Нестор Махно

опасным оружием. Профессор А. Келли разглядел это из
своего кембриджского далека и тонко отметил: «Массы, не
оглядываясь на положительных героев, осуществили свою
революцию. Отличия идеалистов от головорезов враз ока-
зались размытыми в атмосфере насилия, когда в револю-
ционные ряды влились двусмысленные фигуры, реализуя
свои таланты в качестве террористов, провокаторов или
членов большевистских групп экспроприации» (30, 56). Во-
истину, по 1905 году многое можно было бы предсказать о
1917-м!
Деятельность гуляйпольской группы анархистов, в ко-
торую вступил шестнадцатилетний Махно, вполне впи-
сывается в этот процесс «обмирщения» революции. Еще
работая подручным в красильной мастерской Брука, он,
как «мальчик-с-пальчик», был принят в театральный кру-
жок при заводе Кернера, чтобы «смешить публику»
2
(6,191).
В кружке он и познакомился с анархистами. Это были мо-
лодые рабочие и крестьяне Гуляй-Поля. Их решимость ока-
зала гипнотизирующее действие на Махно, и он «немед-
ленно присоединился» к ним.
«…Военное положение, введенное по всей стране, поле-
вые суды, карательные отряды, расстрелы – все это сделало
борьбу нашей группы очень трудной, – сообщает Махно о
своем первом революционном опыте. – Несмотря на это,
один раз в неделю, иногда чаще, мы организовывали про-
пагандистские сходки для ограниченного числа людей, от
десяти до пятнадцати человек. Эти ночи, так как собира-
лись мы, главным образом, ночью, были для меня полны
2
Малый рост Махно – общее место для всех, кто пишет о нем. Одна-
ко очень трудно узнать, какого роста он был на самом деле. Сведения об
этом сохранились только в архиве Александровской уездной тюрьмы,
где его рост определили в 2 аршина и 4 вершка, то есть 160 сантиметров.
Это больше тех 150–155 сантиметров, о которых обычно упоминают ис-
торики, и вполне сравнимо с ростом Ленина (165 см) и Сталина (163 см).
38
торое лишь к 1922 году было окончательно усмирено и
политически обезглавлено.
Советский опыт доказал, что умолчание – наиболее эф-
фективное средство против исторической памяти. Конеч-
но, вытравить из этой памяти образ «батьки» интерпре-
таторам истории было не под силу: Махно был слишком
одиозной фигурой. Но зато можно было наполнить этот
образ новым содержанием. Решающая роль в этом деле
принадлежит, конечно, массовой культуре – литературе
и кино, без которых подобные идеологические операции
просто невозможны.
Интереснее всего то, что в воспоминаниях о Махно и
махновщине позволительно говорить о жутких сторонах
русской революции. Сюда, в махновщину, в повстанчество,
вытесняются все застарелые комплексы большевизма и
угрызения партийной совести. Повстанчеству приписыва-
ется то, в чем люди честные и совестливые в свое время
обвиняли самих большевиков: неоправданная жестокость,
ставка на силу, на инстинкты и амбиции масс, политиче-
ская безапелляционность, бестолковая, разрушительная
революционность, непонимание законов функционирова-
ния цивилизованного общества, в том числе и роли госу-
дарства.
Разве матросы с «Авроры» взломали винные погреба
Зимнего? Нет, это махновцы вылакали винные погреба в
Бердянске! Разве большевики обкладывали контрибуци-
ями буржуазию, чтобы залатать финансовые дыры в рас-
строенных бюджетах городов? Нет, махновцы, махновцы!
Разве Саенко – харьковский чекист и отпетый палач – был
проклятием Украины? Нет, живодером мог быть только
Левка Задов из махновской контрразведки. Разве боль-
шевики уничтожали сложившего оружие противника? А
вот махновцы расстреливали пленных юнкеров по-над
берегом Азовского моря.
15

Махновцы – не свои, поэтому они могут быть и плохими,
и страшными. Народ Ленина хорош. Народ Махно темен,
жесток, раздираем поистине самоубийственными проти-
воречиями.
