Николай Николаевич Платошкин Гражданская война в Испании. 1936–1939 гг
жүктеу/скачать 1.23 Mb.
|
|
12 января Ме-109 совершили массированные налеты на республиканские аэродромы Вальс, Вендрелл и Вильяфранка, уничтожив 13 самолетов. Боеспособность республиканских ВВС неуклонно приближалась к нулю. Французское правительство, наконец, открыло границу, но в Каталонии уже не было времени собирать советские самолеты, и отсутствовали аэродромы, с которых они могли бы взлетать. Сотни советских пулеметов, 500 орудий и много другой боевой техники так и остались во Франции, в то время как у республиканцев не хватало даже обычных винтовок. Дороги Каталонии были запружены сотнями тысяч беженцев, со всех сторон стремившихся в Барселону. Испанцы ногами голосовали против франкистского режима. Но и сама каталонская столица, подвергавшаяся бомбежкам, уже была под угрозой. Асанья записал в дневнике: «Огромный крах. Армия исчезла». А в это время в Женеве на заседании Совета Лиги наций Альварес дель Вайо в последний раз пытался воззвать к совести западных демократий. Но французский министр иностранных дел Боннэ уже не слушал его, а его английский коллега Галификс вообще покинул свое место. Париж и Лондон вовсю готовились к признанию Франко. Боннэ зря не слушал министра иностранных дел республики, ибо Альварес дель Вайо произнес пророческие слова: «Да, господа, тяжелораненый и покинутый испанский народ будет продолжать сопротивление. Не удалось установить справедливый мир и нам ничего не остается, как сражаться насмерть. Но придет день, и все вспомнят наши страдания и тогда все поймут, что Испания была первым полем битвы Второй мировой войны, которая неотвратимо приближается». 6 января 1939 года в своем послании Конгрессу президент США Рузвельт признал, что политика эмбарго Соединенных Штатов по отношению к Испанской республике была ошибкой, «принесшей пользу агрессору». В ночь с 21 на 22 января Генеральный штаб сообщил правительству, что фронт прорван сразу в трех местах и на следующий день все официальные органы республики покинули Барселону. Негрин наконец-то объявил на всей территории республики военное положение и передал Миахе высшую власть в центрально-южной зоне. Коммунисты, пытаясь повторить героическую оборону Мадрида в 1936 году, провозгласили, что река Льобрегат под Барселоной должна стать для франкистов вторым Мансанаресом. Но все население было охвачено паникой и в спешном порядке вслед за правительством бежало из каталонской столицы. Деморализованные войной женщины мешали молодежи строить на улицах Барселоны баррикады, вырывая из рук лопаты и кирки. 22 января был издан декрет о закрытии всех магазинов и лавок и об обязательной явке их служащих на фортификационные работы. На этот приказ откликнулись только 36 человек. Когда анархисты попытались собрать в каталонской столице митинг с участием своего некогда сверхпопулярного в Барселоне руководства, то его пришлось отменить, так как явилось всего шесть человек. После этого руководство анархистов бежало из Барселоны, а на заседание муниципалитета 25 января явились только представители ОСПК и каталонские националисты. Кабинет министров и кортесы, покинув Барселону, остановились в Жероне, находящейся в 92 километрах к северу от главного города Каталонии. В Барселоне, между тем, начались грабежи и полный хаос. А в это время никто не мог понять, кто командует обороной каталонской столицы. Номинальный командующий Сарабия мешал отошедшему к городу Модесто организовать хотя бы какое-то подобие обороны, хотя коммунистам даже в последние дни перед падением города удавалось мобилизовывать тысячи людей на строительство укреплений. В конце концов, 25 января последние защитники города — 2000 бойцов штурмовой гвардии с пулеметами и броневиками — оставили Барселону, что еще больше усилило панику среди населения (причем так и не было установлено, кто отдал гвардейцам приказ об отходе; министр внутренних дел Паулино Гомес, которому подчинялись гвардейцы всячески открещивался от причастности к этому постыдному эпизоду). Одними из последних по опустевшим улицам Барселоны проследовали машины главного военного советника СССР К. М. Качанова и бойцов 14-го особого корпуса. Причем спецназовцы сумели разрушить свою спецшколу под Барселоной и даже разгромили прорвавшийся к ней батальон противника. 25 января вечером в Барселону вернулся корреспондент ТАСС Овадий Савич, чтобы снять со здания полпредства СССР флаг и герб (полпредство выехало из Барселоны двумя днями ранее, но флаг и герб было решено оставить до самой последней минуты, чтобы не ослаблять воли защитников города к сопротивлению). 26-го утром Савич еще присутствовал на заседании ЦК КПИ и сумел одним из последних вырваться из города вместе с флагом и гербом, снятыми с полпредства. 26 января утром Барселона была окружена, а в середине дня мятежники, пустив впереди немецкие танки, стали оккупировать покинутый город (на север ушло почти 400 тысяч барселонцев и находившихся в столице Каталонии беженцев). «Националисты» освободили 1200 политзаключенных, среди которых оказалась одна немецкая еврейка-троцкистка, салютовавшая франкистам фашистским приветствием. Около 4 часов дня уже были заняты основные правительственные здания. Но только вечером представители «пятой колонны» осмелились выйти на улицу и отпраздновать «освобождение от красных». В этот же день, когда на улицах уже показались итальянские танки, город покинули руководители ОСПК. Один из комкоров-коммунистов сел в машину, когда итальянские танки находились в двухстах метрах от него. До самого последнего момента каталонские коммунисты, особенно женщины, пытались сделать все возможное, чтобы остановить врага. В тот же день «освобождение» ознаменовалось первыми расстрелами, которые только через 5 дней обрели более или менее «законный» характер. Немедленно было запрещено использование каталонского языка в общественной жизни. Дело дошло до парадокса: у шефа пропаганды фаланги Дионисио Ридруэхо были конфискованы военными властями материалы на каталонском языке. В Барселоне, столице испанского свободомыслия, воцарился «новый порядок». А в это время сотни тысяч беженцев двигались по забитым дорогам к французской границе. Старики, женщины и дети ночевали прямо на обочинах, стараясь хотя бы как-то спрятаться от холода. Наиболее слабые утром уже не просыпались. 24 января правительство республики перенесло свою резиденцию в последний город перед французской границей — Фигерас (до войны в городке проживало 10 тысяч человек, а в феврале 1939 года на улочках Фигераса теснилось более 100 тысяч беженцев). Административный аппарат уже не функционировал. Не было и организованного сопротивления Народной армии, несмотря на отдельные упорные бои. Так 27 января мятежники столкнулись с неожиданно сильным отпором в районе Гранольерса — городка, расположенного в 30 километрах от побережья. Саперы республиканцев пытались подрывать мосты, чтобы дать возможность основным силам и беженцам оторваться от наступавшего противника. 29 января из Фигераса отправился на фронт первый батальон пулеметчиков, вооруженных наконец-то поступившими из Франции советскими пулеметами. Второй батальон заканчивал формирование. На реке Тордера командование попыталось создать новый рубеж обороны и переформировать разбитые 24-й и 15-й корпуса. Но удалось задержать мятежников только на два дня. На других направлениях деморализованные части Народной армии отступали практически без боя. Рохо сообщил Негрину, что удержать Фигерас или любой другой каталонский город уже не представляется возможным. Начальник Генерального штаба предлагал срочно начать переговоры с Францией о пропуске на ее территорию войск и гражданского населения. 1 февраля 1939 года в подвалах крепости Сан-Фернандо города Фигераса состоялось последнее заседание кортесов на испанской земле. Присутствовало 64 депутата, которые с трудом выдерживали пронизывающий холод — подвал не отапливался. Некоторые народные избранники уже уехали во Францию и отказались вернуться, хотя до Фигераса от французской границы было всего 25 километров. В президиуме сидели невыспавшиеся и небритые члены правительства. Перед депутатами выступил Негрин, призывавший остановить врага в Каталонии. Ему не возражали, но потухшие глаза вчерашних блестящих политиков ясно говорили о неверии уже не только в победу, но и в возможность сопротивления. Премьер сформулировал цели войны, которых было уже не 13, как в апреле 1938 года, а только три: независимость Испании, право народа самому определить политический режим страны и гарантии против репрессий после окончания войны. Все понимали, что на самом деле речь идет уже только о соблюдении Франко последнего пункта. После речи премьера не было оваций, но представители всех фракций выступили в поддержку правительства, и оно получило вотум доверия. Негрин вернулся в свой кабинет, на стену которого какая-то предательская рука повесила карту Эфиопии (в 1936 году Эфиопия была захвачена фашистской Италией). А в это время легион «Кондор» бомбил и расстреливал из пулеметов толпы беженцев. Это было слишком даже для Франко, но немецким союзникам уже не было дела до сомнений «генералиссимуса». Летчики просто отрабатывали свои действия по движущимся колоннам, стремясь успеть потренироваться, пока еще шла война. Уже через год они покажут свои испанские навыки на запруженных людьми дорогах Франции. Но 6 февраля, когда «Кондор» вознамерился повторить свой январский успех, еще раз разгромив оставшиеся республиканские аэродромы, республиканцы дали достойный отпор и сбили в воздушном бою два «мессера». Командование Народной армии приняло окончательное решение отступить во Франции и перегнать туда всю авиацию. Потом планировалось морем перебросить людей и технику в центрально-южную зону. Забегая вперед, скажем, что французские власти запретили остаткам каталонской армии вернуться на родину, а все вооружение было после войны передано франкистам. 