Новая постиндустриальная волна на Западе
жүктеу/скачать 2.88 Mb.
|
| Нельзя при этом не отметить, что теория постмодернизма основывалась на более широком интеллектуальном базисе, чем любая другая социологическая концепция нашего времени. В XX веке фактически каждое социологическое направление привносило определенные элементы в развитие этой доктрины, т. к. любое развитие объективно приводило к отрицанию прежней социальной системы и в этом аспекте способствовало становлению «постмодернити». Между тем можно утверждать, что в наиболее завершенном виде данное направление представлено группой французских интеллектуалов, чьи идеи произросли на той же почве, что дала жизнь и брожению 1968 года. Такое сочетание самых разнообразных направлений в рамках единой по своему духу теории привело к тому, что сторонники трактовки современного мира в качестве постмодернити были потенциально способны к широкому видению исторической перспективы, однако стоявшие перед ними задачи оказались решены лишь отчасти, и при этом не самым совершенным образом.
С одной стороны, выступая с критикой иных социологических теорий, и, в частности, концепции постиндустриального общества, постмодернисты повторили пройденный ими путь, когда поспешили определить новое общество через максимально резкое его противопоставление предшествующему. По мнению А. Турена, «история модернити представляет собой историю медленного, но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом и природой»136; при этом он указывает, что наиболее опасны разде-ленность социума и активного субъекта137, феномен роста отчужденности человека от общества, становящейся непомерно высокой платой за достижение материального и экономического прогресса. Говоря сегодня о растущей плюралистичности общества138, многовариантности современного прогресса139, уходе от массового социального действия, об изменившихся мотивах и стимулах человека140, его новых ценностных ориентациях и нормах поведения141 как о важнейших характерных чертах складывающегося общества, сторонники постмодернизма уделяют излишнее, на наш взгляд, внимание остающимся относительно поверхностными процессам демассификации и дестандартизации142, преодолению принципов фордизма143 и отходу от форм индустриального производства144. Результатом становится ситуация, когда состояние социума, которое претендует на статус качественно нового, противопоставляется не более чем традиционному капитализму — либо как дезорганизо- ванный145, либо как поздний146 капитализм, — несмотря на то, что в философских дискуссиях такое понимание затушевывается обильной риторикой. Таким образом, методологически эта концепция не несет в себе ничего качественно нового по сравнению с теорией постиндустриального общества. ¦ С другой стороны, в рамках постмодернизма оказывается почти невозможным четкое терминологическое определение формирующегося социального состояния. Этот момент тесно связан с условиями формирования самой данной доктрины. Возникнув на волне социальных трансформаций 60-х, постмодернизм стал наиболее понятным (но при этом и наименее удачным) термином, в котором воплотились ощущение быстро меняющегося мира, революционные ожидания того времени и который оказался весьма удобным для многих деятелей культуры, политиков и философов147. На этом этапе постмодернизм еще не был наукой, какой он стал во второй половине 70-х, когда основы нового миропорядка были уже заложены, а социальные и экономические тенденции успешно объяснены в рамках постиндустриальной концепции; сама ситуация как бы предопределяла доктринерский характер нового направления, хотя оно и оставалось обреченным на популярность благодаря своей фразеологии, напоминавшей события переломного периода. По мере того как реальная революционность сходила на нет, революционный и схоластический дух теории оказывался все более явным. Акцентируя внимание на резком ускорении социальных изменений на этапе становления постмодерни-ти, исследователи в то же время не отказывались и от трактовки модернити как эпохи, «отрицающей саму идею общества, разрушающей ее и замещающей ее идеей постоянного социального изменения»148; в результате оказывалось, что не только современное общество следует рассматривать как постсовременное, но и динамизм его обусловлен не меньшим динамизмом, уже присутствовавшим в прошлом. К середине 80-х годов постмодернистская теория пришла в состояние явного упадка. Попытки преодоления неструктурированности теории, предпринятые в этот период, в наибольшей степени продемонстрировали всю степень ее несовершенства. Первым шагом стал осторожный пересмотр отношения к современной эпохе как к периоду постмодернити. Наблюдаемый в сегодняшнем мире технологический, духовный и социальный прогресс все чаще стали обозначать относительно нейтральным терми- ном «модернизация» 149, причем подчеркивалось, что в этом качестве может рассматриваться лишь комплексный процесс, ведущий к становлению новой социальной структуры, отмечались отличия модернизации как