Другой момент: Махно был всегда особенно ненавистен
советской власти как вождь и вдохновитель крестьянской
войны. Отсюда и вполне определенная тактика «пониже-
ния» его образа – упор на примитивность Махно, отно-
шение к нему свысока как к провинциалу. Причем про-
винциализм его двоякого рода. С одной стороны, Махно –
политический провинциал, приверженец анархизма, так
и не понявший «передового» марксизма, неизбежного тор-
жества и благородства большевистского дела, а заодно и
чести, которая была ему оказана. С другой стороны, он
провинциал по происхождению, сын кучера, неуч, дере-
венщина. Каким бы демократизмом ни отличалась совет-
ская мемуарная и художественная литература, в отноше-
нии Махно позволительны брезгливо-аристократические
нотки. Он примитивно, зримо жесток. Примитивно, зве-
рообразно хитер – именно этой врожденной хитростью,
а не военной одаренностью Махно и его командиров и
объясняются военные успехи махновцев.
Примитивизация Махно и его окружения стала настоль-
ко устойчивой традицией, что даже в книге 1990 года со-
ветский историк В. В. Комин (и, что примечательно, за ним
другие) в очередной раз повторяет историю о разговоре
Махно с рабочими железной дороги, которая всплывает
всякий раз, когда надо засвидетельствовать, как мало Мах-
но понимал в жизни и экономике современного ему обще-
ства. Когда повстанцы в 1919 году захватили Екатерино-
слав, железнодорожники обратились к Махно с просьбой
выдать им зарплату, задержанную при белых. Махно якобы
ответил: «Повстанцы разъезжают на тачанках, им ваши же-
лезные дороги не нужны. Пусть же кто катается в поездах
16
циальностью, и он, по совету братьев, поступил учеником
на литейный завод Марка Кернера, где один из лучших
мастеров-литейщиков по фамилии Великий обучил его
искусству литья колес для сеялок. Жизнь семьи шла своим
чередом. После того как в 1904 году один из братьев, Саве-
лий, был мобилизован на Русско-японскую войну, а Карп
и Емельян обзавелись семьями и отделились, в материн-
ском доме осталось только двое подростков – Григорий да
Нестор. Григорий нанялся чернорабочим, а Нестор, про-
работав некоторое время в красильной мастерской Брука,
в конце концов бросил производство и стал возделывать
огород – четыре гектара земли, которую больше некому
было обрабатывать.
Но тут подоспел 1905 год, и жизнь Махно круто переме-
нилась. Его потянуло в революцию.
Революция всколыхнула Россию до дна. Теперь уже не
только стратегически мыслящий большевистский ЦК и та-
инственная Боевая организация эсеров направляли кара-
ющие удары по самодержавию. Пламя полыхнуло вширь,
по всей необъятной стране.
В собрании документов по истории первой русской ре-
волюции, быть может, самыми потрясающими являются
те, которые рассказывают о том, как очертя голову кида-
лись в «беспорядки» совершенно частные люди – какие-
то учителя, гимназисты, беспартийные рабочие. Повину-
ясь какой-то сладостной тяге к разрушению ненавистного
окружающего, они вдруг начинали ораторствовать на рас-
каленных докрасна митингах, а то и снаряжать бомбы…
Здесь уже политический смысл просматривался с трудом,
мотивы были иные: ненависть, нетерпение, обида за веч-
ное унижение, за нелепо складывающуюся жизнь, а то
и корысть. Не замедлили выявиться издержки методов,
которые выглядели вполне приемлемыми для професси-
ональных революционеров, но в руках масс становились
37

его еще несколько раз ногой, затем схватил управляюще-
го и стал дубасить его по-мужицки под ребра. Оба хозяй-
ских сынка вместе с помощником управляющего удрали,
выломав две оконные рамы на кухне. Между тем вокруг
собрались другие батраки. Все поденщики, бросив работу,
прибежали на помощь конюхам.
Со всех сторон раздавались крики: „До каких пор хозяева
будут издеваться над нами?“ Все встали перед крыльцом
господского дома и потребовали выплатить заработанные
деньги, заявив, что больше оставаться здесь не будут. Ста-
рый хозяин испугался и сам вышел на крыльцо, пытаясь
нас уговорить. Он просил конюхов не бросать работу и
простить глупость своих молодых наследников. Тогда ко-
нюхи решили остаться: они могли чувствовать себя удовле-
творенными, так как по крайней мере в этом имении их
поступок положил конец раз и навсегда всяким попыткам
решать споры при помощи побоев.
Что касается меня, хотя я был еще ребенком, этот инци-
дент произвел на меня неизгладимое впечатление. Впер-
вые я услышал бунтарские слова, с которыми батько Иван
обратился ко мне после этого происшествия: „Никто здесь
не должен соглашаться с позором побоев… И если когда-
либо, мой маленький Нестор, кто-то из хозяев попробует
тебя ударить, хватай первые попавшиеся под руку вилы и
проткни его!“ Для моего возраста и для моей детской души
эти слова казались ужасными, но стихийно… я чувствовал
весь их подлинный смысл и справедливость. Впоследствии
не один раз, когда я складывал солому в конюшне и видел
кого-нибудь из хозяев, я представлял себе, что он собира-
ется меня ударить, а я закалываю его вилами на месте»
(50, 17–18).
