Нестор Махно

ных заповедей… Мы идем на войну друг против друга по
направлению одной и той же земли обетованной… Мы
идем к грозовому Синаю…» (88, 40–44).
Очень хочется верить, что это действительно так, и гро-
зовой Синай – новый смысл, который был бы выше всех
частных, разделяющих человечество смыслов, – в конце
концов после мучительных поисков будет все-таки найден
нами.
660
от эмигрантской жизни и грозила забрать сына и уехать
в СССР. Наконец, его выслали из Франции – и, возможно,
именно эта высылка переполнила чашу его терпения. Но
Махно, остававшийся один на один с обстоятельствами во
много раз более тяжкими, не мог понять этого.
Когда-то Аршинов в Бутырской тюрьме сидел вместе
с Серго Орджоникидзе – и в трудную минуту воспользо-
вался старой дружбой, чтобы вернуться в СССР, вырваться
из круга отверженных, спасти себя, сохранить семью… Он
ставил на карту все. Среди старых товарищей-анархистов
имя его было проклято. По выбранному пути нужно было
идти до конца. Он попробовал. В 1935 году в «Известиях»
появилась очередная его статья – «Крах анархизма» – но
в те годы, когда Сталин ломал хребты «ленинской гвар-
дии», своих старых товарищей по партии, полководцев,
стяжавших победу в Гражданской войне, подобное само-
отречение уже ничего не значило. Как и все раскаявшиеся
«попутчики», Аршинов был расстрелян в 1937-м. В том же
году, не желая быть причисленным к пособникам Сталина,
застрелился его друг Серго.
Но предательством Аршинова не исчерпался круг страш-
ных утрат Махно. В самом конце 1932 года покончила с
собой Мария Гольдсмит. Теперь в огромном Париже Махно
буквально «осиротел»: никто не мог ни вступиться за него,
ни поддержать, кроме нескольких болгарских анархистов
и эмигрантов с Украины, связанных с махновщиной. Един-
ственная газета, которая продолжала его печатать, была
американская анархическая газета «Рассвет» (Орган рус-
ских рабочих США и Канады). Здесь в 1932-м Махно уда-
лось опубликовать «Азбуку анархиста-революционера».
Лишенный элементарных условий существования, боль-
ной человек, которого недоброжелатели называли за глаза
«живым трупом», находит в себе силы, чтобы написать:
«Опытом практической борьбы я подкреплял убеждение,
641

что анархизм – учитель жизни человека, – он революци-
онен так же, как жизнь человека, так же разнообразен и
могу1! в своих проявлениях: ибо анархизм есть свободная
творческая жизнь человека» (55, 122). Почему же легально
идея анархизма нигде не живет? Да потому, пишет Махно,
«что в данный период развития человеческой жизни обще-
ство в человеческом смысле не живет своей жизнью, а жи-
вет жизнью своего слуги и господина – государства. Даже
более того, – общество совсем обезличилось. Его нет в дей-
ствительности. Все функции его, все сознание и функции в
области общественных дел перешло в ведение государства.
Последнее и считается теперь обществом. Группа людей,
выползшая на шее всего человечества и искусно создав-
шая „законы“ жизни этого последнего, является теперь
человеческим обществом. Человек в одиночку в своей мно-
гомиллионной массе – ничто по сравнению с этой группой
бездельников, носящей имя правителей и хозяев, эксплуа-
таторов и насильников» (55, 126). Что же делать человеку
массы, все функции которого присвоило себе государство?
«Бунтуй, восставай, угнетенный брат! Восставай против
всякой власти! Разрушай власть буржуазии и не допускай
к жизни власти социалистов и большевиков-коммунистов.
Разрушай всякую власть и гони от себя ее выразителей,
ибо среди них нет твоих друзей!» (55, 128).
Да уж, бунтарь Махно оставался бунтарем до конца.
Слишком, увы, скорого.
Бедность, плохое питание, курение, отверженность и
одиночество сделали свое дело: обычное заболевание
гриппом открыло путь застарелой чахотке, которая как
хозяйка ворвалась в его истерзанные легкие. На этот
раз обострение было слишком серьезным, чтобы Махно
мог просто «отлежаться». 16 марта 1934 года Махно
положили в бедняцкий госпиталь Тенон. Парижские
анархисты очнулись, вновь создали «комитет Махно»
642
входил в круг посвященных; легенды, которые многовеко-
вая традиция мистических орденов требовала передавать
только изустно, – не были поведаны ему. Но вольнослуша-
телю кружка Брешкову все же вменялось в вину слушание
«стихов анархического содержания» поэта М. Волошина
– значит, стихи, по крайней мере, он слышал? И, следова-
тельно, живым, неоскверненным воздухом дышал?
Значит, дышал.
Нет, Брешков не повинен в том, что он остался всего
лишь начинающим учеником свободы. В первый раз он
был арестован в 1932 году, вторично – в 1936-м. На след-
ствии давал сдержанные показания, но, в общем, держался
неплохо. Отсидел свой срок. Работал по реабилитации биб-
лиотекарем. Сын его не зарядился от отца энергией бунта
против закабаленное™, которая одних толкает на мятеж, а
других – на великое подвижничество. В нем, следователь-
но, магнетизм махновщины иссяк. Но он обнаруживается
вдруг в других людях, вступивших на тропы свободы, ибо
бунт против несправедливости – первая и необходимая
ступень в борьбе за нее.
Мне не хотелось бы делать никаких окончательных вы-
водов. Революция – слишком страшная драма, чтобы успо-
коиться наклеиванием ярлыков на ее участников. Россия
страшно наказана за вступление в «господство гнева» и
попустительство «яростной мудрости». Гнев стал ее болез-
нью, гневом она разрушает и подтачивает себя. Если она
не преодолеет внутреннего озлобления, она погибнет. Для
этого нужна и переоценка прошлого. Я просил бы моих до-
рогих читателей, дошедших до конца этой книги, отыскать
еще замечательные очерки Сент-Экзюпери, посвященные
гражданской войне в Испании, которая в 1936-м, как Рос-
сия в 1917-м, жаждала преображения:
«Сами того не зная, мы ищем новые заповеди, которые
оказались бы выше всех наших временных, предваритель-
659

что большинство его участников при существующем ре-
жиме обречены. Об этом предупреждали всех вступающих.
Она понимала, что ее, как реликт русской революции, не
посмеют тронуть, и до поры прикрывала своим авторите-
том крохотный островок свободомыслия… Она понимала
также и то, что многие молодые люди, собирающиеся в
помещении кропоткинского музея, не выдержат удара вла-
сти. Кто-то погибнет. Кто-то совершит предательство. Но
кто-то достигнет успокоения человека, приговоренного к
свободе. У свободы нет других путей от рождества Христо-
ва.
И есть высшая свобода – чистота сердца и мир его. И
есть семь господств гнева: тьма, вожделение, лукавство
плоти, яростная мудрость… И последняя всего опаснее,
ибо сказано:
Мир вам! Мир мой,
Приобретайте его себе! Берегитесь, как бы
Кто-нибудь не ввел вас в заблуждение, говоря:
«Вот сюда!» или «Вот туда!»
Ибо Сын человека
внутри вас. Следуйте
за ним! Кто ищет его,
найдут его… (20, 325).
Читателю может показаться, что мы отошли слишком
далеко от темы: Махно и мистический анархизм как будто
никак не связаны. Сам он понять нового «интеллигентно-
го» течения, конечно, не мог бы и, вероятно, испытал бы
смутную враждебность к его приверженцам. Но существу-
ет Игорь Брешков, 1913 года рождения, которого детские
воспоминания о черных знаменах махновщины приве-
ли на конспиративные квартиры последних анархистов
в Москве. Он не был близок руководителям кружка и не
658
для сбора средств при газете «Le Libertaire», но было
слишком поздно. В июле врачи сделали Махно операцию,
удалив два пораженных туберкулезом ребра. Однако и
эта мера была запоздалой. Смерть неумолимо шла за
ним, и единственное, что можно было еще сделать, –
это отсрочить конец. Его поместили под кислородный
полог. Бывшая жена, пришедшая навестить Нестора
Ивановича, увидела слезы, беззвучно катящиеся из его
глаз. В ночь с 24 на 25 июля 1934-го Махно не стало.
Среди бумаг покойного Галина Кузьменко обнаружила
текст последней статьи Махно «Над свежей могилой Н. А.
Рогдаева», посвященной памяти несгибаемого русского
анархиста, умершего в ссылке в Средней Азии. Ее Махно
закончил еще до болезни, в январе 1934-го, но не сумел
переправить в Америку из-за того, что у него не было
денег даже на почтовую марку.