усложнения социальной структуры от собственно развития, которое может не иметь явной позитивной направленности150. В результате постмодернити стали трактовать не как установившееся состояние, а как некий гипотетический строй, формирование которого относилось к тому периоду, когда процесс модернизации будет завершен151; между тем сама постановка вопроса о том, что процесс естественного развития может иметь какое-то завершение, не может не казаться странной. Вторым шагом на пути «развития» доктрины стало внесение дополнительной путаницы в применяющуюся терминологию. Если до середины 80-х годов доминировала точка зрения, сторонники которой считали modernity и postmodemity, modernism и postmodernism двумя периодами в социальной эволюции и двумя культурологическими доктринами соответственно152 или же в иной форме указывали, что первая пара понятий предназначена для исследования социальных различий, тогда как вторая фокусируется на проблемах культуры'0, то во второй половине десятилетия сторонники постмодернистской концепции стали использовать понятия modernity и modernism, postmodemity и postmodernism как взаимозаменяемые. Этот шаг стал очередным признанием неспособности объяснить происходящие изменения в рамках концепции. Когда в начале 90-х годов стало ясно, сколь широкий круг явлений охватывается понятиями модернити и постмодернити, возникла иная позиция: период мо-дернити был ограничен отрезком истории с середины XVII по конец XIX века, тогда как завершающая треть прошлого столетия и первая половина нынешнего века стали обозначаться понятием «модернизм», что должно было подчеркнуть возросшее влияние интеллектуально-культурной сферы на социальные трансформации этого времени154. Третьим шагом стало признание, что «контуры нынешнего мира, который может быть обозначен как постмодернистский, весьма отличаются от того, что мы привыкли называть постмодернити»155; это стало фактически тем последним пределом, за которым объективно начинался распад внутренних оснований теории. С начала 90-х, когда потенциал саморазвития нового общества стал очевиден, а вероятность очередных переломных моментов оказалась сведенной на нет, начался повсеместный отказ от применения понятия постмодернити к обозначению современной реальности. Инструментом осмысления нынешнего состояния общества попытались было сделать аморфную идею «радикализованной модернити»156; потом была высказана мысль, согласно которой постмодернити (иногда обозначаемая уже и как постмодернизм) не является историческим преемником модернити (или модернизма), а представляет собой его реконституирование157; позже приверженцы этой концепции переняли распространившееся в 90-е годы использование термина «beyond», отмечая, что лучше говорить о состоянии, возникающем «beyond modernity», чем собственно о постмодернити158; отмечалось также, что постмодернити можно рассматривать как завершенное состояние модернити, в котором модернити проявляется в наиболее цельной форме, как modernity for itself159. Это направление получило свое логическое завершение в утверждении, что то социальное состояние, которое мы сегодня можем наблюдать, скорее всего является зрелой модернити, тогда как прежнее, которое в течение десятилетий именовалось модернити, следует трактовать как ограниченную модернити160; вся мудрость постмодернистской доктрины в этом случае оказалась сведенной к весьма показательному рассуждению, согласно которому «модернизм характеризуется незавершенностью модернизации, а постмодернизм в этом отношении более современен, чем модернизм как таковой»161. Это теоретическое отступление сопровождалось радикальными поражениями постмодернистов на двух других направлениях, каж- б. Иноземцев дое из которых считалось в свое время исключительно важным для становления их теории. С одной стороны, эпоха модернити, формирование которой относилось сторонниками постмодернизма к XVIII веку, рассматривалась ими как порождение европейской хозяйственной и политической практики этого времени. При этом не только указывалось, что «модернити, будучи порождено Европой, в то же самое время само породило Европу» как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию, но и подчеркивалось, что его расцвет пришелся на XIX век прежде всего как на период «явного доминирования европейской культуры»162. В соответствии с этим наступление эпохи постмодернити трактовалось не только сквозь призму роста культурного разнообразия163 и отхода от принципа национального государства, остававшегося одной из основ европейского политического устройства164, но и прямо связывалось с утратой европейским регионом доминирующих позиций в мировой экономике и политике и переносом акцентов на иные социокуль-турные модели165. Однако сначала поражение восточного блока, а в течение последнего года и крушение мифа об эффективности азиатских экономических систем сделали западную модель, о противоречивости и малой приспособленности которой к современным условиям столько раз говорили постмодернисты, единственным мировым лидером накануне наступающего тысячелетия. Такой ход событий исключает любые апелляции к той революционности, на которых строились эмоциональные основы постмодернистской идеологии. С другой стороны, не менее показательна неудача постмодернистов в их попытках нападок на идеи историзма. Введенный А. Геле -ном термин «пост-история»166 активно использовался в 70-е и 80-е годы для того, чтобы максимально подчеркнуть значение современного социального перехода. Между тем позднее под воздействи- ем меняющейся реальности подобные подходы трансформировались в утверждения о том, что «преодоление истории" представляет собой не более чем преодоление историцизма167, причем значение этого термина никогда не было внятно объяснено; затем внимание стало акцентироваться не столько на конце истории, сколько на конце социального начала в истории168, после чего пришло понимание того, что речь следует вести уже не о пределе социального развития, а лишь о переосмыслении ряда прежних категорий169; закончилось же все вполне утвердившимися положениями о том, что постмодернити не означает конца истории170, а Европа сегодня не вышла из истории, как не вышла она и из модернити171. Все эти отступления от основных провозглашавшихся принципов не могут, на наш взгляд, допускаться в рамках конструкции, претендующей на роль социальной теории, определяемой в данном случае как постмодернизм. Коль скоро поражения на основных направлениях признаны столь явным образом, естественным следствием может быть лишь утверждение о неспособности этой концепции адекватно описывать социальные движения нашего времени. Таким образом, к середине 90-х годов возникла весьма сложная и противоречивая ситуация. С одной стороны, традиционная постиндустриальная доктрина, подчеркивающая прежде всего центральную роль знания и ускоряющегося сдвига от производства материальных благ к производству услуг и информации, в своем оригинальном виде получила широкое признание, но при этом оставалась скорее методологической основой для развития новых концепций, нежели теорией, которая могла непосредственно применяться для описания новых реалий. С другой стороны, по меньшей мере две доктрины — теория информационного общества с ее вниманием к технологическим сдвигам и переменам и концепция пост- модернизма, построенная вокруг акцента на становление новой личности и ее место в современном обществе, — продемонстрировали определенную односторонность и стали объектами достаточно резкой критики. Нельзя не отметить при этом, что большинство теоретиков, положивших начало традиционной постиндустриальной доктрине, фактически не вмешивались в ход дискуссии, приведшей к подобному размежеванию позиций. В середине 90-х годов в западной социологии сложилась принципиально новая, на наш взгляд, ситуация, которую мы и хотели бы продемонстрировать на примере тех работ, что вошли в настоящую антологию. Характерной чертой этой ситуации стало возобновление попыток глобального осмысления происходящих перемен, причем подобные попытки оказываются объективно связанными с важнейшими методологическими постулатами постиндустриальной доктрины. Представляется, что причины именно такого направления развития теоретических воззрений на современное общество кроются в резко уменьшившейся неопределенности мирового развития. В течение 80-х и начала 90-х годов страны Запада, несмотря на сохраняющийся цикличный характер их хозяйственного развития и определенные социальные и политические трудности, преодолели наиболее болезненные противоречия и проблемы, которые угрожали стабильности западной цивилизации. Во-первых, формирование устойчиво функционирующего хозяйства, основанного на новейших технологических достижениях и не только обеспечивающего быстрый экономический рост, но и не допускающего в течение последних десятилетий того кошмара в виде гигантской безработицы и социальной напряженности, который яркими красками изображался в 60-е годы, обусловило установление социального мира в большинстве развитых стран, а формирование социального рыночного хозяйства свидетельствует, что это изменение в самом ближайшем будущем будет окончательно и прочно закреплено. Результатом стало резкое упрочение внутренней стабильности постиндустриального мира, который впервые стал развиваться на своей внутренней основе, находясь в полной безопасности от значимых социальных потрясений. Все это сформировало фундамент для одного из наиболее важных изменений — радикально обновился менталитет работника и стала складываться новая система ценностей современного человека, адекватная ны- нешней социальной структуре. Появление элементов постматериалистической мотивации становится, на наш взгляд, тем важнейшим фактором, без которого стабильное развитие постиндустриального общества оказывается невозможным, однако (что необходимо подчеркнуть особо) фактор этот фактически не анализировался с должным вниманием в работах основателей постиндустриализма в 70-е годы. Во-вторых, страны свободного