Что и говорить, признание красноречивое!
В пятнадцать лет жизнь батрака для Махно закончилась:
ему пора было обзавестись какой-нибудь «настоящей» спе-
36
и расплачивается с вами» (33, 47). Известно, что свой ответ
железнодорожникам Махно напечатал в повстанческой
газете «Путь к свободе». И текст его известен. Никаких слов
о тачанках и ненужности железных дорог там нет. Откуда
же тачанки? Это, так сказать, чистый пропагандистский
фольклор начала двадцатых годов. А наш современник
просто не смог удержаться от искушения показать, что
Махно, дурачок, не понимал такой малости…
Но самых выдающихся успехов достигло художествен-
ное слово.
Советская власть никогда не простила Махно ни первой
любви, в которой, казалось, выявилось столько единоду-
шия, столько воистину родственного, ни своеволия, кото-
рое он противопоставил диктату обеих столиц. Со злобой
уязвленного самолюбия – словно капризная, властолюби-
вая женщина, находящая особое удовольствие в шельмо-
вании отвернувшегося от нее любовника, – она с помощью
всех доступных ей средств постаралась представить его
образ в издевательском, карикатурном виде.
Заглянем на минутку в творческие мастерские двух круп-
ных советских писателей, стараниями которых лишенный
исторического контекста образ Махно вновь обретал плоть
и кровь. Итак, Всеволод Иванов, роман «Пархоменко», 1939
год. По-своему уникальный пример трактовки событий
Гражданской войны с точки зрения сталинских историче-
ских ориентиров. Махно здесь нарисован с убедительной,
конкретной зримостью. Это жестокий, патологически ве-
роломный, бандитствующий атаман, по поводу которого
неясно только одно – почему советская власть до сих пор
его не прихлопнула? В публикуемом ниже отрывке речь
идет о якобы имевшем место визите к Махно атамана Гри-
горьева, который, восстав против большевиков, был разбит
и кинулся спасаться к Махно, хитренько схоронившемуся
в стороне от ссоры.
17

«…Махно встретил его на крыльце. Он стоял, расслаблен-
но выставив вперед живот, прогнув поясницу и склонив
набок голову с длинными волосами, мелкими глазками и
зубами. Стараясь не глядеть в лицо Махно, атаман Григо-
рьев вылез из брички и, схлопывая пыль с сапог, подошел
к крыльцу.
– Кто против вас шел? – спросил Махно.
– Ворошилов.
Махно, накручивая волосы на палец, спросил:
– А на Екатеринослав кто наступал?
– Наступал Пархоменко, – ответил Григорьев.
– Большой волк вырос, – сказал Махно и, посторонив-
шись, добавил: – Пожалуйте, атаман, в хату, будем сове-
щаться.
Совещание было краткое. Восстановить разговор двух
друзей вряд ли кому удастся. Махно считал вредным да-
вать кому-либо объяснения своих поступков. Только когда
на звук выстрела в комнату его вбежал адъютант, он сказал,
указывая на труп Григорьева:
– Поспорили, – и пошел к Ламычеву».
Ламычев – посланец от большевиков. Подойдя к нему и
опять начиная накручивать волосы на палец, Махно гово-
рит:
«– Мятежник, атаман Григорьев, мною казнен. Есть дока-
зательства, что я подчиняюсь советской власти? Передай,
на каких условиях я получу оружие…» (25, 386–387).
Для читателя, незнакомого с историей Гражданской вой-
ны, в этом отрывке все правдоподобно, хотя в нем нет ни
слова правды. Но уж такова сила художественного слова,
что для неспециалиста ничего подозрительного в этом
батьке Махно нет. Нормальный батька. Вполне доброкаче-
ственный. Хотя, надо признать, образ отделан грубовато.
Важнейшей и по существу единственной характеристикой,
сразу отличающей Махно от положительных персонажей,
18
как я, грязный, в лохмотьях, босоногий и вонявший наво-
зом, менял подстилку телятам. Несправедливость такого
положения вещей бросалась мне в глаза. Единственное,
что меня успокаивало тогда, было довольно детское рас-
суждение, что это в порядке вещей: они были „господами“,
а я работником, которому платили за неудобство от вони
навоза.
Так прошло два года, я продвинулся в карьере, поменяв
телят на коней. Там все стало еще более впечатляющим.
