Никита меньшик

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (виновато): Читал, блаженный.

ИВАН (возносится до высшего гнева, после чего легко может велеть доброхотам начать резать друг друга): Что же ты блудниц посадских к святыням допустил? Прельстили скриптора на грех? (Резко.) Лазарь! Падеся ты с Гафией, яко со женою?
(Лазарь, вздрогнув, роняет грамоты.)
ЛАЗАРЬ (торжественно): Смилуйся, отче, помысл плотских аз удаляюсь, о чистоте пекусь, бо зверь сей сластьми своими тело упитывает червем, а душу вовеки губит и потом муки вечныя готовит!

ИВАН (слоняясь вперед, с любовью к грубой шутке): Зане дурак ты, скриптор. Аз чюжаюсь блуда, понеже монах есть. А ты чего ради руци не даси покою?

ИВАН (Лазарю): Послушай, сынько, да скажу ти: естество женское вельми есть зло. И дивна сия вещь — жена: кротима высится, а биема бесится. Бежи и не озирайся красот жен, яко Лот содомского запаления. Не объят буди руками их, не желай ея, бо погубляет человека острейша меча. И еже хощеши без печали жить, то лутчи не женитися и опосле не тужить. Лутчи купить коня или вола, или ризу, нежели жену поняти, украшают бо телеса своя, а не душу. Извыкли в зерцало призирати и вапами лица помазовати. Уды своя связали шелком, лбы подтягнули жемчюгом, ушеса позавесили драгими серезами, да не слышат гласа Божия, ни святых книг писания, ни отец своих духовных учения. Блажен той, иже девством живет, да сицевыя (показывает на Гафью) жены не обрящет: льстива, лукава, блудлива, обавница, еретица.

ЕЖИХА: А я, отче?

ИВАН: А ты, Ежиха, истинная запазушная змия: из куста змия от человека бежит, а ты подле мужа лежишь и ядом дышешь. (Лазарю.) Синодик докончил? Подай.

ИВАН (просматривая поминальник, с притворным сожалением): Что вам не жилось под милосердным государем? Что не служилось, зломысленники? Ах, Филипп Олябьев, я ли тебе не угождал? Воздал ты мне за возлюбление мое — непримирительную ненависть. Окольничий Иеремей Тетерин: поделом за речи змиевы к государю. Се дьяк Хлебенного приказа, новокрещенец, блудодей — поях чужую жену. А се однородец его — вор... Ведун Евдоким — государя счаровать хотел. (Просматривает снова и смотрит на Лазаря, потом на Квасника.) Иван Митнев забыт, Митнева нет. (Грозно заглядывает Лазарю в глаза.) Посулы берешь, василиск?

ЛАЗАРЬ: Что ты, государь?

ИВАН: Сходи на пыточный двор, тать, погляди, что бывает с такими, как ты.

ЛАЗАРЬ: Схожу, отче. Не ведая бо сотворих, искуша бо мя диавол...

ИВАН: Филофей Квасник, брате ключар, сяди ту. (Квасник, глянув на Выродкова, подходит к Ивану. Садится.) Меня бояре согнали, а ты мне служишь. Не оставил старца, и аз помогу ти, сыне Филофей, понеже нужу мою исполнял ты. Сабельку возьми, деньги, шубу, бо в нынешних летех такой страдник верный един от тысящи не обрящется. Любишь государя своего, соколик?

КВАСНИК: Люблю, блаженный.

ИВАН: Тысячу рублей за тебя Дивею-хану дал, не жалею — верно служишь. Товарищам твоим — добрый приклад. На княжне Евдокии тебя оженю. Толикое дело — обышный гридин да на княжне, дочери четвертого удельного князя! Сором какой, Господи, на князя Лычку: бояре мне сего не простят, а ты первый мертвец будешь, аминь продохнуть не успеешь.

КВАСНИК: Знаю, государь. Не твоя б государская милость, и аз бы что за человек? Врагов, на тебя вставших, потребил немало, не щадил ни старых, ни малых, ни жен, ни мужей. И впредь не пощажу, буде воля твоя.

ИВАН: Верю, соколик. (Берет его голову и целует в лоб. Подумав, снова целует. Оглядывает голову Квасника.) Писано: «Аще земному царю правдою служиши и боишися его, тако научишися и Небеснаго Царя боятися. Сеи временен, а Небесныи вечен».

КВАСНИК: Аз слушаю к тебе, блаженный, а тебе боюся. Аз, холоп твой, страхом объят...