мира одержали важную историческую победу над коммунистическим блоком. Следствия экономического краха социалистической системы и распада Советского Союза были весьма многообразны и, вполне можно утверждать, играли доминирующую роль в определении социального и политического климата в первой половине 90-х годов. С одной стороны, западный мир получил чисто экономические преимущества — от сокращения военных расходов и затрат на сдерживание СССР и его союзников (что стало не последним фактором, позволившим США достичь в 1997/98 финансовом году бездефицитного бюджета) до открывшихся новых возможностей высокоэффективных инвестиций в развивающиеся хозяйственные системы и появления огромного дополнительного рынка сбыта для своих товаров. С другой стороны, что было не менее, а может быть, и более важным, произошел очень сильный сдвиг как на политическом, так и на психологическом, если можно так сказать, уровне: западные страны утвердились в своем положении мирового гегемона и приступили к формированию однополярного мира, который, судя по все-- му, ознаменует первую половину следующего столетия. В-третьих, огромную роль сыграло и то, что современный тип технологического развития радикально измененил взгляд на экологические проблемы. В 70-е и 80-е годы экологические вопросы, с одной стороны, были существенным фактором внутренних противоречий в постиндустриальных странах, с другой — в значительной степени определяли зависимость западной цивилизации от других регионов мира, богатых природными ресурсами. Сегодня технологическая революция и продуманная внутренняя политика предотвратили ухудшение экологической обстановки в развитых странах, прежде всего в Европе, и сделали разработку и использование природоохранных технологий одной из наиболее привлекательных сфер инвестирования капитала и знаний. Кроме того, применение невозобновляемых ресурсов и энергоносителей сократилось столь резко, что следствием стало катастрофическое для доиндустриаль-ных регионов и России падение цен на полезные ископаемые, лишь увеличившее мощь и влияние постиндустриального сообщества. Все эти три фактора иллюстрируют определенную самодостаточность постиндустриальной цивилизации, достигнутую к середине 90-х годов. Между тем развитие постиндустриального общества не является процессом беспроблемным и непротиворечивым. Существует целый ряд вопросов, которые, на наш взгляд, могут существенным образом осложнить переход от современного состояния к зрелому постиндустриальному строю; это вопросы экономического, социального и культурологического характера. Не будучи в состоянии рассмотреть их достаточно подробно, остановимся лишь на теме, прямо или косвенно связанной с проблемой адекватности тех рыночных оценок, которые казались незыблемыми и неоспоримыми в условиях индустриализма и которые сегодня кажутся весьма шаткими и неопределенными. В период, когда идеологи российских хозяйственных реформ столь уверенно направляют страну по пути развития рыночной экономики, было бы совершенно неправильно, на наш взгляд, не замечать, что применение традиционных методов и индикаторов наталкивается на серьезные препятствия. Природа этих препятствий, как мы полагаем, кроется в том, что современная общественная трансформация инициируется изменениями, происходящими прежде всего на индивидуальном, а иногда даже социопсихологическом уровне; как следствие, многие хозяйственные закономерности и отношения нередко приобретают новое содержание, но продолжают рассматриваться с прежних позиций, что может приводить (и приводит) к ошибочным выводам. Даже если оставить за рамками этой вводной статьи проблемы, связанные с новыми социальными конфликтами внутри развитых обществ, с современным пониманием свободы и открывающимися возможностями самореализации личности, нельзя не упомянуть о тех элементах внутренней противоречивости формирующейся цивилизации, которые связаны с изменениями в стоимостных отношениях и в системе собственности. Распространение нелимитированных, но в то же время невоспроизводимых благ, усиление роли информации и других уникальных ресурсов в производстве готового продукта в любой отрасли промышленности и сферы услуг, снижение доли стоимости сырья, материалов и рабочей силы в цене результата труда, не говоря уже о неэкономически мотивированной деятельности, становящейся важным фактором производственного процесса, — все это делает традиционные характеристики общественного хозяйства все более и более условными. Особенно заметно это на двух примерах. Во-первых, с каждым новым шагом на пути становления зрелой постиндустриальной цивилизации становится все более явным несовершенство современных макроэкономических показателей. Такие инструменты оценки хозяйственного развития, как валовой национальный продукт, национальный доход и им подобные (которые, нельзя не отметить, рассматривались Д.