Часто я видел, как сыновья хозяина грубо били конюхов,
в особенности за то, что кони были „плохо почищены“.
Но все еще в темных глубинах своего разума я трусливо
принимал существующее положение вещей…» (50, 16–17).
«Прошел еще год, наступил 1902, и мне исполнилось три-
надцать лет, – продолжает Махно. – Конюхами в то время
были, главным образом, люди сознательные, со здравым
рассудком. Из-за моего юного возраста ко мне они относи-
лись внимательно и очень меня жалели. Однажды летом,
когда мы все как раз обедали, кроме старшего конюха,
подрезавшего лошадям хвосты, два хозяйских сына вошли
в конюшню в сопровождении управляющего и… начали
спорить со вторым конюхом. Вначале они разговарива-
ли вежливо, потом тон изменился, они стали кричать и
оскорблять его. Затем они бросились на него и стали грубо
избивать. Все остальные конюхи стояли полумертвые от
страха перед „гневом хозяев“. Я же выскочил из комнаты,
пронесся через двор, влетел в конюшню и закричал, об-
ращаясь к старшему конюху: „Батько Иван! Хозяева бьют
Филиппа на кухне!“ Батько Иван как очумелый выскочил
на двор, в фартуке, с ножницами в руках. Вместе со мной,
не проронив ни слова, он пересек двор и ворвался на кух-
ню… Увидев, что его помощника избивают, он налетел изо
всех сил на одного из „господских сынков“, бросился на
него как лев и одним ударом повалил на землю. Он ударил
35

«С наступлением лета, – продолжает наш герой, – я на-
нялся погонщиком волов к хозяину по фамилии Янсен.
Платили мне по 25 копеек в день, то есть полтора рубля в
неделю. Каждую субботу, получив эту сумму, я, преиспол-
ненный радости, почти бегом бежал 7 км домой, зажав в
кулаке деньги. Прибежав, я немедленно отдавал деньги
матери и был очень счастлив, когда она их брала… Мое
детское сердце наполнялось радостью. Помню, однажды,
я забыл напоить своих волов, поэтому по дороге они вдруг
повернули и потащили повозку, груженную снопами, к
водопою. В этот момент проезжал на бричке помощник
управляющего. Это был грубиян, который получил у нас
кличку „мухоед“ за то, что держал рот всегда открытым. Он
ударил меня два раза кнутом. От ярости я готов был убе-
жать домой, и только воспоминание о субботе и мысль о
той радости, которую я доставлю матери, отдавая ей день-
ги, не позволили мне так поступить. Так я проработал все
лето и заработал двадцать рублей. Это был мой первый
заработок» (50, 14–15).
Наступила осень. Мать очень хотела, чтобы младший
сын прошел полный курс начальной школы, раз уж стар-
шим братьям не суждено было доучиться, и отдала Несто-
ра во второй класс: «…Вскоре я стал лучшим учеником по
математике и особенно по чтению. Будущее мне вновь
улыбалось. Но второй класс оказался для меня последним.
Положение нашей семьи стало настолько тяжелым, что,
проработав все лето поденщиком у хозяина, я был вынуж-
ден остаться и на зиму… Именно в это время я начал ис-
пытывать гнев, злобу и даже ненависть по отношению к
хозяину и, в особенности, к его детям: этим молодым без-
дельникам, которые часто проходили мимо меня, свежие и
бодрые, пресыщенные, хорошо одетые, надушенные, тогда
рожской области Украины.
34
являются его длинные волосы. Это не только знак принад-
лежности к чуждому политическому течению – анархизму,
но и символ более глубинной, почти биологической инако-
вости. Особенно отвратительным автору представляется
жест накручивания волос на палец. Эта деталь – видимо,
намек на изломанность, «женственность», непоследова-
тельность, коварство – с особой значительностью повто-
ряется им дважды. У Багрицкого в «Думе про Опанаса»
Махно охарактеризован также через прическу:
«…У Махна по самы плечи волосня густая…»
Тут уж не поймешь, в самом ли деле человек перед нами
или уже зверь, – столько поистине животного в этой «во-
лосне». Та же зверскость, звероподобность вычитываются,
в конце концов, и у Всеволода Иванова, который наделя-
ет Махно повадками уходящего от погони волка: «Виляя,
спотыкаясь и иногда выскакивая в поле, иногда прячась в
лес и всегда переодетый крестьянином, уже свыше тысячи
километров скакал Украиной патлатый батько Махно» (25,
591). Лохматы и сподвижники Махно, например, «бать-
ко Максюта, коренастый мужик с длинными сальными
волосами, с серьгой в ухе, похожей на запонку, бывший
конокрад и вор» (25, 357).
