Норбер кастере «моя жизнь под землей»
жүктеу/скачать 1.32 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- XXVII Элизабет Кастере — первая женщина — исследовательница пропастей
| XXVI Пропасть Эспаррос
В 1937 году случай свел меня с Дельтейлем, и в том же году я встретился с другим начинающим спелеологом, который тоже вскоре стал моим близким другом и преданным сотрудником. Стечения обстоятельств и требования жизни оторвали его через десять лет от этого сотрудничества и нашей дружбы, которая, к счастью, сохранилась, несмотря на разлуку. Жермен Гатте, директор завода в Буссоне, неподалеку от Сен-Годенса, не был молод подобно Дельтейлю: ко времени первых спусков под землю ему уже было сорок два года. Такое "позднее призвание" должно было само по себе заставить его наверстывать упущенное время, и действительно, мы вдвоем, иногда с Элизабет, принялись ускоренными темпами исследовать гроты и пропасти Комминжа. Мы не стремились к открытиям любой ценой, а просто спускались под землю как можно чаще, чтобы удовлетворить присущую нам обоим страсть к подземному миру и ко всему, что к нему относится. Жермен Гатте еще очень увлекался фотографированием под землей. В противоположность обычным спелеологам, а в особенности Дельтейлю, совершенно не умеющим ценить время и всегда опаздывающим, Гатте был всегда не только точен, но и везде оказывался раньше всех. Стоило предупредить его об экспедиции и условиться, чтобы он заехал за мной в половине седьмого утра, я мог быть уверен, что в пять утра услышу, как подъезжает на полной скорости его пятнадцатисильный Ситроен и резко тормозит: Гатте был уже тут как тут, горя нетерпением поскорее попасть в пещеру или пропасть, запланированную на сегодня. Его торопливость и спелеологический зуд были мне по сердцу: ведь я сам так же относился ко времени и томился той же жаждой поскорее попасть под землю. Моя жена, которая не могла принимать участие во всех наших вылазках, но постоянно присутствовала при сборах, всегда очень поспешных, однажды обратилась к нашему Другу. - Главное, - сказала она ему, - будьте осторожны! - Ну вот, дальше уж некуда! - воскликнул Гатте. - Что касается неосторожности, обращайтесь к вашему мужу. - Нет уж, дорогой мосье Гатте, мой муж никогда не бывает неосторожен... Я имею в виду вашу привычку слишком быстро вести машину. Вот что я считаю главной опасностью! Гатте, который действительно водил машину на очень большой скорости, прямо задохнулся от этого замечания, которое он счел незаслуженным; с его точки зрения, опасности начинались только под землей. Однажды мы приехали к маленькому селению Эспаррос недалеко от пещеры Лябастид (грот Рычащего Льва). В течение многих лет я пытался найти в этом секторе колодец, известный под названием Австрийского, так как австрийцы спускались в него перед самой войной 1914 года. В этот день один пастух привел нас к отверстию колодца, на поиски которого было затрачено столько времени. Мы развернули лестницы, спустились на глубину двадцати метров и попали в круглый зал, буквально пронизанный множеством вертикальных колодцев. Отсюда начинался длинный путь по сложной пересеченной местности, преграждаемый спусками и подъемами, анфиладами залов и коридоров. В одном из залов мы прочли на стене имена и дату: "1913 год". Эта надпись подтверждала, что австрийцы действительно побывали здесь. Но потом, добравшись до коридора, в который было очень трудно попасть, мы не обнаружили никаких следов наших предшественников. Это убедило нас, что мы были первыми исследователями длинного и извилистого коридора, заканчивавшегося, однако, тупиком. Правда, в этом тупике было "окно" в стене, из которого соблазнительно тянуло ветерком. Мы тут же приступили к расширению "окна" зубилом и молотком. Бесконечная и очень мучительная работа закончилась тем, что отверстие расширилось настолько, что нам удалось пролезть в него, и мы попали в "комнатушку" совершенно вымотанные, но очень довольные. Пещера продолжалась, теперь поток воздуха шел из новой длинной лазейки, наполовину каменистой, наполовину глинистой. Мне удалось проползти это узкое место, и я оказался в очень неровном коридоре, приведшем меня в большой зал, пол которого частично провалился; в нем зияло отверстие