ИВАН: Ты? Мечник? Страхом?

КВАСНИК: Не смерти страшуся, отче. Страшно — не вериши ми.

ИВАН: Царю никому верить невозможно. Что, если велю, и отца забьешь?

КВАСНИК: Ах, отче, аще бы был аз на облацех небесных, а в земли бы было кольце утвержено, и аз бы всею землею подвизал. За Евдокию, государю милостивый, поработаю тебе. За княжну и матерь бы укусил, коли б жива была.

ИВАН: Сирота. Некому пожалеть, опричь Иванца. Да ось Ежихи. Ежиха, за мужа взыщено будет, аще сведешь — велю сосцы твои усекнуть.

ЕЖИХА: И ты за него! Казнит он меня день и нощь, и жезлием бьет, и пинанием, и власы рванием, душу разлучает от тела!

ВАСЮШКА: А ты терпи ему, а не шипи, что змия из куста.

ИВАН: Возверзи на Господа печаль свою, Ежиха, и Той тя пропитает.

ЕЖИХА: Ох, умучили вы меня. Ни тебя, ни тебя не послушаю, в монастырь постригусь.

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Увы тебе, жено безумная! Ввергнет тя Бог во огнь и тамо пожернет диавол.

ИВАН: Погоди до старости, Ежиха: молодцам моим без блудниц нельзя.

ВАСЮШКА: Ось я, блаженный.

ИВАН: Что ты думаешь, привезет Матфей Лычка Евдокию? Он любит ю.

ВАСЮШКА (уверенно): Привезет, отче. Бояре бо чад своих любят, а себя не меньше любят.

ИВАН (настораживаясь): Что тебе на мысли, лукавый советник? Говори.

ВАСЮШКА (со знанием дела): Общие люди, обышные — весняки, сошники, хрестьяне, батожники, гулящие — легко дух испускают. Духовного чину, так мало не с радостию. (Удивленно смеясь.) Инок один в Новеграде мне даже руку поцеловал, какою я ему голову скоро усек. Старенький инок, от ветра шатается, постом истощен, сквозь него мало не солнце — месяц просвечивает. Уж я над ним постарался, но и то устоял богомолец, кончил с Исусовой молитвой. А бояре — другое, пресветлый отче. В боярах два беса живут: гордость, а как же — вельможи пресловущие, у них свои бояре по лавкам сидели. И — мамона. Боярам жизни сладкой жаль. От денег, от славы, от холопок гладких уходить не хочется. В небесном царстве, чай, девок тискать не дозволяется. (Дождавшись подходящего момента.) Вон Хабаров емку у ногайцев выкупил, две тысячи рублей отдал.

КВАСНИК: Доселева такие по пятидесят рублев бывали, а двух тысяч оприч воевод окупов ни на ком не дают.

ИВАН (недовольно, решительно): Опять вы на Василея Хабарова! Сказано — не дам. Князь Хабаров меня от Старицких да Шуйских уберег.

ВАСЮШКА: Али ты, государю превеликий, не ведаешь, кто есть Хабаров?..

ИВАН (с притворным безразличием): Не ведаю аз ничего того и не слыхал и не знаю и сам о боярех, ни о князех, ни о суседах не пересужаю.

ВАСЮШКА (с сожалением): Эх, отче, у Хабарова грамот охранных от короля Сигизмунда, от Юхана-короля, как у Ежихи вошек. Ты им Кроткого поставил, думая: князи — баранцы, сейчас к юродивому побегут: прими, государь, чад своих, мы рабы твои? Старого воробья на мякине не обманешь, честный отче наш. Хватишься — ан поздно, ты от бояр первый мертвец будешь. Потянут вотчинного государя и царевичей на пыточный двор, Бога не побоятся. Так что пришлет князь Матфей Евдокию, да не как древний Авраам праведный сына своего Исаака на закланье. А чтобы тебя усыпить: ось, мол, кровоядный царь, хоть жги нас, хоть режь, а встреч твоей воли не пойдем.

ИВАН: А еже не привезет Лычка Евдокию?

ВАСЮШКА (с азартом): Привезет, об заклад бьюсь!

ИВАН: Что в закладе, соколик?

ВАСЮШКА: Живот!

ИВАН: Живот — легко, Васюшка, един миг — и ты у престола всеблагого.

ВАСЮШКА: Сам себе очи выколю.

ИВАН (удивленно): Силен злодей.