Суммируя впечатления, мы должны будем признать, что
перед нами – выродки. Политические характеристики их
предельно упрощены. У Багрицкого смысл махновщины
выявляется в поступке Опанаса, убившего комиссара Ко-
гана. Вс. Иванов совсем лаконичен: «Бей жидов и грабь
буржуев» (25, 361).
Гораздо тоньше сработан Махно Алексеем Толстым в
«Хождении по мукам». Сам Махно Толстого интересует,
по-видимому, сравнительно мало. Махновщина, которая,
несомненно, была глубоко отвратительна сердцу русского
барина, каковым автор трилогии был до революции и с
успехом оставался после нее, занимает Толстого только
19

как экзотический фон, на котором разворачиваются пе-
рипетии романа. Но, несмотря на личную неприязнь и
идеологическую скованность, писатель все же дает понять,
что фон этот глубоко драматичен.
У Иванова Махно – только выродок, тварь. У Толстого –
внушающее ужас порождение того самого народа, о про-
буждении которого так долго мечтала русская интеллиген-
ция и которое само по себе оказалось так ужасно. Кого же
породил народ, кто стоит во главе его? Злой карлик, бес,
оборотень. Вспомним, как Рощин впервые повстречал Мах-
но по дороге в Гуляй-Поле: «Навстречу ему ехал человек
на велосипеде, вихляя передним колесом. За ним верха-
ми – двое военных в черкесках и заломанных бараньих
шапках. Маленький и худенький человек на велосипеде
был одет в серые брюки и гимназическую куртку, из-под
околыша синего с белым кантом гимназического картуза
его висели прямые волосы почти до плеч» (76, 154). Рощин
не может знать, что этот зловещий гимназист со сморщен-
ным желтым лицом и высоким, «застревающим в ушах»
голосом – оборотень, сам Махно, обладающий опасной для
противника способностью менять свои обличья.
Оборотничество – черта бесовская. Изображаемый Тол-
стым Махно – безусловно, бесовского племени. Он облада-
ет рядом качеств, отличающих его от простых смертных.
Даже пьет и пьянеет Махно иначе, чем обычные люди. В
момент, когда Рощин оказывается в штабе Махно, тот сто-
ит на распутье. С одной стороны, приехал делегат от боль-
шевиков матрос Чугай, чтобы договориться о совместном
походе на Екатеринослав. С другой – прибыл посланник
анархистской федерации «Набат» Лев Черный, чтобы от-
вадить от союза с большевиками. «Армия ждала. Делегат
Чугай и мировой анархист из Харькова ждали. Махно пил
спирт, не теряя разума, нарочно чудил и безобразничал –
глаз его был остер, ухо чуткое, он все знал, все видел. Злоба
20
«…Смутно припоминаю свое раннее детство, лишенное
обычных для ребенка игра и веселья, – пишет в своих „За-
писках“ Махно, – омраченное сильной нуждой и лишени-
ями, в каких пребывала наша семья, пока не поднялись
на ноги мальчуганы и не стали сами на себя зарабатывать.
На восьмом году мать отдала меня во 2-ю гуляйпольскую
начальную школу. Школьные премудрости давались мне
легко… Учитель меня хвалил, а мать была довольна мои-
ми успехами. Так было в начале учебного года. Когда же
настала зима и река замерзла, я по приглашению своих
товарищей стал часто, вместо класса, попадать на реку –
на лед. Катание на коньках с сотней таких же шалунов, как
и я, меня так увлекало, что я по целым дням не появлял-
ся в школе. Мать была уверена, что я по утрам с книгами
отправляюсь в школу и вечером возвращаюсь оттуда же.
В действительности же я каждый день уходил только на
речку и, набегавшись, накатавшись там вдоволь с товари-
щами, проголодавшись, – возвращался домой.
Такое прилежное мое речное занятие продолжалось до
самой масленицы. А в эту неделю, в один памятный для
меня день, бегая по речке с одним из своих друзей, я про-
валился на льду, весь измок и чуть было не утонул. Помню,
когда сбежались люди и вытащили нас обоих, я, боясь идти
домой, побежал к родному дяде. По дороге я весь обмерз.
Это вселило дяде боязнь за мое здоровье, и он сейчас же…
сообщил обо всем случившемся моей матери.
Когда явилась встревоженная мать, я, растертый спир-
том, сидел уже на печке.
