Нестор Махно

экономической и общественной жизни и эволюционно
значимого скачка в сознании, а отказ от государства, как
от «лишнего», непонятного, ненужного явления. Власть,
естественно, сохранялась – на уровне, так сказать, вечевой
демократии, но более сложные ее структуры представля-
лись ненужными, паразитическими. Это было одной из
причин того, что махновцам, в общем, не удалось пустить
корни в городах, где они оказывались хозяевами. Тут они
тщетно пытались овладеть системой, пользование кото-
рой превышало пределы их компетенции. Расстреляв про-
тивников, объявив вольности трудящемуся населению и
обложив контрибуцией буржуазию, они смутно представ-
ляли себе, что делать дальше. Города становились ловушка-
ми: армия, проявлявшая в походах героизм и дисциплину,
начинала разлагаться, промышленность еле теплилась,
эпидемии свирепствовали с необузданной, средневековой
силой. Фактически махновщина эффективно функциони-
ровала лишь как военная организация. Ее ждал неизбеж-
ный конец всех народных движений: кровавое подавление,
истребление вожаков, смутная, тревожная память потом-
ков…
То, о чем будет рассказано, – трагедия с бесчисленными
жертвами и нулевыми результатами. В чем причина такой
ужасающей исторической несправедливости? Почему ты-
сячи людей, воодушевляемых идеалами добра и правды,
с такой жестокостью уничтожали друг друга? За что они
погибли?
Не наше дело судить их. Наше дело понять. Как писал фи-
лософ Хосе Ортега-и-Гасет, посвятивший проблеме «масс»
отдельную книгу: «Нам нужно знать подлинную, целост-
ную Историю, чтобы не провалиться в прошлое, а найти
выход из него» (62, 154).
28
ствующих всякой войне авантюристов и «атаманов». Эта
работа заняла никак не меньше десяти лет: с середины
двадцатых в советских журналах одна за другой появля-
ются статьи про Махно, выходят посвященные ему кни-
ги. Все это – воспоминания людей, знавших Махно лично
или непосредственно столкнувшихся с махновщиной, а
потому претендующих на доверие читателя. Здесь и «вос-
поминания» ближайших сподвижников Махно, и мемуа-
ры работавших в Повстанческой армии анархистов, ста-
тьи подпольщиков-большевиков и лиц частных, случайно
оказавшихся в эпицентре махновщины. Но все эти публи-
кации объединяет одно – разносторонне антипатичный
образ «архибандита» Махно. Нет, не комбрига 2-й Укра-
инской Красной армии Нестора Махно, награжденного за
боевые заслуги орденом Красного Знамени. И не коман-
дира крестьянской Революционно-Повстанческой армии,
упорно сражавшейся и против белых, и против красных
и в конце концов вынудившей большевиков заключить с
нею политическое соглашение, беспрецедентное в исто-
рии Гражданской войны. Нет. Махно – бандит, и только.
Везде подчеркиваются его личное вероломство и жесто-
кость, пьянство и необузданность его «армии». Все эти
публикации богаты фактурой, «случаями», которые, соб-
ственно, и делают их правдоподобными – но именно эти
«случаи» и не пускают авторов бестселлеров сегодняшнего
дня выскочить из наезженной колеи, кружась в которой
нам никогда не понять истинного места Нестора Махно в
истории. Ну, в самом деле, как отказаться от такой вкус-
нятины, когда Махно, переодетый невестой, пожаловал к
одному из помещиков и учинил там кровавую резню… О,
эта кровь на подвенечном платье! Красное на белом! Как
можно пропустить такое? И небылица с переодеванием
снова и снова преподносится читателю как быль.
25