ВАСЮШКА: Силен ты, государь, и храбр, земля бо правится Божиим милосердием, святых молитвами и тобою, цари нашими.

ИВАН: А что, сможет. Сможет, Оглобля?

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Васюк-то? Ярыга может, он многих ослепил.

ИВАН (стукнув посохом, встает вне себя от возмущения): Что вы со мной творите? Псы лютые! Обвились округ меня! Аз есмь царь именуюсь, в послушание Богу многих выгубил, ано аз — сын человеческий, тугою и печалию уязвляем бываю. Хабарова у меня просите! Ведомо же ти буди, Васюк: Хабаров мне мало не брат.

ВАСЮШКА (делает последнюю попытку добиться своего): Лжебрат! Брат на рати познавается! Убудися, государь. Хабаров с Лычкой вкупе диаволом на тя подвизаеми. Нам не веришь — старца Пафнотея спроси, — спрося! Спрося уведаешь: к старцу человек святой приходил, и той человек поведа старцу Пафнотею: ведуны от чумы померших младенцев носили к Марии Даниловне, князя Василия матери, и что княгиня Мария Даниловна, выня сердце у тех младенцев, в вине варила. (Зловещим шепотом.) Про что? Тебя счаровать хотят.
(Лазарь испуганно крестится. Иван кистью подзывает к себе Васюшку.

Васюшка подходит.

Иван притягивает его к себе и долго что-то шепчет ему на ухо.

На дворе слышны голоса. Все замирают. Ежиха подбегает к окну и смотрит наружу.)
ЕЖИХА: Боярышню привезли, княжну Евдокию везут.
(Ежиха и Гафья, смеясь, выбегают. Квасник застывает от неожиданности. Иван снимает с мизинца перстень и подает Васюшке.

Мисюра Неупокоев, который давно служит Ивану и понимает царя с полуслова, склоняется к Выродкову и что-то шепчет ему на ухо. Выродков изумленно хмурится.

Ежиха и Гафья ведут княжну Евдокию. Евдокия — бледна, руки дрожат, смотрит под ноги.)
КВАСНИК (восторженно): Княжна...
(Евдокию подводят к Ивану.)
ИВАН (не взглядывая на Евдокию): Стани ту, дочерь. Веруешь ли, чадо, от всея души во Отца и Сына и Святаго Духа, нераздельную Троицу?

ЕВДОКИЯ (шепотом): Верую, государь.

КВАСНИК (смотрит на княжну словно околдованный): Княжна Евдокия...
(Васюшка к чему-то готовится. Мисюра Неупокоев, перекрестившись, развязывает пояс. Выродков становится позади Квасника.)
ИВАН: По писанному, всего сильнее жена бывает, ибо всяк человек от жены рождается и сосцами ея питается. Жена и человека породи и одеяние ему сотвори. В Бытии же речено есть: «Позна Адам жену свою и роди от нея сына». Не прабаба наша Евва роди, но Адам роди, не Сарра роди, но Авраам роди. (Поворачивается к Евдокии и смотрит на нее в упор.) Венчаю тебя, княжна, рабу Божию Игнатию во имя Отца...

КВАСНИК (в отчаянии): Государь!

ВЫРОДКОВ (Кваснику): Что, Филофей, исполнилось, что я говорил? И кизички мои, и княжна моя, и каурка мой будет. (Пинком перевернув Квасника на живот, срывает с пальцев перстни.) Царево даяние не отходит вспять.

ЕВДОКИЯ: Ведаю, отче.

ИВАН (склоняется над Квасником): Горе граду тому, в нем же государят холопы. Поведай ми, кознодей, якоже вы с Василеем Хабаровым да Федором Голицей шептались, хотя царя от Бога венчанного извести и сами стать в его место? Молчишь, собака? Брат Игнатий язык тебе развяжет. (Всхлипывает.) Слуга верный. А может, тебя князи-коромольники извели? Голову усекли служку моему Филофею Квасову и, в овчину вшив, вметали на крыльцо: «Страшися, Иванец, с тобой так же содеется». Князи не спят, как вы, дрочоны, умеют вас ловить. (Выродкову.) А, Щука?

ВЫРОДКОВ: Истинно так, блаженный. Усекли и вметали, сам видел очима своима.

