Научно-практической конференции

Н.В. Харса^*

Проституция и литература: Падшие женщины во французской культуре XIX века

…а знаете ли вы, что вытекает для человеческого существа из его правильно или неправильно объявленной низшей степени развития? Вы думаете – освобождение? Нет, рабство!

П.Ж. Прудон «Порнократия, или Женщины в настоящее время»
…Среди тех, кто будет меня читать, многие, может быть, уже готовы бросить мою книгу, так как бояться найти в ней апологию порока и проституции, а возраст автора усиливает их опасение.

А. Дюма (сын) «Дама с камелиями»

Целый ряд проблем связанных с проституцией носят экономический характер. Для того чтобы просто ответить на вопрос «что толкало женщин на подобный путь» требуется определенное представление об уровне доходов мужчин и женщин различных социальных слоев, динамика глобальных экономических процессов: инфляции, стагнации, экономического роста, которая помогла бы определить реальный уровень дохода, необходимо было бы выяснить степень различия в уровне доходов между мужчинами и женщинами одной профессии или социальной группы.

Целый ряд вопросов не может быть разрешен без вмешательства статистики и социальных исследований: процентное соотношение числа мужчин и женщин в различных профессиональных сферах, степень официального и неофициального влияния женщин в данной среде. Без этих данных сложно говорить о степени давления общества на женщину, склоняемую к проституции. К этому же кругу вопросов следует отнести государственные меры по выявлению проституции и борьбе с нею, сведения о которых наверняка можно почерпнуть в парижских архивах.

Но есть один вопрос, рассмотреть который возможно и в рамках данной статьи. Это вопрос о той роли, которую сыграла проституция в культурном пространстве Франции XIX века.

Дамы легкого поведения, как бы разнообразно и завуалировано они не именовались, во второй половине XIX в. широко завоевывают и культурное пространство. Большое количество художественной литературы, творчество богемных художников (кто из нынешних «интеллектуалов» не знаком с творчеством Тулуза-Лотрека?) открывает перед нами самую широкую панораму жизни публичных женщин во Франции, преимущественно в Париже. Воспользуемся же этим шансом чтобы определить чем обусловлен столь активный интерес сугубо мужского интеллектуального сообщества к столь специфической проблеме женского существования.

Французский роман, и особенно в период становления реалистической литературы, пестрит перечислением героинь продающих свое тело мужчинам. Это может быть описание «падения» вполне честной женщины, попадающей в сети развращенного «света»¹. Это может быть мелодраматическое описание любви проститутки, в силу своей социальной отверженности лишенной права на личное счастье². Это может быть, подобно «Человеческой комедии» Бальзака, описание «буржуазных пороков» общества, когда светские женщины, побуждаемые тщеславием и алчностью (и лишь иногда любовью) заключают с мужчинами сделки, основанные на продаже собственного тела.

Подчеркнутая «ненормативность» поведения героинь таких литературных произведений накладывается на привычность и повседневность подобных «сделок» между женщиной и обществом. Именно эта узнаваемость и пикантность сюжета, наряду с блестящим литературным талантом, послужила еще большей славе целой плеяды великих французских литераторов XIX в.: А. Дюма – отца и сына, Э. Золя, О. де Бальзака, Ги де Мопассана и многих других.

Под легким пером французских интеллектуалов выкристаллизовывается целая «индустрия» разврата, с собственной экономикой, географией, духовной и реальной нищетой, незамысловатыми инстинктами и своеобразной моралью.

Более или менее четко разграничиваются три сферы продажной любви. Уличная проституция – самая низкая социальная категория, играющая роль стартовой площадки для молоденьких девушек и часто завершающая путь тех женщин, которые временно «возносились» в более высокие сферы. При разнообразии своих социальных компонентов: деревенские и городские безработные женщины, «бывшие» актрисы, служанки, работницы, и даже разорившиеся буржуазки, эта категория отличается общим невысоким уровнем доходов и практически полным отсутствием иных средств к существованию. Этот мир «ночных охотниц», каким он предстает в воображении Э. Золя вызывает и чувство отвращения, и чувство жалости: «По тротуару улицы Нотр-Дам-де Лорет двумя шеренгами шли женщины, низко опустив голову и подобрав юбки; они спешили к бульварам и с деловым видом проходили вплотную мимо лавок, не обращая никакого внимания на выставленные в витринах товары. Эта голодная толпа проституток квартала Бреда высыпала на улицу как только зажигали газ. Нана и Атласная шли мимо церкви и всегда сворачивали на улицу Ле Пельтье. В ста метрах от кафе Риш, приближаясь к полю действий, они опускали шлейф тщательно подобранного до того платья и с этого момента, не обращая внимания на пыль, подметая подолом тротуары и изгибая стан, продолжали медленно идти, еще больше замедляя шаг, когда попадали в яркую полосу света от кафе. Они чувствовали себя здесь как дома и, громко смеясь, с вызывающим видом, оглядывались на мужчин, смотревших им вслед. … Но если до одиннадцати вечера им не удавалось разок-другой прогуляться на улицу Ларошфуко, они становились нахальнее, и охота принимала более ожесточенный характер. Под деревьями, вдоль темных, начинавших пустеть бульваров, происходила отчаянная торговля, сопровождавшаяся бранью и драками. А благородные отцы семейств спокойно гуляли с женами и дочерьми, даже не прибавляя шагу, – настолько привыкли они к подобным встречам»¹.

Сфера содержанок отличалась меньшим социальным разнообразием, несколько большим и более постоянным доходом. Сюда входили многочисленные «мидинетки», «гризетки», «лоретки²» – дамы, чьи официальные профессии работниц, служанок и белошвеек оплачивались так низко, что требовалось участие одного или двух покровитлей, на чьи средства они одевались, содержали себя и, нередко, своих родственников, и развлекались, особенно если речь шла о жительницах больших городов с индустрией кафе, театров, панорам и, конечно же, бульварами.

За высшей категорией «cocottes» с легкой руки А. Дюма закрепилось наименование «demi-mond». Дамы, окружавшие светских людей из политической, артистической или финансовой среды имели самые высокие расценки, а, иногда, и титулы. Не всегда они отдавались за деньги, иногда предпочитая славу: известен случай, когда «звезда» «Одеона» мадмуазель Жорж, при участии директора театра г-на Ареля восемь дней продержала возле своих округлых прелестей Александра Дюма, чтобы театр получил новую пьесу¹.

Светский любовник также «приобретал» себе женщину в расчете на ее связи, но и платил за это собственной красотой, талантом, положением в свете, страхом бесчестья и крушения карьеры.

Проститутки «высших» сфер, как правило, воспринимаются и описываются негативно, как лица бросающие вызов общественным нормам, лишенные представления о морали. Лишь изредка, наделенные природной «добротой» они, как правило, действуют из животных побуждений и инстинктов.

К такому представлению о падших женщинах литераторов XIX века несомненно подтолкнула современная им медицина, «психология» и философия морали. Если сексуальность человека связывалась исключительно с его животными, зачастую «болезненными» проявлениями, что могло сказать общество о женщинах, чья сексуальность являлась источником их дохода? Подливали масла в огонь моралисты, выходцы из мелкобуржуазной среды, вроде П-Ж. Прудона и Ж. Мишле. Их рассуждения о женщинах и их роли в обществе удивительно синхронны: Прудон издает свое сочинение «Порнократия, или женщина в настоящее время» в 1858 году, Мишле свою «Женщину» годом позже. Для первого женщина – это существо изначально безнравственное², для второго – слабое и болезненное.

Несмотря на глубокое внутреннее расхождение двух мыслителей в вопросе равенства мужчин и женщин³ они оба ратуют за брак, как единственную возможность существования женщины в обществе. Оба в качестве аргумента в защиту брака упоминают о том, что женщина вне семьи вынуждена заниматься проституцией. Но если Мишле считает проституцию следствием нищеты, то Прудон осмысливает это понятие с совершенно иной позиции: женщина вне лона семьи – проститутка по определению. А общество, готовое признать женщину равной мужчине – Порнократия.

«Будьте справедливы и обладайте, по праву превосходства вашими женами; справедливость, составляющая вашу принадлежность, сильнее любви, выпавшей на долю женщины; без справедливости вы не сумеете ни достойно любить, ни быть любимыми. Всякая противоположная доктрина есть проституция, отрицание права; она должна быть преследуема и наказуема»¹.

Размышления Прудона о женщинах это негативное продолжение дискурса о свободе. Французская культура XIX в. унаследовала от Великой французской революции три основных понятия, границы которых ей только предстояло исследовать - это триада «Свобода, Равенство и Братство». Казалось бы очевидный крах этих идей в их политическом аспекте, проявившийся в период падения якобинской диктатуры, приводит к тому, что последующие поколения начинают обращать внимание на их социальный и моральный смысл, отыскивая новые и новые вариации личностной свободы².

Кристоф Шарль, изучая становление интеллектуальных кругов во Франции в период с Июльской революции до начала 1900-х годов³, описал два глубинных социальных страха, охвативших французское общество в этот период: страх представителей свободных профессий перед более привилегированной частью общества, традиционно имеющей доступ к власти и крупной собственности, и боязнь «нотаблей» утратить лидирующие позиции в обществе, в результате натиска «способных» людей, обладающих культурным, а не земельным капиталом.

Третий социальный страх, зародившийся в тех же «верхних» сферах французского общества – это страх перед эмансипацией женщин, к которой совершенно не были готовы благополучные и состоятельные мужчины.

Прудон поставил знак равенства между эмансипацией и проституцией. Но точно так же, возможно с меньшей откровенностью, ставили его литераторы, изображавшие проституток свободными от подчинения светским условностям. Возможно, наиболее ярким примером здесь может служить героиня «Пышки» Ги де Мопассана. Ее профессиональная свобода от светских условностей приравнена к подвигу и целиком оправдывает в глазах читателя постыдность подобного образа жизни.