внутреннего колодца, куда я не мог спуститься, так как был один и без снаряжения. Я назвал это место Залом 25 июня и вернулся к лазейке, которую пытался расширить Гатте. Я рассказал ему о своих успехах и поделился с ним многообещающими перспективами исследования "пропасти Эспаррос", как мы решили ее окрестить. Через несколько дней мы вернулись на то же место и приступили к расширению обоих узких проходов. Это было совершенно необходимо, иначе мы не могли бы пронести оборудование, особенно лестницы, без которых немыслим спуск в колодец, найденный мной в Зале 25 июня. На этот раз Элизабет, соблазненная нашими рассказами о пропасти Эспаррос, пошла вместе с нами. Пока Гатте и я возились с расширением прохода, Элизабет одна добралась до Зала 25 июня, обследовала по дороге ряд маленьких галерей и залов и вернулась в восторге. Она нашла целые букеты эксцентрических сталактитов30, которые принялась описывать нам с таким энтузиазмом, что мы побросали инструменты и пошли полюбоваться ее находкой. Никогда в жизни я не видел подобного чуда, таких удивительно нежных и чистых цветов из минералов. Кстати, мы не преминули бросить оценивающий взгляд на колодец, в который сегодня было уже поздно спускаться. Впрочем, мы все равно не смогли бы этого сделать в тот день, так как нам еще не удалось донести наши лестницы до Зала 25 июня. Все же наступил день, когда мы смогли наконец протащить оборудование через узкое место и спустить его в никем еще не исследованный колодец. Гатте страхует меня, я спускаюсь на сорок метров и приземляюсь в обширном коридоре, где на каждом шагу мне встречаются чудеса, и я иду по нему, жадный и потрясенный. Стены буквально устланы мириадами белоснежных кисточек и помпонов, образующих самое изысканное и самое роскошное украшение, какое только можно себе представить. В совершенном восхищении я останавливаюсь перед громадным сверкающим соцветием, свешивающимся с потолка, как кисть белых лилии. Букет белоснежных цветов висит на уровне моего лица. Я осматриваю его подробнейшим образом, обхожу кругом, инстинктивно затаив дыхание: такими хрупкими кажутся эти кружевные цветы. Они действительно очень хрупкие, и их не следует срывать. В одиноком покое пещеры, где все неподвижно, где всегда постоянная температура, эти белые лилии "цветут" в течение многих веков и тысячелетий. Каждый из крошечных цветочков идеально белого цвета, по форме похож на лилию, и каждый кристалл сверкает под лучами моей лампы. Белые лилии Эспарроса, рожденные и существующие в вечном мраке пропасти, мне дороже цветов, родившихся под ласковыми весенними лучами солнца, ибо они неизменны, время не властно над ними и им никогда не суждено увянуть. Налюбовавшись букетами лилий, я пошел дальше и оказался в волшебном дворце: стены сплошь, как бархатом, покрыты кальцитом и арагонитом, сверкает даже почва, вся усеянная иглами и нитями гипса, тонкими, как паутина. Чтобы их не раздавить, я должен был искать и выбирать место для каждого шага, куда поставить свои подбитые гвоздями ботинки, увы, дробящие эти драгоценности, на которые я смотрю первым из людей. Я поднимаю глаза от пола к потолку, откуда, как опрокинутые экстравагантные канделябры, спускаются многочисленные сталактиты самых сложных форм, наиболее оригинальные из всех, какими мне когда-нибудь приходилось любоваться под землей. Я прошел уже двести метров, не переставая все время восхищаться, но феерический коридор, по которому я иду, резко обрывается, и это возвращает меня к действительности. Я дошел до края крутого обрыва, который ведет в нижний этаж, куда я сегодня не смогу спуститься: у меня нет лестницы. Только сейчас я спохватился, что почти забыл о Гатте, который с нетерпением ждет на верху сорокаметрового колодца моего возвращения и результатов разведки. Я быстро возвращаюсь к свисающей лестнице, но, вместо того чтобы привязаться к страхующей веревке и начать подъем, кричу своему другу и зову его спуститься. Эхо и искажение звуков (явление, частое под землей) мешают нам переговариваться, и Гатте не понимает моих слов. Наконец, скандируя и говоря по слогам, мне удается передать ему следующую фразу: "Это вторая Сигалер". Сообщение возымело действие, и через несколько минут мой спутник, быстро спустившись, приземляется