ИВАН (горестно): За что муки сея вся терплю, Господи? Плачь, Филофей окаянный: той плачь вельми полезен и угоден Богу. Прости мне, Христа ради, Филофей. Ано сказую ти: сладко есть рабу умрети за господина своего, паче же кому за государя, несть бо то смерть, но живот. Да претерпите, чады мои, раны отца духовного, неже ласкательные целования вражий. По грехом моим учинилось, что мои князи и бояре учали мне изменять, и аз вас, страдников, приближал, хотячи от вас службы и правды, а не татьбы, измен и пияньства. Рече бо Господь во святом Евангелии: «Не может раб двема господинома работати, любо единаго возлюбит, о друзем нерадити начнет». Не возможно единем оком зрети на землю, а другим на небо.
(Квасник мычит. Выродков уводит княжну Евдокию. Меньшик с Васюшкой подхватывают Квасника и выносят.)
ЛАЗАРЬ (в страхе перед величием и самовольством Ивана): Житие подобно травному цвету: сего дни цветет, а утре изсыхаемо и ногами попираемо.

ГАФЬЯ (Ежихе): Тетенька, уведи меня, Христа ради. Страшно мне, тетенька.

ЕЖИХА (тараща на нее глаза): Молчи, дура! В прорубь захотела? Отсюда пути никуда нет.

МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (Лазарю): Пиши, юнак: «Князь Иван Митнев с дети. Служка Филофей Квасов».

Иван, Васюшка, Козьма Вислой

ИВАН: Упокой душу его, Господи, Ты же свидетель долготерпению моему.

ВАСЮШКА: Князь Лычка с женой в церкви молятся безвыходно. К воротам двора его братия медведей привязали, а людей повесили. Велено князю не погребать людей.

ИВАН: Добро ли сотворяете, Ярыга Василей, что люди оставлены без погребения?

ВАСЮШКА: Не люди — псы лютые. Довел жилец Соль Вычегодский Иаков Болнищев об изменном деле боярина Тыртова и сынов Тимофея, Саввы, что приходили Тыртовы на площадь, говоря — царь де народ свой невзлюбил, стары честны домы хощет расхитить да сжечь. Нецыи мужии, купцы града Каргопола, доказали: боярин Тыртов к старцам печерским писал, чтоб молились о вразумлении государя. Тыртов с дети отделаны железом, жена и дочери палками, люди его отделаны из пищалей. Иных дел, отче: в Старице, Пскове, Ростове мор. Из Воронача, из Керети, из Волока Ламского братия без корма воротились — взять не у кого. В Смоленске же отделаны семьдесят человек посадских, торговых. В Новеграде отделаны триста человек из пищалей, средь них емцы да литвины.

ИВАН: Мне до емцев и литвинов и до всего этого дела нет. Что крестник мой, царь Кроткий?

ВАСЮШКА: Скорбит крестник безпрестани, князи бо к нему не идут, грамот его не читают.

ИВАН: А ты пиши грамоты от него — жалуй князей чинами и уездами и городами.

ВАСЮШКА: Да уж пишем. И сам пишет. Новгородцам даровал прощение от опалы, Смоленску прощение вин. Княжати Куракину вернул уезды и грады, ему же сопрестольник веле быть к Москве из Чудова монастыря.

ИВАН: Что князь Куракин, пришед ко граду?

ВАСЮШКА: Куракин благодарит вельми, ано просит оставить в келье его, уезды же со пригороды и кабаки жалует в казну — на выход радивым людям.

ИВАН: А царь?

ВАСЮШКА: Царь повеле всем князем, воеводам, середним и обычным готовым быть на службу с коньми и со отроки. Раслав листы по градом на собрание воинственного чина, да скоро соберутся вся воинская дела творящее люди.

ИВАН (с усмешкой): Собрались?

ВАСЮШКА: Благородные вельможи вся сильныя ни един, а токмо безпоместные боярские дети да обышныя вои — пешцы, возящие ратны запас. Видев же тех вои своих, убозех суицих и нужных всем, оле скоро собравшихся по словеси его, сопрестольник нестерпимою скорбию уязвися, и не может от великия печали стояти. На много час безгласен бывши, нача Кроткий слезити: «Аз к вам с любовью и вам служу, вы же себе не служите, погибель на себя призываете». Дивно царю: князи за сельцо сварятся, ано отчин от него не приемлют.

ИВАН: Что мне князи великородные? У них свой царь есть, крестник мой, пусть служат, а не хотят — что же, мне не служили, ему не служат, что тут дивного? Князи только себе служат. Что в народе?

ВАСЮШКА: В народе, блаженный, шатость и блуд.

ИВАН: И шатость, и блуд?

ВАСЮШКА: Увы, отче. (Поискав среди вороха листов.) Пятого дня седьмицы распоп Козьма Вислой явися к жене холщевника Некрасы Поповкина Малашке, глаголя: «Не скорби, жено, мною избавит тя Бог от духа нечистаго». Тая же Малашка глаголет ему: «Кто еси ты, господине мой, и откуду?» Той же Козьма отвеща ей...

ИВАН (предвкушая занимательный рассказ): Дале, пономарь!

ВАСЮШКА: Дале распоп Вислой, став к оной Малашке Поповкиной, не плошаясь похоть вдел в чрево ея. По мале часе явися муж ея Некраса Поповкин, бывший пред тем в купивле. Уды Некрасы вострепеташа вси, и предивно ему: распоп на Малашке, согбенной подобно глаголу, несытную похоть свою востязает.

ИВАН: Что же Малашка?

ВАСЮШКА: Малашка пониче лицем на землю, не имея что отвещать, сама в недоумении велицем: откуду нечистый явися, не иначе счаровал ю, честную супругу? Днесь распоп Козьма Вислой в порубе пасмы на себе рвет, ему уж шибеница утвержена, сам на Малашку доказывает — Малашка де шептунья, блудница в посадах всех знаемая, а он де Малашку не опаивал. Распоп, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, толкует о беде над старцем Иваном.

ИВАН: Сице рече распоп: «Старцем Иваном», не «великим государем»?

ВАСЮШКА: В правду так, блаженный. «Старца Ивана Господь обрал народы и станы править, — вопиет распоп, — а князи, губители души и тела, иже детьми своими паче Кроновых жрецов действуют». Доведал Козьма Вислой в Писании о велицем знамении над старцем Иваном, сиречь тобой, богоизбранным государем: «Прииде волк в коже овчией, нарече ся Кротким да праведного владыку сведет во гроб». Читал де сам и архиерею писал, архиерей же прогнал Козьму от себя. «А писанейце де сие, слезами измоченное, во гроб с собою повелю вложить, грядущи на суд Бога моего Исуса», — рече Вислой.

ИВАН (смеется): Искусный поп. Призови его. Исповедаю сего отступника.

ВАСЮШКА (в сторону): Щука, Козьму из ямы к блаженному! Кроме тех дел, отче, се рассмотри: коломенский муж Пинай Хвостов показал на людей, что по деревням баб шепчущих добывали: отделаны. Подьячий Китай Ишуков...

ИВАН (недовольно): Како отделаны, пономарь?

ВАСЮШКА: Какие из пищалей...

ИВАН: Худо.

ВАСЮШКА: Какие с шибеницы воронам языки показывают...

ИВАН: Лутче.

ВАСЮШКА: Шемяка Спячий в котле сварен. Яким Вялицын на бревнах спален. Мишуй Бовыкин собаками затравлен.

ИВАН: Любо.

ВАСЮШКА: Так же Кормового приказу подьячие Пимен, Сухан да Симеон. Хлебенные дьяки Мижуй Крюков, Яков Селин, Ждан Братской, Тимофей Лисин...

ИВАН: Что люди говорят о том?

ВАСЮШКА: Оскудевшие, безжитвотные да похолопленные, те говорят: «Бояре да дьяки встреч прозвитера Ивана, царя вотчинного государились, всякое претыкание Ивану творили. Взявши же царство, держать не умеют».

ИВАН: Словеса их паче елея. Покорность словесного стада угодна Богу и на пользу им.

ВАСЮШКА: Какие поместные да рядовичи-гражане — те: «Зимусь, — глаголют, — государь бояр казнит, веснусь за холопей возьмется, сиречь вас».

ИВАН (с улыбкой): Возьмусь, грамоты не пошлю.

КОЗЬМА (ползет на боку к Ивану, простирая к нему руку, в чрезвычайном воодушевлении): Поткни мне очи, Иванец праведный, абы не мощен бых аз видети бесовского беззакония! Вели язык мой мечем усекнуть, абы не сказал он правду, она же горше слез сиротских! Сердце вынь из персем, бо вся беды за множество их не могу изрещи, понеже горестью душа моя объята! Но вкупе вся реку: всего лишен и от тебя злотворцами туне отогнан! Аз, хужеший раб твой, тебя умолити разум понужаю! При смертных вратех стоя, к тебе руце проницаю, прещу тебе, отче, от Бога священным письмом! Срозе заклинаю Страшным Божиим Судом тя, православныя веры наставника, на Божиа враги борителя! Государю превеликоименитый, тебе моление прилежно приношаю, да не яростию обличиши мене, но с любовию благоволиши ми молити тебе, ибо в велице скорби ми сущу и в тузе! Чувства бо человечества нудят мя с молением к ти...