Узнав, в чем дело, она разложила меня через скамью
и стала лечить куском толстой скрученной веревки. Пом-
ню, долго после этого я не мог садиться, как следует, за
парту, но помню также, что с этих пор я стал прилежным
учеником» (55, 20).
33

сына (это случилось 27 октября 1888 года) Иван Родионо-
вич перебрался с семьей в ближнее село Гуляй-Поле,
1
что
славилось своими ярмарками, выгодно устроился кучером
к богатому заводчику Марку Кернеру, но вскоре умер, ко-
гда Нестору не исполнилось еще и года. Единственное, что
отец успел сделать для него, – это записать дату рожде-
ния ребенка годом позже. Так делали, чтоб не отдавать в
армию совсем уж юных сыновей и подольше держать их
при хозяйстве. Позже этот «приписанный» год спас Махно
жизнь – ибо суд, разбиравший его дело, считал его несо-
вершеннолетним. Но тогда, в 1889-м, после смерти Ивана
Родионовича, семья очутилась поистине в бедственном
положении. На руках вдовы Михненко осталось пятеро
братьев, мал мала меньше, а у семьи в Гуляй-Поле не было
даже дома: по бедности строительство велось медленно,
и будущее семейное пристанище представляло собой го-
лые стены без крыши. Мать Махно, Евдокия Матвеевна,
была русская – чем и объясняется тот факт, что Махно,
рожденный на Украине, лучше говорил по-русски, чем на
малороссийском наречии.
Гуляй-Поле представляло собой в ту пору большое селе-
ние тысячи в две дворов. Мемуаристка Наталья Сухогор-
ская, случайно оказавшаяся в Гуляй-Поле в самый разгар
махновщины, пишет: «При мне там было 3 гимназии, выс-
шее начальное училище, с десяток приходских школ, 2
церкви, синагога, бани, почтовое отделение, много мель-
ниц и маслобоен, кинематограф. Население – в подавляю-
щем большинстве украинцы. Великороссов в Гуляй-Поле
мало – больше учителя и служащие. Наоборот, очень много
евреев-купцов и ремесленников, очень дружно живущих с
украинским селянством…» (74, 37).
1
Ныне принято написание Гуляйполе. С 1938 года этот населен-
ный пункт является городом, центром Гуляйпольского района Запо-
32
кипела в нем» (76, 60). Злоба Махно такой нечеловеческой
интенсивности, что перед нею клубком сворачивается же-
стокая душа палача и пытателя Левки Задова. Эта злоба –
как судьба, с которой ни сам Махно, ни окружающие его
люди ничего не могут поделать: «Махно гулял. В добытой
после налета на Бердянск гимназической форме колесил
на велосипеде напоказ всему городу, или вместе со своим
адъютантом Каретником пел песни под гармонь, или по-
являлся на базаре, злой и бледный, ища ссоры, но все от
него прятались, зная, как легко у него из кармана штанов
вылетает револьвер» (76, 159).
Исторической правды ради можно, конечно, отметить,
что никакой матрос Чугай на переговоры в Гуляй-Поле не
приезжал, так же как и «мировой анархист» Лев Черный,
введенный в повествование, похоже, только для того, что-
бы высказывать блистательные глупости именем анархии;
Левка Задов не был палачом – о чем отдельно. Не случился
еще и налет на Бердянск, да и вообще про Екатеринослав
совсем не так договаривались. Однако все это отнюдь не
снижает жизненности образа. Именно таким батька Махно
десятки лет представлялся большинству наших соотече-
ственников.
Но сегодня и эта мастерская литературная работа нас
абсолютно не устраивает. Не так все просто – чувствуем
мы. Мы достаточно уже много знаем о революции, чтобы
верить, будто все дело в этом злобном существе с маль-
чишеской фигуркой… Или попробуйте объяснить, как он
выдержал три года на ринге Гражданской войны, когда в
одночасье погибали между тектоническими плитами двух
воюющих станов крутые и бывалые атаманы, что ходили
до самого Киева. Здесь трагедия иного масштаба. Слышите,
набат гудит, кони ржут, бряцает железо? Это деревня соби-
рает своих хлопцев, выставляет на фронт свои полки. Это
происходит то, о чем еще Михаил Бакунин мечтал, как о
21

лучшем средстве покончить с мерзостью российской жиз-
ни, – народный бунт, который, как огнем, вычистит всех
паразитов с тела земли, чтобы на ней, удобренное их пеп-
лом, широко, свободно раскинулось плодоносное древо
народной жизни. Наивный был человек Михаил Алексан-
дрович, раз верил, что без господ, без паразитов прекрасно
все устроится и такой благодатью разольется народный
дух…
А взбунтовавшийся народ избрал своим вождем Нестора
Ивановича Махно, которого с таким чувством описал нам
пролетарский писатель Алексей Толстой. Хотя и не надо
представлять Махно монстром, чтобы выявить трагизм си-
туации. Махно не выродок, он персонаж народной войны,
выдвиженец и боевая душа народа, его ненависть – вот где
узел, не распутав который, нам никогда не разобраться в
ситуации. Он в точном смысле слова народный герой, про-
шедший через все злодеяния и все подвиги восставшего
народа. И сколько бы мы ни упрямствовали в своем бес-
примерном народолюбии, придется признать, что вождь,
в общем-то, был адекватен своему народу.