рядом со мной. В то время грот Сигалер считался самым замечательным и удивительным из всех подземных полостей, но, после того как он подвергся бесчисленным актам вандализма, изумительная арьежская пещера была полностью разорена. Теперь пропасть Эспаррос стала самой богато украшенной из всех известных мне подземных полостей. С 1938 года, то есть уже более тридцати лет, Эспаррос, к счастью, все еще держит это первенство, и хотелось бы, чтобы это подземное чудо никогда не профанировала позорная язва автографов, нацарапанных рисунков и различных надписей, сделанных сажей, чтобы пещеры не коснулись разрушения, которых, к несчастью, всегда можно опасаться и которые, увы, никогда не исключены. Исследование нижнего этажа пропасти Эспаррос, которое мы проводили совместно с Гатте и Элизабет, привело нас на глубину сто двадцать метров. Здесь мы прошли около километра по колоссальной пещере, стены и частично потолок которой в изобилии были покрыты очень тонкими белыми кристаллами. Все это так великолепно, что слова не в состоянии выразить то, чем на каждом шагу любуются глаза. Подземные украшения Эспарроса, которые мы смогли показать многим коллегам-спелеологам из числа самых искушенных и опытных, привели их в восторг, и они в один голос заявили, что никогда не видели ничего подобного. Я даже не пытаюсь описать эту пропасть; ведь фейерверк не опишешь, а при попытке рассказать словами о красоте драгоценных камней невольно пришлось бы признать свою несостоятельность. Австрийцы, побывавшие до нас в пропасти Эспаррос (зашедшие очень недалеко и неглубоко), по-видимому, собирались вернуться сюда на следующее лето, но их никто больше не видел, так как в этом году разразилась Первая мировая война. Через двадцать пять лет, вскоре после наших исследований этой пропасти, в 1939 году, началась Вторая мировая война, и вполне могло случиться так, что мы тоже никогда бы не вернулись в Эспаррос. Но вначале эта война была "странной войной". Отец четверых детей, в свое время раньше срока призванный в 1915 году, не подлежал мобилизации в 1939 году. Несмотря на это, так же как и мой отец в 1914 году, я явился на призывной пункт, желая пойти добровольцем. Но так же, как и моего отца, меня не взяли. В то время мне было всего сорок два года, но мобилизация протекала с такими затруднениями и так неорганизованно, что я приписываю полученный мною отказ именно этой неразберихе. Гатте был старше меня и тоже не был мобилизован, и мы даже во время войны иногда посещали пропасть Эспаррос. Так, например, 25 июня 1940 года мы подошли к ней под проливным дождем, который был нам очень на руку, так как на этот раз мы выполняли секретное поручение, совершенно неожиданное, во всяком случае такое, которое и вообразить было бы нельзя, если бы не грандиозность событий и трагические обстоятельства того времени. Штаб саперов французской армии доверил нам три больших мешка со сверхсекретными документами и досье и поручил спрятать их в самой глубокой пещере по нашему выбору и усмотрению, чтобы они не достались врагу. Спустившись в пропасть и пройдя очень сложным ходом, я совершил акробатический подъем до верха одного вертикального колодца, где мне был знаком один очень сухой уголок. Гатте оставался внизу, он завернул все три мешка в большие куски прорезиненной ткани и привязал их к концу веревки, которую я взял с собой наверх. Я поднял мешки и бережно уложил их в потайное место, где они пролежали пять лет, то есть до конца войны. За это время я три раза побывал здесь, чтобы удостовериться в сохранности документов и в случае необходимости сменить прорезиненное покрытие. Эта предосторожность каждый раз оказывалась излишней: место было абсолютно сухим. Говоря о специальном использовании пещер в качестве тайников для документов и оружия, стоит рассказать, как в 1941 году я смог указать хорошее укрытие целому кавалерийскому отряду, пытавшемуся спрятать оружие от обысков. В темную и дождливую ночь зимой 1941 года мы сумели перевезти и спрятать десять тонн оружия в ящиках в гроте Монтеспан, моей первой пещере. Разместив этот важный склад, мы завалили и замаскировали вход в пещеру. В 1943 году оружие достали, и оно послужило армии Сопротивления. В 1942 году совершенно другой, впрочем столь же неожиданный, род деятельности вновь привел нас к пропасти Эспаррос. В нескольких сотнях метров от края пропасти остановился грузовик Национального радиовещания. Телефонный провод был протянут до края входного колодца. Диктор Пьер Бовуа взял краткие интервью у трех членов отряда, собиравшихся спуститься в пропасть. Кроме меня и Гатте, с нами был еще наш юный друг Марсель Лубан, которому суждено было через несколько лет трагически погибнуть в глубине пропасти Пьер-Сен-Мартен. Лестницы были сброшены в первый колодец, и Бовуа с телефонным аппаратом через плечо и микрофоном на шее начал спускаться вместе с нами. Впервые микрофон был спущен в пропасть, где и состоялся на шестидесятиметровой глубине первый подземный репортаж. Чтобы отметить скромный вклад в великую летопись радио, следует добавить, что этот сеанс состоялся 23 июня 1942 года, диктором был Пьер Бовуа, техниками - Клотт и Петейль, в сеансе участвовали спелеологи Кастере, Гатте и Лубан. А 27 августа 1958 года я участвовал в первой прямой телевизионной передаче из-под земли, проводившейся из грота Бедейллак (Арьеж), в которой принимали участие радиорепортер Жорж де Коне и отряд спелеологов, состоящий из моих друзей: Жозе Бидегена, Жоржа Дельтейля, Жоржа Лепине и моей дочери Раймонды. Наконец, в пропасти Эспаррос была отслужена первая месса под землей. Эта церемония, посвященная окончанию войны, состоялась 15 апреля 1945 года. XXVII Элизабет Кастере — первая женщина — исследовательница пропастей 6 февраля 1938 года я отправился в грот Тибиран неподалеку от Сен-Годенса, где каждую зиму вел наблюдения за колонией летучих мышей. Возвратившись домой около шести часов вечера, я с удивлением заметил царящее в доме необычайное оживление. Очень скоро понял его причину: через двадцать минут родился наш четвертый ребенок - Раймонда. Через два года, 22 апреля 1940 года, моя жена дала жизнь пятому ребенку - Мари. Как я уже говорил, Элизабет хотела иметь шестерых детей. Почему именно столько? Вероятно, потому, что она очень любила детей и ей нравились большие семьи, а также потому, что сама она была единственным ребенком в семье и у нее было скучное детство. Со скрупулезной внимательностью и неиссякаемой энергией она весьма счастливо сочетала обязанности матери семейства и жены исследователя, и иногда ей даже удавалось сопровождать меня в экспедиции. Удивительно легко ко всему приспосабливаясь, одаренная совершенно исключительными физическими качествами и непоколебимым мужеством, она оказалась прирожденным спелеологом. Элизабет была первой женщиной, исследовавшей пропасти, и на ее счету было около трехсот пещер, пропастей и подземных рек. Мне не под силу и неловко писать ее портрет, слишком для меня родной и близкий, прославлять ее блестящий ум, высокие моральные качества и великую доброту, которую так ценили все, знавшие ее. В предисловии к посвященной Э. А. Мартелю книге написана фраза, от которой я и сейчас не отрекусь: "Я не напишу, никогда не напишу о жизни Элизабет Кастере по той единственной причине, что она сама всегда категорически против этого возражала". Все знали ее улыбчивую скромность, ее твердое желание никогда не афишировать свои поступки и никому не рассказывать о совершенных ею под землей подвигах. По этой причине и из уважения к неизменной линии ее поведения я приведу здесь лишь строки, написанные хорошо знавшим ее Анри Бурелли, из его статьи-некролога, напечатанной в мае 1940 года: "Дочь госпожи и господина Раймонда Мартина, врача префектуры Сены, Элизабет Мартин родилась 13 мая 1905 года в Париже, где прожила до одиннадцати лет, до тех пор, пока ее отец, выйдя в отставку, не уехал на свою родину в Сен-Годенс (Верхняя Гаронна). В Сен-Годенсе девочка продолжала свое образование и успешно, с наградами, сдала экзамены на степень бакалавра по двум предметам. Она собиралась изучать медицину, но судьба распорядилась иначе; и она встретила молодого геолога, уже начавшего в то время свою редкую и полную приключений карьеру подземного исследователя, - Норбера Кастере. Таким образом, мадам Кастере, бесстрашная женщина, хорошо образованная, начала свое трогательное и драгоценное сотрудничество с мужем, едва ей исполнилось девятнадцать лет. Оно длилось пятнадцать лет и было богато открытиями и сенсационными исследованиями, прославившими молодую чету. Никакие естественные препятствия, никакие страшные опасности и трудности, почти всегда подстерегающие спелеологов под землей, не могли их остановить. Элизабет Кастере знала кромешную вечную тьму и не боялась ее; знала узкие заваленные ходы, штурм отвесных стен, камнепады, обвалы, ядовитые газы, липкую, медленно засасывающую грязь, ледяные воды, внезапные паводки, постоянную опасность заблудиться в лабиринтах пещер, несчастные случаи, тем более опасные, что они происходят под землей. Из любви к пещерам и суровому подземному спорту молодая исследовательница отказалась от всякого кокетства и надела комбинезон из грубого брезента, железную каску с электрической лампочкой и рефлектором, кованые ботинки, широкий пояс с кольцами и карабинами и, кроме того, взвалила на свои плечи тяжелый альпинистский рюкзак, набитый вязаными свитерами, продовольствием, свечами, кошками, молотком, картами, зондом, компасом и т. д. Снарядившись так, она неустанно исследовала подземный мир и была неутомимой спутницей своего мужа. В 1926 году был открыт и исследован подземный ледник в массиве Мон-Пердю. Этот ледяной грот, расположенный на высоте 2700 метров над уровнем моря, выше всех известных ледяных пещер на земле31. В нем находятся каскады и колонны из замерзшей воды, настоящие ледяные потоки. Кроме своей необычайной красоты, пещера представляет большой интерес для геологов и гидрологов. С тех пор эта высочайшая ледяная пещера называется грот Кастере. В 1928 году - новое открытие: могильный грот галльских времен, где в результате предпринятых четой Кастере раскопок обнаружено множество человеческих скелетов, лежащих в таком беспорядке, что историк Камил Жульен пришел к заключению, что это одна из тех пещер, где Цезарь душил аквитанцев дымом во время завоевания Галлии. В ходе кампании 1929 года, посвященной поискам истинного истока Гаронны, оба спелеолога разделили свои обязанности: пока Норбер Кастере открывал и исследовал грот Торо, его жена спустилась на веревке в неизвестную пропасть глубиной в двадцать метров, чтобы там исследовать подземный поток. Для завершения поисков истока Гаронны они организовали в 1931 году опыт с окрашиванием потока, который зарождается в ледниках Мон-Моди и полностью исчезает в пропасти на южном склоне Пиренеев в Испании. Для этого опыта, имевшего большие последствия и подтвердившего их предположения, они применили шестьдесят килограммов флуоресцеина. Супругам пришлось работать в полнейшей тайне и подвергаться значительной опасности. Перейти границу страны, охваченной революцией, и провезти на спине мула шесть бочонков какого-то порошка (даже безобидного) было сложным и трудным делом, и им пришлось пробираться по тропам, которыми обычно пользуются контрабандисты. К счастью, маленький караван, состоявший из Норбера Кастере, его матери, жены и двух приятельниц, не встретил карабинеров и сбросил флуоресцеин в поток без всяких приключений. На следующий день в Гаронне в Валь д'Аран обнаружилась краска, она сохранялась в течение двадцати семи часов на протяжении пятидесяти километров, что вызвало сильное волнение среди франко-испанского населения. Этим опытом было доказано, что истинный исток Гаронны находится в Мон-Моди на южном склоне Пиренеев и что, таким образом, воды Гаронны проходят под горной цепью по подземному руслу, до сих пор никому не известному. В ходе этого опыта Норбер и Элизабет Кастере должны были разделить свои обязанности, причем она отправилась в Каталонию, а он остался в Арагоне. Годы шли, и каждый из них вносил ценой трудных и опасных исследований свой вклад в богатейшие открытия. В 1931 году на стенах грота Ля Бастид (Верхняя Гаронна) были найдены наскальные изображения лошадей, бизонов, северных оленей, львов, медведей и т. д., и это открытие доисторических рисунков обогатило сокровищницу первобытного искусства в Пиренеях. В 1932 году последовало новое открытие, на этот раз из области гидрогеологии - пещера и подземный поток Сигалер (Арьеж). Здесь оба геолога исследовали пещеру фантастической красоты, в которой обнаружили кристаллы необыкновенного цвета, самые красивые кристаллы из когда-либо виденных на земле. Они нашли в ней также в двух километрах от входа серию каскадов высотой от десяти до пятнадцати метров, на которые им удалось взобраться с помощью раздвижных шестов под мощными потоками холодной как лед воды. В 1934 году супруги посетили Марокко, куда их пригласили с научной целью: исследовать пещеры и пропасти Атласских гор. Там оказалось так много подземных полостей, что Норбер и Элизабет Кастере пришлось вести исследования порознь. В ходе исследования у мадам Кастере возникли трудности с местными носильщиками, которые под землей бывали совершенно парализованы предрассудками и верой в злых духов. Кроме того, однажды она сильно поранила ногу иглой дикобраза (эти животные часто живут в пещерах). Раны воспалились, и пришлось временно прекратить исследования. Но как только ей удалось вновь присоединиться к мужу, она первая спустилась в пропасти Фриуато и Кеф-эль-Сао - самые глубокие на Африканском континенте32. На следующий год ей пришлось спуститься еще глубже, причем в опаснейших условиях, на дно ранее неизвестной пропасти в Верхнем Арьеже. В эту пропасть она спустилась вместе со своим мужем на глубину трехсот метров с помощью крюков и веревочных лестниц под ледяным душем. Пропасть оказалась самой глубокой во Франции33, и они назвали ее "Пропастью Мартеля" в честь своего друга и основоположника французской спелеологии Э. А. Мартеля. Но портрет этой женщины, настоящей француженки, был бы неполным и неверным, если читатель вообразит себе нечто вроде современной амазонки, закоренелой спортсменки, интересующейся исключительно исследованиями и приключениями. Чтобы написать верный портрет Элизабет Касторе, нам придется обратиться к господину Андре Беллсору, бессменному секретарю Французской академии, который в превосходном предисловии к книге "Au fond des Gouffres" написал следующие слова: "Ее прелестное лицо дышит свежестью, в веселых и открытых глазах есть что-то неуловимо лукавое и задорное. Норбер Кастере нашел в ней больше чем спутника, больше чем помощницу. Все, что делает прекрасной жизнь на поверхности земли, следовало за ним, было рядом с ним в мире мрака. Храбрость, мужество, выдержка, бесстрашное знакомство с опасностями подземного царства... Но стоит ей снять свою каску исследовательницы, и перед вами во всем очаровании молодости - живой и приятный собеседник, любящая мать семейства. Такова мадам Кастере. Ее веселые ясные глаза не станут говорить вам о тьме, которая в них отражалась, о черных потоках, низвергавшихся перед ними. Но расспросите ее, и она расскажет вам о них, но так, словно бояться ей нечего, если муж рядом с ней, и для женщины так же естественно пересекать подземные озера, находящиеся на глубине двухсот метров под землей, как варить варенье". Она и в самом деле была не только исследовательницей, но также прекрасной воспитательницей и идеальной матерью, которая сумела, не отрываясь от материнских забот сочетать их с тревожными радостями подземных изысканий. И вот женщина, избежавшая стольких страшных опасностей, покорившая столько головокружительных пропастей, на счету которой много мировых рекордов для женщин, умерла в тридцать пять лет, давая жизнь пятому ребенку. Судьба не захотела, чтобы на ее могиле было начертано "Умерла во славу науки", но простые слова, которые она сама выбрала бы по своей скромности: "Умерла на поле битв жизни". Она оставила по себе незабвенный образ женщины, яркой личности, улыбчивой и скромной, умевшей удивительно просто делать труднейшие вещи. От нас ушла истинная француженка. Ей были присущи все лучшие качества нашей нации. Она была бы гораздо более знаменита, если бы крайняя скромность, делавшая ее достоинства еще более драгоценными, не мешала ей занять то место, на которое она имела все права и которое нам надлежит потребовать для нее". Страшное горе - потеря жены - обрушилось на меня мрачной и трагической весной 1940 года, когда французы переживали самые зловещие страницы истории своей родины. Овдовев и оставшись с пятью маленькими детьми, из которых двое еще не вышли из младенчества, я постарался воспитать их, как мог, - в культе памяти матери, ушедшей из нашей жизни в расцвете счастья и молодости.
жүктеу/скачать 1.32 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|