Для Махно Рогдаев был не просто легендарным пропа-
гандистом анархизма эпохи первой русской революции,
когда он целые южнорусские губернии с губернскими го-
родами «излечивал» от социал-демократии и эсерства и
2
Приведем отрывок из статьи: «Как известно, в 1920 году Ульянов-
Ленин, будучи хорошим личным другом „дяди Вани“ (псевдоним Ро-
гдаева. – В. Г.) еще по эмиграции, вызвал его к себе в Москву, в Кремль,
и предложил ему, как знающему европейские языки, видный пост при
штабе главнокомандующего на Западном фронте. Одновременно про-
сил его, „дядю Ваню“, посетить штаб Махно и уговорить самого Махно
подчиниться „советской“ власти. Тогда Рогдаев ответил Ленину: „С ва-
шего, Владимир, согласия ведомо: советская власть под водительством
руководимой вами партии разгромила все анархические организации;
и это мне, старому революционеру-анархисту, не дает права принять
предлагаемый вами пост. Что же касается уговаривания Махно, то это
совсем невозможно. Вы все сделали, чтобы Махно выступил против
творимого советской властью произвола над тем трудовым населени-
ем, которое создало революционное повстанчество и признало Махно
своим вождем“. На эту тему Ленин много говорил с „дядей Ваней“, но
ни к чему не договорился…» (55, 155).
643

«перекрещивал» в анархизм. Рогдаеву Махно обязан был
лично.
2
Но, может быть, больше, чем за прежние заслуги, он
ценил погибшего в ссылке анархиста за то, что тот не сло-
мался, не предал, не изменил своим убеждениям в этот
проклятый век измен… Ибо на кого еще было равняться
ему, оказавшемуся в кромешном одиночестве? Если не
осталось живых – оставалось на мертвых… Неожиданно
сильной вышла эта предсмертная статья… К несчастью
для историков, в руках бывшей жены Махно и Волина –
который после смерти Махно и предательства Аршинова
становился главным «интерпретатором» махновщины, –
оказались не только эта рукопись, но и дневник, который
Махно вел в Париже. По-видимому, многие записи в нем
свидетельствовали и против Галины Кузьменко, и против
Всеволода Волина – во всяком случае, «дневник Махно»
исчез навсегда.
Жизни этих двоих были и дальше тесно связаны – по
упорно ходившим слухам, Волин стал гражданским мужем
«матушки Галины». После немецкого вторжения во Фран-
цию он бежал в неоккупированный Марсель, где издал
по-французски книгу «Неизвестная революция» – свою
версию истории махновщины, лишь недавно переведен-
ную на русский язык. Жил в нищете, скрывался от немцев,
в сентябре 1945 года, как и Махно, умер от туберкулеза в
Париже. Еще более драматично сложилась жизнь Галины
Кузьменко. В годы войны немцы вывезли ее дочь Елену
на работу в Берлин, она поехала следом, и они пережи-
ли сначала англоамериканские бомбежки, потом штурм
города советскими войсками, а в августе 1945 года были
арестованы «органами». Галина Андреевна, как вдова «за-
клятого врага Советской власти», получила восемь лет ла-
герей, Елена Несторовна – пять лет ссылки. Они оказались
в Казахстане, где провели долгие годы в нелегком труде
644
Она возникает, несмотря ни на что.
И это оставляет нам надежду. Сейчас я говорю уже не
об анархической свободе и вообще не о политической сво-
боде, а о свободе, как о величайшей загадке, стоящей и
перед каждым из нас в отдельности и перед всем человече-
ством. Окажется ли каждый из нас способен так сражаться
за свою свободу, как сражался когда-то Махно? Хотелось
бы верить.
По-моему, символично, что в кружках «анархистов-
мистиков», действовавших в 1920-е годы при музее П. А.
Кропоткина в Москве (а в 1930-е – подпольно, в связи
с арестом руководителей), был молодой анархист из
Гуляй-Поля, учитель Игорь Брешков.
