встречаться с ней, конечно, никому не хотелось. Возник у меня и третий вариант места возможного вашего проживания в школе - в дальнем углу школьного двора, на стороне улицы Коммунистической, как мне помнится, были какие-то невысокие строения, цветник и огород. Возвращаясь мыслями в 1949 год, я вдруг вспомнил, что в ту пору, в школе был один очень приметный человек, которого вы могли встретить в период своего проживания. Это «ночной директор» - Сазоныч. Так звали высокого старого худощавого инвалида. Одна его нога опиралась на протез. От этого он сильно прихрамывал и ходил, опираясь на толстую палку-костыль. Человек он был крепкий и нрава свирепого. О его неадекватных поступках в школе ходили легенды. Работал он в школе ночным сторожем, и, как я предполагаю, жил в ней же, возможно даже в «жилой зоне». И однажды мне пришлось ощутить его нрав на собственной шкуре. Это был май месяц 1949 года, предполагаю, суббота (поскольку уроки не надо было делать). После окончания уроков первой смены, мне и ещё двоим одноклассникам, пришла в голову идея, по случаю жары, съездить покупаться на «пруд». Как вы знаете, пруд этот примерно в 20 километрах от школы. Тащить с собою портфель туда и обратно, конечно, не хотелось. Поэтому мы решили оставить портфели в школе и вернуться за ними после купания. Но, поскольку ещё ожидались занятия у второй и третьей смены, то бросать в классе портфели было опасно. Осматривая укромные уголки школы, мы добрались до чердака. Дверь на него оказалась открытой, и мы поняли – лучшего места для «схрона» нам не найти. Как я писал выше, ход на чердак находился как раз над «жилой зоной». Но поскольку в школе шли занятия, то, среди гама и суеты, пробраться незаметно на чердак не составляло большого труда. Мы поднялись на чердак, и за какими-то балками сначала спрятали портфели, а потом, оценив безопасность пространства, решили оставить ещё и верхнюю одежду и обувь (чтобы её не пачкать и от родителей не влетело). В одних трусах мы отправились на «пруд». Сейчас было бы странно увидеть 9-летних мальчишек босиком, в одних трусах висящих на подножке трамвая. А тогда это было нормой. Кондуктора нас обычно не тревожили – думаю, боялись, как бы мы с испугу не попали под колеса трамвая. А от контролёра всегда можно было убежать, спрыгнув на остановке или на ходу. Долго ли, коротко ли мы купались, но в школу мы вернулись уже поздно вечером, когда главный вход (у основания буквы «F») был закрыт, и в школе уже не было ни души. Положение создалось весьма напряжённое. Вернись мы домой в таком виде, нас ждал бы очень суровый приговор. Отсутствие портфелей ещё можно было как-то родителям объяснить, но отсутствие одежды влекло неотвратимое наказание, и полное ограничение свободы в будущем. Хуже того, домашний конфликт мог перекинуться на территорию школы. Ситуация усугублялась ещё и тем, что на дежурство уже должен был заступить легендарный «ночной директор». Мы лихорадочно начали искать пути выхода из создавшейся ситуации. Обежали всю школу в поисках открытого окна. Тщетно – все окна оказались закрытыми. Единственная возможность добраться до чердака, это попробовать пройти через «жилую зону», и при этом не потревожить её жильцов и Сазоныча. На наше счастье входная дверь, которая вела в «жилую зону», оказалась ещё открытой. Мы на цыпочках проникли через неё и двинулись к лестнице. В школе стояла непривычная тишина, каждый наш шаг и скрип отдавался в ушах набатом. Стараясь как можно меньше шуметь и молясь за то, чтобы не встретить Сазоныча, мы в быстром темпе одолели лестницу и забрались на чердак. В полной его темноте кое-как оделись, обулись, схватили портфели и осторожно начали спускаться вниз. Как оказалось, Сазоныч не дремал. Похоже, когда мы открывали скрипучие в двери и поднимались наверх, он услышал присутствие посторонних лиц на охраняемом им объекте. Он просто не успел встретить нас на нашем пути из-за хромоты - долго выходил из своей комнаты. А когда вышел, то услышал лишь наши шаги наверху. Естественно, он пошёл на верхний этаж, чтобы изловить незваных гостей в школьных классах или актовом зале. Он не предполагал, что мы поднялись ещё выше, на чердак. А пока мы одевались, он осмотрел этаж, и, не найдя нас, отправился в исходную точку, прикидывая, куда же мы могли исчезнуть. И в тот момент, когда мы спустились на верхнюю лестничную площадку, Сазоныч показался в коридорчике, в пяти метрах от нас. Увидев дикое выражение его лица, мы поняли, что объясняться с ним совершенно бесполезно и ринулись, что было сил, вниз. Сазоныч, чувствуя, что не сможет нас догнать, издал жуткий крик и мат в наш адрес, и, не мешкая секунды, как заправский городошник, с силой запустил в нас свой тяжелый костыль. То, что мы не попали «под раздачу», было необычайным везением. Костыль со свистом пролетел над нашими головами и с грохотом шарахнул в стену. Если бы он кого-то задел – быть ему калекой. А Сазонычу бы это списалось на инвалидность. Мы же благодарили Бога за спасение, и пулей вылетели во двор. Вот такое воспоминание от 1949 года. Печально, что я бездарно провёл своё время в городе детства. А ведь был у меня фотоаппарат - «Любитель», и была возможность зафиксировать всё на пленку, но не было никакого желания возиться с проявлением и печатью. И фотоаппарат бесхозно пылился на этажерке вместе с другим мальчишеским хламом того времени, пока я кому-то его не подарил. Жил так, будто всё окружающее будет существовать вечно. Не было смысла фиксировать текущие события, если впереди ожидали только прекрасные картины «светлого» будущего. Лишь теперь, когда я потерял два города, с которыми я связывал свою судьбу (Грозный и Припять), я понял, что вечное благоденствие - это всего лишь иллюзия, которой питают детей, чтобы сберечь их психику. Что в любой момент это благоденствие и расцвет обязательно разрушится и наступит хрупкое равновесие, когда мир вернётся в свое основное состояние, между жизнью и смертью. И виной тому не физические процессы окружающего мира, а наследуемое свойство человеческого мозга – абсолютная его пустота при каждом новом рождении. Единственный способ хоть немного увеличить время между двумя соседними катастрофами – это пытаться демонстрировать подрастающему поколению документальные свидетельства последствий человеческого «гения». Мне приятно общаться с человеком, чья работа способствует этой задаче. И, конечно, я благодарен создателям сайта «Наш Грозный», и вам – человеку, который пополняет его своими воспоминаниями. Теперь немного воспоминаний по мотивам окрестностей школы 12, какими они помнятся мне. Сразу за школьным двором, на другой стороне улицы Коммунистической стояло несколько старых частных домиков. А слева от них - вечно лежали заготовки и прокат, который штабелями складывал завод «Красный труд», переименованный потом в завод ГАРО (гаражного оборудования). Его склады и мастерские находились рядом, сразу за лежащим прокатом. Главная часть завода «Красный труд» находилась от этого склада по диагонали, между улиц Стахановцев и Краснознамённой. Это были сначала одноэтажные, а потом двухэтажные корпуса. Со стороны улицы Стахановцев был механический корпус, и я, мальчишкой, часто останавливался под их большими окнами и с восхищением наблюдал за процессами станочной обработки металлов. Меня привлекал процесс появления разноцветной спиральной стружки на токарных станках, мощное движение строгальных станков, грохот прессов и гильотин. А со стороны улицы Краснознамённой тянулся литейный цех. В нём я проходил трёхмесячную практику в девятом классе. Набивал тяжёлые железные опоки формовочной смесью. До сих пор помню этот тяжёлый труд и сладковатый запах расплавленного металла. Завод «Красный труд» от завода «Красный молот» отделял всего лишь один квартал. Именно в этом квартале я прожил с 1947 по 1951 годы, на улице Краснознамённой 23, в одном из частных подворий. Моя мама снимала для нас маленькую глиняную летнюю кухоньку у хозяйки роскошного фруктового сада - Жуковской Полины Георгиевны Краснознамённая улица в этом районе была замощена булыжником и о каждой проезжающей телеге слышала вся улица. Асфальт появился немного позднее, и то за пределами нашего квартала, к северу от улицы Грибоедова. Заборы от мостовой отделяла широкая полоса, состоящая из булыжного (потом асфальтового) тротуара и участка земли, засаженного двумя рядами деревьев: из огромных старых акаций, и невысоких - вишни и кураги. На акациях осенью висели большие медово-сладкие семенные стручки, имеющие вяжуще-горьковатый вкус. Молодые зёрна этих стручков до осени оставались съедобными. Так что акация кормила плодами, цветами и сиропами ребятишек с ранней весны и до осени. Именно здесь я гонял вокруг квартала «колесо» (печную круглую конфорку) с помощью державки, сделанной из проволочной «катанки». Здесь ловил роскошных бабочек для своей коллекции. В этой связи вспомнилось, что именно вдоль улиц Краснознамённой, Коммунистической, Первомайской, Лермонтова пролегал миграционный путь одной из красивейших бабочек мира - огромного серебристого, красно-коричневого махаона. Каждый год, в течение нескольких дней, тысячи махаонов стремительно пролетали по этим улицам к местам своего размножения. На заводе «Красный молот» я был на двухнедельной школьной практике. Изучал литейное производство. Завод в то время выпускал тяжёлое нефтегазовое оборудование. Там я впервые увидел огромные доменные и мартеновские печи, сверкающие фейерверками печи Бессемера. По заводу туда и обратно сновали игрушечные паровозы, развозившие по цехам в изложницах расплавленный металл. Грохотали вращающиеся барабаны, очищающие выплавленные заготовки от окалины, стучали клепальные молотки в руках глухих клепальщиков, ухали огромные пресса. Здесь я впервые ощутил, как мал человек и как много интересных и мощных средств он может сделать своими руками. Именно здесь у меня появилось желание стать в ряды тех, чьи руки способны создавать полезные вещи. Перед входом на завод, как вы писали, был сквер. В нём позднее появился летний кинотеатр и танцплощадка. Я нередко посещал кинотеатр. Там шли повторные фильмы, уже имевшие успех в других театрах. Если смотреть на проходную завода с улицы Стахановцев, то, влево, улица Грибоедова резко сужалась до ширины тротуара и вела в направлении Грознефтяной. Если идти по этому направлению, то справа на прохожего давила кирпичная ограда завода, которая оканчивалась частными домами и роддомом. А слева – шла высокая металлическая ограда сквера, которая затем стыковалась с кирпичным забором стадиона «Динамо». Как сейчас помню, кирпичный забор этого стадиона со стороны улицы Стахановцев был полупрозрачным, поскольку между кирпичами, уложенными по типу шахматной доски, был довольно широкий зазор. И, проходя мимо стадиона, можно было видеть спортсменов и любителей, занимающихся своим физическим совершенствованием. Благодаря зазорам, этот забор был легко преодолим в периоды футбольных встреч. Главное, нужно было дождаться момента, когда милиция и дружинники отойдут на расстояние, достаточное для преодоления 30 метров от забора до ближайшей группы людей, чтобы влиться в праздничную эйфорию болельщиков. Далее на Грибоедова, где стадион сворачивал влево, появлялся неухоженный, заросший травой пустырь, за которым стояло здание «Дома офицеров». В Интернете я нашел фотографию, на которой, возможно, запечатлен этот «Дом Офицеров», хотя под нею стоит подпись «Дом культуры, Черноречье». Поправьте меня, если я ошибаюсь! Ещё дальше улицу Грибоедова пересекала улица Красных Фронтовиков. Однако, вернёмся назад, к проходной завода «Красный Молот». Влево от проходной, на протяжении 2-х десятков метров высился кирпичный заводской забор, на месте которого потом было построено трёхэтажное заводоуправление. Далее стояли два каменных одноэтажных дома работников завода, разделённых широкими воротами. В одном из этих домов жил мой одноклассник, большой любитель всё поджигать. В квадратном асфальтированном дворике этого дома, помнится, меня, без мотива и предупреждения, сзади коварно цапнула за ногу огромная овчарка. Хозяйка собаки, обрабатывая мне раны йодом, очень сокрушалась о том, что её собачку могут после такого события усыпить, и просила не придавать случившийся факт огласке. Я, конечно, согласился, поскольку собачка после укуса выглядела виновато, и, видно, очень сокрушалась о случившемся. Один из этих домов стоял на углу Грибоедова и тянулся вдоль улицы Краснознамённой. Почти вплотную к нему был магазин, где я отоваривал послевоенные карточки хлебом, растительным маслом, яичным порошком и где я однажды, к большому несчастью, их потерял. За магазином располагалась заводская столовая, где на «выпускном банкете» я прощался со школой и бесшабашной жизнью. Рядом был клуб завода «Красный молот», где я, как и вы, проходил медкомиссию перед отправкой в армию. Дальше были какие-то глухие кирпичные стены и склады. А напротив этих стен, через улицу, на углу с переулком, почти достигающим школы № 7, у самого тротуара стоял маленький фанерный скворечник, рядом с зарытой в землю бочкой с керосином. В этом скворечнике прятался от дождя и солнца продавец, к которому я бегал за популярным тогда горючим для примуса и керосинки, а потом и керогаза. С помощью металлических ковшиков он черпал керосин из бочки и наливал его в стеклянную тару: бутылки (четверти) и банки. Вспоминая ваше сообщение о школе рабочей молодёжи на улице Коммунистической, могу предположить, что она в пятидесятые годы была отдана детскому дому, воспитанники которого учились в 12-й школе. Их вы можете увидеть на сохранившейся фотографии того времени (1949 год), сделанной во дворе этой школы. О воспитанниках этого детского дома у меня долго оставались горячие воспоминания. Уже в старших классах меня и ещё двух парней попросили помочь воспитателям детдома помыть воспитанников младшего возраста в бане. Видно, не было у детдома на тот момент мужчин, чтобы выполнить эту задачу. Баня была традиционного по тому времени устройства. С одной стороны линейка водяных распылителей, а с другой – два ряда каменных скамеек с тазиками для воды. Кругом вода, и пар такой, что ничего не видно. Процесс мытья был оговорен заранее. Мы должны были проследить за каждым из, примерно, 20 воспитанников, чтобы они обязательно намылились. А если нет, то насильно выполнить эту процедуру. Как вы знаете, контингент в детских домах подбирался весьма озорной и мы знали, что помыть их будет не просто. Так и оказалось! Те дети, которые были поспокойнее, прошли процедуру омовения быстро и бескровно. А вот остальных пришлось ловить по всей бане и силой мылить им головы. Для них это превратилось в весёлую игру, а для нас – в охоту. Всё было, как в мультфильме про осьминога. Кого-то мыли дважды, кто-то остался немыт. Чтобы досадить нам, кто-то из детдомовцев, которого я ловил, включил в одном из распылителей чистейший кипяток и стал за ним у стенки. А поскольку, из-за пара, который густым туманом висел в душевой, определить это коварство мне не было возможности, то я ринулся через этот кипяток напрямую к этому извергу. И хотя я его, конечно, поймал, все равно пришлось тут же его отпустить, чтобы срочно охладить свою горящую спину холодной водой. Надо признать, что серьезных ожогов не было, но воспоминания остались. Геннадий Тарусин жүктеу/скачать 0.75 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|