Изнанка этого процесса, хорошо прочувствованная Прудоном, приводит к тому, что женщина, свободная от светских условностей, все чаще начинает задумываться о своих правах. А женщина снабженная культурным капиталом: актриса, литератор, художница, медик, ученая - напрямую конкурирует с мужчиной.

Этот третий социальный страх накладывает свой отпечаток на два первых. В мужском обществе, в котором старая элита борется за свои привилегии с новой элитой, повышение социального статуса женщины грозило дополнительным обострением конкуренции. Согласно статистическим данным Шарля количество женщин в свободных профессиях за двадцать лет с 1876 по 1896 возросло почти вдвое². И хотя в процентном соотношении по сравнению с мужчинами женщины представляли меньшинство (самое большое количество женщин 23,9% насчитывалось в 1896 году среди «людей искусства», т.е. в профессиях актрис и художниц), это меньшинство было социально активно.

Профессиональные литераторы по-разному реагировали на эмансипацию женщин. В конечном счете решение этого вопроса всегда оставалось на совести индивида и не требовало от литературного сообщества (в отличии от юридического, университетского или медицинского, в кругах которых эта полемика протекала особенно остро) какой-либо корпоративной оценки. Здесь сказывалась принципиальная открытость литературной сферы, где успех напрямую зависел от личной одаренности и в меньшей степени от влияния и социального статуса. И все-таки пристальное внимание, которое уделяют французские писатели описанию интеллектуальных способностей проституток, уровню их образованности и взглядам на общественное устройство заставляют современного читателя осознать, насколько важным считали интеллектуалы того времени проблему женского образования, нравственности и общественного равенства полов.

Другой процесс, описанный Шарлем как «конфликт», незначительный для первой половины XIX века и ставший наиболее острым во второй его половине³, это процесс разграничения между «художником» и «буржуа». Несомненно он тоже сыграл свою роль в сближении двух, столь разных в интеллектуальном плане миров: мира проституции и мира литературы.

Речь идет о формировании богемной среды, где литературные низы существовали параллельно с другими низами общества. Бесприютные художники и литераторы находили в борделях и кафе безусловно большее восхищение и понимание, чем в благополучных буржуазных кругах, бросать вызов которым стало осознанным выбором этой группы интеллектуалов. В конце XIX века мир танцовщиц и проституток уже неразрывно связывался с общим «артистическим» очарованием парижской богемы и стал просто неотъемлемой частью художественного и литературного быта.

Что уж говорить о таком «общем» для сегодняшнего обывателя месте, как сравнение «первой древнейшей профессии» – проституции и «второй древнейшей профессии» – журналистики.

Существующее в современном обществе разграничение между профессиональной литературой и журналистикой, для Франции XIX века практически отсутствовало¹. В большинстве случаев журналистика была второй профессией литераторов, превратившись в середине века в «потогонную систему». Различные еженедельники привлекают литераторов в качестве обозревателей, литературных и театральных критиков, заграничных корреспондентов и авторов романов с продолжениями. Подобное тесное сотрудничество капитала и интеллекта, ведь газеты выкачивали деньги не только из читателей, но из издателей и владельцев, возрождало извечную проблему продажности таланта, находящую немедленную аналогию в продажности тела.

В «Шагреневой коже» Бальзак как нельзя более точно использует этот мотив: Рафаэль, приведенный друзьями на ужин к Тайферу, чтобы принять участие в создании продажной газеты, оказывается в обществе продажных женщин, пускающих полученные от того же богача деньги на оплату своих прихотей и удовольствий. Он вынужденно, и не без интереса, изучает их немудреную жизненную философию.

В конце концов, в мире, где все большее влияние приобретают экономические формулы вроде знаменитой «Товар-Деньги-Товар», каждый продает ту собственность, которой владеет.

Таковы, в общих чертах, культурные соотношения между французскими литераторами XIX века и миром продажных женщин. Их объединяет отсутствие прочного социального статуса, пренебрежение общественной моралью, тот вызов, который они бросают обществу своим существованием. Постепенное выделение из сферы свободных профессий богемной среды приводит и к «пространственной» общности: театры и кафе – суть скрытые публичные дома, где обитают непризнанные гении и падшие женщины в ожидании высоких покровителей, сказочных гонораров и общественного признания. То что разделяет проституцию и литературу – это уровень образования, весьма высокий у мужчин и низкий у женщин, и степень общественного презрения – если продажного журналиста будут с восторгом принимать в кружке его сторонников, сфера проституток остается по-прежнему весьма далекой от парадных гостиных. Впрочем, внимательно вчитываясь в романы, новеллы, повести и рассказы французских писателей XIX века мы найдем там куда больше сочувствия к падшим женщинам, чем к собратьям по литературному цеху и куда большую озабоченность общественным бесправием интеллектуалов, чем бесправием женщин.