Беллом и другими авторами в 60-е и 70-е годы как наиболее важные показатели экономического планирования и прогнозирования), сегодня оказываются анахронизмами. Так, мало уже кто возражает против того, что показатель валового национального продукта содержит информацию только о прямых издержках на производство благ и не в состоянии отразить ущерб, который наносится обществу и окружающей среде их использованием; что в условиях информационной революции движение стоимостных показателей, одним из которых является и ВНП, ничего не говорит о реальном соотношении производимых и потребляемых благ; что за пределами содержания ВНП остаются значение и роль нематериальных активов, важность учета которых сегодня очевидна; что в нем не могут быть отражены качественные характеристики продукта, являющиеся наиболее актуальными в условиях современного производства, и так далее. Отсюда вытекает необходимость пересмотра важнейших хозяйственных индикаторов, самой теории экономического роста и его темпов, переоценка проблемы государственных расходов, внешнего и внутреннего долга и многое другое. Во-вторых, неадекватность традиционных индикаторов ярко проявляется и на примере роста нематериальных активов современных корпораций, неисчислимых на основании экономических принципов, и связанных с этим последствий. В этой связи следует отметить три весьма тревожных обстоятельства. Первое связано с тем, что суммарная доля нематериальных активов современных компаний и корпораций растет, но этот рост далеко не всегда соответствует увеличению их реального хозяйственного потенциала. Прежние стоимостные показатели оказываются сегодня неспособ- ными адекватно отразить рыночную оценку компаний; об этом свидетельствует увеличение разрыва между стоимостью предприятий, указанной в их балансе, и ее оценкой со стороны инвесторов. Такие процессы радикально воздействуют на все стороны экономической жизни: их проявлением становятся рост фондовых индексов вне реальной зависимости от развития производства материальных благ и услуг и увеличивающийся отрыв суммарных финансовых активов от реальных объемов производства — и это есть второе тревожное обстоятельство. Третье связано с быстрым подъемом курсовой стоимости акций, приводящим к беспрецедентному отрыву финансового и фондового рынков от реального хозяйственного развития, особенно заметному в последние десятилетия. Все это делает чрезвычайно актуальным анализ роли и места стоимостных отношений в условиях формирования информационного общества, и этот анализ оказывается в центре внимания современных социологов, исследующих проблемы становления постиндустриальной цивилизации. Учитывая изложенное, нетрудно понять, что развитие постиндустриальной доктрины в 90-е годы приняло весьма специфический характер. Одно из основных проявлений этой специфичности заключается в том, что одновременно стали проявляться две хотя и не противоречащие друг другу, но в исполнении современных социологов достаточно разобщенные тенденции — стремление к широким обобщениям, отмечающее ренессанс теоретических поисков, столь распространенных в 60-е и 70-е годы, и тщательное и детальное изучение частных вопросов, которое было безусловно преобладающим в 80-е. Кроме того, сегодняшние теоретические прорывы в осмыслении природы и направлений развития постиндустриального общества гораздо в большей мере, нежели прежде, порождены изучением частных экономических и социальных проблем. Если, например, исследования Г.Кана, Д.Белла, К.Томина-ги, Р.Дарендорфа и других пионеров постиндустриализма базировались прежде всего на глубоком осознании радикально изменившегося характера современного общества, что было связано как с повышением роли науки, так и с беспрецедентными хозяйственными трансформациями, то сегодня наиболее значимыми оказываются работы, авторы которых пришли к широким теоретическим обобщениям в первую очередь вследствие изучения частных проблем — изменяющейся практики современного менеджмента, пред- почтении работников, политических и экологических особенностей, трансформирующихся принципов оценки производственных и сервисных компаний и так далее. При этом характерно, что по сей день в западной науке не появилось работ, которые могли бы, например, превзойти классический труд Д.Белла о постиндустриальном обществе и возвестить о новой глобальной парадигме, которой должно следовать развитие социологии в XXI веке. Именно поэтому мы говорим о современных исследованиях как о «новой постиндустриальной волне» в западной науке, но не как о возникновении новой теории социального прогресса. На наш взгляд, несмотря на оживление общетеоретической и методологической дискуссий в последние годы, исследование конкретных социальных проблем доминирует сегодня и будет доминировать на протяжении ближайшего десятилетия в рамках постиндустриального направления. И дело здесь не только в необходимости более глубокого обобщения новых фактов, но в гораздо большей степени в незавершенности самих процессов, которые обозначили бы какое-то новое русло в развитии постиндустриальной доктрины. жүктеу/скачать 2.88 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|