ИВАН (распоп ему нравится — нашелся еще один скверный слуга): Многошумен ты, распоп, паче меры, во многоглаголании же несть спасения!

КОЗЬМА: Милости прошу от твоего святительства и велие благодарение воздаю ти за вся твоя благая! Здрав буди, государь, и спасен, отче святый, чрез многие лета, молю Бога за святейшаго царя и твои царевичи! Ты бо, государь, есть свет учителем, язык Божий, глас небесный и книжник живота! Мы же, твоя смиренная чада, Бога молим о многолетнем здравии твоего святительства, и о всем православном христьянстве, и чтобы Господь избавил от латынства и помощь бы и крепость свою послал тебе, государю нашему, на наши да на твои враги — на боляры!

ИВАН: Тебя шибеница дожидается, а ты в смехотворении неподобном упражняешься?

КОЗЬМА: О премудрый в человецех и чудный учениче Христов! Иванец, церкви столп непоколебимый, смерти аз не страшуся, потопит бо Господь беззакония мои в море своей милости, суд Бога моего страшит мя: взыщет Вседержитель, что оставил тя без скорого поспешения...

ИВАН: Что поспешение твое, язык поганский? Рцы ми вкратце.

КОЗЬМА: Никому не мщу аз, непотребный раб, малоумень бо, аз страшуся Божия немилости! Страх твой, Иванец, на мне и трепет, зане аз не почитаю ни пастыря, ни брата, ни государя паче истины. Пред стадом твоим хожах и исхожах и никоего тебе безчестия приведох, но развее победы пресветлы помощию ангела Господня во славу твою поставлях. Господи превеликий государю, доколе поносим буду от ненавидящих мя? И не презриши на мя единому тебе работающа! Аще не приклониши высоты твоея услышати моего недостачества, к кому убо прибегну от ненавидящих мя супостат?

ИВАН (снисходительно): За Иванца поменяю тебе виселицу на секиру. А больши сего не проси.

КОЗЬМА (рвет волосы на голове): Поменяй опять, сожги на тихому огни, жедаю суда Бога моего, и аз возопию к Нему: «Господи, туне вещал аз к государю моему — мало заточен Иванец бе, уклонишася от правды. Помилуй мя, Господи Судия нелицемерный!»

ИВАН (теряя терпение): Утомил, тумбан! Верну тебе протопопствие и кизичку денег негли пожалую. Видишь, коль тобою печется государь? Теперь говори без юродства.

КОЗЬМА (спохватившись, подползает к Ивану, норовит коснуться его ног): От неправды терплю, превеликий отче. Не в едином лете, ни в двою, но в довольных летех потрудихся тебе многими поты и терпением, против врагов твоих ополчяхся, мне же Господь свидетель, паче учащен бых ранами от варварских рук... Видев убо диавол свою окаянную и немощную силу, яко паучину раздираему от меня, простре сеть во уловление, яко же древле на Адама, вложив бо мя во грешение...

ИВАН (стукнув посохом, резко): Дале, мардуй, Дале!

КОЗЬМА (чуть не рыдая, торопливо): Не срамляйся, отче, неведением, но спроси ведущего. Стал аз, хужеший раб твой, противу еретики, за то от алтаря прогнан неповинно, от земли к Богу вопию день и нощь. И говорят и мудрствуют негораздо о святых канонах. Люторы свили гнездо в обители, попались многие — игумен Савва да инок Протасий сложились с бесовской прелестью, умышляючи на христьянский род мучительные сосуды, купно ввязали братию в торок — Варсанофья, Зосиму, Малха, Пимина, Мельхиседека. Вещают: устав де православный зело не добр, а вера люторская слаще, то кто же так глуп, отцы и братие, чтобы, найдя лучшее, не оставил худшего? А Иванец, толкуют, нам не закон. С ними воевода Протасий Сумарок, ловчий его Третяк Змиев, дети боярские Иван Малечков, Глеб Собакин, Егорь Михайлов, Денис Перфуров. Покрывают игумена сытенный дьяк Никита Паюсов, князь Борис Тригорин, дьяк Щелкан Циплятев, с ними их люди и жены и сыны.