Нелегальный сумасшедший
СУДЬЯ. Ничего-ничего, пусть продолжает… ПАРАДЖАНОВ
жүктеу/скачать 209 Kb.
|
СУДЬЯ. Ничего-ничего, пусть продолжает… ПАРАДЖАНОВ. А ещё Светлане не нравилось, что я всё раздариваю друзьям и случайным знакомым… она ругала меня за то, что я постоянно выносил что-то из дома… А я не могу не делиться с людьми своими радостями, мне хочется дарить им всё самое лучшее, самое красивое, что у меня есть… И когда Светлана бросила меня, я снова почувствовал сильное влечение к мужчинам. Я очень ценю красоту, и прекрасные юноши всегда вызывают во мне чувства восторженности и восхищения. Без женщин я вполне могу обходиться, но вспышки порочной страсти к мужчинам я не могу в себе сдержать. Когда-то я хотел даже застрелиться из-за этого… но мне не хватило мужества…я хотел жить и дарить людям прекрасные произведения, которые я умею создавать… Я — другой, да, но почему меня нужно наказывать за это? Я глубоко раскаиваюсь в содеянном и благодарю высокий суд, прокурора и следователя за то, что наставили меня на истинный путь и помогли (Пауза.)… нет, я несправедлив! я не могу благодарить их… меня ломали, выкручивали мне руки… АДВОКАТ. Сергей Иосифович! СУДЬЯ. Интересно-интересно… не останавливайте его! ПАРАДЖАНОВ. … не давали говорить, перебивали, хамили и не верили ни одному моему слову… Следователь подтасовывал факты… Власти приказали ему стереть меня с лица земли! Он так и говорил мне: сгноим тебя, подохнешь в тюрьме! Кожу с тебя заживо сдерём! За что? Что я сделал? (Пауза.) Я не могу благодарить прокурора… он был очень жесток… обвинение по четырнадцати статьям! как же это можно?.. Содрали кожу! Удалось! Больше мне нечего сказать… хочу только извиниться перед солдатами конвоя, этими чудесными мальчиками, которые вынуждены были слушать всю эту грязь… Прошу суд вынести мне справедливый приговор… прошу суд убить меня наконец… СУДЬЯ. Суд удаляется на совещание. Судья и судебные заседатели уходят в кулисы. АДВОКАТ. Сергей Иосифович, мы же договаривались! Я же просил вас молчать! ПАРАДЖАНОВ. Ай, джан, что я сказал? Я ничего не сказал! АДВОКАТ. Как же не сказали! Зачем гусей дразнить? ПАРАДЖАНОВ. Но я же правду сказал! АДВОКАТ. Да кому тут нужна ваша правда? Параджанов хочет что-то возразить, но тут возвращаются судья и судебные заседатели. Судья вчитывается в бумаги и начинает говорить; одновременно звучит зловещая музыка, заглушающая преамбулу приговора. Постепенно музыка стихает и становится слышен голос Судьи. СУДЬЯ. …по статье 122, часть первая — один год, по статье 211 — один год… по статье 122, часть вторая — пять лет в исправительно-трудовой колонии строгого режима… Мелькает молния, следом звучит удар грома, свет убывает и в зале суда быстро сгущается тьма. Слышится громкий шум дождя. АДВОКАТ. Как пять лет? ПАРАДЖАНОВ. Пять лет (В зал.)… ты ж мне, сука, год только обещал! МАКАШОВ (проворно выскакивая из кулис). Каждый божий день станут там от тебя кусок плоти отрезать! Снова мелькает молния и раскатисто гремит гром. ПАРАДЖАНОВ (уныло). Стоп! Снято! Картина четвёртая. На освещённой авансцене — Лиля Брик и Луи Арагон. Декорации предыдущей картины едва заметны во мраке. На заднике — панорама Парижа с силуэтом Эйфелевой башни. ЛИЛЯ. … а я знаю, как его вытащить оттуда… зря ты споришь… АРАГОН. Слушай, ты что — самая умная? За него уже кто только не вступался… Амнистию ему выпрашивали… Писатели, художники… весь цвет кино петиции писал! Радио «Свобода» орёт! ЛИЛЯ. И что? Много они наорали? Он там погибнет просто! Он же больной… лекарств не получает! А те, что есть, другим отдаёт. Я ему в прошлом году прополис посылала… надолго должно было хватить… И что ты думаешь? Взял весь кусок… развёл его в ведре и чуть не всей зоне скормил… споил… специально