ГЛава VI. мирная экспансия ЦЕРКви в СИСТЕМу

ГЛава VI. мирная экспансия ЦЕРКви в СИСТЕМу

ОбРАЗОВАНИЯ и воспитания

§ 1. ПРОБЛЕМА ПРАВОСЛАВИЯ КАК НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ

В СИСТЕМЕ ОБУЧЕНИЯ И ВОСПИТАНИЯ МОЛОДЕЖИ
Одна из самых фундаментальных и трудно разрешимых проблем современного российского общества связана с поисками национальной идеи, без которой немыслим нормальный процесс обучения и воспитания подрастающего поколения. В условиях наступившего идеологического вакуума большинство представителей властных структур, политических партий и национальных движений обратили свои взоры на религию, видя в ней панацею от всех бед и «болезней» переходного периода (но каждое из выше перечисленных, в силу своих особых, часто прямо противоположных целей и задач), что отнюдь не способствует установлению веротерпимости и толерантности ни в стране ни в стенах учебных заведений.

Понимание необходимости разработки национальной идеи (притом срочно!) нашло отражение в создании партии «Евразия», учредительный съезд которой состоялся в гостинице «Даниловская» при Свято-Даниловском монастыре (Москва), т.е. буквально в резиденции патриарха Алексия II, что, на наш взгляд, вовсе не случайно. Первосвятитель неустанно напоминает, что без православия наш народ не обретет то, что «в миру называют национальной идеей» (выделено нами – С.М., П.Р.) [1, с. 41]. Исторический опыт свидетельствует, что полностью деполитизировать религиозную жизнь невозможно. Официально декларируемый Русской Православной Церковью (РПЦ) отказ от вмешательства в государственные (мирские) дела отнюдь не означает фактического ее устранения от возможностей реального и активного участия в идеологической, образовательной и политической жизни РФ.

Сложность поднятой нами проблемы диктует необходимость краткого рассмотрения ее как минимум еще в двух аспектах: 1- современное положение православия в РФ; 2 - православие как российская национальная и/или государственная идея.

Дабы не быть обвиненными в вызове нынешней эпохи, с церковной точки зрения «вызова атеизма и нигилизма» [2, с. 267], в слепой приверженности марксизму-ленинизму, то есть, по мере возможности, уйти от всего того, что вызывает негативную оценку и восприятие у представителей и сторонников РПЦ, для выяснения поставленных вопросов мы постараемся как можно чаще давать слово самому православному духовенству – это, во-первых. Во вторых, с этой же целью, работая над данной частью книги, мы прибегли к помощи и консультациям Н.А. Вороновского (за что выражаем ему благодарность), принявшего православие в 30-летнем возрасте – человека глубоко верующего и прекрасно знающего Святое Писание, жития святых, разбирающегося «в хитросплетениях» трудов отцов церкви.

Для начала приведем мнение иеромонаха Илариона (Алфеев) о состоянии православного богословия на рубеже XX-XXI столетий, который отмечает, что в последние десять лет «мы являемся свидетелями парадоксальной ситуации. С одной стороны, налицо невероятный по своим масштабам внешний рост Церкви… . С другой стороны, мы не можем не увидеть, что влияние Церкви на культуру, на нравственное и духовное состояние общества гораздо менее значительно, чем можно было бы ожидать. Некоторые даже говорят о том, что Церковью упущен исторический шанс встать в авангарде духовного возрождения нации (выделено нами – С.М., П.Р.). Если в конце 1980-х – начале 1990-х годов на Церковь были обращены взоры миллионов людей, ждавших от нее слова, «осоленного солью», которое бы коренным образом изменило и преобразило их жизнь, то к концу 90-х интерес к Церкви заметно уменьшился; у некоторых даже наступило разочарование, вызванное тем, что представители Церкви не всегда могли дать адекватный ответ на запросы разума, взыскующего истины» [2, с. 268-269]. Напомним, что это оценка не атеиста, но богослова.

Видимо следует согласиться со священником В. Кожиным, считающим, что новая Россия оказалась не готова к диалогу с обилием вер, а РПЦ для защиты своих прав на монополию веры, вынуждена была «призвать на помощь силу государства для того, чтобы приватизировать право на утверждение «единственно верного учения» [3, с. 9].

Итак, может ли православие быть государственной (или даже только русской национальной) идеей в такой полиэтнической и многоконфессиональной стране как Россия? Прежде чем рассмотреть поставленный вопрос, необходимо прояснить терминологическую неточность самого вопроса, неточность где-то случайную, а где-то укоренившуюся в расхожих и некритичных представлениях.

Что есть православие? Чтобы дать ответ, необходимо устранить существующие этнические и культурные отождествления, все ложные идентификации и обозначить православие так, как его определяет сама Церковь, согласно церковному преданию. Ответ в этом случае будет звучать примерно следующим образом - православие есть истинное познание Бога и истинная жизнь в Боге. Или иначе, православие есть жизнь в Боге, могущая проявлять себя во всех сферах человеческой деятельности – познании, искусстве, науке, социальных отношениях и т.д. Уже из этого исходного определения ясно, что православие не есть какая-либо «идея» или «идеология», тем более, национальная. Жизнь в Боге – это все что угодно, но только не идея. Для православия унизительно, когда его представляют в форме какой-то доктрины, поскольку даже доктринальная, вероучительная часть православия, есть, не смотря на всю свою значимость, лишь выражение в словах и идеях того, что бесконечно шире слов и идей, что питает богословскую мысль, но при этом остается жизнью во всей ее неисчерпаемости.

Попытка превращения вселенского православия в национальную идеологию – это искажение православия. Поэтому не удивительно, что во второй главе «Основ социальной концепции РПЦ» (далее – «Основы») «не показано, как национальное связано со вселенским» [4, с. 69]. Мы не исключаем вероятность того, что это или неверно понятое нами или недостаточно четко сформулированное положение российской церковной элитой, но тогда вызывает удивление позиция РПЦ, «проморгавшей» подобный ляпсус. Может быть, речь идет не о «национализации» православия, а о принятии православия русской нацией, становящейся в этом смысле носительницей православия? Но тогда уместно спросить, в какой мере сейчас русский этнос православен и в какой мере он уже является хранителем православия и, с другой стороны, кто предлагает русским быть православными? Это внутреннее требование самой нации или оно навязано извне?

На первый вопрос, относительно того, является ли русская нация носительницей православия, можно ответить отрицательно вне зависимости от весьма противоречивых статистических подсчетов. Православие есть достояние церкви, а не нации, причем Единой Православной Церкви, куда входят и многие национальные (не российские) Церкви: Болгарская, Греческая, Грузинская, Румынская, Русская, Сербская и т.д. Православие принадлежит только Вселенской Церкви и как ее достояние, и как дар, поскольку православие шире любых государственных, национальных, социальных и иных рамок, для него нет культурных границ.

Относительно второго вопроса, а именно, с чьей стороны и кем предлагается нации стать православной, то здесь возможны разные варианты ответа. Во-первых, это предлагает Церковь, зовущая все нации и народы России к православию, то есть к жизни в Боге. В нашем случае, РПЦ призывает русскую нацию (и не только русскую) быть православной. Сие невозможно, так как необходимо четко различать церковь и нацию – это совершенно разные «сферы». Ошибочное стремление отождествления «Церкви и нации», а именно так названа вторая глава «Основ», вызывает возражение даже у представителей церкви. Игумен Вениамин (Новак) прямо указывает на то, что в данной главе «проводится ненавязчивая параллель между гипотетическим моноконфессиональным православным сообществом (нацией) и упомянутым единым по вере израильским народом эпохи его провиденциального призвания. По сути дела, - пишет он, - предлагается еще один формообразующий принцип нации (кроме гражданского и этнического): монорелигиозный. Ветхозаветный народ был именно таким, но можно ли пытаться подражать ему? Можно ли претендовать на богоизбранность? В проведении такой параллели, представляется, сказывается глубокий архаизм» [4, с. 69] «Основ».

По мнению игумена Вениамина о политике Церкви в предполагаемом национальном государстве в данном разделе «Основ» говорится явно недостаточно. «Поневоле напрашивается органическая аналогия: церковь большинства может рассматриваться как душа нации. Но какими принципами поведения должна руководствоваться Церковь большинства в многонациональном и поликонфессиональном государстве? Возможны ли в наше время подобные человеческие сообщества и даже нации, объединенные, наряду с другими признаками, православной верой? Может ли это быть целью православных, к которым в первую очередь обращены» «Основы»? [4, с. 69]. Считаем, что подобное предполагаемое единство не имеет под собой реальной базы.

В отличие от этнической принадлежности национальная принадлежность предполагает исключение конфессионального признака в качестве определяющего признака нации. Со стороны нации ответом на призыв церкви может быть или свободное согласие или свободный отказ от православия, ибо Церковь не есть внешняя принуждающая сила, она обращается к свободе выбора. Вопрос о свободе выбора является логическим продолжением свободы совести, который в третьей главе «Основ» отрицается и рассматривается как признак «распада системы духовных ценностей, потери устремленности к спасению в большей части общества». Мы согласны с игуменом Вениамином в том, что свободу совести РПЦ «утилитарным образом признает только для себя, но не для других» [4, с. 71] и, тем самым, выступает против толерантности, принципа веротерпимости в духовно-социальной жизни человечества, против свободы вероисповедания.

Отрицание свободы совести в «Основах» не подкреплено ни одной ссылкой на Святое Писание, на труды святых отцов, в которых прямо говорится, что там, где «Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3.17), «Бог-Господь всей вселенной. Он не нуждается в подневольном послушании, не требует вынужденного исповедания» [5, с. 55-56].

В свете этой свободы выбора очевидна вся несообразность утверждений типа: «православие должно стать национальной идеей России» и т.д. Подобные утверждения ни церковно, ни социально просто не имеют смысла, как декларативные, стремящиеся представить, хотя бы и горячо желаемое, за обязательное и необходимое, а это уже политиканство. Не случайно именно со стороны политических идеологов слышны голоса о спасительной миссии православия, в котором они видят идеологический стержень государственного строительства. Такие псевдо-православные политиканы, стремящиеся превратить православие в обязательную идеологию (вопреки обращенности церкви к человеческой свободе), к сожалению, не видят или не понимают различия между нацией и церковью. По их мнению, быть русским – значит быть православным, русское и есть православное как таковое – это духовный провинциализм, не видящий грани между национальным и вселенским.

Желая авральными методами работы превратить «электорат» -«идеологических беспризорников» – в верующих, псевдо-политики забывают слова архимандрита Рафаила (Карелин): «Чтобы нести христианские идеи, сама интеллигенция должна быть христианской, но многие ли из ее представителей ведут церковную жизнь? – Почти никто или редкие единицы. Как же из пустого кувшина может вылиться вода, которая туда не налита?» [6, с. 269].

Митрополит Антоний Сурожский (Блум) говорит: «Я думаю, что отождествление христианства с русской идентичностью дает преувеличенное представление о русской идентичности; на самом деле христианство ее значительно превосходит. …И я думаю, что говорить о совпадении русскости и православия – это унижение Божественного вечного, беспредельного (выделено нами – С.М., П.Р.). Еще Нестор (летописец XI - начала XII в. – С.М., П.Р.) говорил, что каждый народ должен внести свой голос …в общий аккорд всего мира в явлении и прославлении Бога; и русский народ может внести свое уникальное, - но это не все… Сводить христианство или православие к тому, что это одно из (выделено автором – А.С.) выражений русской культуры и русской души или русской идентичности, было бы очень жалко». Свою позицию по рассматриваемому вопросу митрополит определил весьма четко и категорично: «Мы не являемся этнической церковью» (выделено нами – С.М., П.Р.) [7, с. 62, 91].

Приведенные и подобные им высказывания богословских авторитетов доказывают, что не политизированная часть православного духовенства трезво оценивает ситуацию и справедливо указывает на изначальную несостоятельность употребления понятия «этническая, национальная церковь» как понятия внутренне несостоятельного. Если говорится о Церкви Русской, Болгарской, Грузинской, Сербской и т.д., то это определения территориальные и канонические, ибо все эти Церкви являются лишь разными проявлениями (составными частями) единой Вселенской Православной Церкви. Только особая, происходящая от ограниченности, национальная гордыня, отождествляет нацию и православие, и, если речь идет о русской церкви, то здесь всегда забывается, что русская церковь – это лишь одна из многих поместных церквей в составе Восточной Православной Церкви, и даже патриарх Московский и всея Руси не имеет в Восточной Церкви канонического первенства, каковое принадлежит патриарху Иерусалимскому.

Таким образом, русскую нацию невозможно представлять исключительной (единственной) носительницей православия, а тем более какого-то «православия по-преимуществу». Здесь уместно еще раз повторить, что православие – это достояние Вселенской Церкви, а не нации, достояние в том числе и Русской Церкви, но не нации и, тем более, не многонациональной и поликонфессиональной России.

Православие не может и не должно быть государственной идеологией – это просто нелепо и унизительно прежде всего для самой Церкви, и гибельно для государства в его нынешнем состоянии. Церкви всегда было не по пути с государством, хотя и можно вспомнить архаическую византийскую «симфонию» церкви и государства, модель которой в VI в. предписывалась 6-й новеллой византийского василевса Юстиниана. Однако идиллии не было и здесь. Видный богослов, протоиерей Иоанн Мейендорф пишет: «Такому харизматическому пониманию государства, в котором усматривали что-то «высшее» и «благодатное», естественно, не доставало реализма и действенности. «Промыслительные узурпации» случались достаточно часто, а политическая стабильность, напротив, казалась чем-то исключительным…Нельзя не признать византийский имперский строй утопичным…идеалы христианства на деле доказали свою неприложимость к юрисдикции и институализации…» [8].

Очевидно, что те, кто предлагают красивую утопию православного царства, мыслят и неисторично, и внецерковно. Проведенный М.Е. Добрускиным анализ современной религиозно-политической ситуации в России свидетельствует о том, что установленное Конституцией отделение церкви от государства приобретает чисто формальный характер. По существу происходит сращивание последних. Однако, согласно Библии, Христос предупреждал против слияния власти мирской и власти духовной [9, с.79]. А В. Соловьев писал: «В государственном мундире церковь перестанет быть сама собой и превратится в Министерство вероисповедания и треб» [10, с. 77]. «Царство кесаря» никогда не может быть «Царством Божиим», даже если этот «кесарь» - православный христианин, чем отнюдь не отрицается возможность положительного влияния Церкви на государство и социум, но для этого Церковь должна оставаться прежде всего церковью. «Церковь должна быть так же бессильна, как и Бог» - этот афоризм Антония Сурожского требует буквального (но не буквалистского) понимания.

Ученик преподобного Силуана Афонского (умер в 1938 г.), архимандрит Софроний (Сахаров) так говорил о путях церкви: «И если Христос в этом мире греха был гоним и должен был пострадать, то и истинная Церковь Христа тоже неизбежно будет гонима и будет страдать. Это духовный закон жизни во Христе, о котором говорил и Сам Господь, и Апостолы…И это всегда и везде, во всем мире, где только живет грех» [11, с. 124]. Очевидно, что лубочным утопиям «церковно-государственного рая» Софроний не оставлял места, следуя преданию Церкви.

Подводя итог всему вышесказанному, можно еще раз подчеркнуть, что только Церкви дано право звать народы к православию как жизни в Боге, и призыв Церкви обращен не к нациям, а к людям в их свободе принять или отвергнуть церковь, ибо в этом смысле нации вообще не обладают способностью веровать и иметь духовную свободу. Эти категории (вера, свобода) просто неприложимы к нациям, как к чему-то внеличностному, коллективному. И только каждый отдельный человек совершает предельный экзистенциальный выбор – быть с Церковью и Христом, либо вне Церкви и Христа, и как свободная личность, только каждый отдельный человек до конца несет ответственность за свое решение.

Только Церковь может легитимно привлекать людей к православию, причем только церковными методами, а не ссылками на национальное самосознание и государственную идеологию. Вопрос о православии может решаться только церковью, только в церкви и церковно, а не общественно или государственно. Последние способы решения рассматриваемой проблемы будут не легитимными и недозволительно расширяющими полномочия общественных и государственных структур.

Одной из главных функций церкви вообще и РПЦ в частности является компенсаторная, которая призвана облегчать верующим тяготы и заботы, нести им утешение и снимать психологическую напряженность, что нередко служило и служит интересам правящей элиты. Значение этой функции, как отметил М.Е. Добрускин, «хорошо усвоили правящие круги России, поддерживающие церковь в надежде на то, что она сумеет примирить верующих с тяжелыми условиями жизни и предостеречь их от возможных социальных эксцессов, внушить людям веру в неизбежность непродуманных экономических реформ [9, с. 82]. Отсюда напрашивается вывод о прямой заинтересованности элиты в утверждении православия в качестве национальной идеи, несмотря на то, что доверие «электората» к церкви падает. Кроме того, не имея нужных средств, лежащих за пределами религии, РПЦ не способна реально улучшить положение своей паствы.

В последние два десятилетия право человека не верить, быть независимым, отстаивать свое право, в том числе и публично, на нерелигиозные убеждения стыдливо стало исключаться из понятия о свободе совести и вероисповедания. Думается, что подобный «расклад сил» вряд ли может способствовать установлению социального порядка и воспитанию толерантности в стране – это во-первых.

Во-вторых, в полиэтнической, многоконфессиональной и поликультурной России у православия нет реальной базы (если только не навязать его обществу законодательным путем) стать национальной идеей. Более того, даже если на время «забудем» о полиэтничности России и предположим, что православие «вдруг» стало национальной идеей, то отсюда логически можно придти к идее богоизбранности русского народа, прирожденного его превосходства над другими народами. Это неизбежно приведет к развитию тенденций изоляционизма, шовинизма и национализма.

В третьих, пока не будет истинной свободы совести не только для верующих, но и для инакомыслящих, для атеизма, заклейменного Алексием II как «так называемое научное мировоззрение» [12, с. 34], пока не будет достигнуто взаимопонимание между светскими и церковными организациями, пока не прекратятся внутрицерковные и межконфессиональные распри, не повысится жизненный уровень населения и т.д., вряд ли можно ожидать, что российские верующие и неверующие последуют записанному в Нагорной проповеди требованию христианского всепрощения: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».

Правовая основа для российских конфессий была открыта Законом РСФСР «О свободе вероисповедания» (25 октября 1990 г.), в котором законодатели поставили знак равенства между религиозным и нравственным воспитанием (ст. 9). Такое же крайне зауженное представление о духовности и нравственности закреплено в статье 5 Закона «О свободе совести и религиозных объединениях» (26 сентября 1997 г.). Более того, в преамбуле этого федерального документа зафиксировано признание особой роли православия в истории России, в становлении и развитии ее духовности и культуры, тогда как другим конфессиям лишь явлено уважение. Это обстоятельство, а также активность РПЦ, поддерживаемая государственным аппаратом на разных уровнях, обострила проблему взаимодействия государства и конфессий, поставив последние в неравное положение в вопросах образования и воспитания. Свидетельством этого является сложившаяся практика взаимоотношений Министерства образования (далее - МО) и РПЦ. По предложению Московской патриархии в феврале 1999 г. в МО была создана светско-религиозная комиссия по образованию, «которая призвана освободить государственные образовательные стандарты, учебные программы, учебники и учебные пособия от проявлений воинствующего атеизма» [13, с. 15].

На сегодняшний день в РФ сложились две противоположные позиции. Сторонники одной из них не видят ничего противоестественного в преподавании религиозных дисциплин в светских учебных заведениях, в религиозном воспитании учащихся. Изучение религии для них означает приобщение к религии, религиозное обращение, обретение веры.

Сторонники другой позиции настаивают на подлинно светском образовании, не формирующем ни религиозного, ни антирелигиозного мировоззрения. При таком разбросе мнений весьма проблематично реализовать требования законов о свободе совести и об образовании.

Таким образом, сегодня нельзя с уверенностью сказать, что РФ имеет целостную, научно обоснованную концептуальную модель своей политики в сфере образования и воспитания. Необходимость и актуальность рассмотрения сильных и слабых сторон названных выше позиций объясняется тем, что российская модель светского и религиозного образования пока еще находится в стадии формирования: не разработана четкая система приоритетов и ориентиров, нет идеологического стержня, без которого не могут существовать ни система образования, ни общество в целом.

Не секрет, что система образования должна либо обслуживать базовую общественную идеологию, либо (в нашем случае – в современной России) помогать обществу в ее формировании. В необходимости рассмотрения данной проблемы убеждает и заметное усиление давления РПЦ - шаг за шагом, от одного одобрительного приказа МО до другого и т.д. – по внедрению богословия в систему образования и возрастание претензий духовенства на роль главного идеолога РФ.

Сразу заметим (дабы избежать каких-либо недоразумений), что авторы настоящей главы причисляют себя, если угодно – к агностикам, к атеистам, но не «воинствующим», а к тем, кто с искренним уважением относится к истинно верующим, к тем, кто не ради «моды на религию» (таких сегодня более чем достаточно), а по внутреннему убеждению верит в Бога. С нашей точки зрения - это их (верующих) мировоззрение, их «спасительная ниша», их специфическая «призма», через которую они воспринимают жизненные реалии, живут и действуют в соответствии с предписаниями Всевышнего - у нас нет ни желания, ни права осуждать их за это.

Напомним, исторический опыт свидетельствует о том, что полностью деполитизировать религиозную жизнь невозможно. Официально декларируемый РПЦ отказ от вмешательства в систему светского образования отнюдь не означает фактического ее устранения от возможности реального и активного участия в политической жизни РФ. Преследуя эту цель, 26 декабря 2000 г. Союз православных граждан (СПГ – председатель Валентин Лебедев), являвшийся одной из самых известных православно-патриотических организаций России, был преобразован в общественное движение, призванное «объединить всех активных церковных людей, способствовать развитию православных инициатив от местного до общегосударственного уровня» [18, с. 10].

Согласно одному из программных тезисов СПГ, с которыми он планировал войти в российский парламент, в политическую жизнь, государство должно оставаться светским, свобода слова и равенство граждан, независимо от отношения к религии, сохраняются как конституционные принципы. Но, выражая интересы РПЦ, СПГ настаивало на необходимости законодательно закрепить преподавание «Основ православного вероучения» во всех государственных учебных заведениях от школ до университетов. При этом, правда, СПГ оговаривало, что «каждому должно быть гарантировано право выбора – использовать или не использовать данное преподавание» [19, с. 10]. Принимая во внимание присущую чиновникам от образования обязательность исполнения правительственных циркуляров на местах, трудно поверить, что в случае узаконения «Основ православной культуры» (учебник уже готов – его автором чвляется кандидат педагогических наук А. Бородина) у учебных заведений будет реальное «право выбора». Наши опасения подтверждаются острой дискуссией, развернувшейся в СМИ и особенно после письма министерства образования о введении в школьную программу курса православной культуры.

К сказанному следует добавить, что в самом конце XX столетия на повестку дня и РПЦ и МО поставили вопрос о введении в российских светских государственных вузах новой дисциплины «Теологии», предпринимались конкретные шаги в направлении практического воплощения якобы «великой и спасительной» для российского образования и воспитания инициативы. Причем сторонники этой идеи утверждают, что преподавание богословия в РФ находит все большее понимание и поддержку общества, хотя это не соответствует действительному положению вещей (речь об этом пойдет ниже).

Суть вопроса состоит в том, что в августе 1999 г. между РПЦ и МО был подписан договор о совместной деятельности, был создан и организационный механизм реализации договора – Координационный совет при МО России. Инструктивным письмом В.М. Филиппова разрешено религиозное обучение детей в государственных школах, готовились решения о введении в светских образовательных учреждениях нового предмета – основ православной культуры, разрабатывалась совместная программа духовно-нравственного воспитания подрастающего поколения.

17 февраля 2000 г. на заседании Межведомственного совета специальность «Теология» была внесена в Перечень направлений и специальностей высшего профессионального образования. Продолжая начатое дело, ректорское совещание духовных учебных заведений (21-24 июня 2000 г.) «обозначило как дело первостепенной важности организацию сотрудничества духовных школ Русской Православной Церкви с государственными высшими школами, в том числе и с целью создания в последних теологических факультетов или отделений» [15, с. 10]. Подобные шаги, на наш взгляд, можно охарактеризовать не иначе как мирную экспансию духовенства в систему светского образования и воспитания РФ.

Дискуссия по богословским вопросам выходит за рамки нашего исследования. Поэтому: 1) охотно признавая за РПЦ (как и за всякой другой организацией) право отстаивать свои интересы при обсуждении общих программных документов, мы, тем не менее, решительно выступаем против всяких ее претензий на монополию и исключительность, особенно в деле формирования общенациональной идеи; 2) «Основы социальной концепции» РПЦ написаны так, что за прекрасными и умиротворяющими формулировками порой очень трудно уловить истинные цели ее составителей. Однако интервью и публикации статей церковных иерархов позволяют составить более полное и конкретное представление об их истинных намерениях и позициях по целому ряду интересующих нас вопросов.

В силу многих причин сфера образования и воспитания является одним из главных направлений деятельности РПЦ – можно сказать, что оно является стратегическим направлением церкви. В течение непродолжительного времени РПЦ создала и продолжает совершенствовать весьма развитую систему религиозного образования детей и взрослых мирян. В ряде областей (Белгородской, Кемеровской, Курской, Московской, Саратовской, Смоленской и Хабаровской областях, в Калмыкии, Владивостоке, Приморском крае и многих других уголках России) учебные заведения уже ввели в качестве обязательного учебного предмета «Основы православной культуры». Особое внимание уделяется «воцерковлению студентов», привития им любви к богослужению. По признанию игумена Иоанна (Экономцева) (Отдел религиозного образования и катехизации Московского Патриархата, Российский православный университет св. Иоанна Богослова) в стенах нескольких светских государственных вузов была начата подготовка «кадров для православного образования» (Алтайском, Красноярском, Орловском и Тверском государственных университетах, Курском и Рязанском педагогических университетах, в Новокузнецком институте повышения квалификации учителей), созданы кафедры и лаборатории православной педагогики, теологии [19, с. 16-17; 20, с. 31].

Пользуясь низким уровнем религиозных знаний верующих, отсутствием в общественном сознании всего населения РФ четкого различения содержания, функций и задач религиоведческого и религиозного образования, РПЦ пытается «кабинетным» (кулуарным) и явочным путем обойти светский характер образования, вытеснить религиоведческое образование религиозным, прилагает целенаправленные усилия по клерикализации государственной и муниципальной школы и вуза.

Церковь идет на компромисс с любой администрацией для того, чтобы вводить в школе «вероучительные» дисциплины, открывать православные воскресные школы и гимназии; делает все возможное, дабы изменить содержание учебников и учебных пособий, написанных с атеистических позиций, издавать свои пособия, в которых упор делается на приоритете культурного наследия РПЦ в истории России [21, с. 6]. Не отрицая и не умаляя этой роли церкви, мы выступаем против ее гиперболизации и гипертрофии в жизни нашей страны.

Деятельность РПЦ в данном направлении вполне понятна – это забота о «тылах» церкви, о ее завтрашнем дне. Не случайно Первосвятитель Алексий II неустанно напоминает, что «храмы наши никогда не оскудеют людьми, если дети будут воспитаны в духе православной веры» [19, с. 15], а обосновывается это тем (напомним), что без православия наш народ не обретет то, «что в миру называют национальной идеей» (выделено нами – С.М., П.Р.) [1, с. 41].

На IX Рождественских образовательных чтениях (впервые состоялись в 1993 г.), прошедших 21-26 января 2001 г. в Москве, работа основной секции была посвящена религиозному образованию и воспитанию. В докладе Святейшего Патриарха Алексия II духовное образование и воспитание были отнесены к первоочередным задачам современной церковной жизни [22, с. 6]. Эту же линию проводили и другие докладчики-богословы, в очередной раз убеждавшие светскую государственную элиту РФ в «спасительности оцерковления» и в том, что якобы только через православие возможен возврат к историческим духовным корням и ценностям. Идея не нова так как еще ранее игумен Иоанн (Экономцев) заявлял, что «общий кризис системы образования сегодня связан…(оказывается! – С.М., П.Р.) с гибельной изоляцией ее от Православия» [23, с. 91].

В условиях отказа от господствовавшей в СССР идеологии, распада прежней системы ценностей, участвовавшие в Чтениях бывшие министры РФ по образованию (В. Филиппов), культуре (М. Швыдкой) и юстиции (Ю. Чайка), вдруг (!) «вспомнившие» о необходимости повседневной и целенаправленной воспитательно-разъяснительной работы, ухватились за религию как за спасительную соломинку, в очередной раз подтвердив свою готовность передать в ведение церкви сферу образования и духовно-нравственного просвещения граждан России [24, с. 6].

На X Рождественских чтениях (2002 г.) Алексий II вновь обрушился на советско-светскую систему образования, убеждая присутствующих в том, что «семьдесят лет воинствующего безбожия и пренебрежения традиционными ценностями, усилившееся в последние годы», привели к тому, что «выпавшая из традиций школа, в которой не соблюдают преемственности поколений и не передают нравственных начал, способствует только дальнейшему разрушению общества, а не созиданию его» [25, с. 4].

В спасительную миссию религии верит и Президент РАО Н.Д. Никандров. Являясь православным христианином, он считает «разумным, чтобы религиозное обучение было на всех ступенях образования, от детского сада до вуза», а российскую национальную идею уважаемый президент видит в триаде – православие, патриотизм, народность [17, с. 180, 198, 206].

Уважая мнение верующего человека, хотим все же заметить, что заимствование принципов и практических шагов из дофевральского (1917 г.) прошлого России и в первую очередь возрождение «особых» отношений государства с РПЦ, на наш взгляд, не принесет ожидаемых результатов. Как известно, попытки К.П. Победоносцева (обер-прокурор Святейшего синода с апреля 1880 г. по октябрь 1905 г.) установить приоритет церкви в области народного образования для того, чтобы «утверждать в народе православное учение веры и нравственности христианской и сообщать первоначальные полезные сведения» [28, с. 381], не только провалились, но и привели к противоположному результату.

В записке Союза учителей средней школы (1905 г.) говорилось: «Мы присутствуем при знаменательном моменте полного краха средней школы и поставленных перед нею задач. … В ней насаждали православие, но … воспитали религиозный индифферентизм. Школа претендовала стать орудием русификации – и вызвала на окраинах глубокую ненависть к русскому языку и русской культуре; она должна была явиться ареной пропаганды самодержавия – и воспитала протестующих» [29, с. 75] .

В этой связи стоит напомнить и о том, что, размышляя о дореволюционной религиозной школе, будущий патриарх Алексий I (Симанский) писал о тягчайшем упадке духовного образования. Причину этого он видел в том, что государство вводило обязательное религиозное образование везде и во всем. В письме митрополиту Арсению (Стадницкому) он писал, что надо упразднить эту обязательность. Пусть богословы и будущие священники учатся в специальных духовных школах, а общеобразовательная школа должна быть вне религии [30, с. 36]. Считаем, что РПЦ (как и другим конфессиям) и, прежде всего министерствам образования на всей территории (во всех субъектах) Российской Федерации, стоит прислушаться к мнению Алексия I и помнить о том, что, начиная с конца XIX в., общий крик души российского общества был: даешь светскую школу.

Дабы правильно быть понятыми, подчеркнем, что при соответствующей координации работы между светскими и духовными ветвями власти их сотрудничество («соработничество») можно только приветствовать. Однако, отвоевав плацдарм, РПЦ от умиротворяющих речей перешла к решительному протесту против «монополии атеистического взгляда на мир в системе образования» («Основы». XIV. 3) и все настойчивее выражает «недоумение» (Кирилл /Гундяев/ – митрополит Смоленский и Калининградский) по поводу того, что «теология в России (преподаваемая с церковных позиций – С.М., П.Р.) до сих пор не попала в список специальностей, которые государство признавало бы наравне с остальными…» [24, с. 6].

Прежде чем продолжить цитирование Кирилла, заметим, что РПЦ часто подчеркивает отрицательное влияние европейской цивилизации на известную часть российского общества: Запад провоцирует взрыв плотского начала, во главу угла ставит эгоизм, вещизм и т.д. С этим нельзя не согласиться, как и с замечанием Алексия II, что это «может разрушить коренные основы взаимопонимания между народами» [22, с. 6]. Российский церковный клир прекрасно осведомлен о резком падении в Западной Европе и в США роли официальных религий, о бурном росте различных сект, то есть о том, что сегодня христианская церковь в этих регионах мира теряет свои позиции. Знает РПЦ и о росте сектантства в России, но, вероятно, надеется, что ее «минует чаша сия» – блажен кто верует, что удастся избежать участи Западной Европы и США. РПЦ, по-видимому, уповает на якобы 70 млн россиян, считающих себя православными, но при этом «забывает», что «значительная часть из них не была в церкви даже один раз за год» [31, с. 2]. Справедливости ради заметим, что «показатель частоты посещаемости церкви» не является безусловно убедительным доводом для того, чтобы можно было навешивать ярлыки «верующий» или «неверующий». Однако думаем, что численность таких «пассивных» мирян в дальнейшем не только не возрастет, но многие из них вообще покинут лоно церкви.

В этом нас убеждают и результаты всероссийских опросов, которые в 1990-х годах провели скандинавские и российские ученые, выяснявшие религиозную ситуацию в России. Мы полностью согласны с выводами этих исследователей:1) «Результаты религиозного возрождения оказываются не только очень скромными, они оказываются бесконечно малой, если не отрицательной величиной»; 2) Не следует ожидать роста численности представителей традиционных религий, так как «направление поверхностного и глубинного течений в массовом сознании России не совпадают. «На поверхности» происходит религиозное возрождение. «В глубине» не только нет никакого религиозного возрождения, но напротив того – постепенно исчезает небольшая и маргинальная группа лиц, которых с какими-то минимальными основаниями можно отнести к «настоящим» православным верующим» [32, с. 7].

Согласно данным недавно изданной в Оксфорде «Всемирной христианской энциклопедии» число неверующих в начале XX в. составляло 3 млн. человек, а в конце века – 768 млн. Зная это, РПЦ, если и думает об этом, то вслух не говорит – не хочет рубить сук, на котором сидит.

Итак, опыт западных стран для России и для РПЦ в частности - не образец, ИХ потуги спасти церковь, привлечь молодежь, ИХ религиозный сценарий - не для нашей сцены. Однако здесь мы возвращаемся к прерванной цитате, «…как давно уже сделано в странах Европы». Как сказал митрополит Кирилл - председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, «выходит, что мы так хотели быть похожими на Запад, а здесь опять идем по собственному, атеистическому пути» [24, с. 6].

Странная получается картина – либо чужой опыт ничему не учит ни нас, ни РПЦ, либо политическая элита не желает считаться с реалиями мирового процесса, надеясь на «особый» путь развития России?! А как тогда быть с желанием «быть похожими на Запад»? Думается, правящим структурам – светским (прежде всего) и церковным – следует основательно подумать, взвесить все “за” и “против”, прежде чем ввергать Россию в водоворот нового эксперимента, что бы потом не пришлось вспоминать печально знаменитую фразу – «хотели как лучше, а получилось как всегда». Не приведет ли это к подъему новой волны развития сепаратистских идей, к борьбе суверенитетов, к разжиганию этноконфессиональной вражды, которую может подхватить и понести дальше подрастающее поколение России?
§ 2. ПЕРСПЕКТИВЫ ТЕОЛОГИЗАЦИИ СИСТЕМЫ

ОБРАЗОВАНИЯ И ВОСПИТАНИЯ

Дагестан – самая «молодая» республика России. По переписи 1989 г. численность населения моложе 30 лет составляла 1291 тыс. человек, т. е. 62 % от общего числа населения. По данным Всероссийской переписи населения 2002 г. постоянно проживает в РД 2,57 млн. человек, из них 1102 тысячи (43%) – городские жители, а 1474 тысячи (53%) проживают в сельской местности. Население республики составляет 11,3% численности населения ЮФО (5 место среди субъектов округа) и 1,8% от всего населения РФ (22 место по РФ).

По количеству студенческой молодежи РД также занимает одно из первых мест в России. В Дагестане функционирует 52 высших и средних специальных учебных заведения (до 2001 г. было 59), в которых учится более 86 тысяч человек. Только в 29 вузах (вместе с филиалами) учится около 67 тысяч человека, из них в государственных вузах – почти 55 тысяч человек [33, с. 50].

Выше мы уже отмечали пеструю конфессиональную палитру Дагестана и, условно говоря, монополию исламских учебных заведений. Приведем учебную программу одного из исламских университетов: 1) Правила чтения Корана, 2) Морфология, 3) Синтаксис, 4) Язык, 5) Проединство бога (антиатеизм), 6) Этика (Корана), 7) Обучение ораторским способностям, 8) Разъяснение Корана, 9) Слово пророка, 10) Юриспруденция: а – богослужение, б – закат и математика (расчет правильного математического деления имущества по завещанию), в – вынесение приговора (суд по шариату), г – функциональные обязанности, 11) История ислама.

Опубликовавший эту программу И. Шамов, справедливо отмечает, что в ней нет «ничего из того, что делает члена общества образованным, а само общество – развитым» и задается вопросом: «Куда наши религиозники сегодня толкают Дагестан? К самоизоляции от цивилизации, от остального человечества? К неграмотному или полуграмотному поколению, которое будет жить «как жили наши деды?» [34, с. 2].

Наряду с исламскими учебными заведениями образовательная система Дагестана пополнилась турецкими колледжами и лицеями, начавшими функционировать с 1992 г. и Международным Восточным университетом (МВУ), который был открыт в 1993 г. в Дербенте. В МВУ особое внимание уделялось изучению ислама, а знания студентов по другим дисциплинам «еле дотягивали до уровня средней школы». Следует согласиться А. Исмаиловым, который пишет: «Наивно полагать, что в колледжах и лицеях, затем в своих вузах турки учат россиян любить Родину, гордиться Россией и ее историей. Скорее наоборот, им будут прививать чуждые России и Дагестану идеи пантюркизма, турецкого национализма» [35, с. 2].

Мы являемся сторонниками самых разносторонних контактов с официальной Турцией, но, говоря о работе некоторых турецких специалистов в созданных ими в России учебных заведениях, мы имеем в виду то, что эти учебные заведения финансировались турецкой фирмой «Торос», образованной негосударственной антироссийской исламской организацией (сектой?) «Нурджулар», духовным лидером которой является исламский радикал Гюлен (по некоторым данным скрывается от турецких спецслужб в США).

В основе учения Гюлена лежит идея создания «Великого Турана», в состав которого должна войти и значительная часть территории России. Эмиссары Гюлена искали на Северном Кавказе желающих учиться в Турции, главным образом в духовных учебных заведениях «за счет принимающей стороны». Секта планировала, что после окончания учебы «молодые люди должны вернуться в Россию в качестве духовных лидеров экстремистских группировок» [35, с. 2]. Думается, не случайно, количество турецких учебных заведений в РД после событий августа 1999 г. (вторжение бандформирований) было резко сокращено, а несколько турецких преподавателей были выдворены из Дагестана и из других республик Северного Кавказа.

После 1999 г. резко усилилось религиозное влияние шейхов, становящихся самостоятельной национально-религиозной силой в Дагестане. В настоящее время В Дагестане действуют 16 шейхов, из которых 4 относятся к накшбандийскому и шазилийскому направлениям суфизма (тарикатам), 11 – к накшбандийскому тарикату и 1 – к кадирийскому тарикату.

По некоторым данным под влиянием наиболее известного шейха Саида Афанди-Чиркейского находится ДУМД, а число его мюридов достигает (по данным шейха) 300 тысяч, хотя официально власти называют цифру в 10 тысяч. Если сведения М. Гаджиева верны, то мюридами Саида Афанди «считают треть депутатского корпуса республиканского Народного собрания. Имеются они и в правительстве» РД. Сторонники шейха оказывают давление на министерство образования с тем, чтобы выпускники исламских институтов получили возможность обязательного преподавания арабского языка и Корана в светских учебных заведениях.

Общее число мюридов различных тарикатов в Дагестане более 30 тысяч человек, из них к накшбандийскому и шазилийскому тарикатам относятся около 20 тысяч человек, только к накшбандийскому – около 1 тысячи человек. Эти данные являются приблизительными, поскольку закрытый характер суфийских общин, с одной стороны, и стремление мюридов подчеркнуть влияние своего шейха, с другой, не способствуют точному установлению их численности. Дагестану грозит смена светской власти на духовную [36, с. 1-2].

Сейчас еще трудно определить, станет ли религия частным делом индивидуума и компонентом гражданского общества в Дагестане или ей предначертан более ответственный статус – статус иерархической организации с сановниками, облеченными распорядительными функциями. По мнению Э.Ф. Кисриева, «складывается впечатление, что политическую элиту в большей степени устраивает последний вариант этих тенденций» [37, с. 4]. Хочется верить, что это не так и механизм реализации государственной вероисповедной политики, предлагаемый в проекте «Основных положений социальной программы российских мусульман», максимально учтет возможный компромисс и установит баланс интересов различных социальных групп и религиозных организаций [38, с. 4].

Решая эту задачу, следует учитывать определенную, если не весьма значительную роль того факта, что властные структуры нашей республики в большинстве своем представлены мусульманами (или декларировавшими свою приверженность исламу) и отдельными неверующими представителями дагестанских народов, принадлежащими к исламской культурной традиции. Поэтому позиция политической элиты РД и стоящих за ней сил, воля политического руководителя может существенно повлиять на формирование отношения мусульман к представителям других конфессий. Положение осложняется тем, что правительству приходится работать в условиях обостренного политического и религиозного экстремизма.

Дагестан, расположенный между Востоком и Западом, был и остается своего рода шлюзом, позволявшим на протяжении веков накапливать и соединять экономическую модернизацию и культурные традиции различных цивилизаций. Сегодня назрела необходимость создания такой системы воспитания и образования, которая позволит успешно решать проблему «диалога культур», уважительного отношения к представителям различных этноконфессиональных и социальных групп и слоев населения.

Для нормального функционирования и развития любой системы необходима прочная нормативно-правовая база. Однако на Северном Кавказе федеральные законы об образовании практически не работают - из 58 статей Закона «Об образовании» полностью или частично выполняются только 35 (т.е. 60 %). Зафиксировано также 19 устойчивых нарушений закона «О высшем и послевузовском профессиональном образовании» [39, с. 3-6].

Гуманитарному образованию принадлежит уникальная роль в сохранении и приумножении культурных богатств. Дагестан исконно был связан с древнейшими цивилизациями мира. В значительной степени это объясняется его многовековым геополитическим положением и спецификой ландшафта. Достаточно взглянуть на физическую карту Дагестана, чтобы понять это и убедиться в том, что через его равнинную часть – Дербентское дефиле – столетиями с Востока на Запад и в обратном направлении проходили представители самых разных этносов. Сегодня это основательно затрудняет изучение процесса этногенеза населяющих Дагестан народов.

Горы веками защищали население нашей республики от истребления и

ассимиляции, но в то же время предопределили своеобразие традиций и культур дагестанских народов, многоязычие, демографическую специфику горной и низменной территорий и т.д. В социально-экономическом отношении сегодня это привело к условному делению Дагестана на «Старый» – территориально-этнический (можно применить и термин «этно-структурированный), к которому относятся горные и предгорные районы и «Новый» – многонациональный Дагестан (приморские и равнинные зоны), в котором среди части населения стихийно формируется надэтническая, общедагестанская идентичность.

Подобные факторы, казалось бы, должны были привести к разобщенности, обособлению, но, как свидетельствуют события давно минувших дней, так и события мая 1998 г. и августа-сентября 1999 г., в периоды испытаний дагестанские народы проявляли поразительное единение в борьбе с общим недругом. Многовековой системе воспитания и образования дагестанской молодежи также присущи общегуманистические идеи, которые необходимо развивать и сегодня. Во-вторых, воспитательно-образовательная политика республики обязательно должна учитывать социально-экономическую специфику и менталитет «Старого» и «Нового» Дагестана.

Некоторые исследователи склонны видеть причины феномена единения в навязывании народам Дагестана сначала ислама, а в XIX в. «новую объединяющую парадигму развития предложила (или навязала) … Россия». Российская, а потом и советская власть принесли с собой новую схему развития народам “страны гор”, в основе которой «лежало создание многонационального Дагестана, а в перспективе – и национальной этнической общности «дагестанцы» [40, с. 10].

Выпячивание исламского фактора, на наш взгляд, во-первых, не совсем верно, т.к. еще с IV в. н. э. (а, возможно, и раньше) христианские миссионеры из Закавказья неоднократно пытались объединить население «страны гор», а в отдельных аулах Дагестана христианство сохраняло свои позиции до XIV – XV вв. (подробно об этом см. выше).

Во-вторых, забыт, иудаизм Хазарского каганата, в котором была предпринята уникальная для средних веков попытка создания высшей судебной коллегии из семи представителей четырех разных конфессий: один язычник, два христианина, два мусульманина и два иудея.

В третьих, интегрирующий момент исламской конфессии оказался недостаточным для преодоления процессов этнического обособления. Более того, единая в советское время организация мусульман региона (ДУМСК) распалась в годы перестройки сначала на национальные муфтияты и казияты, а затем процесс этот продолжился в Дагестане, породив особые мусульманские организации у лезгин, ногайцев (к тому же ханифитского мазхаба) и у кумыков.

В четвертых, негативную роль играет и начавшийся процесс «разделения» мечетей по этническому принципу на аварские, даргинские, лакские, лезгинские, кумыкские и т.д.

В пятых, не сохранила единства даже ортодоксальная суннитская идеология – в регионе произошло обособление «тарикатистов» и так называемых «ваххабитов» (салафитов).

В шестых, события последних лет и в РД и в РФ отчётливо показали, что идея «спасительной» религии как новой идеологии для постсоветского пространства не только себя не оправдала, но и не могла справиться с возложенными на нее задачами и ожиданиями. Это связано со спекуляциями идеологов, а не с религией в её сущности, которая должна противиться использованию её в политических и лично амбициозных целях.

Для православия – в качестве «объединяющей силы» – в Дагестане нет ни условий, ни возможностей. Христианство традиционно исповедуют в республике главным образом русские, украинцы, белорусы, армяне, греки, грузины – всего около 165 тысяч человек, или 8 % населения. По числу своих последователей христианство занимает в Дагестане второе место после ислама [41, с. 58], но при этом, напомним, в республике насчитывается всего 13 русских православных приходов, которые подчинены двум благочиниям (округам): Махачкалинскому и Кизлярскому. Несколько попыток открыть воскресные школы при церквах окончились неудачей из-за малочисленности прихожан.

Финансовое положение русской православной церкви резко ухудшилось после начала военных действий в Чечне, т.е. с 1994 г. из-за сильного оттока русского населения из РД. В отличие от протестантских общин, православная церковь не ведет строгого учета численности своих прихожан. Во время нашей личной беседы с благочинным Махачкалинского округа - протоиереем Н.А. Стенечкиным, последний сообщил, что дефицит кадров православных священнослужителей, имеющих духовное образование, не позволяет вести воспитательную работу на должном уровне ни среди молодежи (ее очень мало), ни среди взрослых прихожан – люди в возрасте от 30 до 50 лет составляют около 30 % паствы, а те, кому за 60 лет – около 65 % паствы. Думаем, что реально эти проценты значительно ниже.

Таким образом, позиции православной церкви неизмеримо слабее исламских, поэтому она не может оказывать существенного влияния на религиозную, политическую и культурную жизнь республики.

Ислам – особенно с учетом различий в его интерпретации – также вряд ли способен стать консолидирующим фактором. Напротив, он по-прежнему остается инструментом политического противостояния в среде самих мусульман и не в состоянии сплотить ни народы Северного Кавказа, ни России вообще.

Преувеличенные представления некоторых политиков, публицистов и духовенства о размерах интегрирующего и организующего потенциала религии в одних случаях свидетельствуют о недостаточном знании реалий, а в других – рассчитаны на повышение собственной значимости в глазах некоторых влиятельных сил. Как верно заметил О. Недумов: «перед руководством страны сейчас и так стоит слишком много проблем, и у него просто нет возможности брать под серьезный контроль религиозную ситуацию в России. Священноначалие РПЦ выбрало наиболее удачное время для осуществления своих инициатив» [42, с. 1]. Именно в этом, на наш взгляд, кроется часть корней «государственного заказа» (см. выше).

Таким образом, просчеты государственных светских органов власти заключались в том, что «отпущенным на волю» конфессиям, в начале было не до богословских диспутов, каждая из них торопилась нарастить «мясо на костях» - взять все, что не запрещено.

Этим разгулом свободы тут же воспользовались разные религиозные деятели, нетрадиционные общества и секты: «Осанна», так называемые «ваххабиты» (салафиты), сайентологи и многие другие, которые, получая хорошую финансовую подпитку из-за рубежа, повели целенаправленную работу среди «идеологических беспризорников» (результат официального и резкого отказа новой России от прежней идеологии) на территории бывшего Советского Союза, уделяя особое внимание молодежи.

Когда «остепенившиеся» и «ставшие на ноги» российские руководители православия, ислама и других конфессий огляделись по сторонам («глянули окрест»), они обнаружили, что «их законные ниши» уже заняты другими душеприказчиками, а посему повели борьбу не только с ними, но и между собой и внутри своих конфессий. Надежды правящих элит на мирное сосуществование конфессий, на успехи экуменического движения как внутри страны, так и за ее пределами не оправдались.

Попытки экуменического диалога между Римско-Католической Церковью и Православными Церквами завершились тем, что 9 июня 2000 г. папа Иоанн Павел II одобрил текст «Ноты о выражении «Церкви-сестры», в которой утверждается, что католическая церковь является «матерью и наставницей», а не сестрой всех остальных поместных церквей [43, с. 4]. В августе и сентябре 2000 г. католическая церковь, обеспокоенная опасностью размывания в сознании верующей молодежи четких границ католического самосознания, запретила «именовать другие христианские Церкви «братскими» и приняла декларацию, суть которой сводится к тезису, что «вне Римско-Католической Церкви нет спасения» [44, с. 1].

Представители других христианских церквей и конфессий, разумеется, немедленно отреагировали, выразив свое несогласие с Ватиканом. Несмотря на 30-летний терпеливый диалог, мировое сообщество оказалось не готовым вступить на путь единения и искреннего диалога между разными конфессиями и Церквами. Более того, борьбу за умы и души подрастающего поколения каждая конфессия вела, ведет и будет вести. Глава Центрального духовного управления мусульман России Верховный муфтий Талгат Таджуддин высказался в том духе, что, нельзя допустить воздействия «различных иностранных религиозных (исламских, христианских и др.) центров на нашу духовную жизнь» [45, с. 4] и подтвердил тот факт, что, христианско-исламский диалог не получился [46, с. 9].

На Архиерейском Соборе РПЦ (Москва, 13-16 августа 2000 г.) отмечалось, что с 1 декабря 1999 г. с благословения Алексия II в РФ началась деятельность Восточно-европейского отделения Синдесмоса (Всемирное Братство Православной молодежи, создано в 1953 г. в Париже) с целью «использовать возможности этой международной организации, имеющей почти полувековой опыт работы с молодежью в секуляризованном западном обществе, идеалы которого активно внедряются и в сознание молодых людей в современной России». Председатель Учебного комитета при Священном Синоде Евгений, архиепископ Верейский прямо говорит о необходимости решительной борьбы «за спасение России от лжедуховного иноземного ее порабощения» [15, с. 13-14]. Отсюда и стремление духовенства включиться в учебно-воспитательный процесс государственных светских школ и вузов.

Подтверждением сказанного может служить выступление игумена Иоанна (Экономцева), считающего, что спасение от этой напасти, как и спасение системы образования следует искать в православии и что только «В творениях святых отцов мы находим и программу, и критерий образования и воспитания» [23, с. 91-92]. С последним утверждением нельзя не согласиться, НО речь то идет о религиозном и, прежде всего, о православном воспитании и образовании! А как тогда быть с представителями иных конфессий, т.е. с инаковерующими, среди которых, между прочим, немало и русских?

И как быть, к примеру, с Исламом (образовательно-воспитательными предписаниями Корана и Шариата), с мусульманами, которых уже сейчас в России около 22 млн. человек, а по подсчетам демографов, к 2100 г. численность мусульман может удвоиться и составить 18-20 % населения РФ ?! [46, с. 1; 47, с. 1]. Тогда придется говорить уже о кризисе системы образования из-за гибельной изоляции её от Ислама? Считаем, что правильнее будет оставить «Богу – богово, а кесарю – кесарево». Принимая во внимание современную ситуацию на Северном Кавказе, можно предположить, что в ближайшие годы такое совместное религиозное обучение будет провоцировать межконфессиональные столкновения, поскольку молодым людям свойственно впадать в крайность. А когда дело касается конфессионально-национальных вопросов, даже многие взрослые люди подвержены максимализму.

Перечень «недоразумений» и возникающих вопросов может быть продолжен и будет возрастать, если открытие теологических факультетов станет реальностью. Так не лучше ли остановиться уже сейчас и не выдавать желаемое за действительное, заявляя, что «доля верующих (в той или иной степени) среди школьников составляет примерно 47,5 %, а почти половина взрослого населения (45,2 %) поддерживает идею введения религиозного образования в школе» [23, с. 91].

Мы сомневаемся в достоверности выше приведенных показателей (или они сильно устарели). Попутно заметим, что российская социология религии находится на стадии формирования, не разработана единая система показателей, позволяющая замерить уровень (или степень) религиозности респондентов, ценностные ориентации верующих и т.д. Число респондентов, называющих себя верующими достаточно велико, но не следует слепо доверять самоидентификации анкетируемых. Самооценка по шкале «верующий – неверующий» зависит от многих факторов и не может служить надежным критерием религиозности. Отождествление себя с мусульманином или православным чаще всего обусловлено историческими факторами и, скорее всего, национально-культурной, чем религиозной самоидентификацией. Отсюда, а так же из начальных установок исследователей, проистекают те значительные расхождения в процентах и цифрах, которыми оперируют духовенство и ученые не связанные с церковью. В силу сказанного, возможности социологического изучения степени религиозности весьма ограничены, но некоторое представление по существу вопроса они дают. Поэтому будет справедливо, если мы приведем результаты «не воцерковленных» (внеконфессиональных) исследователей.

Согласно данным М.П. Мчедлова и С.А. Анисимова только около 5% православных высказалось за то, чтобы общественная жизнь в России строилась на основе предписаний церкви. Вопросы религии волнуют не более 10 % россиян, но это не только православные респонденты [48, с. 9,30]. По данным мониторинга общественного мнения за июль – август 2000 г. (провел ВЦИОМ) в России произошло заметное падение доверия к церкви и религиозным организациям: в марте 2000 г. им доверяли только 38 % респондентов, тогда как в январе 1993 г. – 57 %. «В этом же исследовании замечено, что православие как идея, которая могла бы скорее всего объединить российское общество, получив поддержку только 2,8 % респондентов, заняло лишь 12 позицию, уступив место идеям возрождения сильной России, равенства и справедливости, социальной защищенности и др.» [49, с. 35].

Особый интерес представляют результаты исследований по вопросу преподавания религии в светских учебных заведениях, которые приводит А. Красников: обязательное преподавание православия поддерживают только 13 % (21 % верующих), преподавание религии по выбору родителей – 10 % (15 % соответственно), преподавание «науки о религии» - 42 % (40 %) и против любого преподавания – 15 % (11 % верующих). Автор ставит закономерный вопрос: «Почему атеисты, неверующие, колеблющиеся и даже верующие, выступающие против преподавания религии в светских учебных заведениях, должны финансировать образовательные программы РПЦ?» [50, с. 6].

Игумен Иоаан явно не знаком и с ситуацией в Дагестане – или он не причисляет его к России? Согласно данным социологических исследований, проведенных в сентябре 1997 г., «верующими» назвали себя 95 % дагестанцев (из них около 92% причислили себя к мусульманам), но только 47,6 % верующих исполняли все религиозные предписания. Судя по опросу в ноябре 2000 г. это соотношение составляло уже 82 % и 16 %. Последняя цифра более соответствует реальности и, как заключает исследователь, «по всей видимости, число тех, кто в Дагестане может быть отнесен к верующим мусульманам,… чья жизнь целиком подчинена исламским ценностям и нормам, не превышает 7-10 % населения республики» [37, с. 4]. Почти такая же процентная «вилка» - 12-15% верующих - приводится и в других публикациях по Дагестану [51, с. 6].

Чтобы не быть обвиненными в предвзятости, приведем материалы еще одного исследования. В начале 2001 г. республиканский Институт религиоведения и коммуникативистики совместно с кафедрой философии ДГУ провел социологический опрос населения РД с целью изучения общественного мнения о религиозной ситуации в республике. Опросом было охвачено около 2 тысяч респондентов, среди которых более 500 человек были преподавателями и студентами дагестанских вузов.

Определяя свое отношение к религии, 64% отнесли себя к верующим, 11,5 % - к неверующим, 6 % - к «безразличным», 12 % - к колеблющимся, 6,5 % - затруднились ответить. Из представителей других категорий населения 72 % назвали себя верующими, 5 % - неверующими, 8 % - безразличными, 8 % - колеблющимися, 7 % - затруднились ответить.

Уровень религиозности среди сельского населения примерно такой же, как среди горожан. Верующие среди них составляют 70 %, неверующие – 8 %, «безразличные» – 7 %, колеблющиеся – 10 % и затруднились ответить – 5 %.

Однако, по мнению студентов и преподавателей истинно верующие составляют примерно 15-20 %, а по мнению других категорий населения их число составляет около 20-25 %. Как видно, сами верующие признаются, что истинно верующих среди них не так уж и много, они составляют не более ¼ части. Эти данные заслуживают внимания правительства, рядовых граждан и Духовного управления, имамов мечетей и всех защитников религии. С.Ш. Муслимов абсолютно прав, замечая: «Не потому ли религия не может оказать существенного влияния на нравственную ситуацию в республике, что среди верующих слишком незначителен процент истинно верующих людей?!» [52, с. 5].

И это при всем том, что еженедельно в дагестанский телеэфир выходят передачи «Мир вашему дому», которые готовятся совместно с ДУМД и носят просветительный характер (о качестве этих передач речь должна идти отдельно). На Дагестанском радио, опять же совместно с ДУМД, введена еженедельная передача «Голос ислама» на всех языках вещания: русском, лезгинском, аварском, даргинском и кумыкском [53, с. 2].

По данным социологических опросов, проведенных в 1999 - 2001 гг. среди старшеклассников и студентов вузов РД (более 6 тысяч опрошенных), 74,9 % респондентов отнесли себя к верующим (в той или иной степени): мусульманами назвали себя 71,1 %, христианами – 3,5 %. Однако только 9,2 % респондентов смогли указать на направление ислама, которое они исповедуют – суннизм. Из назвавших себя христианами никто не указал какого они направления (толка): православного, католического или протестантского. К иудеям отнесли себя 0,3 % студентов. Неверующими назвали себя 5,2 % респондентов, 3,9 % - атеистами, остальные 12,5 % не ответили на вопрос. Основные обязанности верующего соблюдают только 18-22 %, остальные являются “верующими по традиции”, так как их родители и близкие родственники являются (или считают себя) верующими – не случайно уровень религиозности среди сельской молодежи Дагестана на 20-25 % выше, нежели среди городской молодежи. В значительной степени это объясняется тем, что в сельской местности семейные и тухумные связи крепче, чем в городах. Кроме того, назвавшиеся верующими все время находятся на виду у всего села и джамаата, а отступление от норм ислама и шариата сразу будет замечено и осуждено.

Приведенные цифры убеждают в том, что властным структурам РФ, РД, РПЦ и ДУМД следует еще и еще раз подумать, взвесить все “за” и “против”, прежде чем проталкивать дальше идею «необходимости» теологизации системы светского образования. Определенную надежду на разумное, всесторонне взвешенное разрешение данного вопроса вселяет решение Министерства юстиции РФ. Изучив проект образовательного стандарта по специальности 020500 «Теология» (квалификация – теолог, преподаватель) на предмет соответствия проекта действующему в РФ законодательству, Министерство юстиции фактически закрыло дорогу для его реализации, выявив ряд несоответствий стандарта законодательству и в первую очередь Конституции РФ [54, с. 6].