Все лживые факты, несуразности и неточности, связан-
ные с именем Махно, опровергнуть невозможно – так их
много. Я хочу подчеркнуть только одно – чтобы такое ко-
личество лжи наросло на имя одного человека, нужна госу-
дарственная политическая кампания по шельмованию его
имени. Не будет лишним сказать, что даже опубликован-
ные отрывки из рассказов ближайших соратников Махно
– Алексея Чубенко, Виктора Белаша и других – являются
не чем иным, как их следственными показаниями, адап-
тированными для печати. Широко известная в свое время
книга кающегося анархиста Иосифа Тепера «Махно» пред-
ставляет собой сочинение человека, не просто разошедше-
гося с Махно в политических взглядах, но сломленного и
завербованного ГПУ. Мог ли он написать правду? Разуме-
ется, эта ложь в конечном счете выдает себя – но именно
она прежде всего востребуется масскультом. Не странно
ли это? Нет. Масскульт, выполняющий сегодня роль «то-
тальной пропаганды» прошлого века, по природе своей
питается не истинными фактами, а вымыслом в красивой
– или пугающей – обертке.
Разумеется, у всех, кто серьезно интересуется историей
и социологией, расстановка акцентов сильно изменилась.
Многие совершенно верно усматривают в махновщине
«народную оппозицию» большевизму. Остается вопрос –
мог ли Махно победить? Если напрямоту, то нет. Циви-
лизационно большевики были гораздо более созвучны
наступившему тоталитарному веку, чем Махно с его воль-
нолюбивыми декларациями. Разумеется, в начале русской
революции 1917–1922 годов ни у кого язык не повернул-
ся бы сказать, что речь идет о родах первой в XX веке и
никогда доселе невиданной государственной деспотии,
первого тоталитарного режима, на которые минувшее сто-
летие оказалось столь щедрым. По сравнению с больше-
вистской «диктатурой пролетариата» махновщина – это
26
романтический марш назад, в прошлое, ко временам Запо-
рожской Сечи, вольности левобережного казачества, окре-
стьянившиеся потомки которого вновь пытались снискать
себе свободу и братское равенство. Анархизм был лишь
современной формой, в которую облекались эти вековые
умонастроения. Это вовсе не значит, что ленинский ва-
риант марксизма был учением более «передовым», чем
анархизм, до которого человечество, может статься, до-
растет лишь в сравнительно отдаленном будущем. Но мы
говорим не о философии, а об истории.
Если мы проанализируем с исторической точки зрения
события, о которых пойдет речь, то увидим, что они обу-
словлены не только очевидными экономическими или по-
литическими интересами, но и прорывом на поверхность
глубоко архаичных форм народного сознания, определен-
ных представлений о «воле», социальной справедливости,
воинской доблести и т. п. Когда в Екатеринославе Махно
устраивал аудиенции, во время которых нуждающиеся
подходили к нему и, рассказав о своей нужде, получали от
батьки в руки жменю бумажных денег, – что это было? Бес-
полезно судить об этом с современной точки зрения. Люди
времен Гражданской войны были не такими, как мы, и ду-
мали тоже по-другому. И то, в чем нам может увидеться
откровенное самолюбование или грубый пиар, им, скорее
всего, казалось самым что ни на есть полным, буквальным
исполнением справедливости.
Несмотря на вызывающую глубокое сочувствие идею са-
моуправления народа, которой вдохновлялись украинские
крестьяне, махновщина все же была отступлением от ци-
вилизации вспять. В этом смысле и анархизм повстанцев
был точно таким же попятным движением, стремлением
как бы вернуться во времена, когда государство не вмеши-
валось в дела вольных казаков. Это было не преодоление
государства на основе налаженной самоуправляющейся
27

у помещика Бутько… В имении Литвинова вырезан весь
состав служащих» (39, 38). «В Верхнеднепровском уезде
грабителями убиты Перетятько и вся его семья. При
нападении на дом Сендерея ограблено 2000 рублей. В
Славяносербском уезде ограблена и расстреляна семья
Неказанова» (40, 39).
Вряд ли эти убийства совершались непосредственно кре-
стьянами: тут чувствуется холодный расчет, твердая рука
преступников или профессиональных революционеров,
начавших осуществлять «аграрный террор» по подобию
1905–1907 годов. Перечисленные злодеяния – как бы из-
нанка той революционной «работы», о которой пишет Мах-
но в третьем томе своих воспоминаний, усердно идеологи-
чески ее оправдывая и разъясняя. Но, каковы бы ни были
мотивы, деяния Махно и организованного им отряда, без
сомнения, могли бы существенно пополнить этот газет-
ный перечень. Сам Махно рассказывает о своих подвигах
мало и уклончиво, боясь себя скомпрометировать, но ме-
стами он начинает собой любоваться и тут ненароком что-
нибудь выдает. Так что, несмотря на крайнюю скудость и
сомнительную достоверность сведений об этом периоде
махновщины, кое-что нам все-таки известно.
Приехав на Украину, Махно поселился неподалеку от
Гуляй-Поля на чердаке у некоего Захария Клешни, где
он отлежался, выслушал новости и сочинил несколько
пламенных писем к односельчанам, не без достоинства
подписав их: «Ваш Нестор Иванович» (54, 7). Пере-
одевшись бабой, сходил поглядеть на родное село. В
Гуляй-Поле стоял мадьярский батальон с командой из
офицеров-австрийцев. Дом матери Махно оккупанты
сожгли, как и дома других смутьянов семнадцатого года.
Расстреляли старшего брата Емельяна, который, как
инвалид мировой войны, к бунту не был причастен. Вроде
бы даже жена Емельяна, Варвара Петровна, умолила
104
Далее он продолжает: «Рассвет… Спать в эту ночь никто
из нас не ложился. Каждый погрузился в самого себя и с
нетерпением ожидал утра, а с ним и обещанного освобож-
дения. Какой бесконечно желанной, прекрасной и дорогой
нам, бессрочникам, казалась в эти минуты свобода. И, не
получив еще ее, как мы волновались, как трепетали наши
сердца в тревоге, в страхе, что у нас ее, свободу, или вернее
– мечту о ней, отымут.
Время шло страшно медленно, и часы казались вечно-
стью.
Наконец-то среди мертвой тишины камеры послышал-
ся шум говора со двора и раздался выстрел. Окно нашей
камеры выходило на широкий двор тюрьмы с церковью
и с большой площадью впереди нее. Услышав шум и вы-
стрел, мы все моментально ринулись к окну. Видим, вся
площадь тюремного двора заполнена солдатами в форме
конвойной команды. То и были конвойные, которые кри-
чали: „Товарищи заключенные, выходите все на свободу.
Свобода для всех дана!“
Из окон тюремных камер послышалось: „Камеры запер-
ты“.
„Ломайте двери!“ – все, как один, крикнули конвоиры.
И мы, не долго думая, сняли со стола полуторавершко-
вую крышку и, раскачав ее на руках, сильно ударили ею
по двери. Дверь открылась. С шумом, с криком выбежа-
ли мы в коридор и направились было к другим камерам,
чтобы посоветовать, как открыть дверь, но там без совета
проделали то же, что и мы, и все уже были на дворе…
Тогда мы поспешили все к воротам, ведущим на одну из
улиц Москвы. Там были уже тысячи каторжан, и каждый из
них спешил первым выйти на улицу. На Долгоруковской
улице по дороге к городской думе всех нас выстроили по
четыре человека в ряд, для регистрации, как пояснили
нам. Вдруг видим – летят от городской думы военные и
53