4 февраля 1939 года пала Жерона. До этого город бомбили зажигательными бомбами, что возымело неожиданный эффект. Разозлившиеся бойцы Народной армии оказали упорное сопротивление и за Жерону два дня шли ожесточенные бои. 8 февраля генеральный штаб Народной армии был переведен в расположенный прямо на границе город Пертюс, часть которого уже была на французской территории. За два дня до этого Негрин провел совещание с высшим командным составом армии. Выступивший с основным докладом Рохо, заявил о невозможности продолжения сопротивления в центрально-южной зоне. Последние месяцы тяжелых поражений подорвали былой оптимизм начальника Генерального штаба, и он еще несколько дней назад просил Негрина об отставке. Модесто, генеральный комиссар армии Оссорио-и-Тафаль (левый республиканец) и сам Негрин не согласились с Рохо и высказались за продолжение войны вплоть до заключения почетного мира. Совещание было прервано, когда прибывший посыльный доложил о приближении врага. Правительство Франции сначала не хотело принимать на своей территории испанских беженцев и выступило с идеей создания в Испании нейтрального района под международным контролем для размещения там солдат и офицеров Народной армии и тех гражданских лиц, кто опасался репрессий. Но Франко решительно отверг это предложение. В этой ситуации Франция согласилась на пропуск беженцев, и ночью 27 января на ее землю вступили первые группы людей из Каталонии. 28 января границу перешло уже 15 тысяч человек и эта цифра возрастала в последующие дни. 5 февраля французское правительство согласилось принять и военнослужащих Народной армии при условии, что они сдадут оружие. К этому времени во Франции уже находилось 10 тысяч раненых, 17 тысяч женщин и детей, 60 тысяч мужчин — гражданских лиц. С 5 по 9 февраля к ним добавились около 200 тысяч бойцов Народной армии. 60 тысяч попали в плен к франкистам. Один из лощеных французских офицеров, высокомерно окинув взглядом бредущие мимо него колонны плохо одетых, небритых и осунувшихся от голода людей, бросил: «Так это и есть Народная армия?» В ответ один из молодых испанских офицеров пожелал ему, чтобы французская армия смогла сопротивляться гитлеровской военной машине хотя бы столько же времени, сколько и республиканцы. Французы создали на Алом берегу (так назывался участок средиземноморского побережья к северу от испанской границы) четыре лагеря для перемещенных лиц, которые первоначально представляли собой огороженные колючей проволокой дюны. Лагеря охраняли сенегальцы с серьгами в носу. Не было никаких укрытий и санитарно-гигиенических сооружений. Испанцы копали землянки, чтобы хотя бы как-то укрыться от студеных дождей и холодного ветра. Плохо было сначала с едой и лекарствами. Франция обратилась с просьбой к другим странам принять беженцев. Бельгийское правительство согласилось принять 2000–3000 детей, СССР и Великобритания прислали деньги. Простые жители Франции и многие муниципалитеты оказывали испанским беженцам максимальное содействие. 5 февраля Асанья, президент кортесов Мартинес Баррио и глава растерзанной Каталонии Компанис перешли испанско-французскую границу. Негрин проводил президента и сразу же вернулся назад. В тот же день старший советский военный советник К. М. Качанов отдал приказ всем своим подчиненным на следующий день в гражданской одежде и с заграничными паспортами перейти во Францию. Но до этого одной бригаде 14-го специального корпуса предстояло выполнить свою последнюю и очень горькую боевую задачу. В течение трех дней спецназовцы подрывали успевшие прибыть в Каталонию эшелоны с советским вооружением. 8 февраля наваррские части заняли Фигерас. В этот же день около 17 часов Негрин и Рохо покинули испанскую землю. Взвод французских солдат оказал главе правительства республики воинские почести, а военный атташе Франции в республике полковник Морель отдал честь и молча пожал этим двум людям руку. 9 февраля в два часа дня в Пертюс вошли франкисты, а к концу следующего они уже контролировали франко-испанскую границу на всем ее протяжении. В этот же день ранним утром границу перешел Модесто вместе с последними арьергардами своей армии Эбро, замыкая исход 400 тысяч испанцев, не пожелавших остаться в «национальной» Испании Франко. Перед республикой встал основной вопрос: означает ли поражение Каталонии конец войны в целом, или следует сопротивляться, опираясь на ресурсы центрально-южной зоны? Ответ на этот вопрос зависел от настроений командования армии в оставшейся части республики и от позиции Англии и Франции. В республиканском лагере вспыхнули разногласия. Еще в Каталонии Асанья заявил Негрину, что он не поддерживает политики продолжения войны и эмигрирует во Францию только для того, чтобы подать в отставку. Но президент, уже давно потерявший веру в победу, хотел привлечь на свою сторону и военных, которые должны были обосновать точку зрения главы государства. Временно обосновавшись в испанском посольстве в Париже, Асанья пригласил на совещание Рохо, Идальго де Сиснероса и генерала Хурадо, которого в начале февраля успели назначить командующим всеми частями Народной армии в Каталонии. Рохо нарисовал мрачную картину, а два других военачальника ограничились перечислением остающихся в распоряжением республики военных сил и средств. Асанья попросил всех трех участников совещания изложить свои соображения в письменном виде, но Хурадо и Идальго де Сиснерос отказались, сославшись на то, что такое поручение им может дать только премьер или военный министр (мы помним, что Негрин совмещал обе должности). Рохо согласился, хотя и не подозревал, как Асанья использует его точку зрения. Негрин в испанском генеральном консульстве в Тулузе проводил между тем другое совещание — своего кабинета министров. Представители КПИ, ИСРП, НКТ и партии Баскское национальное действие (левая националистическая партия) высказались (как и сам Негрин) за немедленное возвращение правительства в Испанию. Республиканцы (по примеру Асаньи), БНП и каталонская «Эскерра» возвращаться на родину не захотели. В тот же день вечером 9 февраля Негрин и ряд министров его кабинета (а также представитель Коминтерна в Испании Пальмиро Тольятти) на рейсовом самолете компании «Эр Франс», летевшим в Касабланку вернулись в Испанию. За ними на найденных на французских аэродромах нескольких испанских «Дугласах» последовали военачальники-коммунисты (Листер, Модесто, Тагуэнья, Галан и др.). Рохо предпочел остаться во Франции. Что же представляла из себя центрально-южная зона республики в феврале 1939 года? Это были 140 тысяч квадратных километров территории (треть Испании) с населением 9 миллионов человек, 2 миллиона из которых были беженцами. Под контролем республики еще находилось 10 провинциальных центров. Протяженность береговой линии составляла 750 километров, и у республики оставались порты, через которые можно было получать военную помощь извне. Военно-морской флот (3 крейсера, 13 эсминцев, 4 субмарины, 2 канонерские лодки, 3 торпедных катера и вспомогательные корабли) базировавшийся на Картахене, по-прежнему не уступал по боевой мощи ВМС Франко. Вооруженные силы зоны, разбитые на 4 армии (Центра, Эстремадуры, Андалусии и Леванта), насчитывали 650 тысяч человек (у мятежников — 1 миллион) и опирались на хорошо укрепленные позиции (глубина оборонительных линий армии Леванта составляла, например, 30 километров). Хуже было с вооружением: 250 тысяч винтовок (1 миллион у мятежников), 5125 станковых пулеметов (против 13000), 4800 ручных пулеметов (22000 у мятежников), 1400 минометов, 683 орудия (50 % которых требовали ремонта), 68 танков и 193 бронемашины. Авиация состояла из трех эскадрилий «наташ», 2 — «катюшек» и 25 истребителей. Таким образом, с чисто военной точки зрения республика вполне могла сопротивляться еще несколько месяцев. Хуже обстояло дело с положением населения. В Мадриде начался настоящий голод, от которого в столице каждую неделю умирало 400–500 человек. В октябре-декабре 1938 года каждый житель Мадрида получал по карточкам 130 граммов продовольствия в день (плюс 130 граммов хлеба), а с 20 февраля эта норма была урезана до 100 граммов. Не было горячей воды и отопления, что заставляло тысячи мадридцев ночевать в подземных станциях метро. Среди людей распространилось чувство усталости от войны, а сдача Каталонии, казалось, говорила о бессмысленности дальнейшего сопротивления. Еще хуже были настроения некоторых высших военных руководителей центрально-южной зоны. Номинальный глава всех вооруженных сил Миаха, расположившись в Валенсии, уже не оказывал влияния на реальное положение дел. Командующий наиболее боеспособной Центральной армией полковник Касадо был твердо убежден в бессмысленности сопротивления. Касадо двигали еще и чувства зависти к военачальникам-коммунистам, в чем он полностью сходился с командующим 4-м корпусом Центральной армии анархистом Сиприано Мерой. Мера к началу мятежа 1936 года был руководителем профсоюза строителей НКТ и сидел в тюрьме за незаконную забастовку мадридских строителей. Затем он принял активное участие в формировании народной милиции и отличился в битве под Гвадалахарой. С тех пор его корпус участия в боях не принимал. Мера, желая почетного мира, не знал, что уже в начале февраля Касадо установил тайные контакты с представителями Франко. Конкретно речь шла о резиденте франкистской разведки в Мадриде Хосе Сентаньосе, который в звании подполковника Народной армии возглавлял артиллерийские мастерские. Сентаньос немедленно сообщил о встрече с Касадо своему начальству из Службы военной позиции и безопасности (СИПМ, так именовалась, как мы помним, разведка мятежников) Франко, которая направила к полковнику трех своих эмиссаров. Касадо изъявил готовность к капитуляции и просил Франко сохранить жизнь тем военным руководителям, которые «вели себя достойно». Видимо, полковник всерьез полагал, что ему и другим кадровым военным не только сохранят жизнь, но и звания, а также дадут возможность продолжить военную службу в «национальной армии». СИПМ вела игру с Касадо, так как армии мятежников после Каталонии необходим был как минимум месяц, чтобы придти в себя. К тому же заговор внутри республики позволял сокрушить сильные армии центрально-южной зоны без лишних потерь. Касадо между тем понимал, что на пути капитуляции стоят две силы: Негрин и коммунисты. Влияние компартии в армии, хотя и ослабевшее, так как лучшие части истекли кровью на Эбро, все еще было серьезным. Даже в Центральной армии тремя из четырех корпусов командовали члены КПИ. Касадо пытался бороться с коммунистами, используя введенное военное положение, согласно которому он, как командующий армией Центра (или Центральной армией), мог осуществлять политическую цензуру. Полковник-предатель воспользовался этим оружием и некоторыми тактическими ошибками компартии. Еще в Фигерасе политбюро ЦК КПИ выступило с манифестом, в котором, в частности, крайне резко осуждалось поспешное бегство Ларго Кабальеро из страны. Опираясь на мадридскую организацию социалистов, находившуюся под влиянием Кабальеро, Касадо запретил публикацию манифеста, так как в нем якобы содержались нападки на одну из партий Народного фронта (впрочем, Касадо подверг цензуре и одну из речей Негрина). Коммунисты стали распространять манифест нелегально, в виде листовок. 8-11 февраля 1939 года состоялась конференция мадридской парторганизации КПИ, на которой многие молодые фронтовики резко обрушились на капитулянтов среди правых социалистов и анархистов. Последние вместе с Касадо попытались в ответ организовать исключение компартии из Народного фронта, и в некоторых городах это удалось. Но комитет Народного фронта Мадрида одобрил линию КПИ на продолжение сопротивления и выразил готовность всеми силами поддержать кабинет Негрина. После этого Касадо попытался договориться с Долорес Ибаррури. Во время их беседы полковник предложил оставить Мадрид и отвести наиболее боеспособные части к Картахене, где под прикрытием ВМС держаться до начала мировой войны. Касадо даже хотел отдать Картахену под покровительство какой-либо иностранной державы. Пробный шар заговорщика свидетельствовал о том, что он не доверял весьма туманным обещаниям Франко и разыгрывал в уме несколько вариантов развития событий. Но Ибаррури встретила предложение Касадо холодно (хотя полковник всячески пытался втереться в доверие, и даже подвел к Пассионарии своего двухлетнего сына), и тот понял, что сговориться с компартией не удастся. После этого в центрально-южной зоне стали активно муссироваться слухи, что Франко не будет применять репрессий против сторонников республики, за исключением коммунистов, которые поэтому и выступают против мира. Такая пропаганда действовала на многих, уставших от войны рядовых граждан. Резко усилили антикоммунистическую кампанию и анархисты. Они открыто готовились к эмиграции: доставали загранпаспорта для своего руководства, переводили за границу материальные ценности, средь бела дня жгли на улицах архивы своих организаций. Такие же настроения стали охватывать ВСТ и социалистов. Так как коммунисты на заседаниях комитетов Народного фронта продолжали призывать к сопротивлению, во многих местах эти заседания стали проводить без них. Комитет связи НКТ-ФАИ (по сути, центральный орган руководства анархистов) 16 февраля публично заявил, что не допустит назначения вернувшихся из Франции военачальников-коммунистов на какие-либо посты в армии. Позднее анархисты, не знавшие еще о контактах Касадо с разведкой франкистов, вообще призвали к «искоренению компартии». Но пока Касадо еще надеялся оттеснить компартию от всех рычагов власти руками самого Негрина. Глава правительства вернулся из Франции 9 февраля немного растерянным и удрученным плохими боевыми качествами, проявленными Народной армией в Каталонии. Он довольно язвительно отзывался о коммунистах, и именно эти настроения хотел использовать в своих интересах Касадо. 12 февраля Негрин прибыл в Мадрид и в течение пяти часов беседовал с полковником. Но Касадо встретил уже вернувшего себе прежний боевой дух премьера. Полковник долго убеждал Негрина в необходимости прекратить сопротивление и заключить с Франко почетный мир. Негрин сообщил Касадо, что еще 1 февраля попросил Францию и Англию о посредничестве в деле прекращения огня на основе трех условий, выдвинутых в Фигерасе. Англичане и французы действительно пытались сделать это, но натолкнулись на жесткий отказ «генералиссимуса». Забегая на 1 день вперед, скажем, что 13 февраля Франко опубликовал закон о политической ответственности, предусматривавший жесткие меры наказания за «подрывную деятельность», начиная с 1 октября 1934 года. Согласно этому документу вне закона ставились все организации Народного фронта, а также лица, оказывавшие сопротивление «национальному движению». Тогда Касадо стал говорить об отсутствии топлива и продовольствия. На это Негрин ответил, что за границей удалось приобрести и получить в виде помощи продовольствие на 15 дней, которое скоро прибудет в республику. Можно обеспечить основные потребности армии и в последующем. Касадо стал жаловаться на недостаток вооружения, особенно самолетов. Но и здесь Негрину было что ответить. На юге Франции, по его словам, было сосредоточено 500 орудий, 600 самолетов и 10000 пулеметов советского производства, которые можно будет переправить в Испанию. Единственным позитивным моментом беседы для Касадо было согласие премьера на удаление коммунистов из правительства в случае, если это будет условием почетного мира. В тот же день, 12 февраля, Касадо было присвоено звание генерала. Негрин хотел выиграть время и успокоить честолюбивого офицера, пораженческая позиция которого ему не понравилась. На что рассчитывал Негрин? Премьер ждал неизбежной вспышки противоречий между Англией, Францией и Германией. Необходимо было продержаться лишь максимум шесть месяцев, думал он, и европейская война покончит с Франко (удивительно, но прогноз Негрина сбылся почти полностью). Пока же премьер стремился не обострять обстановку в лагере республиканцев, лавируя между опиравшимися на армию пораженцами и лишенными высших командных постов в этой же армии коммунистами. Свою резиденцию Негрин разместил в небольшом местечке Эльда недалеко от средиземноморского побережья. Касадо предлагал главе правительства устроиться в Мадриде под его охраной, но Негрин прекрасно понимал, что ему готовится западня. Тогда Касадо стал распространять слухи, что Негрин со дня на день бежит из страны на иностранном военном корабле и поэтому не хочет находиться в столице. Представитель Коминтерна в Испании Тольятти, вернувшийся в центрально-южную зону 16 февраля, после войны критиковал премьера за «размагниченный» и «богемный» стиль, из-за которого не были пресечены предательские происки Касадо. Но на самом деле Негрин находился практически в безвыходной ситуации. Его поездки по стране укрепили премьера во мнении, что тыл и войска на фронте готовы продолжать борьбу (Тольятти и здесь упрекал главу правительства за то, что он тратил время, в частности, на посещение образцовых публичных домов 4-го корпуса Меры в Гвадалахаре). Однако все генералы были настроены скептически и открыто требовали мира. В этой ситуации оставалось лишь одно: назначить на основные посты в армии коммунистов. Но Негрин понимал, что это вызовет вооруженный мятеж. К тому же сами коммунисты сознавали, что в этом случае придется устанавливать диктатуру своей партии, а на это они идти не хотели. И все же премьер готовился к борьбе. 18 февраля Негрин встретился с советником армий центрально-южной зоны М. С. Шумиловым («генерал Шилов») и спросил, готово ли правительство СССР продолжать оказывать помощь республике. Одновременно такой же вопрос Негрин передал в Москву через Тольятти. Вскоре пришел положительный ответ Сталина, что укрепило позиции главы испанского правительства в предстоявшей схватке с капитулянтами-заговорщиками. Во время беседы с Негрином Шумилов поставил вопрос о смене руководства Народной армии. Какой смысл имела бы будущая советская военная помощь, если основные военачальники республики открыто говорили о скорой капитуляции? 24 февраля состоялась встреча Негрина с руководством компартии. По просьбе главы правительства предложения КПИ были переданы ему в письменном виде. Основным среди них были следующие: снятие Касадо и передача его военному суду, создание Маневренной армии во главе с Модесто и дислокация во всех крупных городах специальных батальонов для подавления возможных мятежей капитулянтов и «пятой колонны». Одновременно коммунисты заявили, что если правительство считает партию препятствием на пути достижения мира, то они готовы уйти со всех политически значимых постов. Между тем еще 15 февраля Касадо заявил агентам СИПМ, что все готово к началу «штурма бастионов коммунизма». Введенный в заблуждение нарочитой уступчивостью Негрина, Касадо сообщил в Бургос, что со дня на день ожидает формирование нового правительства без коммунистов, где он, Касадо, займет пост военного министра. Свежеиспеченный генерал торжественно заверял, что вверенные ему войска не будут предпринимать на фронте каких-либо наступательных действий. Контакты СИПМ с Касадо нужны были Франко в феврале для того, чтобы перегруппировать армию перед завершающим наступлением и добиться признания своего правительства Англией, Францией и США, что привело бы к ослаблению зависимости от Берлина и Рима. Сначала казалось, что добиться международной победы франкистам будет гораздо сложнее, чем военной. Страдания и героизм населения республики в начале 1939 года привели к росту симпатий к ней в западном общественном мнении. Уже упоминалось заявление Рузвельта об ошибочности политики эмбарго, за которым последовало решение направить республике продовольствие. В Англии сочувствие республике выразили в январе 1939 года 72 % опрошенных (в октябре 1938 года таких было 57 %), а Франко пользовался симпатиями только 9 %. Но, как всегда, настроения населения и правительств Англии и Франции в испанском вопросе расходились коренным образом. Позорной страницей английской внешней политики стало содействие в капитуляции республиканцев на острове Менорка, который был не по зубам франкистам на протяжении всей войны. Входящий в Балеарский архипелаг остров площадью 670 квадратных километров с населением 43 тысячи человек был хорошо укреплен и защищен мощными береговыми батареями. Все мужское население от 18 до 50 лет было мобилизовано, а отлаженные сельхозпроизводство и система снабжения позволяли Менорке держаться практически неограниченное время. В январе 1939 года командующим на Менорке был назначен снятый с должности главкома ВМС за излишнюю пассивность адмирал Убиета, что, конечно же, не было дальновидным шагом Негрина. 8 февраля на рейде главной военно-морской базы Менорки Маона появился английский крейсер «Девоншир», командир которого попросил Убиету нанести ему визит вежливости. Приехавший на «Девоншир» адмирал неожиданно встретил там гражданского губернатора занятой мятежниками Майорки графа де Сан Луиса, который в ультимативном тоне потребовал немедленной капитуляции гарнизона Менорки. Это требование поддержали англичане. Но Убиета отказался, и для большей убедительности на Менорку произвели налет 70 итальянских бомбардировщиков. Капитан «Девоншира» еще раз потребовал от Убиеты сдачи. Адмирал, выговорив себе право покинуть Менорку, капитулировал и граф де Сан-Луис прямо по радиостанции английского крейсера вызвал с Майорки франкистские войска, которые оккупировали остров. 450 человек по составленному Убиетой списку на борту «Девоншира» направились в эмиграцию. В Англии поднялась буря возмущения. Чемберлен сначала изворачивался и сводил роль «Девоншира» к гуманитарной акции вывоза с острова командования республиканцев. Но потом британский премьер был вынужден признать, что капитан «Девоншира» действовал по поручению правительства, и вся операция была заранее согласована с мятежниками. 13 февраля, выполняя поручение Негрина, посол республики в Лондоне Аскарате вручил в Форин офис ноту, в которой выражалось согласие на немедленное прекращение военных действий, если Великобритания гарантирует недопущение политических репрессий в Испании после войны. Но в феврале основной заботой Парижа и Лондона в испанском вопросе было скорейшее признание правительства Франко, пока оно окончательно не попало в объятия оси Берлин-Рим. Причем Лондон, опасаясь негативной реакции в США (Белый дом был завален десятками тысяч телеграмм, требовавших от Рузвельта не признавать диктаторский режим Франко), побуждал Париж сделать шаг навстречу Франко первым. В начале феврале в Бургос был направлен «с частной миссией» бывший министр просвещения Франции академик Леон Берар, жена которого была испанкой. Берар должен был выяснить условия нормализации отношений Франции с «национальной» Испанией. Французского посланца долго не принимали. Затем Хордана подчеркнуто холодно сообщил, что Франция должна признать режим Франко де-юре без всяких проволочек и немедленно передать ему все активы (включая золото Испанского банка и советское оружие), находящиеся на ее территории. 18 февраля Франко сообщил англичанам, что не даст никаких письменных гарантий побежденным республиканцам. Они должны положиться на «благородство» «генералиссимуса». Этот ответ звучал как издевка для тех, кто помнил резню в Бадахосе и Малаге. Франкисты детально сообщали о своих переговорах с англичанами и французами, немцам и итальянцам, которые рекомендовали, не идти ни на какие уступки, приводя пример Мюнхена. Итальянские газеты открыто смеялись над «слабаками-французами». Англичане, вызвав Аскарате, сообщили ему, что готовятся направить Франко ноту, в которой просят каудильо разрешить свободный выезд после войны всем желающим и судить виновных «в преступных действиях» по испанскому закону и в «разумных пределах». Форин офис хотел знать мнение республики. Аскарате сказал, что согласие на такой мир может дать только Негрин, и запросил телеграммой мнение премьера. Но Негрин не получил это донесение, так как в Мадриде его перехватил Касадо. 21 февраля англичане жестко заявили Аскарате, что если на следующий день они не получат ответ республиканского правительства, то оставляют за собой полную свободу действий в отношениях с Франко. Не исключено, что Касадо действовал в Мадриде по согласованию с британским консулом, которого хорошо знал и с которым часто встречался. И англичане, и Касадо хотели свалить Негрина, выставив его противником и основным препятствием на пути заключения мира. Касадо мешал и связи приходившего в себя после Каталонии Рохо с военными в центрально-южной зоне. Рохо удивлялся, почему военное министерство не отвечает на его письма, отправленные в Мадрид из Франции дипломатической почтой. Ларчик открывался просто: почту перехватывала военная разведка (СИМ) Центральной армии по поручению Касадо. В конце февраля встревоженный Рохо направил самолетом своего адъютанта в Мадрид. На аэродроме Баррахос тот был сразу арестован по приказу шефа СИМ социалиста Педреро и без всяких объяснений заключен в тюрьму. Его выпустили только утром 28 марта, когда в преданный Мадрид уже вступали франкисты. Чтобы хотя бы как-то сохранить лицо Лондон и Париж стали уговаривать президента Асанью подать в отставку, надеясь, что это вызовет окончательный коллапс республики и облегчит признание Франко де-юре. Но тот пока отказывался. Тогда, отбросив все условности, 27 февраля 1939 года Англия и Франция заявили о признании Франко де-юре в качестве единственного законного правительства Испании. Это был серьезный удар по всем патриотам в центрально-южной зоне, кто был готов продолжать сопротивление. Рушилась все «международная» аргументация Негрина — зачем теперь и дальше проливать кровь испанцев, если надежда на изменение позиций западных стран рухнула окончательно? Еще до этих событий Негрин направил в Париж министра иностранных дел Альвареса дель Вайо, чтобы он уговорил Асанью вернуться на родину. Узнав об этом, Касадо попросил несколько членов Левой республиканской партии (в которую входил Асанья) также поехать в Париж, чтобы не допустить возвращения президента. К тому же посланцы Касадо должны были уговорить Асанью отправить Негрина в отставку и поручить формирование правительства из правых социалистов и республиканцев бывшему президенту кортесов, члену ИСРП Бестейро. Бестейро, как уже упоминалось выше, еще с 1937 года не скрывал своих капитулянтских настроений, а его ненависть к Негрину была беспредельной (Бестейро в лицо назвал Негрина игрушкой в руках коммунистов). Узнав о признании Франко Англией и Францией, Асанья в тот же день, 27 февраля, написал письмо президенту кортесов Мартинесу Баррио, в котором сообщал о своей отставке. Помимо факта признания режима Бургоса Западом, в качестве причин своего шага Асанья приводил невозможность продолжения войны (при этом он сослался на упомянутый выше письменный доклад Рохо) и исчезновение государственного аппарата, политических партий и парламента. Это был очень тяжелый удар по Негрину, нанесенный как раз тогда, когда премьер собирался покончить с пораженцами. Согласно испанской конституции новый глава республики должен был быть назначен в течение 8 дней. Но для этого надо было созвать всех депутатов кортесов, а также провести выборы выборщиков (президента избирала, как мы помним, особая Ассамблея, образованная из всего состава парламента и выборщиков в таком же количестве, избираемых всеобщим, равным, прямым и тайном голосованием). Было ясно, что проводить какие-бы то ни было выборы в Испании невозможно. Временно исполнять обязанности главы государства мог президент кортесов Мартинес Баррио, и Негрин немедленно предложил ему этот вариант. В ответ спикер парламента сообщал, что может быть утвержден в новой должности только кортесами. В парижском ресторане «Ла Перус» собралась постоянная комиссия кортесов из 16 депутатов (включая всех вице-президентов, кроме Долорес Ибаррури), которая дала санкцию Мартинесу Баррио на занятие высшего поста в государстве. Но 3 марта решили опять проконсультироваться с Негрином. «Конституционный кризис» на пустом месте затягивался, что давало Касадо долгожданный предлог для путча. Однако Негрин, окончательно придя в себя после каталонской катастрофы, не собирался сдаваться даже теперь. Он разрабатывал планы продолжения войны. Премьер дал согласие на создание Маневренной армии во главе с Модесто. Даже если не представлялось возможным удержать Мадрид в случае франкистского наступления, правительство было готово сражаться на коротком фронте в окрестностях Валенсии. Примечательно, что и сам Франко начал сомневаться в возможностях Касадо и уже запланировал новое наступление на Мадрид, которое в случае необходимости сопровождалось бы ударом в направлении Валенсии. В своей политике продолжения войны Негрин по-прежнему безоговорочно мог рассчитывать только на КПИ. Руководство партии вместе с Тольятти находилось в местечке Эль Пальмар (провинция Мурсия), недалеко от резиденции премьера. Кроме компартии Негрин мог опираться только на часть руководства своей ИСРП. Анархисты и республиканцы активно сотрудничали с Касадо, готовя переворот, ВСТ пребывал в прострации. Негрин и коммунисты не были принципиально против мира. Но они понимали, что Франко пойдет на переговоры только с уверенным в себе правительством, готовым, в крайнем случае, драться до последнего. В самом лагере мятежников не хотели новых кровопролитных операций, так как и в «национальной зоне» терпение людей было на пределе. 25 февраля 1939 года Франко лично отдал своим эмиссарам на связи с Касадо приказ «ускорить события». 27 февраля Касадо ответил, что завтра будет сформирована хунта, и он просит принять Бестейро для оформления капитуляции. Но Франко, воспрянув духом после его признания Лондоном и Парижем и отставки Асаньи, ответил, что не будет иметь дело «с гражданским лицом» (Бестейро) и требует прибытия в Бургос 2 марта одного-двух «профессиональных военных» невысокого ранга для решения технических вопросов сдачи Народной армии. 2 марта один из приближенных Франко генерал Вилен ожидал на аэродроме Гамональ под Бургосом эмиссаров Касадо. Но они не прибыли. Получив жесткий ответ «генералиссимуса», Касадо и его сообщники заколебались. Их план создания «сильного» военно-гражданского правительства, которое, в отличие от Негрина, добьется почетного мира, был под угрозой провала. Тем временем Негрин и коммунисты, знавшие о том, что переворот в Мадриде ожидается со дня на день, сами решили, хотя и с опозданием, взять инициативу в свои руки. Тем более, что 2 марта Касадо фактически открыл карты Идальго де Сиснеросу. Он сказал главкому ВВС, что только военные могут добиться от Франко почетного мира, а Негрин должен уйти с дороги. Он, Касадо, выторгует у «каудильо» не только гарантии от репрессий, но и невступление в Мадрид иностранных войск, а также признание за офицерами Народной армии их званий (вернувшись после войны в Испанию, Касадо до самой смерти добивался признания своего генеральского звания, но безуспешно). Идальго де Сиснерос рассказал о беседе с Касадо Негрину. Но премьер все еще надеялся, что Касадо одумается и вместо того, чтобы арестовать заговорщиков, собрал 2 марта в Эльде совещание высшего военного командования для обсуждения основных положений своей программной речи о целях правительства, с которой он намеревался выступить 6 марта. На этом же совещании было заявлено о перестановках среди военных. Расформировывалась группа армий центрально-южной зоны и все командующие армиями (с которыми уже успел договориться Касадо) переходили в непосредственное подчинение военного министра, т. е. самого Негрина. Миаха получил должность генерального инспектора армии (пост скорее церемониальный). Матальяна становился начальником штаба армии Центра, а Касадо — начальником Генерального штаба. На место Касадо командующим армией Центра назначался подполковник — коммунист Буэно (бывший командующий 2-м корпусом армии Центра). Модесто получил еще несформированную Маневренную армию, а Листер — Андалусский фронт. Другой видный коммунист-военачальник Франсиско Галан должен быть принять командование над главной базой ВМС в Картахене. Группа Касадо поняла, что она лишается реальной власти в вооруженных силах и начала распространять слухи о коммунистическом перевороте в Народной армии. Медлить с путчем заговорщикам было нельзя еще и потому, что в своей предстоящей речи Негрин хотел подробно рассказать обо всех усилиях правительства по достижению почетного мира и о негативной реакции Франко на все эти инициативы. На совещании 2 марта премьер зачитал проект своего выступления, который звучал очень убедительно и, несомненно, укрепил бы в рядах республиканцев волю к сопротивлению. Свой первый удар заговорщики решили нанести в Картахене. Однако капитулянты не знали, что параллельно в этом городе зрел мятеж «пятой колонны». Еще 10 февраля СИМ напала на след франкистских заговорщиков и произвела среди них аресты. Но затем часть арестованных снова по непонятным причинам выпустили на свободу, из чего те сделали вывод о полном параличе государственной власти в Картахене. 2 марта 1939 года командующий ВМС адмирал Буиса собрал на борту флагмана флота «Мигель де Сервантес» совещание высшего командного состава и комиссаров (членов ИСРП) на котором сообщил, что военное командование дало Негрину 24 часа, чтобы закончить войну. Если премьер не примет ультиматум, то флот покинет Испанию. Это было уже открытое неповиновение. 3 марта Негрин направил в Картахену министра внутренних дел и видного политика ИСРП Паулино Гомеса. Услышав от флотского командования, что все пропало и надо сдаваться, министр справедливо заметил, что этот вопрос должны решать те, кто рискует своими жизнями в Мадриде и Эстремадуре, а не те, кто всю войну просидел «в уютных каютах». Ни Гомесу, ни посланному позднее Главному военному комиссару Оссорио-и-Тафалю не удалось добром образумить капитулянтов. 4 марта в Картахену прибыл новый командующий базой Галан, имевший от Негрина указание «договариваться, договариваться, договариваться». Именно поэтому Галан нарушил указание своего партийного руководства и оставил под городом приданную ему 206-ю пехотную бригаду. Бывший командующий базой Бернал был пассивен и, не сопротивляясь, передал полномочия Галану. Дело было в том, что перед самым приездом Галана командующему базой позвонил из Мадрида ближайший сподвижник Касадо Матальяна и сообщил, что переворот переносится на 6 марта. Но тут решила выступить «пятая колонна». Франкистские заговорщики под руководством начальника штаба ВМС Фернандо Оливы арестовали Галана и вывели на улицу морскую пехоту и артиллеристов флота. Утром 5 марта в Картахену прибыл отставной генерал Баррионуэво Нуньес и, обосновавшись в артиллерийском парке, взял руководство мятежом на себя. На улицы высыпали вышедшие из подполья фалангисты, которым в начавшейся неразберихе удалось захватить радио Картахены. Уже к концу дня 4 марта путчисты контролировали город и с криками «Вива Франко!» арестовали более 3000 сторонников республики. Командующий флотом Буиса потребовал от мятежников освободить Галана, угрожая огнем с кораблей. Мятежники вынуждены были подчиниться, но запретили Галану покидать пределы Картахены. С утра 5 марта береговые артиллерийские батареи в свою очередь потребовали от кораблей ВМС сдаться в течение 15 минут. Но за ультиматумом стрельбы не последовало, так как путчисты уже вызвали по радио десантные корабли франкистов и авиацию, чтобы захватить Картахену вместе с флотом. Прилетевшие вскоре итальянские бомбардировщики потопили два эсминца. В середине дня в порт на автомобиле прибыл Галан в сопровождении нескольких офицеров. Они заявили, что город в руках Франко, а Негрин приказал не проливать больше крови. После этого адмирал отдал приказ всей эскадре из 11 боевых кораблей выйти в открытое море, чтобы не попасть в руки мятежников. Галана взяли на один из кораблей. Его попытки задержать выход флота ни к чему не привели. Были арестованы все коммунисты — члены экипажей, возражавшие против ухода флота из Картахены. Но уже утром 5 марта в Картахену на грузовиках ворвались поднятые руководством КПИ передовые части 206-й бригады, которые были обстреляны восставшими. Тогда бойцы бригады с помощью местных коммунистов и прибывших из учебного центра Арчена нескольких танков перешли в решительное наступление, отбили у мятежников радиостанцию флота и с боями дошли до центральных улиц. Весь день 5 марта в Картахене шла ожесточенная борьба. Утром 6 марта правительственные войска сняли блокаду с героически оборонявшегося местного комитета КПИ. Окопавшиеся в артиллерийском парке 2000 путчистов вынуждены были сдаться в течение этого дня. Один из их командиров взорвал себя гранатой с криком «Вива Эспанья!». Негрин срочно приказал Буисе вернуть флот на базу. Но почти одновременно адмирал получил ложное сообщение Касадо, что артилерийские батареи Картахены все еще находятся в руках восставших. После этого Буиса продолжил движение на Алжир, где французские власти приказали эскадре следовать в Бизерту (в этом же тунисском порту нашли в 1920 году свой последний причал остатки белого флота армии генерала Врангеля). Там корабли были разоружены, а 4000 моряков направлены в лагерь для интернированных лиц в Сахару. В лагере остался и Буиса, вступивший в начале Второй мировой войны во французский Иностранный легион, чтобы на полях сражений загладить свою вину. Потеря флота еще больше подорвала позиции Негрина. И на этом фоне не слишком обрадовало потопление в Картахене десантного корабля мятежников «Кастильо де Олите» с 3500 солдатами на борту (400 франкистов было взято в плен). Франко отдал приказ о десантной операции в Картахене еще 5 марта. Корабли вышли в море, но, поняв, что главная база ВМС вновь оказалась в руках республиканцев (самолеты мятежников были обстреляны зенитными батареями города), «генералиссимус» по радио приказал десантной группировке вернуться обратно. Но на «Кастильо де Олите» не было рации, что и решило его судьбу. Помимо войск и артиллерии, на потопленном корабле находился и специальный трибунал, который планировал немедленно приступить к расправам над сторонниками республики. Последние очаги мятежа в Картахене были подавлены 8 марта, а его руководитель Барринуэво был взят в плен. Провал путча показал франкистам, что республика готова оказывать действенное сопротивление и будущее генеральное наступление не будет легкой прогулкой. Негрин созвал совещание правительства с участием высших военных чинов в Эльде. Но Касадо отказался прибыть, ссылаясь на плохое здоровье (у генерала подозревали язву желудка и он действительно время от времени соблюдал постельный режим), и удерживал в Мадриде нескольких министров, убеждая их, что война проиграна. Негрин послал за Касадо и членами кабинета самолет, но на нем вернулись только министры. А Касадо направился с Бестейро и другими заговорщиками в капитальное здание Министерства финансов, в подвалах которого и разместился штаб путчистов (они боялись бомбежек находившейся в руках коммунистов авиации). Касадо прямо сказал собравшимся, что восстал против правительства Негрина. А это самое правительство в 9 часов вечера 5 марта прервало свое заседание на ужин. В 12 часов ночи популярный диктор Мадридского радио Аугусто Фернандес зачитал короткую сводку с фронта (там в тот день за исключением нескольких бомбежек «не было новостей, заслуживающих упоминания»). Затем он взял в руки переданные ему Касадо три машинописные страницы манифеста путчистов, начинавшегося словами «Испанские трудящиеся! Антифашистский народ!» (этот документ готовило политическое руководство анархистов). В манифесте далее говорилось о незаконности правительства Негрина после отставки Асаньи. Премьера голословно обвиняли в том, что он готовит позорное бегство за границу, оставляя свой народ истекать кровью на навязанной иностранцами (намек на СССР) войне. Чтобы предотвратить готовящееся предательство Негрина всю полноту власти берет на себя Совет национальной обороны, который-де разделит участь народа: «Или мы спасемся все вместе, или же погибнем все вместе» (эту фразу произнес ранее сам Негрин, но путчисты об этом естественно не упомянули). Бестейро далее говорил, что единственной легитимной властью на сегодняшний день является «власть военных». Бестейро бичевал «катастрофический фанатизм» Негрина (хотя перед этим в манифесте путчисты говорили о трусости премьера) и обещал поражение «с честью и достоинством». Закончив выступление, Бестейро зарыдал. Сменивший его у микрофона командующий 4-м корпусом анархист Мера не был столь сентиментален. И он обозвал Негрина предателем (что или кого конкретно предал премьер — так и осталось тайной). И он обещал почетный мир. Если же Франко отвергнет мирные предложения, то Мера «торжественно» клялся биться до самой смерти, чтобы защитить независимость Испании. Наконец, слово взял Касадо, обратившийся ко всем испанцам «по обе стороны траншей». Генерал заверил, что Народная армия не сложит оружия, пока не будет гарантирован почетный мир «без преступлений». Все заявления Совета национальной обороны произвели на радиослушателей странное впечатление. Ведь Совет хотел того же, чего и Негрин — почетного мира или продолжения сопротивления. Уставшим от многих месяцев войны людям было тяжело понять смысл образования Совета. Они не знали о связях Касадо с Франко. Многие думали, что военные без коммунистов и Негрина действительно добьются от Франко достойных условий прекращения войны. Первоначально Касадо сам хотел возглавить Совет, но затем уговорил занять пост его главы все еще популярного в народе генерала Миаху (совсем «отупевшего» по словам Тольятти от наркотиков и алкоголя). Себе Касадо взял вопросы обороны, а Бестейро получил в управление международные отношения. Другой видный деятель ИСРП и отец вождя ОСМ Сантьяго Каррильо Венсеслао заведовал в Совете внутренними делами (отец и сын долго не могли помириться, хотя после войны Венсеслао выступал за единство действий ИСРП и КПИ). В Совет вошли также малоизвестные политики из ВСТ, НКТ и из республиканских партий, хотя никаких полномочий от центральных органов этих организаций на участие в хунте Касадо у них не было. Венсеслао Каррильо немедленно дал телеграмму всем гражданским губернатором провинций с требованием подчиниться Совету (в противном случае грозили «последствиями»). Во многих местах, получив телеграмму, губернаторы стали арестовывать видных коммунистов. В Мурсии ареста едва избежала Долорес Ибаррури. Позднее с поздравлениями позвонил из Валенсии Миаха и Касадо пригласил его в столицу, чтобы вступить в руководство Советом. Через некоторое время Касадо снова позвали к телефону. На этот раз звонил Негрин, спросивший, что происходит. «Мы восстали», — ответил Касадо. «Против кого?» «Против Вас». «Против меня? Что за вздор. Я смещаю Вас». Касадо говорил еще о долге чести испанского офицера, добавив, что не признает присвоенного ему генеральского звания (он боялся, что генеральский чин из рук «марксиста» Негрина вызовет недовольство Франко). Негрин пытался по телефону добиться от кого-нибудь в столице ареста Касадо, но получил уклончивые ответы. Ничего не дал и телефонный разговор с Касадо министра внутренних дел Паулино Гомеса. Заместитель Негрина по военному министерству коммунист Кордон обзвонил командующих армиями. Те заявили о лояльности Негрину, но одновременно отказались предпринять какие-либо действия против Касадо. Командующий армией Леванта генерал Менендес потребовал от Негрина в течение трех часов освободить якобы взятого в Эльде под домашний арест бывшего начальника штаба Касадо Матальяну, пригрозив в противном случае «смести» кабинет с помощью пулеметов. Он же требовал немедленного прекращения войны, иначе его войска самовольно оставят фронт. Матальяна, которого никто и не удерживал, был отпущен. Касадо отключил телефонную связь правительства, но вскоре сам позвонил Идальго де Сиснеросу. Сославшись на полученные от гражданского губернатора Аликанте (портовый город в 30 километрах от Эльды) тревожные сведения, он просил главкома ВВС не бомбардировать город. Сиснерос согласился, но потребовал немедленно включить телефонную связь. А Негрин тем временем мучительно принимал самое ответственное в своей жизни решение. В его распоряжении в Эльде было только 80 партизан-коммунистов из 14-го особого корпуса. Премьер понимал, что путч Касадо означает самоубийство республики, но в то же время не хотел кровопролития внутри республиканского лагеря. Он заявил, что вынужден покинуть страну, но затем, поддавшись уговорам, сделал последнюю попытку помириться с Касадо. Главе Совета было передано послание, в котором констатировалось, что между целями правительства и Совета нет никаких расхождений, и предлагалось направить уполномоченное лицо для преодоления разногласий. Касадо был готов согласиться, но Бестейро, Мера и Венсеслао Каррильо были решительно против. К тому времени антикоммунизм Бестейро приобрел уже зоологический характер. В полном тексте его выступления по радио, который он не решился 5 марта произнести в Мадриде, говорилось о необходимости для всех испанцев «готовиться к великому антикоммунистическому походу». Мера перебросил в Мадрид 70-ю бригаду анархистов, которая совместно с карабинерами и частями штурмовой гвардии начала захватывать помещения КПИ и арестовывать коммунистов. В понедельник 6 марта правительство ожидало ответа хунты. Негрин отдыхал, Альварес дель Вайо и Модесто играли в карты. В два часа дня поступила информация, что Аликанте в руках путчистов, и они вот-вот будут в Эльде, чтобы взять Негрина и его сторонников под стражу. На двух «дугласах», предоставленных Идальго де Сиснеросом, Негрин и руководство компартии покинули Испанию. В стране остались Тольятти и член ЦК КПИ Педро Чека, чтобы организовать эмиграцию партийных кадров и подготовить подпольную сеть компартии. Отъезд правительства и ведущих коммунистов был преждевременным и предопределил успех мятежа Касадо. Между тем позиции Совета (его в народе именовали в основном хунтой) были очень слабыми. Из четырех армейских корпусов армии Центра, лишь только 4-й корпус под командованием Меры поддерживал путчистов. Тремя другими корпусами руководили коммунисты. На стороне компартии были и командиры саперных и партизанских частей, а также танковых подразделений. За Касадо было только руководство инженерных войск. Из 200 тысяч солдат и офицеров армии Центра хунта могла положиться только на 50 тысяч. В армии Леванта почти все части были против переворота, хотя ее командующий генерал Менендес твердо поддерживал Касадо. Армии Эстремадуры и Андалусии ждали, чем все закончится, и определенных симпатий не высказывали. Мадридские коммунисты (хотя и отрезанные от центрального руководства партии) сразу же после путча предложили командиру одного из корпусов полковнику-коммунисту Буэно возглавить верные правительству войска и подавить мятеж. Но Буэно, переговорив по телефону с Касадо, занял нейтральную позицию (Тольятти полагал, что здесь сыграла свою роль принадлежность Касадо и Буэно к масонству). Но командир 1-го корпуса коммунист Барсело немедленно согласился и привел в боевую готовность часть своих войск. Следует подчеркнуть, что коммунисты с самого начала решили использовать против хунты только резервные части, чтобы не оголять фронт. Третий комкор-коммунист Ортега (тоже масон) колебался, но частей Барсело было вполне достаточно. Основную роль в организации военного сопротивления мятежу играл командующий 8-й резервной дивизией коммунист майор Асканио. Когда некоторые офицеры его штаба спросили, не стоит ли подождать приказа правительства, Асканио ответил, что для борьбы с предательством приказы ему не нужны. Уже 6 марта части Асканио и подошедшие ему на помощь из Алкала-де-Энарес партизаны и танкисты заняли штаб-квартиру армии Центра (так называемая «позиция Хака») и здания ряда министерств (причем на сторону коммунистов перешел один батальон касадистов). Но мадридское руководство КПИ никак не могло связаться ни с правительством, ни с членами ЦК партии, чтобы запросить конкретные указания. Путч Касадо встретил резкое осуждение со стороны бывшего президента Асаньи, чьим именем прикрывалась хунта. Асанья сравнил действия Касадо с мятежом 18 июля 1936 года. Германская пресса снисходительно писала, что никакие показные антикоммунистические действия части республиканского лагеря не разжалобят Франко. В западных столицах совершенно правильно считали, что основной задачей Совета национальной обороны является скорейшая и безболезненная передача власти Франко. Вися на волоске от гибели, Касадо срочно попросил Франко начать наступление в Мадриде, обещав поддержать его ударом с тыла. Но посланный для согласования этой операции подполковник мятежников заблудился и попал в руки к коммунистам. Одновременно противники Касадо узнали, что правительство и руководство КПИ покинули Испанию, оставив указание готовиться к переходу на нелегальное положение. Комкор Ортега по личной инициативе провел переговоры с хунтой, которая согласилась заключить с коммунистами мир и не преследовать членов партии. На самом деле Касадо тянул время и ждал наступление франкистов, а также подхода частей анархистов из Эстремадуры. Последние полностью оголили фронт, но мятежники только подбадривали их криками, желая поскорее «разделаться с красными». Когда части анархистов проходили через простреливаемый франкистами мост у Арганды, по ним не было сделано ни единого выстрела. Несмотря на заключенное перемирие, Совет вел по радио безудержную пропаганду против компартии, обвиняя ее в насильственном изменении общественного строя. Бестейро клялся, что хунта не допустит коммунистической тирании. А в это время франкисты и касадисты одни с фронта, а другие с тыла напали в Каса-де-Кампо на 7-ю дивизию республиканцев. Та немного подалась назад и быстро разделалась с частями Касадо. Затем блестящей контратакой были отброшены на исходные позиции и франкисты, причем 90 их солдат попало в плен. 8 марта коммунистические части продолжали очищать от предателей Мадрид. Власть хунты распространялась уже только на несколько кварталов в центре столицы. В Леванте 22-й корпус перерезал все коммуникации между столицей и Валенсией и был готов выступить на помощь противникам хунты вместе с танками. В Мадриде руководство сопротивлением решило больше не растрачиваться на постепенное овладение городом, а нанести решительный удар по зданию министерства финансов и покончить с хунтой. Но 9 марта наступление не достигло цели, а в Мадрид вступили уже войска Меры, обманом захватившие Алкала-де-Энарес. Они шли на верных правительству солдат с криками «Да здравствует республика!» и протягивали руки; затем коммунистические части были разоружены. Вечером войска Меры отбили «позицию Хака». В тот же день с пропуском Миахи из Валенсии прибыл курьер политбюро ЦК КПИ, Он передал мнение партийного руководства, что борьбу с хунтой надо прекратить, так как правительство Негрина добровольно покинуло страну, а переговоры Касадо с Франко сорвались. К тому же Миаха гарантировал КПИ полную легальность. Но одновременно мадридской парторганизации рекомендовали продолжить борьбу («раз уж она была начата») и пообещали прислать на помощь в случае необходимости 22-й корпус из Леванта. Но все же лучшим выходом, по мнению центрального партийного руководства, было бы заключение соглашения с Касадо, так как победа компартии в Мадриде даст капитулянтам предлог, чтобы открыть фронт и свалить на КПИ поражение в войне. 10 марта верные хунте войска продолжали теснить коммунистов, но к концу дня при помощи частей 2-го корпуса те вернули утраченные позиции. 11 марта сохранялось неустойчивое равновесие. Некоторые руководители мадридской парторганизации предлагали вызвать верные КПИ войска с фронта в Сьерра-Гуадарраме. Но, учитывая мнение политбюро, было решено начать переговоры с хунтой. Касадо выдвинул следующие условия: возвращение всех воинских частей на свои места и освобождение обеими сторонами пленных. Санкции хунта обещала применять только к виновникам конкретных преступлений. Касадо согласился сохранить все права КПИ и принять делегацию партии. В воскресенье, 12 марта, длившаяся целую неделю братоубийственная борьба в Мадриде прекратилась. Она стоила республике более 2000 убитых и окончательной потери надежды на достойный мир. Несомненно, что коммунисты могли бы легко подавить путч Касадо при привлечении сил хотя бы только из армии Центра. Но отъезд Негрина выбил у них из рук решающий козырь: в Испании уже не было никакого другого правительства, кроме хунты. Несмотря на обещания Касадо не применять смертной казни, был расстрелян подполковник Барсело и его комиссар (тоже член КПИ) Конеса (правда, коммунисты в ходе боев также расстреляли нескольких сторонников хунты). Начались аресты коммунистов, как в Мадриде, так и в провинциях. 17 марта «министр внутренних дел» хунты «левый» социалист Каррильо направил всем губернаторам провинций специальную телеграмму с требованием приступить к арестам наиболее видных членов КПИ. Таким образом, предав Негрина, Касадо предал и своих вчерашних товарищей по оружию. Он давно завидовал успехам коммунистов-военачальников, их популярности в Народной армии. И вот настало время свести счеты. Следует отметить, что многие видные сторонники хунты, в том числе Миаха и Менендес не препятствовали деятельности партийных организаций коммунистов. Несколько десятков комитетов Народного фронта отказались исключить из своего состава членов КПИ. Но предательство Касадо не ограничивалось расправой с коммунистами, чем он хотел заслужить благосклонность Франко. Ему хотелось отомстить еще и советским военным советникам, которые были весьма невысокого мнения о полководческих талантах полковника. Ведь именно Касадо предпринял, как мы помним, в октябре 1937 года «молниеносный» танковый рейд на Сарагосу, закончившийся провалом и потерей многих только что поступивших в Испанию новейших танков БТ-5. К моменту путча Касадо в центрально-южной зоне находилось 25 советских граждан, включая советников (при штабе группы армий зоны, армий Центра, Андалусии и Эстремадуры, а также при штабе флота в Картахене), переводчиков и технический персонал. 6 марта, узнав по радио о перевороте, советник при армии Центра попросил Касадо выдать пропуска для отъезда в Валенсию, так как правительство Негрина, с которым у СССР была договоренность о военной помощи, уже не существует. 6 марта, когда еще не начались бои с коммунистами, Касадо без проволочек выдал пропуска. Хотя в этот же день мятежный полковник призвал по радио взять под контроль все порты и аэродромы, чтобы «ответственные за испанскую трагедию не могли сбежать». Видимо, Касадо рассчитывал передать советских советников Франко, чтобы лишний раз доказать свою преданность. На рассвете 7 марта группа советских граждан под охраной группы республиканского спецназа и броневика прибыла на небольшую посадочную площадку неподалеку от Альбасете, откуда присланный французской компартией самолет переправил в Алжир первую группу из 8 человек (женщин-переводчиц и больных). Шумилов успел встретиться с Негрином, который поблагодарил за службу, но с сожалением («я уже ничего не решаю») сообщил, что не может найти для вывоза советских советников транспортные самолеты. Советники вернулись на аэродром, который вскоре был окружен частями хунты, командир которых потребовал от всех советских граждан явиться к ним в штаб. Дав такое обещание, советники незаметно ушли в горы, где нашли новую посадочную площадку. Но Шумилов решил для порядка попросить помощи у Касадо и связался с ним по телефону из расположенной неподалеку от аэродрома будки железнодорожного путевого обходчика. На этот раз теснимый в столице коммунистами Касадо вел себя совершенно иначе. Он потребовал от Шумилова немедленно прибыть в Мадрид и обратиться по радио к коммунистам с призывом прекратить борьбу. Шумилов отказался, заявив, что советским советникам запрещено вмешиваться во внутренние дела Испании. Тогда Касадо стал угрожать, что расстреляет всех советских граждан. 17 советских добровольцев были действительно арестованы касадистами и перевезены в Аликанте. Шумилов вылетел в Алжир со своего пока не обнаруженного аэродрома, но самолет, испорченный вредителями (они разбавили бензин водой) совершил вынужденную посадку. Касадисты арестовали Шумилова и сопровождавшую его группу, также доставив их в Аликанте. В течение двух суток советские граждане пребывали в состоянии полной неопределенности. Касадо было временно не до них, так как он едва удерживал свою штаб-квартиру в Мадриде. Советским специалистам угрожали расстрелом, но когда шантаж не возымел действия, арестованные были обобраны до нитки и отправлены обратно на аэродром. Касадо боялся расстрелом советских граждан спровоцировать коммунистов на решительные меры против хунты. 12 марта 21 советский военный специалист прибыл в Алжир. 4 советника из Картахены, чудом пережив мятеж, ушли в месте с флотом в Тунис. Как только хунта стала хозяином положения в Мадриде, Касадо и Матальяна сообщили по каналам СИПМ, что готовы немедленно прибыть в Бургос для переговоров о капитуляции. Но чтобы одновременно успокоить тыл, Касадо заявил в интервью иностранным корреспондентам, что, если Франко не пойдет на почетный мир, то республиканская армия «окажет доблестный отпор захватчикам». Совет национальной обороны опубликовал и свои условия мира: гарантии против репрессий, уважение жизни и свободы кадровых офицеров республиканской армии, а также тех офицеров, кто вышел из рядов милиции (должен же был Мера позаботиться о себе) и не запятнал себя уголовными преступлениями, четкое разграничение между уголовными и политическими преступлениями, предоставление срока 25 дней для все тех, кто захочет покинуть Испанию. Таким образом, хунта хотела добиться от Франко лучших условий, чем правительство Негрина. Но «генералиссимус» прекрасно понимал, что Совет национальной обороны никого не представляет и его власть за пределами Мадрида является чистой фикцией. Даже приказ Венсеслао Каррильо об аресте коммунистов практически не выполнялся. Высшие чиновники и офицеры республиканской зоны думали только об эмиграции. Но хунта, продолжая свои преступления, запрещала покидать страну. Когда 17 марта в Картахену прибыло британское судно, готовое взять на борт всех желающих, последовал жесткий запрет нового командующего базой ВМС Саласа. 16 марта Франко ответил Касадо, что переговоры вести не о чем и капитуляция должна быть безоговорочной. В тому же после «бравого» интервью Касадо прессе ему дали понять, что никакой делегации присылать не надо. 18 марта по радио выступил Бестейро, опять предложивший переговоры. Но уже на следующий день ставка мятежников опять повторила свои условия: направление одного-двух офицеров в Бургос для согласования технических условий сдачи Народной армии. Посоветовавшись с британским консулом, хунта согласилась и 23 марта в Бургос прибыли подполковник Гарихо (давно связанный с мятежниками) и майор Ортега (однофамилец комкора-коммуниста). В тот же день Венсеслао Каррильо направил всем провинциальным властям указание формировать из партий Народного фронта (включая коммунистов) «хунты по эвакуации» из страны наиболее видных республиканцев. Вот так заканчивались торжественные клятвы добиться почетного мира. Но даже это указание Совета толком не было выполнено, так как в центрально-южной зоне царил хаос. В Бургосе посланцам Касадо приказали перегнать 25 марта всю республиканскую авиацию на аэродромы мятежников и начать общую капитуляцию Народной армии 27 марта. Какие-либо документы франкисты отказались подписывать наотрез. Все еще на что-то надеясь, Касадо 25 марта попросил провести еще один раунд переговоров, но мятежники (впрочем, теперь мятежниками можно было назвать обе стороны постыдного сговора) не пошли на это, так как на их базы не прибыли республиканские самолеты (многие летчики к тому времени перегнали свои машины за границу). 26 марта хунта в спешном порядке направила в ставку Франко телеграмму, предлагая срочно выдать оставшиеся самолеты. Но ответ был жестким: общее наступление «национальных» войск назначено на 27 марта и частям Народной армии следует выходить им навстречу с белыми флагами и без оружия. После устранения хунтой коммунистов франкисты уже не ожидали от деморализованного противника какого-либо сопротивления. Вечером 26 марта Совет национальной обороны обратился к гражданам с обещанием обеспечить эвакуацию из страны всех желающих. Как бы издеваясь над населением, Касадо заявил, что до сих пор все клятвы Совета были выполнены. Следующим утром франкисты начали осторожное наступление в Эстремадуре (в Мадриде даже в тот день они сначала боялись покинуть свои окопы). Разложенная Касадо и его сообщниками Народная армия сопротивления не оказывала. Уже в течение нескольких дней солдаты и офицеры в одиночку или целыми колоннами снимались с фронта и расходились по домам. Толпы гражданских и военных двигались в сторону средиземноморского порта Аликанте, который хунта Касадо объявила центральным пунктом сбора для желающих покинуть страну. 28 марта в 11 часов утра в здании клинического госпиталя Мадрида Мера оформил капитуляцию героических защитников столицы, которых так и не удалось сломить силой оружия. В этот же день все члены хунты, за исключением Бестейро (он был болен туберкулезом и остался в расчете на снисхождение победителей; тем не менее, его приговорили к 30 годам тюрьмы, где он и умер в 1940 году) на самолете бежали из Мадрида в Валенсию. Между тем в портах Картахены, Аликанте, и Валенсии стояли несколько английских и французских судов, присланных специально созданным международным комитетом содействия эвакуации республиканцев. Капитаны судов ждали решения своих правительств, а те пытались договориться с Франко. Прежде всего, правительства Англии и Франции позаботились о выдаче виз членам хунты. Касадо опять выступил по радио и опять врал, утверждая, что Франко разрешил эвакуацию через Аликанте. Причем глава хунты добавил, что до сих пор «генералиссимус» выполнил все данные ему, Касадо, обещания. Пока опасавшиеся репрессий люди стекались к Аликанте, сам Касадо отправился в порт Гандесу. Там у власти уже находились фалангисты. Но они не только не причинили Касадо никакого вреда, но даже снабдили его едой и напитками. Полковник, не теряя времени, поднялся на борт британского эсминца «Галатея», который доставил его в Лондон. Но там его приняли, как и подобает в случае с предателем, — плохо. Через несколько лет Касадо вернулся во франкистскую Испанию, и суд освободил его от наказания. До самой своей смерти в 1968 году Касадо добивался восстановления своего воинского звания, но так и не преуспел в этом. А Франко принимал 27 марта первого французского посла — маршала Петэна, который вскоре станет главой марионеточного прогерманского правительства вишистской Франции. Чтобы унизить французов, именно в этот день испанский диктатор объявил о присоединении к Антикоминтерновскому пакту. Пока Касадо с комфортом плыл в Лондон, в порту Аликанте надеялись на спасение от 20 до 30 тысяч республиканцев. Коммунисту Виламону Торалю была поручена защита порта. На французском корабле действительно удалось вывести 400 человек, среди которых находились представители всех партий Народного фронта. Люди ждали новых судов, но вскоре, к своему ужасу, увидели, что выход из порта заблокирован кораблями франкистов. 30 марта жители Аликанте услышали из десятков громкоговорителей итальянскую фашистскую песню «Джиовинеза»: это входила в город моторизованная «добровольческая» дивизия «Литторио». Консулы Аргентины и Кубы, поддержанные представителями международного комитета содействия эвакуации, попросили разрешения создать в порту нейтральную зону на несколько суток для организованного проведения эвакуации. Французское правительство даже направило в Аликанте военный корабль, чтобы вывести тех, кто подвергался наибольшей опасности. Итальянцы сначала согласились на создание нейтральной зоны и специально зафрахтованное международным комитетом транспортное судно «Виннипег» было готово принять на борт 6000 человек, если французские и английские военные корабли прикроют его от возможного нападения ВМС Франко. Но ни Париж, ни Лондон не хотели обострения отношений с победителями, а Франко запретил вывоз людей из Аликанте. В это время итальянцы и подошедшие части франкистов окружили порт пушками и пулеметами. Многие из попавших в западню людей истерически рыдали, другие кончали жизнь самоубийством (таких было 136, из них только один коммунист). 1 апреля колонны преданных уже во второй раз республиканцев вышли из Аликанте под конвоем победителей. Впереди их ждали смерть, пытки или, в лучшем случае, долгие годы тюрьмы. Итальянцы и франкисты соперничали между собой в ограблении беззащитных людей. Остатки республиканской авиации сдавались на аэродроме Барахос под Мадридом, причем капитуляцию принимал не только главком франкистских ВВС Кинделан, но и последний командующий легионом «Кондор» Вольфрам фон Рихтхофен. Немцы прилетели на «мессершмиттах» и по-хозяйски осматривали самолеты своих недавних врагов. А франкисты выворачивали карманы республиканских летчиков, отбирая все ценные вещи. Потом с пилотов даже сняли кожаные куртки. Почти все летчики республиканских ВВС были приговорены к смертной казни и только немногим повезло: смертный приговор был заменен на 30 лет заключения. 1 апреля 1939 года Франко собственноручно написал последнюю военную сводку: «Сегодня, когда Красная Армия захвачена в плен и разоружена, национальные войска выполнили свои главные военные задачи. Война закончена» Хотя обычно военные сводки франкистов не отличались большой правдивостью, на этот раз «генералиссимус» не грешил против истины. Так закончилась продолжавшаяся 986 дней гражданская война в Испании. Не будучи побеждена в бою, республика пала от удара в спину. Малодушие единиц всего лишь на какой-то миг оказалось сильнее героизма миллионов. Над Испанией вместо объявленного 17 июля 1936 года безоблачного неба, на долгие десятилетия опустилась страшная ночь варварской диктатуры. жүктеу/скачать 1.23 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|