Когда В. Г. Короленко в письме к А. В. Луначарскому ска-
зал о Махно как о «среднем выводе украинского народа»,
он имел в виду как раз то, что его личность вполне соот-
ветствовала крестьянским представлениям о вожде: гра-
мотный (но не интеллигент), умный (но неискушенный
в политике, дипломатии, экономике), хитрый (но недаль-
новидный – отличный тактик, скверный стратег), непри-
1
В украинском языке слово «батько» является ласково-
почтительным обращением к отцу, а в другом своем смысле значит
– военачальник, командир. Накладываясь друг на друга, эти смыслы
составляют единство, которое по-русски передается лишь несколько
устаревшей аналогией – «отец-командир». Вот почему, даже будучи
красным комбригом, Махно неизменно продолжал подписывать при-
казы – «комбриг батько Махно».
22
«– На царской каторге меня поднимали за голову, за
ноги, бросали на кирпичный пол. Так выковываются на-
родные вожди» (76, 165).
Герасименко же подкрепляет подлинность своего рас-
сказа воспоминаниями одного из махновских атаманов,
бывшего матроса-потемкинца Чалого, который будто бы
отбывал вместе с Махно каторжный срок в Сибири. На
самом деле Чалый – фигура не более реальная, чем мат-
рос Чугай у Алексея Толстого, но на этой фантастической
фигуре все-таки лежит отсвет исторической правды. При
этом правдой оказывается именно то, что кажется наи-
менее правдоподобным: среди махновских командиров
действительно был матрос с броненосца «Потемкин» –
батько Дерменджи. Более близких к истине сведений о
молодых годах Махно в книжке Герасименко, увы, нет.
Поскольку никаких исторических исследований и даже
просто документов, посвященных детству Махно, не суще-
ствует, нам остается лишь внимательно перечитать то, что
Махно сам написал о своей семье и ранних годах своей
жизни (сохранились его «Записки», бегло написанные в Ру-
мынии и Польше, и более подробная автобиография, кото-
рая под названием «Мятежная юность» была переиздана в
Париже в 2006 году). Увы, нам не избегнуть длинных цитат.
Но зато не придется делать лживый вид, будто мы иссле-
довали проблему самостоятельно. Итак, в путь! Поверьте,
нам представляется редкая возможность в подробностях
проследить становление маленького бунтаря.
…Нестор Махно был пятым и последним ребенком в се-
мье бывшего крепостного крестьянина Ивана Родионови-
ча Михненко, который после реформы служил у помещика
Шабельского конюхом и скотником в деревне Шагаровой.
Его фамилию, происходящую от имени «Михаил», в доку-
ментах писали по разному – когда Михненко, когда Мах-
ненко, а когда и Махно. Ко времени рождения младшего
31

стал бы размышлять подобным образом. Слова эти мог-
ли быть написаны только интеллигентом и только после
«ужасающего потрясения» революции. Махно же был чер-
норабочим, эксплуатируемым и униженным существом,
личное недовольство которого революционные теории
возводили в ранг исторического приговора «старому ми-
ру». При других обстоятельствах «романтизм» юноши мог
бы обнаружиться как-нибудь иначе – скажем, в бегстве
за счастьем в Америку. Но он рос на Украине, и совсем
под боком у него была романтика иного рода – романтика
темного и героического революционного подполья.
Историкам о детстве Махно известно совсем мало. Все
без исключения красочные подробности, изложенные в
полюбившихся нашим книгоиздателям «Мемуарах бело-
гвардейца» Николая Герасименко, относятся к ведению
исторической мифологии и не содержат ни грана исти-
ны. Махно никогда не служил помощником приказчика в
галантерейном магазине в Мариуполе и никогда не выка-
зывал свой дикий нрав, мстя за побои хозяину, не обрезал
пуговицы на костюмах и не подливал касторовое масло в
чайник с чаем. Не был он и типографским рабочим, не обу-
чался грамоте у анархиста Волина и никогда не служил на-
родным учителем «в одном из сел Мариупольского уезда»
(15, 5). Все это, как и недвусмысленный намек Герасименко
на сотрудничество Махно с полицией, – чистая, беспри-
месная фантазия, и остается только гадать, сам ли автор,
уловив политическую конъюнктуру, стал ее творцом, или
же он ограничился изложением побасенок, которые когда-
то от кого-то слышал. Примечательно, что именно из по-
пулярных «записок» Герасименко, по-видимому, черпал
свои познания о махновщине Алексей Толстой. Писатель
вслед за Герасименко утверждает, например, что Махно
отбывал царскую каторгу в Акатуе (что неверно), и для
пущей убедительности вкладывает ему в уста слова:
30
хотливый, не терпящий болтовни и казенщины, прежде
всего полагающийся на силу, на пулеметы, на «рубку». Да-
же власть, которой, как ни грешно это было для анархиста,
Махно тешил себя, тоже привлекала его именно вещными,
чувственными, зримыми атрибутами: коляской, обитой
небесного цвета сукном, ладно пригнанной портупеей,
хлебом-солью, с поклоном поднесенным на рушнике, са-
мим титулом – «батька».
1
Обязательно нужно сказать, почему народный герой ока-
зался смертельным врагом «народной власти», которую
представляли большевики, почему их классовая теория
на Украине не сработала и почему она, в принципе, не
может сработать иначе, чем с эффективностью топора в
хирургической операции. Но мы о другом.
Когда Ленин незадолго до октября 1917-го в «Государ-
стве и революции» мечтательно (и даже как будто веря в
это) пишет о знаменитой кухарке, которая вечером, после
работы, будет управлять советским государством, пред-
полагаемым как совершеннейшая форма демократии, он
немногим отличается от Бакунина, полагавшего, что наро-
ду, в принципе, никаких советов давать не надо, поскольку
народ сам располагает рецептами обустройства справед-
ливой и свободной жизни…
Что ж, в новейшей истории редко встречались примеры
столь полного осуществления народовластия, как в России
в 1917–1918 годах и на Украине в 1918–1919 годах. Мах-
новщина, например, – самое что ни на есть полное, самое
искреннее воплощение этой идеи. И когда позднее идео-
логи большевизма пытались доказать, что ничего общего
с «истинным» народовластием махновщина не имеет, это
была ложь, для части из них бессознательная, но частью
– хорошо осознаваемая. Махновщина была поистине хре-
стоматийной попыткой «до основания» разрушить старый
мир, а затем своею собственной рукой воздвигнуть новый.
23

Говорю это совершенно серьезно: попытка была действи-
тельно самоотверженная. К сожалению, мы знаем о ней
слишком мало, так же как и о том, во что она обошлась
самому народу…
В наши дни Махно, частично или полностью «реабили-
тированный» рядом публикаций, даже в среде образован-
ной читающей публики вызывает несомненные симпа-
тии. Разбойники и мятежники были популярны всегда. В
таинственной глубине этой популярности лежит, может
быть, подсознательное желание людей, в обыденной жиз-
ни вполне добропорядочных и законопослушных, в один
прекрасный день по-своему, с помощью клинка и пулеме-
та, рассчитаться с миром, который является источником
их страданий и унижений, пошлости и несправедливо-
сти. Нужно, однако, оговориться: несмотря на целый ряд
появившихся в России и на Украине интересных исследо-
ваний, посвященных Махно и махновщине, и в биографии
самого Махно, и в истории возглавляемого им повстанче-
ского движения остается по сей день так много неясного,
что для любителей жанра исторической фантазии остается
широкий простор для самых смелых выдумок и компиля-
ций. Именно в этом жанре выполнены книга Игоря Болга-
рина и Виктора Смирнова «Девять жизней Нестора Махно»
и поставленный по ней фильм, где реальные факты гу-
сто разбавлены сущей небывальщиной. Книг, подобных
«Девяти жизням», гораздо больше, чем научных исследо-
ваний, проливающих свет на события вековой уже почти
давности.
И поскольку популярный образ Махно и по сей день
остается образом фантастического бандита, можно ска-
зать, что большевикам блестяще удалась глубокая идео-
логическая диверсия, проведенная в середине двадцатых
годов. Ее смысл заключался в том, чтобы низвести Мах-
но из политического противника власти в разряд сопут-
24

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: