Никколо Макиавелли. Государь: сочинения ocr: Ихтик

336

гих других в количестве шестидесяти четырех человек, среди которых

оказались, между прочим, Бенедетто и Антонио Альберти, Томмазо Строцци и

другие их сторонники, несмотря на то что многие новые рыцари принимали это

звание по принуждению. Самое удивительное во всех этих делах было то, что в

один и тот же день и почти одновременно толпа провозглашала рыцарями тех,

чьи дома только что предала огню (так близко соседствуют удача и беда):

случилось это, кстати, и с Луиджи Гвиччардини, гонфалоньером справедливости.

вооруженной охраной, и главами цехов, и гонфалоньерами вооруженных компаний,

не знали уже, что им предпринять, ибо никто, несмотря на приказы, не явился

им на помощь. Из шестнадцати компаний на площадь вышли только две - под

знаменем Золотого льва и Белки под водительством Джовенко делла Стуфа и

Джованни Камби. Но они, постояв немного на площади и видя, что никто к ним

не присоединяется, удалились. Что же касается граждан, то некоторые, видя

неистовство разъяренной толпы и брошенный на произвол судьбы Дворец

Синьории, оставались у себя дома, а другие пошли даже за вооруженной массой

людей, чтобы, находясь в ней, иметь возможность защитить и свои дома, и дома

.своих друзей. Так могущество низов все усиливалось, а Синьории - все

слабело. Это восстание продолжалось весь день. С наступлением вечера

восставшие остановились у дворца мессера Стефано за церковью Сан Барнабо. Их

было уже более шести тысяч, и еще до рассвета они угрозами принудили цехи

прислать им цеховые знамена. Утром же они под знаменем справедливости и

знаменами цехов подошли ко дворцу подеста. Последний отказался впустить их

во дворец, оказал им сопротивление, но был побежден.

XV

Убедившись, что силой тут ничего не поделаешь, члены Синьории решили

вступить с ними в переговоры. Они вызвали четырех своих коллег и послали их

во дворец подеста узнать, чего они требуют. Там их посланцы узнали, что

главари народных низов, синдики цехов и несколько граждан уже решили, чего

они хотят требовать от Синьории. Вместе с четырьмя представителями низов де-

337

легаты Синьории вернулись к тем, кто их послал, со следующими

требованиями. У цеха шерстяников не должно быть больше чужеземного

чиновника; надо учредить три новых цеха: один - для кардовщиков и

красильщиков, второй - для цирюльников, пошивщиков стеганых курток и прочих

портных и им подобных ремесленников; третий - для тощего народа. Два

представителя этих новых цехов и три представителя четырнадцати младших

цехов должны быть членами Синьории, которая выделит дома, где члены новых

цехов смогут собираться; никто из них не может быть принужден ранее чем

через два года к уплате долгов на сумму, не превышающую пятьдесят дукатов;

Монте прекращает взимание процентов по государственному долгу, возвращению

подлежит только полученная сумма; осужденные и изгнанные получают прощение,

а предупрежденные восстанавливаются во всех правах. Кроме этих требований,

выставлялись еще и другие насчет особых преимуществ для главных, особо

выдающихся участников событий и, наоборот, требование об изгнании и

предупреждении многих граждан из числа их врагов.

Коллегия и Народный совет, опасаясь худшего, тотчас же приняли их. Но для

того чтобы все эти предложения получили силу закона, они должны были быть

одобрены Советом коммуны, а так как два Совета в один день собрать было

невозможно, надо было ждать до следующего дня. Однако в данный момент цехи и

народные низы были, как будто, вполне удовлетворены и обещали, что после

утверждения закона волнения прекратятся.
Но на следующее утро, когда уже шло обсуждение в Совете города,

нетерпеливая и переменчивая толпа под теми же знаменами опять заполнила всю

площадь и подняла такой яростный крик, что и Совет, и Синьория пришли в

ужас. Один из членов Синьории Гверрианте Мариньоли, движимый более страхом,

чем какими-либо чувствами, сошел вниз под тем предлогом, что, мол, надо

охранять нижнюю дверь, и побежал к себе домой. Но когда он уходил, ему не

удалось сделать это незаметно, и толпа его узнала. Никакого вреда ему,

правда, не причинили, а только принялись кричать, чтобы все члены Синьории

убрались из Дворца, не то всех их детей перебьют, а дома подожгут. Тем

временем обсуждение закона кон-

338

чилось, и члены Синьории разошлись по своим помещениям. Члены же

Совета, сойдя вниз, не стали выходить на площадь, а оставались во дворе и в

лоджиях, отчаявшись уже в возможности спасти государство, ибо они презирали

толпу, а тех, кто мог бы обуздать или даже сокрушить ее, они считали либо

слишком злонамеренными, либо слишком трусливыми. Сами члены Синьории были в

полной растерянности, они тоже разуверились в спасении отечества, один из их

товарищей уже скрылся, и ни от единого гражданина не получали они не то что

поддержки, а хотя бы совета - как поступить. Пока они колебались, какое

принять решение, мессер Томмазо Строцци и мессер Бенедетто Альберти,

движимые или своим личным честолюбием и стремлением остаться во дворце

единственными хозяевами, или, может быть, думая, что поступают ко всеобщему

благу, посоветовали им уступить перед лицом народной ярости и разойтись по

домам в качестве уже частных граждан. Этот совет, данный людьми, которые

являлись виновниками смуты, хотя он и был принят Синьорией, глубоко возмутил

двух ее членов - Аламанно Аччаюоли и Никколо дель Бене. Собравшись с

мужеством, они воскликнули, что если их сотоварищи хотят удалиться, тут

ничего не поделаешь, но что они лично не считают возможным оставить свой

пост до истечения установленного законом срока и готовы за это поплатиться

жизнью. Этот протест еще больше напугал Синьорию и еще сильнее разъярил

народ. Тогда гонфало-ньер, предпочитая расстаться со своей должностью с

позором, чем подвергать опасности свою жизнь, согласился принять

покровительство мессера Томмазо Строцци, который вывел его из дворца и

проводил до дому. Прочие члены Синьории таким же образом разошлись один за

другим. Аламанно и Никколо, оставшись в одиночестве, решили не пытаться уже

прослыть более мужественными, чем благоразумными, и тоже удалились. Так что

дворец остался в руках народных низов и военной комиссии Восьми, которая еще

не сложила с себя полномочий.