в санчасть пошёл… больных отпаивать… Он там чужой, инородный… помнишь, у Пушкина: «как незаконная комета в кругу расчисленных светил»… гибнет там, понимаешь… АРАГОН. Ну, что сделаешь? Что можно сделать? ЛИЛЯ. Всё просто! Ты попросишь! АРАГОН. Кого я попрошу? Кто меня слушать будет? Ты ж сама говоришь: сколько уже просили! ЛИЛЯ. Будут тебя слушать, вот увидишь! АРАГОН. Да как? Я уж рассорился там со всеми… ЛИЛЯ. Это ничего… ничего! Лично с Брежневым же ты не ссорился? Вот и обратишься к нему… напрямую… АРАГОН. Ты с ума сошла… где я и где Брежнев… ЛИЛЯ. Ну, где Брежнев, мы с тобой лучше всех знаем… АРАГОН. Не надо уточнять… ЛИЛЯ. … но и Арагон — не Вася с улицы… ты всё-таки всемирно известный писатель… к тому же член ЦК Французской компартии… да Лауреат же Ленинской премии, в конце концов! АРАГОН. Ничего не получится, Лиля! Это в тридцатые я горел… ЛИЛЯ. А кто «Коммунисты» написал? Не так давно и закончил, кстати… АРАГОН. Где ж «не так давно»? Лет десять уже… А сколько всего случилось за это время… Не помнишь разве? Чехословакия, Солженицын… процесс Синявского и Даниэля… забыла, как мы кипели с тобой? Вот потому и не стану я обращаться… не хочу иметь с ними никаких дел… ЛИЛЯ. Надо, Луи! Надо! Ты Брежнева лично попросишь… смотри, что получается: Советы хотят вернуть твоё расположение… ты бунтуешь… помнишь, орден тебе какой-то хотели дать… а ты их послал… АРАГОН. … ну, не послал, конечно… а как раз очень вежливо поблагодарил… правда, отказался… Зачем лишний раз себя дискредитировать… и так я уже… ЛИЛЯ. Правильно — отказался! А теперь — согласишься! АРАГОН. С чего вдруг? Какой резон мне? ЛИЛЯ. Ради человека! Ради дела! Потому что мы попросим… ты — попросишь, а Брежнев тебя послушает. Человека спасём! Арагон задумывается. Ну!
АРАГОН. Хорошо! Согласен! Ради тебя. Ради памяти моей Эльзы… она много о Серёже говорила… ЛИЛЯ. Ради него… Он великий художник…Ты его спасёшь. Мы его спасём. Всё очень просто. Обязательно сработает. Сергею года полтора ещё осталось… иначе не досидит он… погибнет… да его убьют там, не дадут выйти… Приедешь в Союз… Брежнев доволен будет… кинохроника, пресса… престиж государства…Примешь орден и на банкете потом где-нибудь замолвишь словечко… АРАГОН. Ладно… договорились… ПАРАДЖАНОВ (появляясь из темноты). Лиля Юрьевна — это человек! Стоп! Снято! Картина пятая. Клубная сцена культурно-воспитательной части в лагере строгого режима. Слева на сцене — двухъярусные нары, под ними — небольшой круглый столик, два стула. Справа — подвешенный, словно люлька качелей, простой некрашеный гроб, тот самый, который фигурировал в первой картине. В гробу друг напротив друга сидят Вера и Гриша. Звучит торжественная музыка. С колосников спускается транспарант с надписью «Волосы». Вера и Гриша, сидя друг против друга, качаются в гробу, словно на качелях. Вокруг шеи Веры — длинный газовый шарфик, развевающийся на ветру. ВЕРА. Гришенька! Ты самый лучший! ГРИША. Нет, Верка, это ты у меня самая лучшая! Я в тебя ещё в школе влюбился! ВЕРА. Правда? А ты мне раньше про это не рассказывал… ГРИША. Да я стеснялся… знаешь, как я стеснялся… я даже на физкультуре смотреть на тебя стеснялся… ты такая красивая была… у тебя уже всё было… как у взрослых женщин… ВЕРА (раскачиваясь). Ты такой смешной! А я наоборот в школе над тобой потешалась… «Бородинская битва произошла при Бородино…» (Смеётся.) Такой смешной! ГРИША. Зато я самый сильный был! Всех ухажёров твоих разогнал! ВЕРА. Ой, как страшно было! Все тебя боялись… а я не боялась! Я любила тебя! Я в девятом классе уже влюбилась!.. ГРИША. Верка, давай ребёнка заведём! ВЕРА. Давай! Давно пора! ГРИША. Ты будешь ходить вот с таким пузом, а я буду тебя в него целовать. ВЕРА. А потом ты будешь прикладывать к нему ухо и слушать, как там резвится наш малыш… Останавливают «качели», выходят; стоят, обнявшись. ПАРАДЖАНОВ (выйдя на сцену и обращаясь в зал). Дорогая Лиля Юрьевна! Конечно, мне здесь очень непросто! Я уже немолод и болезни мои не оставляют меня… Особенно донимает диабет. С тяжёлыми работами я, конечно, не справляюсь, поэтому меня поставили уборщиком. Убираю территорию лагеря и отхожие места. Я один из самых отверженных здесь людей… кажется, меня и к категории людей уже нельзя отнести. Однако я пытаюсь сражаться с обстоятельствами… Я ставлю спектакли о любви и судьбе… ГРИША (поднимается на верхние нары, сначала лежит, потом садится). Я убийца. (Параджанову.) Мне дали пятнадцать лет. Я очень любил свою жену. А она сильно любила меня. ВЕРА (Параджанову). Я очень любила Гришу. Я и сейчас его люблю. Семь лет уже как его посадили. А я люблю его ещё сильнее. ГРИША. Всем, кто на лесоповале, обещали условно-досрочное. Я никогда не боялся работы. На воле я был механиком, каменщиком и сварщиком. Я многое умею. Я всегда был на хорошем счету. Начальство меня уважало. Мне всегда давали почётные грамоты… награждали. Я много зарабатывал. А здесь я семь лет отпахал на лесоповале. И однажды начальник сказал мне: ты никогда не выйдешь из зоны. Я спросил: почему? А он говорит: таких хороших работников грех отпускать, в Управлении лагерей нас не поймут. ВЕРА. Может, он пошутил так неудачно? ГРИША. Может, и пошутил. Знаешь, он сказал это с какой-то злобной ухмылкой, так, будто бы я лично досадил ему… И тогда я перестал ходить на работу. Я стал отказчиком. ПАРАДЖАНОВ (в зал). Дорогая Лиля Юрьевна! Я хочу рассказать вам об одном человеке. Его зовут Гриша. Он убийца. Его место на нарах — прямо надо мной. Мне смотрящий нашего барака дал нижнее место, хоть я и уборщик. Уборщик вообще-то не должен спать внизу. Потому что люди подобного рода относятся здесь к низшей расе. Они вообще даже и не люди. Но мне из уважения всё-таки дали нижнее место. Так вот — Гриша. Человек он тонкий, ранимый и всё понимающий. Правда, он молчун, ни с кем — ничего. Но мне удалось разговорить его. Я с ним сошёлся по-дружески, и он мне рассказал кое-что о свой жизни. Он убил человека… в ресторане… мельхиоровой вилкой… Гриша спрыгивает вниз, садится за круглый столик, напротив садится Вера. ВЕРА. Пять лет, Гриша! Почти годовщина! А мы с тобой за пять лет ни разу и не поссорились даже. ГРИША. Это потому что я тебя очень сильно люблю. ВЕРА. И я тебя люблю, Гришенька! ГРИША. Как здорово, что мы с тобой встретились! Мне кажется, я никого не смог бы любить, как тебя… И всего-то пять лет… как один миг! ВЕРА. Мы с тобой, Гришенька, ещё сто лет проживём… и умрём в один день… ГРИША. Нет, Вера, нет… я раньше тебя умру… намного раньше… Вера хочет возразить, но тут звучит танцевальная музыка и к столику Веры и Гриши подходит сильно пьяный Неизвестный франт. НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРАНТ (Грише). Позвольте, уважаемый, вашу даму на танец… ГРИША. Она не танцует. НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРАНТ. С какого это?.. Гриша встаёт. ГРИША. Ни с какого… Просто — не танцует. НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРАНТ. А ты чё за хрен с горы? ГРИША (сжимая кулаки). Слушай, братан, иди до своего места… НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРАНТ. Ты чё, меня послал, типа? Ты кто такой? Ты знаешь хоть, с кем базаришь? Да я твою мормышку через колено имел! Гриша каменеет на мгновенье, потом хватает со стола вилку и вонзает её Неизвестному франту в шею. Тот падает. Вера остаётся сидеть за столиком, Гриша и Параджанов подходят к нарам. Гриша снимает сверху небольшую подушечку, показывает Параджанову. Руки у него дрожат. ГРИША. В каждом письме она присылала мне прядь своих волос. У неё шикарные кудри… золотые с медным отливом… Вот, смотри, я это сам пошил… видишь, с трёх сторон — глухо… а с четвёртой — можно залезть. Я туда её локоны прячу… вон скока уже собрал… Представляешь — семь лет! В каждом письме! Знаешь, как она меня любит! Мне батяня тоже пишет… Верка твоя дома, дескать, сидит, тока на работу, тока на работу… и всё! Никуда ничего… ни-ни… ПАРАДЖАНОВ. Хорошая у тебя жена… повезло тебе… ГРИША. А в последнем письме — вот, гляди… Вынимает из-за пазухи надорванный конверт, достаёт оттуда прядь волос. Седые! (Плачет.) Седые волосы! Устала ждать! Семь лет! А мне ещё столько же! Больше даже! Я не доживу… я уже написал ей, чтобы не ждала… зачем ей век свой губить? Меня всё равно отсюда не выпустят! (Плачет ещё горше.) ПАРАДЖАНОВ (в зал). Дорогая Лиля Юрьевна! Третьего дня умер Гриша. Вены себе вскрыл… какой-то железякой… ему работяги из механического цеха принесли… Говорят: умри сегодня, а мы — завтра! Я ночью проснулся оттого, что кровь на меня капала… Его потом в грубый такой, неструганный гроб положили… А я успел под голову подушечку ему пристроить… с локонами его жены… Гриша лежит в гробу, под головой — подушечка, гроб слегка покачивается. ВЕРА (продолжая сидеть за столиком). Гришенька, я тебя так люблю! ПАРАДЖАНОВ. Всё, достаточно! Стоп! Снято! Картина шестая. На авансцене в луче света — Леонид Ильич Брежнев. Стоя на трибуне, перебирает бумаги, готовится к выступлению. БРЕЖНЕВ (в зал). Товарищи! Дорогие товарищи! Разрешите в этот торжественный час — от вашего имени, от имени Политбюро ЦК КПСС и от имени всего советского народа приветствовать нашего большого друга, неутомимого борца за мир во всём мире, замечательного писателя Луи Арагона! В связи с 60-летней годовщиной Великой Октябрьской Социалистической революции и в связи с восьмидесятилетием нашего французского друга позвольте вручить ему замечательную награду — орден Дружбы народов! Попрошу товарища Арагона подняться на эту замечательную сцену! Брежнев выходит из-за трибуны, держа в руках гигантский орден, навстречу ему поднимается из зрительного зала Арагон. Генсек прикрепляет к груди писателя красочную награду, занимающую почти всю площадь его пиджака. Аплодисменты. Затем Арагон занимает трибуну. АРАГОН (в зал). Дорогие советские друзья! (Брежневу.) Дорогой Леонид Ильич! ПАРАДЖАНОВ (выскакивая из кулис со связкой разноцветных воздушных шаров). Минутку, минутку!.. БРЕЖНЕВ. Это кто? АРАГОН. А, Серёжа! Ты разве не в тюрьме? ПАРАДЖАНОВ. В тюрьме, в тюрьме! На минутку вот вышел… Сейчас обратно вернусь… Параджанов подбегает сначала к Брежневу, потом к Арагону, цепляет к их костюмам воздушные шары, отходит на несколько шагов, любуется.) АРАГОН. Спасибо, Серёжа! БРЕЖНЕВ. Ну да, так лучше! Намного лучше! Это соответствует торжественности момента! АРАГОН (в зал). Дорогие советские друзья! (Брежневу.) Дорогой Леонид Ильич!.. Позвольте поблагодарить вас за этот замечательный знак внимания… за то, что вы нашли возможным отметить столь высокой наградой мои скромные профессиональные достижения! Ещё со времён «Юманите» я являюсь самым преданным, самым искренним другом Советского Союза. В начале 30-х мы с моей супругой Эльзой Триоле в составе интернациональной писательской бригады приезжали в СССР и посещали грандиозные стройки Магнитогорска и Челябинска! Мы были потрясены индустриальной мощью вашей могучей державы! Потом мы участвовали в Первом съезде советских писателей и спустя год после съезда я опубликовал сборник статей, отражавших мои идеологические взгляды. Может быть, кто-то помнит: сборник назывался «За социалистический реализм»… И потом годы спустя, когда я возглавлял еженедельник французских коммунистов «Леттр Франсез» и был соратником Мориса Тореза в его бескомпромиссной борьбе, все называли меня истинным другом СССР и его вечным приверженцем!.. Получая эту высокую награду из рук дорогого, многоуважаемого и мудрого Леонида Ильича, хочу заверить весь советский народ: мы вместе! Пускай же наша дружба будет крепнуть день ото дня! Пускай никогда не прервётся наша многолетняя связь! ПАРАДЖАНОВ (неожиданно). … интимная! БРЕЖНЕВ. Ура, товарищи! ПАРАДЖАНОВ. Ура! (Дёргает за ниточку детской хлопушки, обсыпая конфетти Брежнева и Арагона.) АРАГОН. Кстати! Леонид Ильич! Дорогой, многоуважаемый и мудрый Леонид Ильич! У вас в тюрьме томится режиссёр Сергей Параджанов… это, знаете, безобидный такой, безвредный абсолютно человек… за язык сидит… вы не поверите, он мать продаст ради красного словца… Отпустите его, он больше не будет! ПАРАДЖАНОВ (про себя). А я всё равно буду! БРЕЖНЕВ. А кто это — Параджанов? Никогда не слышал о таком… АРАГОН. Хороший человек! Смотрите, какой весёлый! (Показывает на Параджанова.) Параджанов жонглирует разноцветными мячиками, показывает фокусы, исполняет весёлый танец. БРЕЖНЕВ (аплодируя). Замечательно! Изумительно! Браво! Брависсимо! Конечно, освободим! Нельзя таким людям в тюрьме сидеть! ПАРАДЖАНОВ. Да здравствует социалистический сюрреализм! Ура! Стоп! Снято! Картина седьмая. Клубная сцена культурно-воспитательной части в лагере строгого режима. Звучит торжественная музыка. С колосников спускается транспарант с надписью «Ногти». В центр сцены, сопровождаемый конвоиром, проходит грабитель Вася — страшноватого вида низкорослый горбун. В руках у него преувеличенно большие ножницы и помятое ржавое ведро. В углу сцены — группа зэков. КОНВОИР (зэкам). Стройся! Не толпись! По порядку! Зэки выстраиваются в неровную шеренгу. ВАСЯ. По одному! Зэки начинают движение, идя широким кругом, в центре которого Вася восседает на высокой табуретке. Короткие ножки его не достают до пола. Время от времени процессия останавливается, один из зэков покидает шеренгу, подходит к Васе и тот стрижёт ему ногти. ЗЭК. Ай! Больно! ВАСЯ. С какого те больно? ЗЭК. Мать-перемать! Ты же пальцы режешь! ВАСЯ (строго). А ты не замай! Смирно стой! Не растаешь, чай, не сахарный! ЗЭК. Ай! ПАРАДЖАНОВ (выходя из шеренги зэков, в зал). Дорогая Лиля Юрьевна! Раз в месяц к нам приводят специального стригаля, он стрижёт зэкам ногти. По лагерным правилам нам запрещено иметь в собственности режущие и колющие предметы. Потому и приходит к нам этот чёртов стригаль. Он такой же зэк, как и мы. Зовут его Вася. Говорят, Вася — грабитель и каннибал, но я не особенно в это верю. Может, и убийца, но не каннибал, потому что за двенадцать лет своего сидения он не съел в лагере ни одного зэка. И в администрации от него пока никто не пострадал. Лично я его очень жалею — за хромоту и кособокость. Правда, он насилует здесь молодых «петушков», но это можно оправдать отсутствием в лагере представительниц лучшей половины человечества… ВАСЯ. Не замай! Слышен лязг чудовищных ножниц. Из кулис выходит следователь Макашов. МАКАШОВ. Каждый божий день станут от тебя кусок плоти отрезать! ПАРАДЖАНОВ. Обычно он стрижёт ногти весь день с перерывом на обед и, сожрав свою дневную баланду, снова принимается за дело. К вечеру ногтей набирается целое ведро, и тогда в вечерних сумерках он идёт с конвоиром за ворота — хоронить наши ногти. Вася поднимается и уходит с ведром в дальний угол сцены. Он идёт… а мятое ведро его жалобно скрипит, покачиваясь на ржавой ручке… Третьего дня он снова приходил к нам. После экзекуции, когда он отправился выносить ведро, я глядел ему вслед… пальцы мои, топорно обструганные этим изувером, нестерпимо болели… У ворот, сразу за колючей проволокой было какое-то заколдованное место, небольшая полянка, всегда свободная от снега… снег никогда не ложился там… даже в сильную метель! И вот Вася после стрижки всегда шёл туда и высыпал в чёрную дымящуюся землю наши ногти… освободившиеся из заключения куски нашей плоти… Звучит музыка и под эту музыку, высыпав из ведра ногти, Вася начинает ритуальный шаманский танец. Свет убывает и зловещие чёрные тени начинают плясать вокруг горбатого зэка. МАКАШОВ. … кусок плоти отрезать… ПАРАДЖАНОВ. Он засевал землю нашими ногтями! Вася продолжает танцевать. И земля плакала, принимая эти страшные семена! В зловещую музыку врываются крики, стоны, младенческий плач, мольбы, дикий смех и звуки ударов. А весной, когда вокруг зоны начинала пробиваться из каменистой почвы чахлая трава, в том месте, где была посеяна наша плоть, вырастали чёрные кусты. И на них чудовищными розетками распускались скрюченные, болезненно искривлённые ногти! Чёрные, серые, тёмно-коричневые… грязно-голубые… ногти наших искорёженных судеб! (Плачет.) И ветки там всегда шевелились под ветром, словно обугленные пальцы! И какой-то шёпот слышался со всех сторон… А однажды зэки возвращались с лесоповала… Зэки, которым стригли ногти, сбиваются в относительно ровный строй; среди них — Гриша с бензопилой. … и убийца Гриша, — помните, я вам писал о нём недавно, тот самый, который человека вилкой убил… он тогда ещё работал, надеясь на условно-досрочное освобождение… так вот этот Гриша возле самых ворот вдруг выбежал из строя, врубил свою бензопилу — у него в руках бензопила была — и как давай кусты с ногтями рубать! Под рёв бензопилы Гриша начинает резать и ломать кусты, кричит, плачет, беснуется. Через некоторое время бензопила умолкает. … мы все плакали (Плачет.)… потому что срезанные кусты кровоточили… а поляна кричала и стонала… Дорогая Лиля Юрьевна! (Кричит.) Не могу больше здесь! Я весь, с головы до ног опутан колючей проволокой! Не могу больше! Проклятые кусты душат! Дышать нечем… задыхаюсь тут… нету больше сил… нету… нету… нету… ВАСЯ. Ужо тебе! Не замай! ПАРАДЖАНОВ (утирая слёзы). Стоп! Снято! Картина восьмая. Под торжественную музыку и грохот аплодисментов на сцену выходит Параджанов. Он в необычайно богатом и красочном халате, расшитом золотыми узорами и убранном драгоценными камнями. На голове у него — фантастический головной убор, отчасти похожий на восточный тюрбан, многоцветный, яркий, также блистающий драгоценностями и увешанный жемчужными нитями. В руках Параджанов держит небольшой, украшенный разноцветными лентами транспарант, на котором написано NO SMOKING! Подойдя к трибуне, он вставляет его в специальный кронштейн. ПАРАДЖАНОВ (в зал, распахивая халат). Ноу смокинг, товарищи! Да здравствуют расшитые золотом халаты! Долой смокинги и фраки, это жалкое одноцветное прибежище скучных моралистов! Спасибо всем, кто пришёл сегодня на мой творческий вечер! Вы правильно сделали! Вам выпал уникальный шанс — беседовать с одним из величайших художников современности! (Аплодисменты.) Решением авторитетной комиссии моё имя внесено в список двадцати гениев мирового кинематографа! Мне рукоплескали столицы мира! На премьерах моих фильмов зрители стоя скандировали «Гений, гений, гений!» Но я вам скажу по секрету (Понижает голос.)… что я вхожу также в пятёрку самых известных педерастов в мире! Я даже в тюряге сидел за это. Четыре года! Целых четыре года! Пусть будут прокляты те, кто посадил меня! И пусть благословен будет светоч единственного на планете по-настоящему свободного государства рабочих и крестьян — великий, мудрый и любимый Леонид Ильич Брежнев! Который освободил меня! Аплодисменты. Идёт к кулисам, за руку выводит оттуда Брежнева. жүктеу/скачать 209 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|