Каким-то образом батькина «воля» отозвалась в душе
его односельчанина поисками духовной свободы. Руко-
водители кружков А. А. Солонович и Н. И. Преферансов
считали, что революция бессмысленна без духовного пре-
ображения человека. «Мистики» были связаны с древней
эзотерической традицией мистических орденов Европы,
изучали восточную мудрость, вопросы искусства… Про-
тив них ополчились анархисты-практики, в том числе и
аршиновское «Дело труда». Но вдова Кропоткина, Софья
Григорьевна, и старая народоволка Вера Фигнер признали
в них продолжателей дела князя-бунтовщика. Они понима-
ли, что дело отнюдь не в «мистицизме». Вера Николаевна
Фигнер просидела в Шлиссельбурге двадцать лет и знала,
о чем идет речь: дух ищет свободы. А она знала, что такое
свобода после двадцати лет заточения! После двадцати
лет окружающего ее отчаяния, попыток самоубийства, са-
мосожжений, сумасшествий – она знала, что в конечном
счете важным является только одно: свобода внутренняя,
над которой не властны даже стены тюрьмы, – а не то, кем
человек числит себя и с какою яростью клеймит противни-
ков… Она понимала, как понимали и руководители кружка,
657

ших врагов Советской власти вместе с именами гетмана
Скоропадского, Петлюры, генералов Врангеля и Кутепова
(называю лишь тех, с кем ему приходилось непосредствен-
но бороться). Он вовеки не подлежал амнистии.
Девять лет Махно просидел в тюрьме за юношеский тер-
рористический акт. Четыре года вел войну. Тринадцать
лет влачил скудную жизнь эмигранта. Смысл всей его жиз-
ни придала война, вернее последние два ее года, когда
он бился один против всех – и стяжал в этой битве желез-
ную стойкость несмирившегося бойца. Может быть, потом
он даже сожалел об этом. Но такие награды невозможно
отдать назад.
И перед потомками он оправдан своею бескомпромисс-
ной битвой, своей драгоценной стойкостью. В Париже быв-
ший командир Повстанческой армии в нищете и забвении
дал свой последний бой, спасая себя, своих товарищей
и идею народной свободы от лжи и грязных наветов. Че-
рез два года после смерти Махно черное знамя анархии
подхватили анархисты Испании. И хотя это была все та
же история – история борьбы человека за свою свободу, –
Махно уже не имел к ней отношения. Или имел? Чьими
именами вдохновлялись испанские повстанцы? И почему
латиноамериканские guerrileros до сих пор воздают хвалу
Нестору Махно на стенах кладбища Пер-Лашез?
Анархизм, оказавшись в центре внимания этой книги,
ставит нас перед проблемой свободы. По крайней мере,
в том виде, в котором она существовала в первой трети
прошлого века. Может показаться, что битва за свободу
проиграна. Найдется предостаточно аргументов в пользу
того, что мы движемся к полностью несвободному обще-
ству, где тотальное управление людьми будет осуществ-
ляться с помощью денег, внушенных страхов и смыслов,
навязанных рекламой и пропагандой.
И тем не менее проблема свободы возникает вновь.
656
и тщетном ожидании снятия «вражеского» клейма. Мать
умерла в 1978 году, дочь дожила до официальной реабили-
тации в 1989-м. Но было уже поздно – жизнь прошла…
После кремации прах Махно был захоронен на кладби-
ще Пер-Лашез рядом со «стеной коммунаров» в ячейке
№ 6686. Позднее ячейку украсили медным барельефом,
на котором изображен Махно во френче. Имя написано
латинскими буквами. Годы жизни. Букетик оставленных
кем-то цветов.
Без проводника найти захоронение Махно в том огром-
ном и даже роскошном городе мертвых, которым является
кладбище Пер-Лашез, очень трудно. Я сам убедился в этом,
оказавшись в Париже осенью 1997 года. Ночью прошел
дождь и сбил наземь множество листьев вековых платанов,
растущих вдоль кладбищенских аллей. Несколько негров с
воздуходувными машинами, похожими на большие пыле-
сосы, закрепленные на спине, наподобие рюкзака, сдували
палую листву с главного проспекта. Я проходил мимо вели-
колепных надгробий наполеоновских маршалов, писате-
лей, масонов, спиритов, памятников ополченцам 1870 го-
да, фамильных склепов и скромных могил великих писате-
лей. В какой-то момент задача – найти захоронение Махно
– показалась мне невыполнимой, но дух батьки определен-
но реял надо мною, ибо в минуты отчаяния перед моими
глазами на внутренней стене кладбища возникала одна
и та же триада имен, написанных, как мантра, при помо-
щи спрея: Jim Morrison. Oscar Wilde forever. И Viva Nestor
Makhno! Они не забыты – великий рок-музыкант, вели-
кий писатель-романтик и великий революционер, хотя к
ним приходят совсем по разным надобностям совершенно
разные люди, говорящие на разных языках…
645

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: