Ташлинская келейница Екатерина Никаноровна Чугунова

Ташлинская келейница Екатерина Никаноровна Чугунова.

Род ясашных крестьян Чугуновых корнями восходит к концу 18 века. Братья Иван, Степан и Григорий Ефремовичи Чугуновы поселились в «деревне Узюковка при озерах», населенной 130 душами крещеной мордвы, в 1782 году.

К 1850 г. в деревне Узюково было 2180 душ обоего пола на 244 крестьянских двора, население входило в удельное ведомство. Многодетная семья Чугуновых занималась хлебопашеством, арендовала оброчные статьи на 67-ом и 77-ом участках в 6-ом Мусорском и 9-ом Кирилловском удельных имениях, сыновья были на отхожих промыслах. В семье Ивана Чугунова родились сыновья Никанор и Ефрем (1780-1855), у Григория – сыновья Иван и Ефрем, у Степана – сын Яков (1841 г.р.). Рассмотрим одну линию рода крестьян Чугуновых, берущую начало от Ефрема Ивановича. Нам известны трое его детей: Марфа, Никанор и Иван. Никанор Ефремович был женат на крестьянской девице Прасковье Алексеевне. У этой семейной пары было пятеро детей: Тимофей

(1854-), Семен, женатый на Прасковье Федоровне и имевший дочь Евдокию (1874 г.р.), Василий, женатый на Марии Ивановне и имевший детей Ивана (1904 г.р.), Татьяну (1905 г.р.), близнецов Семена и Степана (1907 г.р.); Екатерина (1885 г.р.). Большую разницу в возрасте между старшим братом Тимофеем и младшей сестрой Екатериной можно объяснить тем, что Никанор Ефремович Чугунов был женат дважды.

В конце 1862 г. Никанор Ефремович перебрался с семьей в Ташлу. Жизнь в Ташле – работа, праздники, сватовство - была ориентирована на обычаи и традиции. Брак был единственной формой осмысленного существования. Если девушка вовремя замуж не вышла – вековуха и нахлебница до конца своих дней. Екатерина Никаноровна Чугунова добровольно отказалась от брака во имя служения Богу, ее называли черничка-келейница. Не вступившая в брак по своему обету, Екатерина Никаноровна решила стать келейницей в 14 лет. Обряд происходил в доме Чугуновых. Екатерина жила скромно, ходила, опустив голову, всегда в черной одежде в знак смирения и обетов благочестия. Поначалу, оставаясь в семье, она молилась за всю семью и помогала в работах. Она отличалась смирением, трудолюбием, славилась набожностью, соблюдала посты и усердно посещала церковь. Екатерина была грамотной, потому что окончила приходскую школу, читала религиозные книги, знала церковные службы. Такой образ жизни Екатерины Никаноровны вызывал одобрение сельчан. Выйдя из семьи, Екатерина Никаноровна добывала пропитание обучением рукоделью. Она умела делать все: прясть, ткать, шить, вышивать, вязать, топить печь, готовить еду, стирать, убирать избу и, естественно, нянчить детей, потому что в девочке воспитывали, прежде всего, умение быть женой, матерью, хозяйкой в доме. Она избегала лишних разговоров и встреч с чужими людьми. На задворках села устроила себе келью. Став келейной черничкой, Екатерина Никаноровна жила с другими девушками на окраине села. Их называли келейницы или спасеницы. С монахинями Покровского женского монастыря в Чагре и священниками Космодамианской церкви в Мусорке и Троицкой церкви в Ташле келейницы постоянно общались. Екатерина была дружна с женой мусорского священника Василия Ивановича Крылова (1869-1928) - Анисьей Григорьевной, их сыном Володей. Со священником Троицкой церкви с. Ташлы Дмитрием Никитичем Митекиным келейницы часто советовались по делам церковно-приходской и земской школ, народного училища в Ташле. Дмитрий Никитич Митекин преподавал в этих учебных заведениях закон Божий, а жена Владимира Васильевича Крылова - Капитолина Егоровна - учила детей грамоте.

Келейницы обучали грамоте девочек. Они занимались также вязанием, вышивкой, сбором трав и лечением ими. Вязать чулки или вышивать рубашки и полотенца на продажу считалось допустимым для келейницы, но в поле они не работали. Келейницы жили на то, что получали за одевание и обмывание покойников и чтение по ним Псалтыри. Жители села охотно обращались к келейницам, так как за сорокоуст им платили меньше, чем священнику. В трудные 1917-1918 годы повсеместно распространилось явление икон: в реке, в колодце, при корнях дерева. Иконы являются людям праведным. Екатерина Никаноровна Чугунова была избрана для этого. В октябре 1917 г. чудотворная икона Божьей Матери «Избавительница от бед» воссияла в Ташле.

Село Ташла в 1917 г. относилось к I округу благочинного церковных приходов священника Ивана Васильевича Крылова, мудрого и прозорливого пастыря, который был врагом раскола и известным просветителем. Его перевели в Троицкий собор Ставрополя в сентябре 1918 г. на место ушедшего в отставку Михаила Семеновича Розова. После установления советской власти в Ставрополе и уезде, политика властей в отношении церкви была однозначной. Непростые отношения сложились в 1918 г. у священника

Ташлы Дмитрия Никитича Митекина с председателем Мусорского волисполкома Гаврилой Григорьевичем Сорокиным и председателем Ташлинского сельсовета Петром Ивановичем Казиным. В 1918 г. Д. Н. Митекин был переведен в другой приход и перебрался с женой Евдокией Ивановной и дочерью Верой в другое село. Сменивший его священник Александр Петрович Некрасов столкнулся с бурной деятельностью кружка «Безбожник» во главе с секретарем ячейки РКСМ Александром Мырцымовым. По воспоминаниям И. Фомина, в 1921 г. в церкви с. Ташлы секретарь волостной ячейки комсомола Петр Антипов обнаружил спрятанную под полом пшеницу, которую конфисковал для столовой. Тогда же, согласно декрету, из ташлинской церкви конфисковали серебряные церковные сосуды.

В Ставрополе службы проходили только в Троицком соборе. Священник Александр Петрович Некрасов (1891 г.р.) был переведен в Ставрополь, а затем лишен прав и арестован в 1937 г., его место заступил священник Михаил Дмитриевич Гневушев (1888 г.р.), арестованный в 1938 г. ОГПУ и сосланный на десять лет.

Екатерина Никаноровна Чугунова, ее тетя Марфа Ефремовна и ее брат Григорий Никанорович Чугунов в 1925-1930 г. жили в Ташле, а келейниц там разогнали еще в

1919 г. У Екатерины была корова и 1,8 гектара земли. Она, как и все, платила сельхозналог, но в членах сельхозартелей «Красный труд» (1920 г.) и «Путь Ленина» (1930 г.) Екатерина Никаноровна не числилась. В феврале 1930 г. Ставропольский РИК постановил снять 5 колоколов со звонницы церкви в Ташле и сдать во Вточермет (самый большой колокол весил 52 пуда). Решением Ставропольского райисполкома 1 сентября 1932 г. церковь в Ташле закрыли. 1424 верующих села остались без храма. Церковная библиотека из 117 томов и 62 богослужебных книг была разобрана верующими. Дом причта, построенный на средства прихожан в 1918 г., разрушен. Остальные церковные здания муниципализированы. Церковный совет в составе И.В. Чугунова, В. Солдаткина, В.А. Лапаева, А.Ф. Мырцымова был распущен.

Наш рассказ о мастере переводческого ис­кусства Т.С. Ступниковой, ветеране Великой Отечественной войны. Она работала переводчиком-синхронистом на Международном процессе по делу главных военных преступников в Нюрнберге, перевела ряд произ­ведений немецкой художественной литературы.

Все дальше в прошлое уходят события, прямо или косвенно связанные с периодом Второй мировой войны, редеют и ряды непосредственных свидетелей и участников этих событий. Одно из них - это Нюрнбергский процесс над главными военными преступниками, продолжавшийся без малого год (с 20 ноября 1945-го по 1 октября 1946-го). в один из январских дней 1946 года ее вызвал к себе в ставку, в Карлсхорсте под Берлином, заместитель Берии генерал Иван Серов. Ступникова шла на эту встречу с тяжелым чувством. Ее состояние станет понятным, если учесть, что она была дочерью репрессированного “врага народа” - факт, о котором девушка не упомянула в анкете, когда попала в армию. Поэтому Ступникова, отправляясь на аудиенцию к Серову, полагала, что разговор с ним будет иметь для нее роковые последствия Даже после того, как она убедилась, что ее “всего лишь” направляют в качестве переводчика на Нюрнбергский процесс, подсознательное чувство страха не оставляет ее. Детство Татьяны Ступниковой было как бы насильственно оборвано в 1937 году, когда арестовали отца девочки — крупного специалиста-химика, несколько лет прожившего вместе с семьей в Германии (отсюда, кстати, у Ступниковой и превосходное знание немецкого языка, что она тоже вынуждена скрывать до призыва в армию: ведь подобное обстоятельство могло ей только навредить!). В 1941-1942 г. Татьяна Ступникова училась в Военном институте иностранных языков Красной Армии в Ставрополе. Татьяна Сергеевна вспоминала:

«Наконец, я в зале заседаний Международного военного трибунала. Меня, как и других новичков, пустили или, точнее, привели на очередное заседание суда для знакомства с обстановкой, в которой нам предстояло работать. Такая подготовка была необходима, и её, имея пропуск в кармане, можно было повторять, благо суд заседал ежедневно, кроме воскресенья, с десяти часов утра до пяти вечера с часовым перерывом на обед.

У меня не осталось в памяти об главном идеологе рейха Альфреде Розенберге ничего, если не считать маленького переводческого эпизода. Дело в том, что на процессе, как я уже говорила, синхронным переводчикам разрешалось переводить только на родной язык. Поэтому Розенберг слушал в наушниках перевод с русского на немецкий, осуществлявшийся его соотечественниками. Всё шло своим чередом. И вдруг подсудимый сорвал с головы наушники и, повернувшись в сторону нашего переводческого аквариума: « громко и сердито, так, чтобы мы слышали, сказал, обращаясь к немецкой переводчице на хорошем русском языке: «Не картины с изображением Бога - Gottesbilder, а иконы — Ikonen, матушка. И, хотя из биографии Розенберга нам было известно, что он родом из Прибалтики и даже успел после революции поступить в советское высшее учебное заведение, но всё же внезапность замечания, да еще на безупречном русском языке произвела на переводчиков шоковое действие. Я уже не говорю о виновнице происшествия, симпатичной молодой немецкой переводчице, которая, очевидно, просто перестаралась и, стремясь онемечить текст, использовала в синхронном переводе с детства знакомое ей слово «Gottesbild».

На допросе Заукеля обвинителем Доддом случилось нечто невероятное и необъяснимое. Подсудимый разволновался и стал кричать, что он ни в чем не виноват и что его обманул Гитлер, что он всегда был идеалистом, защищающим справедливость. А Додд представлял суду и Заукелю все новые и новые доказательства виновности подсудимого, и упрямство последнего разбудило в обвинителе праведный гнев. Возмущенный упорным отрицанием Заукеля перед лицом неопровержимых доказательств его бесчеловечности и жестокости по отношению к иностранным рабочим, американский обвинитель жестко и безапелляционно бросил в лицо Заукелю: «Вас надо повесить!» Заукель в ответ закричал, что его не надо вешать, что он сам честный рабочий и моряк. Такой эмоциональный диалог невольно захватил нас с коллегой. Всё это мы исправно и быстро переводили, и перевод бесперебойно поступал в наушники сидевших в зале русскоязычных слушателей. И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что мы вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведем с коллегой громкий резкий диалог, подстать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял; Вас надо повесить!» А я вся в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ; «Меня не надо вешать! Я -рабочий, я - моряк!» Все присутствующие в зале обратили к нам свои взоры и следили за происходящим.Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не председатель суда Лоренс, добрым взглядом смотревший на нас поверх своих съехавших на кончик носа очков. Не долго думая, он спокойно сказал: «Что-то там случилось с русскими переводчиками. Я закрываю заседание».

Мы были в буквальном смысле окружены стукачами, которые, чтобы выслужиться перед начальством или просто навредить несимпатичному человеку, а то и по указанию свыше могли ловко исказить или «тонко» прокомментировать любые твои высказывания, накатать на тебя любую наглую и беспардонную клевету, чреватую серьезными неприятностями. Поэтому, отвечая в те времена моим собеседникам, я всегда чувствовала нависшую надо мной опасность «разоблачения» кем-нибудь из слушателей то ли моего «антисоветского» подхода к проблемам Нюрнбергского процесса, толи моей недопустимой «антимарксистской» оценки поведения главных военных преступников.

В яркий июльский полдень 1911 года в Христорождественской церкви села Никольское-Давыдовское Ставропольского уезда, которым владел граф Алексей Анатольевич Орлов-Давыдов, состоялось венчание Нины Дмитриевны Гончаровой (1883-1958) и Василия Михайловича Местергази (1889-1950). Таинство совершал священник Дмитрий Кипарисов в золотом парчовом облачении, и дьякон Сергей Ивличев. Свидетелями по жениху были мировой судья Поварского участка Москвы Виктор Викторович Новицкий (второй муж артистки Веры Константиновны Бергман (1875-1937), жены брата Нины – Дмитрия Дмитриевича Гончарова (1873-1908) и 18-летний ставропольский купеческий сын Василий Андреевич Нестеров. В.В. Новицкий - жил в Москве с женой в Борисоглебском переулке, приехал на венчание по приглашению невесты.

Студент юридического факультета Московского Императорского университета и потомственный дворянин Калужской губернии Василий Мерстергази выбрал в жены внучку Дмитрия Николаевича Гончарова (1808-1859), родного брата Натальи Николаевны Пушкиной. Василий Михайлович 28 июня 1911 г. писал перед женитьбой в письме старшему брату: «Я женюсь. Если успею, 31 июля, а если нет – 17 августа. Женюсь на Нине Гончаровой. Тут мы с тобой разойдемся. Ты, несомненно, будешь этим недоволен, я предполагаю, почему. Если мама, ты и Миша особенно строго к этому отнесетесь, буду очень счастлив». Семья Местергази считали Нину Гончарову легкомысленной.

Нина Дмитриевна, которая была на два года старше жениха, пленила красавца Местергази своим прекрасным голосом и талантом певицы. Мы не ошиблись, читатель, в подсчете лет невесты. По записи в метрической книге села Никольское-Давыдовское выходит, что Нина Гончарова 1887 года рождения, а не 1883 г., как записано в метрической книге Спасо-Преображенской церкви Полотняного завода. Мы предполагаем, что невеста скрыла свой истинный возраст при венчании, так как на самом деле Нина была на 6 лет старше Василия Михайловича Местергази. Нас смутило и то обстоятельство, что свидетелем невесты был второй муж жены брата Нины – Дмитрия. Что не типично для того времени и той ситуации, обычно свидетелями невесты были ее братья. С другой стороны, В.В. Новицкий первым браком был женат на Ольге Петровне Гончаровой, с которой развелся.

Нина - дочь почетного мирового судьи Дмитрия Дмитриевича Гончарова (1838-1900) и купеческой дочери Ольги Карловны Шлиппе, убитой в 1896 г. лакеем Родионом Жуковым.

Известно, что основатель рода Гончаровых - Афанасий Абрамович, владелец Полотняного завода, – был внебрачным сыном императора Петра Великого.

Семья Дмитрия Дмитриевича Гончарова (1838-1908) была творческой и одаренной: он сам окончил со степенью кандидата физмат МГУ, жена Ольга Карловна Шлиппе открыла в Полотняном заводе театр, ставили спектакли и даже оперы. Дочь Ольга Дмитриевна Гончарова-Новосильцева была первой русской женщиной-врачом, окончившей университет в Сорбонне со степенью доктора, сын Дмитрий Дмитриевич (1873-1908) – тенор, солист оперы Зимина, Нина Дмитриевна получила домашнее музыкальное образование.

Капитан русской службы Казимир Павлович Местергази – венгерский дворянин, в Радоме командовал инвалидной командой. Его сын Михаил Казимирович Местергази, генерал-майор (1905) и участник русско-турецкой войны, имел трех сыновей. Сыновья - Михаила Казимировича Местергази (1848-?) – Владимир и Василий Михайловичи - окончили юридический факультет МГУ. Третий сын - Михаил Михайлович изучал естественные науки, много путешествовал, написал несколько работ по этнографии народов Африки, Австралии, Дальнего Востока, Японии, Курильских островов.

Михаил Михайлович Местергази (1890-1961) до революции преподавал в Калужском учительском институте, встретил Октябрьский переворот с большим подъёмом, в 1919 г. он стал членом РКП(б). Много времени отдавал партийной работе, был активным общественником. Он преподавал в Московском коммунистическом университете трудящихся Востока. Академик Н.П. Дубинин так писал о нем: «Неоднократно появлялся у нас также Михаил Михайлович Местергази. Он был в то время преподавателем биологии в Академии коммунистического воспитания имени Н. К. Крупской, занимал исключительно ясную позицию в вопросах генетики и эволюции и оказал большое влияние на биологов-марксистов своей книгой и устными выступлениями.

М. М. Местергази своей пылкостью, ростом и худобой, всем своим светящимся образом всегда напоминал мне рыцаря, в котором воплощен дух искания и правды всех времен, - Дон Кихота Ламанческого».

Владимир Михайлович Местергази, человек веселый и азартный, служил корнетом в лейб-гвардии Конном полку, Василий Михайлович – в лейб-гвардии Гусарском полку. Политические пристрастия братьев тоже были разными: Владимир – монархист, Василий – либерал, Михаил – большевик. Владимир Михайлович (1888-1922) не принял революцию и покинул родину, так и не сумев вывезти из России семью. Василий Михайлович Местергази уехал с Ниной Дмитриевной в Югославию.

45 тысяч русских эмигрантов нашли приют в только что образованном Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Простор для культурной деятельности и сохранения русской самобытности был широк. Семье Василия Михайловича Местергази жила в Триесте, Сараево, Нови Сад и Белграде, жила трудно, как и все русские эмигранты. Чтобы выжить, брались за любую работу. Порой приходилось и голодать. Нина Дмитриевна преподавала вокал при музыкальной студии, открытой Русским культурным комитетом, устраивала благотворительные концерты для русских детей-сирот. Игорь Леонидович Новосильцев (1905-1998) рассказывал, что в эмиграции Местергази посещали бесплатную столовую. Однажды Василий Михайлович повстречал муллу, который рассказал, что из книги, хранящейся в мечети, ему стало известно, что 14 в. Венгрию  завоевал турецкий  военачальник Мештер. Его поместье называлось Мештери, а к своей фамилии он прибавил приставку - хази, что означает - владелец, хозяин. Таково происхождение фамилии Местергази.

В Сараево Местергази встретили полковника и депутата Госдумы Леонида Николаевича Новосильцева (1872-1934) и его жену Ольгу Дмитриевну Гончарову (1874-1970), сестру Нины Дмитриевны.

Василий Михайлович Местергази, пытаясь поправить свое финансовое положение, открыл небольшой ресторан. Он бесплатно кормил русских эмигрантов и скоро обанкротился. В 1923 г. он поехал на могилу умершего в Турции брата Владимира.

В 1932 г. он прислал последнее письмо, в котором сообщал об измене жены: «Человек она добрый и много для меня сделала, выручая из очень тяжелого материального положения, но, я думаю, что точно так же она помогала бы и всякому другому. Жизнь вся прошла без взаимного понимания, и теперь ничего не осталось, кроме мутного осадка. Сознаю, что я был виноват сам, создав себе такую жизнь, тем, что верил в возможность правды, и, будучи верен Нине Дмитриевне, получил хороший урок на всю жизнь, когда мне плюнули в душу, убив навсегда все, чем я жил и во что верил. Тяжелым крестом пришлось расплатиться, и теперь, когда впереди ничего нет, а позади лишь истрепанная, исковерканная жизнь без любви и тепла, понимаешь, что был дураком и идеалистом, и, думая, что в жизни можно во что-то верить. Все же живешь надеждой, что когда-нибудь увидишь родную землю и родных людей, а если не это, то жизнь потеряла бы всякий смысл». Василий Михайлович Местергази (1889-1950) скончался в Триесте в Италии. Нина Дмитриевна умерла в 1958 г. в Венгрии. Сейчас в Испании преподает в Барселонском университет профессор Наталья Олеговна Новосильцева, правнучка Ольги Дмитриевны Гончаровой.