гражданские и с возмущением в голосе кричат конвоирам:
„Что вы наделали… Обратно в тюрьму!.. Освобождение
будет производиться по порядку“.
И нас моментально охватили войска и загнали обратно
в тюрьму.
Среди криков и проклятий моих товарищей по адресу
и властей, и комиссии по освобождению просидел я еще
часов 5–6.
Наконец заходит какой-то офицер в чине поручика с
какими-то бумагами в руках и кричит: „Кто такой Махно?“
Я откликнулся.
Он подошел ко мне, поздравил со свободой и попросил
следовать за ним. Я пошел. Товарищи бросились за мной
вдогонку, плачут, бросаются на шею, целуют. – Не забудь
напомнить о нас…
По дороге этот офицер многих еще вызывал, и, следуя за
ним, мы пришли в привратницкую. Здесь на наковальне
солдаты разбили наши ножные и ручные кандалы, после
чего нас попросили зайти в тюремную контору. Здесь засе-
дала комиссия по освобождению. Она сообщила нам, кто
из нас по какой статье освобождается, и поздравили со
свободой. Отсюда уже без провожатых мы сами свободно
вышли на улицу. Здесь нас встречали толпы народа, кото-
рые также приветствовали нас со свободой. Зарегистриро-
вавшись в городской думе, мы отправились в госпиталь,
где для нас были отведены помещения…» (55, 23).
Знакомых в древней столице у него не было. С неделю,
пьяный от весны и от свободы, шатался Махно по бурля-
щей Москве, но, так и не найдя себе в ней ни места, ни дела,
оставил Аршинова и двинул на юг, в родное Гуляй-Поле.
Он вообще не любил городов и не понимал их.
54
Голубович не выдержал, с ним сделалась истерика, он
разрыдался – пришлось устроить перерыв, чтобы успо-
коить премьера. Успокоившись, он сознался суду в своей
причастности к похищению Доброго и обещал больше ни-
когда так не делать. Прокурор не смог сдержать сарказма:
– Я не думаю, что вам вновь когда-нибудь придется сто-
ять во главе правительства…
На место Центральной рады немцами было посажено
правительство гетмана Павла Петровича Скоропадского,
генерал-лейтенанта, крупного землевладельца, крепко
приверженного дореволюционным идеалам. Повсеместно
возрождалось старое уложение жизни. В том числе возвра-
ту прежним владельцам подлежала земля, переделенная
осенью 1917-го. Крестьяне должны были вернуть кулакам
и помещикам также скот, инвентарь и, сверх того, за
счет будущего урожая компенсировать невосполнимые
убытки, причиненные в ходе дележа. К этому добавлялась
еще необходимость выплачивать оккупантам репарации
по мирному договору, поставлять хлеб, скот, птицу –
которые, естественно, тоже выжимались из деревни.
На хлеб оккупационными властями была установлена
твердая цена, но крестьяне, затаив лютую злобу, хлеб
зажали. Правительство вынуждено было прибегнуть к
принудительным «закупкам»: толку вышло немного, но
злоба расширилась, и если в городах, несмотря на дерзкое
убийство левыми эсерами генерала Эйхгорна, все-таки
держался строгий немецкий порядок, то в деревне вновь
под покровом ночи разверзалась какая-то кровавая жуть.
«В Екатеринославском уезде совершено вооруженное
нападение на имение Герсевановой, – писала газета
„Слово“. – Взорван дом, убиты управляющий и сторож,
ранены девушка и двое детей» (40, 38). «Нападение на
дом Конько сопровождалось убийством 7 человек. Убит
управляющий имением Ивакин. Ограблено 20 ООО рублей
103

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: