Оцифровка и вычитка Константин Дегтярев



бет8/22
Дата25.06.2016
өлшемі1.62 Mb.
#157549
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   22

Наполеон тоже подъехал. Он остановился в восторге, и у него вырвалось восклицание радости. Со времени великой битвы маршалы, недовольные им, отдалились от него. Но при виде пленной Москвы и узнав о прибытии парламентера, они позабыли свою досаду, пораженные таким великим результатом и охваченные энтузиазмом славы. Все они толпились около императора, отдавая дань его счастью и даже готовые приписать его гениальной предусмотрительности тот недостаток заботливости, который помешал ему 7 сентября завершить свою победу.

Но у Наполеона первые душевные движения всегда были кратковременными. Ему некогда было предаваться своим чувствам и надо было подумать о многом. Его первый возглас был:

— Вот он, наконец, этот знаменитый город! А второй:

— Давно пора

В его глазах, устремленных на столицу, выражалось только нетерпение. В ней он видел всю русскую империю. В ее стенах заключались все его надежды на мир, на уплату военных издержек, на бессмертную славу!

Поэтому его взоры с жадностью были прикованы к

Стр. 156


воротам. Когда же, наконец, откроются эти двери? Когда же увидит он, наконец, депутацию, которая должна явиться, чтобы повергнуть к его стопам город со всем его богатством, населением, с его управлением и наиболее знатным дворянством? Тогда его безрассудно смелое и дерзкое предприятие, счастливо законченное, будет считаться плодом глубоко обдуманного расчета, его неосторожность станет его величием и его победа на Москве-реке, такая неполная, превратится в самое славное из всех его военных деяний! Таким образом все, что могло бы повести к его погибели, приведет только к его славе. Этот день должен решить, был ли он величайшим человеком в мире или только самым дерзновенным, — словом, создал ли он себе алтарь или выбрал могилу?

Между тем беспокойство начало одолевать его. Он видел уже, что Понятовский и принц Евгений подступили к неприятельскому городу. Впереди Мюрат, окруженный своими разведчиками, уже достиг предместий города, но все еще не было видно никакой депутации. Явился только один офицер Милорадовича с заявлением, что его генерал подожжет город, если его арьергарду не дадут времени удалитьсяclvii.

Наполеон согласился на все. Первые отряды обеих армий смешались на несколько мгновений. Мюрат был опознан казаками. Эти последние окружили его и своими жестами и возгласами восхваляли его отвагу и опьяняли его своим восхищением. Мюрат взял у своих офицеров часы и роздал их этим воинам, еще оставшимся варварами. Один их них назвал его своим гетманомclviii.

Мюрат был склонен одно мгновение думать, что среди этих офицеров он найдет нового Мазепу или что он сам сделается им. Он думал, что привлек их на свою сторону. Этот момент перемирия, да еще при таких обстоятельствах, поддерживал надежду Наполеона — до такой степени он нуждался в иллюзии! И в течение двух часов он утешался этим.

Но время проходило, а Москва оставалась угрюмой, безмолвной и точно вымершей. Беспокойство императо-

Стр. 157


pa возрастало, и все труднее и труднее было сдерживать нетерпение солдат. Несколько офицеров проникли, наконец, за городскую ограду. Москва была пуста!

Наполеон, отвергший, с негодованием это известие, спустился с Поклонной горы и приблизился к Москве-реке у Дорогомиловской заставы. Он остановился, ожидая у входа, но тщетно. Мюрат торопил его: «Ну что ж! — отвечал ему Наполеон, — входите, если они этого хотят!» Но он советовал соблюдать величайшую дисциплину. Он все еще надеялся: «Может быть, эти жители даже не знают порядка сдачи? Ведь здесь все ново: они для нас, а мы для них?» •

Но донесения, получаемые одно за другим, все согласовались между собой. Французы, жители Москвы, решились, наконец, выйти из своих убежищ, где они прятались в течение нескольких дней, чтобы избежать народной ярости. Они тоже подтвердили роковое известие. Император призвал Дарю.

— Москва пуста! — воскликнул он. — Что за невероятное известие! Надо туда проникнуть. Идите и приведите ко мне бояр!

Наполеон думал, что эти люди, застывшие в своей гордости или парализованные ужасом, сидят неподвижно в своих домах, а он, привыкший к покорности побежденных, должен постараться завоевать их доверие и идти навстречу их просьбам!

В самом деле, как можно было поверить, что столько великолепных дворцов, столько блестящих храмов и богатых контор были покинуты своими владельцами, точно те деревушки, через которые он проходил?

Однако Дарю потерпел неудачу. Ни один московский житель не явился. Нигде никого не было видно, не слышно было ни малейшего шума в этом огромном и многолюдном городе. Триста тысяч жителей как будто находились в заколдованном сне. Это было безмолвие пустыни!

Однако Наполеон упорствовал и продолжал ждать. Наконец, какой-то офицер, желавший понравиться Наполеону, а может быть, и уверенный в том, что всякое

Стр. 158

желание императора должно исполнится, вошел в город, захватил пять-шесть бродяг, повел впереди своей лошади к императору, воображая, что привел депутацию. Но с первых же слов этих людей Наполеон убедился, что перед ним были несчастные поденщики.

Только тогда он уже перестал сомневаться, что Москва была покинута, и потерял всякую надежду, которую он основывал на ней. Он пожал плечами и с видом презрения, с которым он всегда относился ко всему, что противоречило его желаниям, воскликнул:

— Ага! Русские еще не сознают, какое впечатление должно произвести на них взятие их столицы!

Мюрат во главе своей кавалерии, вытянувшейся в длинную сомкнутую колонну, въехал в Москву и уже в течение часа объезжал ее. Он проник со своими кавалеристами в этот город, представлявший как будто гигантское тело, еще не тронутое, но уже не живое. Пораженные изумлением при виде этого пустынного города, французы отвечали таким же торжественным молчанием на величественное безмолвие этих современных Фив. С тайным содроганием в душе кавалеристы Мюрата прислушивались к стуку копыт своих лошадей, проезжая мимо пустынных дворцов. Они удивлялись, что не слышат никаких других звуков среди этих многочисленных жилищ! Никто из них не думал останавливаться, не помышлял о грабеже — оттого ли, что их удерживало чувство осторожности, или же оттого, что великие цивилизованные нации должны соблюдать чувство уважения к себе в неприятельских столицах и в великих центрах цивилизации.

Молча рассматривал и они этот могучий город, который нашли бы замечательным даже в том случае, если бы встретили его среди богатой, населенной страны. Но здесь, среди этой пустыни, он показался им еще более удивительным, точно богатый, великолепный оазис! Их поразил сначала вид стольких великолепных дворцов, но они тотчас же обратили внимание, что эти дворцы перемешивались с лачугами. Это указывало на недостаточную разобщенность классов и на то, что роскошь развилась

Стр. 159

здесь не из промышленности, как в других местах, а предшествовала ей, тогда как при естественных условиях она должна была бы явиться лишь более или менее необходимым последствием развития промышленности.

Но тут в особенности царило неравенство — это зло всякого человеческого общества, являющееся результатом гордости одних, унижения других и испорченности всех. А между тем такое .благородное самоотречение и отказ от всего дорогого указывали, что эта чрезмерная роскошь, столь недавнего происхождения, еще не изнежила русских дворян и не оказала на них расслабляющего влияния.

Французы подвигались, обуреваемые различными чувствами: то удивлением, то состраданием, но чаще всего благородным энтузиазмом. Многие вспоминали великие завоевания, о которых рассказывает история. Но делалось это ради самовозвеличения, а не из предусмотрительности, потому что себя ставили слишком высоко и вне всяких сравнений. Все завоеватели древности были поставлены позади! Слава кружила головы. Но вслед за тем возникало грустное чувство, вызванное, быть может, утомлением после стольких ощущений, или явившееся результатом рдиночества, чрезмерного возвышения и пустоты, окружавшей нас на этой вершине, откуда мы видели беспредельность и бесконечность, среди которой мы терялись, потому что, чем больше возвышаешься, тем больше расширяется горизонт и тем заметнее становится собственное ничтожество.

. Вдруг, среди этих размышлений, которым благоприятствовал медленный шаг лошадей, раздались выстрелы. Колонна остановилась. Последние лошади еще находились вне города, но центр колоны уже вступил в одну из самых длинных улиц города, а голова касалась Кремля. Ворота крепости казались запертыми, а из-за ее стен доносился какой-то свирепый рев. Несколько вооруженных мужчин и женщин, отвратительного вида, показались на ее стенах. Они были пьяны и изрыгали ужасные ругательства. Мюрат обратился к ним со словами мира, но все

Стр. 160


было напрасно. Надо было пробить ворота пушечными выстрелами.

Волей-неволей пришлось проникнуть в толпу этих бездельников. Один из них чуть было не бросился на Мюрата и пытался убить одного из офицеров. Думали, что достаточно будет просто обезоружить его, но он опять бросился на свою жертву, повалил ее на землю и хотел задушить. Когда же его схватили за руки, то он пытался кусаться. Это,были единственные московские жители, которых нам оставили, по-видимому, как дикий и варварский залог национальной ненависти.

Однако все же можно было заметить, что в этих взрывах патриотической ярости не было единства. Пятьсот новобранцев, забытых на площади Кремля, спокойно смотрели на эту сцену. После первого же требования они разбежались. Несколько далее повстречался обоз со съестными припасами, и эскадрон, сопровождавший его, тотчас же побросал оружие. Несколько тысяч отставших и дезертиров неприятельской армии добровольно отдались в руки нашего авангарда, который предоставил следовавшему за ним корпусу подобрать их, а тот предоставил другому отряду, и т. д. Таким образом, они остались на свободе среди нас, пока, наконец, начавшийся пожар и грабеж не указал им их обязанностей и не объединил их в общем чувстве ненависти, заставив вернуться к Кутузову.

Мюрат, задержавшись в Кремле всего лишь на несколько минут, рассеял эту толпу, вызывавшую его презрение. Он остался таким же пылким и неутомимым, каким был в Италии и Египте, и, несмотря на сделанное им расстояние в 900 миль и на 60 битв, которые ему пришлось выдержать, чтобы достигнуть Москвы, он проехал через этот великолепный город, почти не удостаивая его взглядом и не останавливаясь: он хотел во что бы то ни стало настигнуть русский арьергард и гордо, без малейшего колебания, пустился по дороге во Владимир и Азию. В этом направлении отступало несколько тысяч казаков с четырьмя пушками. Там перемирие прекращалось. Мю-

Стр. 161

рат, утомленный миром, продолжавшимся полдня, тотчас же приказал нарушить его выстрелами из карабинов. Но наши кавалеристы думали, что война уже окончена. Москва казалась им пределом, поэтому аванпостам обеих империй не хотелось возобновлять враждебных действий. Новый приказ Мюрата — «Открыть огонь!», и новые колебания кавалеристов! Тогда, он, раздраженный, скомандовал сам и опять возобновились выстрелы, которыми он как будто грозил Азии, но которым суждено было прекратиться только на берегах Сены!

Наполеон вступил в Москву только ночью. Он .остановился в одном из первых домов Дорогомиловского предместья. Там он назначил маршала Мортье губернатором этой столицы. «В особенности соблюдайте, чтобы не было грабежей, — сказал ему Наполеон. — Вы отвечаете мне за это своей головой! Защищайте Москву против всего и всех»!

Ночь была печальная. Одно за другим приходили зловещие донесения. Явились французы, жившие в этой стране, и пришел даже русский полицейский офицер, чтобы донести о пожаре. Он сообщил все подробности его приготовления. Император, сильно взволнованный, не мог найти покоя. Каждую минуту он звал к себе и заставлял повторять это роковое известие. И все-таки он упорно старался не верить, пока в два часа ночи ему не сообщили, что начался пожар!

Огонь показался в торговой бирже, в центре города, в самом богатом квартале, Наполеон тотчас же отдал многочисленные приказания, и на рассвете сам отправился туда, угрожая Молодой гвардии и Мортье. Но Мортье указал ему на дома, крытые железом. Они все заперты и нигде ни малейших следов взлома, а между тем из них уже поднимается черный дым!

Задумавшись над этим, Наполеон вошел в Кремль. При виде этого дворца Рюриковичей и Романовых, выстроенного одновременно в готическом и современном вкусе, при виде трона, еще не повергнутого, креста на Иване Великом и лучшей части города, над которой гос-

Стр. 162

подствует Кремль и которую пламя, сосредоточенное пока на базаре, по-видимому, должно было щадить, в душе Наполеона снова вспыхнула надежда. Его самолюбию льстила эта победа, и он воскликнул: «Наконец-то я в Москве, в древнем дворце русских царей, в Кремле!» Он рассматривал его во всех подробностях с чувством удовлетворенной гордости и любопытства.

Однако он все же приказал доложить себе о тех ресурсах, которые заключаются в городе, и в этот короткий момент, весь охваченный надеждой, он написал слова мира императору Александру. В главном госпитале был найден русский штаб-офицер, и ему-то было поручено отвезти письмо императору. Наполеон окончил его писать при зловещем освещении горевших зданий базара, и русский офицер выехал. Он должен был отвезти известие об этом несчастье своему государю, единственным ответом которого, в сущности, был этот самый пожар.

Дневной свет помогал усилиям Мортье, и огонь удалось ограничить. Поджигателей не было видно, и даже сомневались в их существовании. Когда отданы были, наконец, строгие приказания, порядок был восстановлен и беспокойство несколько уменьшилось, каждый отправился искать для себя удобного убежища в каком-нибудь доме или дворце, надеясь найти там столь желанный отдых и удобства, купленные ценой таких долгих и чрезмерных лишений!

Два офицера устроились в одном из зданий Кремля. Оттуда они могли обозревать северную и западную части города. Около полуночи их разбудил какой-то необыкновенный свет. Они взглянули и увидели, что пламя окружает дворцы, освещая сначала их красивую архитектуру и вскоре заставляя их рушиться. Они заметили, что северный ветер гнал пламя прямо на Кремль, и обеспокоились, так как в этой крепости отдыхала избранная часть армии и ее начальник. Они испугались также за окружающие дома, где наши солдаты, люди и лошади, утомленные и насытившиеся, вероятно, погрузились в глубокий сон. Пламя и горящие обломки уже долетали до крыш

Стр. 163


Кремля, когда ветер вдруг переменил направление и погнал их в другую сторону.

Успокоившись насчет участи армейского корпуса, один из офицеров опять улегся, воскликнув: «Это не наше дело! Это нас больше не касается»! — такова была беспечность, развившаяся под влиянием всех этих событий и несчастий, как бы притупившая чувствительность, таков был эгоизм, вызванный чрезмерной усталостью и страданиями, оставлявшими в распоряжении каждого лишь столько чувств, сколько было ему необходимо для самого себя и для собственного сохранения.

Между тем свет все усиливался и снова разбудил их. Они увидели пламя уже в других местах и движущимся в новом направлении, которое принял ветер; он гнал это пламя на Кремль. Они проклинали французскую неосторожность и отсутствие дисциплины, которые считали причинойртого несчастья. Три раза ветер менял свое направление с севера на запад и три раза вражеские огни, эти упорные мстители, тоже изменяли свое направление, точно ожесточившись против главной императорской квартиры.

При виде этого ими овладело Великое сомнение. Уж не возник ли у московских жителей, знающих нашу удивительную беспечность, план сжечь Москву вместе с нашими солдатами, опьяневшими от вина, усталости и непреодолимой жажды сна? Может быть, они надеялись даже окружить Наполеона во время этой катастрофы? Как бы то ни было, но за гибель этого человека стоило заплатить гибелью столицы! Может быть, небо требовало от них такой огромной жертвы, чтобы доставить им столь же огромную победу? В конце концов они пришли к заключению, что для такого гиганта нужен был и гигантский костер!

Неизвестно, была ли у них такая мысль, но нет сомнения, что только счастливая звезда императора спасла его от этой беды. В самом деле, не только в Кремле находился склад пороха, о котором мы ничего не знали, но в эту самую ночь заснувшие часовые, расставленные очень

Стр. 164


небрежно, пропустили целый артиллерийский парк, который вошел и расположился под самыми окнами Наполеона.

Это было в тот момент, когда пламя бушевало со всех сторон, когда ветер с силой гнал огонь к Кремлю, и под влиянием этого грандиозного костра с каждой минутой становился сильнее. Отборное войско императора и сам он неминуемо погибли бы, если бы хоть одна искра из тех, которые летели на наши головы, упала на артиллерийский ящик. Поэтому-то в течение нескольких часов участь целой армии зависела от летавших кругом маленьких искорок.

Наконец начало светать. Угрюмый и пасмурный день присоединился к этому ужасу, отняв у него блеск и заставив его побледнеть. Многие из офицеров искали убежища в залах дворца. Начальники их и Мортье, побежденные пожаром, с которым они боролись неустанно в течение тридцати шести часов, тоже явились, изнемогая от усталости и отчаяния.

Они молчали, и мы обвиняли себя. Большинство было убеждено, что первоначальной причиной этого бедствия явилось пьянство и неповиновение солдат, а теперь буря заканчивала начатое. Мы глядели друг на друга с отвращением и с ужасом думали о том крике всеобщего возмущения, который поднимется в Европе. Мы заговаривали друг с другом, потупив глаза, подавленные этой страшной катастрофой, которая оскверняла нашу славу, отнимала у нас плоды нашей победы и угрожала нашему существованию в настоящем и будущем!

Мы были теперь не больше чем армией преступников, и небо и весь цивилизованный мир должны были осудить нас! Из этой мрачной бездны мыслей и взрывов ненависти против поджигателей мы могли выбраться, только жадно отыскивая все, что указывало на русских как на единственных виновников этого страшного несчастья,

В самом деле, офицеры, прибывавшие из разных мест, давали одинаковые показания. В первую же ночь, с 14 на 15 сентября, огненный шар опустился на дворец князя

Стр. 165

Трубецкого и сжег его. Это, был сигнал. Тотчас же после этого загорелась биржаclix. Были замечены русские полицейские солдаты, которые разводили огонь посредством пик, вымазанных смолой. В других местах коварно положенные гранаты разрывались на печах некоторых домов и ранили солдат, толпившихся возле печки. Тогда, удалившись в уцелевшие кварталы горрда, солдаты искали там убежища, но в домах, запертых и необитаемых, они услышали слабый звук взрыва, сопровождаемый легким дымком. Но дым этот быстро становился гуще и чернее, потом принимал красноватый оттенок, наконец делался огненным, и вслед за тем пламя охватывало все здание. Все заметили мужчин с отвратительными лицами, покрытых лохмотьями, и разъяренных женщин, которые бродили вокруг горевших домов, дополняя собой страшную адскую картину. Эти негодяи, опьяненные водкой и удачей своих страшных преступлений, даже не скрывались. Они пробегали по улицам, объятым огнем, их заставали с факелами в руках, старающимися распространить пожар. Приходилось саблей рубить им руки, чтобы заставить их выпустить факелы. Мы говорили друг другу, что эти разбойники нарочно были выпущены русскими, чтобы сжечь Москву, и, конечно, такое крайнее решение могло быть принято только из патриотизма и приведено в исполнение исключительно при помощи преступления.

Тотчас же был отдан приказ судить и расстреливать тут же на месте всех поджигателей. Армия была на ногах. Старая гвардия, занявшая. Кремль, взялась за оружие. Багаж, навьюченные лошади заполнили все пути. Мы были в большом унынии от усталости и огорчения, что лишились такой хорошей стоянки. Мы были господами Москвы, а между тем нам приходилось уходить из нее без всяких жизненных припасов и располагаться лагерем у ее

Стр. 166


ворот!

В то время как наши солдаты боролись с пожаром и армия старалась вырвать у огня его добычу, Наполеон, которого не решались будить ночью, проснулся при двойном свете — начинающегося дня и пламени. В первый момент он рассердился и хотел приказывать этой стихии, но вскоре смирился, покорившись невозможности. Изумленный тем, что, поразив в самое сердце империю, он наткнулся на другие чувства, чем покорность и страх. Наполеон увидел себя побежденным. На этот раз его превзошли в решительности!

Победа, которой он все принес в жертву, гоняясь за ней, вдруг исчезла на его глазах, в вихрях дыма и пламени! Им овладело такое сильное волнение, словно его пожирал тот самый огонь, который окружал его со всех сторон. Наполеон не находил себе места, каждую минуту вскакивал и опять садился. Он быстрыми шагами бегал по комнатам, и во всех его жестах, в беспорядке его одежды выражалось необычайное беспокойство. Из его стесненной груди вырывались по временам короткие, резкие восклицания:

— Какое ужасающее зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое необыкновенное решение! Что за люди! Это скифы!

Между ним и пожаром пролегали большое пустынное пространство, дальше была Москва-река и ее две набережные. Между тем оконные рамы, на которые он облокачивался были горячими, и, несмотря на постоянную работу солдат, помещавшихся на железной крыше дворца, им не удавалось все-таки сметать все искры, попадавшие туда.

В эту минуту распространился слух, что Кремль минирован. Об этом передали русские, и это подтверждалось их писаниями. Несколько слуг потеряли головы от страха, но солдаты невозмутимо ждали приказаний императора и решения своей судьбы. Наполеон, однако, отнесся к этому слуху с улыбкой недоверия. Тем не менее продолжал взволнованно ходить по комнате, останавливаясь у каждого окна и устремляя взоры на страшную бушующую стихию, вырывавшую у него из рук его лучшую победу, завладевавшую всеми мостами и проходами в крепость и державшую его самого, точно в осаде, грозя

Стр. 167

ежеминутно захватить все окружающие дома и оставить ему только стены Кремля!

Воздух кругом был наполнен дымом и пеплом. Ночь приближалась, и к опасностям, окружавшим нас, прибавилась еще темнота. Ветер равноденствия, точно в согласии с русскими, все усиливался. Прибежали Мюрат и принц Евгений, и они вместе с Бертье, проникнув к императору, на коленях и со слезами умоляли его, чтобы он покинул это место бедствия. Но все было тщетно!

Наполеон, завладевший, наконец, дворцом царей, упрямился, не желая уступить этой победы даже пожару, как вдруг раздался крик: «Кремль горит»! Передаваясь из уст в уста, он заставил нас выйти из нашего состояния оцепенения. Император вышел, чтобы посмотреть, насколько велика опасность. Два раза огонь появлялся и был потушен в том самом здании, в котором находился император. Но башня арсенала еще продолжала гореть. Там нашли русского полицейского солдата и привели его. Наполеон просил допросить его в своем присутствии. Этот русский был поджигатель. Он исполнил приказание по сигналу, данному его начальником. Значит, все было обречено на гибель, даже древний священный Кремль!

Император сделал жест презрения и досады, и несчастного поволокли во двор, где взбешенные гренадеры закололи его штыками.

Но этот инцидент заставил Наполеона решиться. Он быстро спустился по лестнице, знаменитой избиением стрельцов, и приказал, чтобы его проводили за город, на петербургскую дорогу, к Петровскому императорскому дворцу.

Однако мы находились в осаде, среди океана огня, который блокировал все ворота крепости и не допускал выхода из нее. После некоторых поисков удалось найти подземный ход к Москве-реке. И вот через этот выход Наполеон, его офицеры и его гвардия вырвались, наконец, из Кремля. Но выиграли ли они что-нибудь от этого? Они находились теперь ближе к пожару и не могли ни двигаться вперед, ни оставаться здесь. Куда идти,

Стр. 168


как пройти через это море огня? Пепел слепил глаза, а буря оглушала нас, и даже те из нас, кто уже успел несколько ознакомиться с городом, не могли теперь ориентироваться, так как улицы исчезли среди дыма и облаков.

А между тем надо было торопиться. С каждой минутой усиливалось вокруг нас завывание пламени. Единственная узкая, извилистая и все еще горящая улица скорее казалась входом в этот горящий ад, нежели выходом из него. Император, не колеблясь, пустился пешком через этот опасный проход. Он продвигался среди треска пламени горящих сводов, грохота обрушившихся столбов и раскаленных железных крыш, валившихся вокруг него. Эти обломки затрудняли его путь. Пламя, с яростным шумом пожиравшее здания, среди которых мы шли, и раздуваемое ветром, высоко понималось и загибалось над нашими головами. Мы шли по земле, охваченной, огнем, под пламенеющим небом и между двумя стенами огня! Жар обжигал нам глаза, а между тем мы должны были держать их открытыми, чтобы видеть опасность. Жгучий воздух, горячий пепел, огненные искры — все это затрудняло дыхание. Мы почти задыхались в дыму и обжигали себе руки закрывая ими свое лицо от жара и сбрасывая искры, которые ежеминутно осыпали нас и проникали в одежду.

Среди этого невыносимого бедствия, когда, казалось, нашим Опасением было бы быстрое бегство, наш нерешительный и смущенный руководитель вдруг остановился. Вероятно, тут бы и кончилась наша жизнь, полная приключений, если бы солдаты 1-го корпуса не узнали императора среди вихрей пламени. Они тотчас же подбежали и помогли ему выбраться из дымящихся обломков целого квартала, уже обращенного в пепел.

Тут-то нам повстречался Даву, принц Экмюльский. Раненный в сражении у Москвы-реки, он велел принести себя на пожар, чтобы извлечь оттуда Наполеона или погибнуть вместе с ним. Увидев императора, он с восторгом бросился к нему. Император ласково обошелся с

Стр. 169

ним, но с тем спокойствием, которое никогда не покидало его в минуты опасности.

Раньше, чем выйти из этого моря бедствий, ему пришлось пройти мимо длинного обоза с порохом, который дефилировал в огне. Это была немалая опасность, но, по крайней мере, последняя, и к ночи он .уже был в Петровском.

На другое утро, 17 сентября, Наполеон прежде всего взглянул в сторону Москвы, надеясь, что пожар уже прекратился. Но он продолжал бушевать с прежней силой. Весь город представлял сплошной огненный смерч, .который поднимался к самому небу и окрашивал его цветом пламени. Наполеон долго смотрел на эту зловещую картину в угрюмом молчании и, наконец, воскликнул: «Это предвещает нам большие несчастья!»

Усилие, сделанное им, чтобы достигнуть Москвы, истощило все его военные средства. Москва была пределом всех его планов, целью всех его надежд, и теперь она исчезла на его глазах! Что предпринять ему дальше? Всегда такой решительный, он начал колебаться. Он, который в 1805 г., не задумываясь отказался сразу от подготовленной с таким трудом и с такими расходами высадки в Англию и, находясь в Булон-сюр-Мерclx, решил захватить врасплох и уничтожить австрийскую армию, совершивший все походы Ульмской кампании вплоть до Мюнхена и диктовавший год спустя, с такою же безошибочностью, все движения своей армии вплоть до Берлина, — этот самый человек как раз в день вступления своего в Москву и назначения в ней губернатором того, кого он имел в виду, почувствовал нерешительность и остановился пораженный! Никогда, даже самым близким людям и своим министрам, не доверял он своих наиболее смелых планов и они узнавали о них лишь из приказаний, которые должны были выполнять! И вот он вынужден был теперь советоваться с ними, испытывать нравственные и физические силы тех, кто окружал его!

Во всяком случае, он хотел сохранить прежний порядок. Он объявил, что пойдет на Петербургclxi. Эта победа

Стр. 170

была начертана на его картах, до сих пор оказывавшимися пророческими. Различным корпусам был даже отдан приказ держаться наготовеclxii. Но это решение было только кажущимся. Он просто хотел выказать твердость или же пытался рассеять свою печаль, вызванную потерей Москвы. Поэтому Бертье и в особенности Бессьер без труда отговорили его, доказав ему, что состояние дорог, отсутствие жизненных припасов и время года не благоприятствуют экспедиции.

Как раз в этот момент было получено известие, что Кутузов, бежав к востоку, внезапно повернул к югу и теперь находится между Москвой и Калугойclxiii. Это был еще один лишний довод против экспедиции в Петербург. Все указывало на то, что теперь надо адти на эту разбитую армию, чтобы нанести ей последний удар, предохранить свой правый фланг и свою операционную линию, завладеть Калугой и Тулой, житницей и арсеналом России, и обеспечить себе короткий, безопасный и новый путь отступления к Смоленску и Литве.

Кто-то предложил вернуться к Витгенштейну, на Витебск.

Наполеон оставался в нерешительности среди всех проектов. Ему улыбалось только одно — завоевание Петербурга! Все другие проекты казались ему лишь путями отступления, признаниями ошибок. И, либо из гордости, либо из политики, не допускающей ошибок, он отверг их все.

Оставалась едва только треть армии и треть столицы. Но он сам и Кремль еще стояли на ногах. Его слава еще не померкла, и он уверил себя, что два таких великих имени, как Наполеон и Москва, соединенные вместе, окажутся достаточными для завершения всего. Он решился вернуться поэтому в Кремль, который» к счастью, удалось сохранить одному из батальонов гвардии.

Лагерь, через который ему надо было проехать, чтобы достигнуть Кремля, имел странный вид. Он находился среди поля, покрытого густой холодной грязью. Везде были разведены большие костры из мебели красного де-

Стр. 171


рева, оконных рам и золоченых дверей, и вокруг этих костров, на тонкой подстилке из мокрой и грязной соломы, под защитой нескольких досок, солдаты и офицеры, выпачканные в грязи и почерневшие от дыма, сидели , или лежали в креслах и на диванах, крытых шелком. У ног их валялись груды кашемировых шалей, драгоценных сибирских мехов, вытканных золотом, персидских материй, а перед ними были серебряные блюда, на которых они должны были есть лепешки из черного теста, спеченные под пеплом, и наполовину изжаренное и еще кровавое лошадиное мясо. Странная смесь изобилия и недостатка, богатства и грязи, роскоши и нужды!

На пространстве между лагерями и городом постоянно встречались толпы солдат, тащивших свою добычу или же гнавших перед собой, точно вьючных животных, мужиков, нагруженных добром, награбленным в их же столице. Пожар обнаружил, что в Москве оставалось еще около 20 тысяч жителей, которых сначала не заметили в этом обширном городе. Некоторые из московских жителей, мужчины и женщины, были хорошо одеты. Это были купцы. Они укрывались с остатками своего имущества у наших костров и жили вместе с нашими солдатами, опекаемые одними и терпимые или не замечаемые другими.

Около десяти тысяч неприятельских солдат точно так же бродили в течение нескольких дней среди нас, пользуясь полной свободой. Некоторые из них были даже вооружены. Наши солдаты относились к побежденным без всякой враждебности, не думая даже обратить их в пленников, — быть может, оттого, что они считали войну уже конченной или, быть может, здесь сказывались беспечность и сострадание, ибо вне битвы французы не любят иметь врагов. Поэтому они разрешали им сидеть у своих костров и даже больше — допускали их как товарищей во время грабежа. Только тогда, когда порядок несколько восстановился и когда начальники организовали мародерство в правильную фуражировку, замечено было это громадное количество отставших русских солдат. Приказано было их захватить, но уже около семи-восьми тысяч

Стр. 172


этих солдат успели скрыться, и скоро нам пришлось с ними сражаться.

Вступив в город, император был поражен еще более странным зрелищем. От всей огромной Москвы оставалось только несколько разбросанных домов, стоявших среди развалин. Запах, издаваемый этим поверженным колоссом, сожженным и обуглившимся, был очень неприятен. Горы пепла и местами оставшиеся стоять остовы стен и полуразрушенные столбы были единственными признаками пролегавших здесь улиц.

Предместья были переполнены русскими, мужчинами и женщинами, в полуобгорелой одежде. Они блуждали, точно призраки, среди развалин. Одни из них сидели, скорчившись, в садах, другие копали землю, отыскивая в ней какие-нибудь овощи или дрались у ворот из-за остатков мертвых животных, брошенных армией. Немного дальше можно было видеть, как некоторые

Стр. 173


из них бросались в реку, чтобы извлечь оттуда зерно, которое Ростопчин велел потопить, и, выловив его, тут же съедали, без всякого приготовления, не взирая на то, что оно уже подмокло и загнило.

Император видел, что его армия рассеялась по всему городу. Его путь затруднялся длинной вереницей мародеров, которые шли за добычей или возвращались с ней. У входов в погреба, перед дверьми дворцов, лавок и церквей виднелись шумные сборища солдат, старавшихся их выломать.

На каждом шагу попадались груды изломанной мебели, которую выбрасывали из окон, чтобы спасти от огня, а потом бросили для другой более заманчивой добычи. Таковы уж солдаты! Они постоянно хватают все без разбора и, нагрузившись выше всякой меры (как будто они в состоянии все унести!), скоро падают в изнеможении и вынуждены бросить часть своего груза.

Все дороги были загромождены. Площади* как и лагеря, превратились в базары, где происходила меновая торговля, и каждый обменивал излишнее на необходимое. Там продавались за бесценок самые редкие вещи, не имевшие ценности в глазах своих владельцев, зато другие предметы, вследствие обманчивой внешности, приобретались за дорогую цену, далеко превышающую их действительную стоимость. Золото, занимающее меньше места, обменивалось с большой потерей на серебро, которое трудно было отнести в ранцах. Всюду солдаты сидели на тюках различных товаров, среди груд сахара и кофе и самых изысканных вин и ликеров, которые они желали бы променять на кусок хлеба. Многие их них под влиянием опьянения, усиливающегося от холода, падали вблизи пламени, которое их настигало, и тут же погибали.

Однако все же большинство домов и дворцов, уцелевших от пожара, послужило убежищем для начальников, и все, что заключалось в них, сохранилось в целости. Они с огорчением смотрели на это страшное разрушение и на грабеж, являвшийся его неизбежным результатом. Некоторых из нашего отборного войска тоже упрекали в

Стр. 174


том, что они подобрали то, что могли отнять у огня, и воспользовались этим. Но таких людей было так мало, что их можно было назвать по именам. У этих пылких людей война была страстью, заставлявшей предполагать существование и других страстей. Это не было жадностью, потому что они ничего не накопляли для себя и брали то, что попадалось под руку, чтобы отдавать другим, и расточали все, полагая, что они за все заплатили собственной опасностьюclxiv.

Наполеон вернулся в Москву среди этого всеобщего разгрома. Он покинул этот город, отдав его на жертву грабежу, потому что надеялся, что армия, которая разбрелась в развалинах, не без пользы будет обыскивать их. Но когда он узнал, что беспорядок все увеличивается и даже Старая гвардия вовлечена в грабеж, что крестьяне, привозившие припасы, за которые он всегда приказывал щедро платить, чтобы привлечь других, были oграблены голодными солдатами и что различные отряды, движимые разными потребностями, готовы были с ожесточением оспаривать друг у друга остатки Москвы, так что все еще оставшиеся в этом городе припасы гибли среди такого разгрома, — он отдал тотчас же строгие приказы и запретил своей гвардии отлучаться. Церкви, где наши кавалеристы устроили для себя приют, были немедленно очищены и возвращены духовенству. Мародерство было поставлено в известные границы, как служба, которую должны были нести все отряды по очереди, и, наконец, было приказано подобрать всех оставшихся русских солдат.

Но было уже слишком поздно. Русские солдаты бежали, испуганные крестьяне больше не возвращались, и множество припасов было истрачено без пользы. Французская армия впадала уже не раз в такую ошибку, но тут ее можно извинить пожаром. Надо было постараться опередить пламя. Но все же замечательно то, что при первой же команде все пришло в порядок.

Кутузов, покидая Москву, увлек за собой Мюрата в Коломну, к тому месту, где Москва-река пересекает до-

Стр. 175

рогу. Под покровом ночной темноты он внезапно повернул к югу, чтобы, пройдя через Подольск, остановиться между Москвой и Калугой. Этот ночной обход русских вокруг Москвы, откуда сильный ветер доносил к ним пламя и пепел, носил характер мрачной религиозной процессии. Русские продвигались при зловещем свете пожара, уничтожавшего центр их торговли, святилище их религии и колыбель их империи! Охваченные ужасом и негодованием, они шли в угрюмом молчании, нарушавшимся только монотонным и глухим шумом их шагов, треском пламени и свистом бури. Часто этот зловещий свет прерывался внезапными багровыми вспышками, и тогда лица солдат судорожно передергивались под влиянием дикой злобы и страдания, и глаза их мрачно сверкали, глядя на пожар, который они считали нашим делом! Взгляды их выдавали ту жестокую и мстительную ненависть, которая зарождалась в их сердцах и потом распространилась по всей империи, сделав своей жертвой стольких французов!

В эту торжественную минуту Кутузов объявил твердым и благородным тоном своему государю о потере его столицы. Он сказал ему, что для сохранения южных провинций, житниц России, и поддержания сообщения с Тормасовым и Чичаговым он вынужден был покинуть Москву, но Москву, оставленную своими жителями, которые составляли ее жизнь. Однако везде народ составляет душу империи, и там, где находится русский народ, там и будет Москва и вся русская империя!

Но все же горе, казалось, подавляло его. Он признал, что эта рана глубока и неизгладима! Но тут же, как бы овладев собой, прибавлял, что потеря Москвы составляет только потерю одного города империи и принесение в жертву одной части для спасения всего! Он остается на фланге длинной операционной линии врага, где он держит его, точно в блокаде, своими отрядами. Там он будет наблюдать за всеми его движениями, будет прикрывать от него ресурсы империи и восполнит отряды своей армии. А 16 сентября он уже заявлял, что Наполеон будет вынужден отказаться от еврей роковой победы!

Стр. 176

Говорят, что Александр был опечален этим известием. Наполеон рассчитывал на слабость своего соперника, русские же боялись впечатления, которое должно было произвести на него это бедствие. Но царь обманул как надежду французов, так и опасения русских.

— Не надо малодушного уныния! — вскричал он. — Поклянемся удвоить мужество и настойчивость! Враг находится в пустынной Москве, точно в могиле, без всяких средств утвердить свое господство и даже свое существование. Он вступил в Россию с 300 тысячами человек, набранных из всех стран и не имеющих между собой никакой связи, ни религиозной, ни национальной. Половина этой армии уже уничтожена железом, голодом и дезертирством, и в Москве у него только ее остатки. Он находится в самом центре России, но еще ни один русский не повергнут к его стопам! Наши же силы увеличиваются и окружают его. Он находится среди могущественного населения и окружен армиями, которые удерживают и ждут его. Вскоре, чтобы избежать голода, ему придется пробиваться сквозь сомкнутые ряды наших отважных солдат. Можем ли мы отступить, когда Европа нас поощряет своими взглядами? Будем же для нее примером и благословим руку, избравшую нас как первую нацию, для защиты дела добродетели и свободы!

Александр закончил эту речь молитвой ко Всевышнему. ,

Русские по-разному говорят о своем генерале и о своем императоре. Мы, как враги, не можем судить о наших врагах иначе, как на основании фактов. Таковы были их слова, и действия соответствовали им. Товарищи, отдадим им справедливость! Они приносили жертву вполне, без всяких оговорок и без поздних сожалений. После того они ничего не требовали, даже тогда, когда находились среди вражеской столицы, которой они не тронули! Их репутация осталась великой и чистой. Они познали истинную славу, и когда более передовая цивилизация проникнет, наконец в их ряды, то этот народ будет иметь свой великий век и, в свою очередь, будет

Стр. 177


держать в своих руках скипетр славы, который, по-видимому, все нации земли должны последовательно уступать друг другу.

Кутузову удался его извилистый переход, который он совершил, быть может, из хитрости или же от нерешительности. Мюрат потерял его след и в течение трех дней не мог его найти. Кутузов воспользовался этим, чтобы исследовать местность и окопаться. Его авангард уже достиг Воронова, лучшего из владений графа Ростопчина, который раньше поехал туда. Русские думали, что граф захотел в последний раз взглянуть на свой дом, как вдруг увидали, что здание охвачено пламенем и исчезло из глаз в вихре дыма! Они бросились тушить пожар, но сам Ростопчин оттолкнул их. Они видели, что он улыбался, когда его великолепное здание рушилось в пламени, которое он разжигал. Потом он твердою рукой начертал на железных дверях уцелевшей церкви следующие слова, которые французы прочли потом, содрогаясь от неожиданности: «Я украшал эту деревню в течение восьми лет и прожил в ней счастливо со своей семьей. Жители этой местности, числом 1700 человек, покидают ее при вашем приближении, а я поджигаю свой дом, чтобы вы не осквернили его своим присутствием. Французы! Я оставил вам свои дома в Москве с обстановкой в два миллиона рублей; здесь же вы найдете только пепел!»

Около этого места Мюрат и настиг Кутузова. Двадцать девятого сентября произошла горячая артиллерийская схватка у Черикова. Она принимала плохой оборот для нашей кавалерии, как вдруг явился Понятовский со своим польским отрядом, сократившимся до трех тысяч. Поддерживаемый генералами Пашковским и Князевичем, он смело вступил в бой с 20 тысячами русских. Его ловкая диспозиция и польская отвага задержали Милорадовича на несколько часов. Благородная самоотверженность польского князя расстроила последнее и самое большое усилие русского генерала. Схватка была настолько горячая, что Понятовский во главе только сорока кавалеристов, случайно обезоруженный, начал осыпать атакующую

Стр. 178


колонну неприятеля ударами кнута, но с такой стремительностью, что она пришла в замешательство и поколебалась. Он прорвал ее и одержал победу, которую наступившая ночь сохранила ему.

Между тем пожар, начавшийся с 14 на 15 сентября, приостановленный нашими усилиями днем 15 и возобновившийся в следующую ночь, затем свирепствовавший с наибольшей силой 16, 17 и 18, начал затихать 19 и 20 сентября прекратился. В этот самый день Наполеон, которого огонь выгнал из Кремля, опять вернулся в царский дворец. Он призывал туда взоры всей Европы, там он ждал своих обозов, подкреплений, отсталых воинов, уверенный в том, что он всех восхищал своей победой, богатой добычей, изумительным зрелищем пленной Москвы и, в особенности, своей славой, которая продолжала сиять и привлекать взоры на высоте этих развалин, точно фонарь на скале!

Два раза, однако, 22 и 28 сентября, Мюрат, преследовавший Кутузова и настигший его у Черикова, чуть не заставил Наполеона своими письмами покинуть это роковое местопребывание. Письма эти возвещали битву. Однако приказы к выступлению, уже написанные Наполеоном два раза, были им сожжены. Казалось, будто он считал войну поконченной и ждал ответа из Петербурга. Он поддерживал свою надежду воспоминаниями о Тильзите и Эрфурте. Неужели же, находясь в Москве, он будет иметь меньше влияния на Александра? И как все люди, которым долго улыбалось счастье, он надеялся на то, чего желал!

Наполеон обладал замечательной способностью — силбй воли подавлять свою озабоченность, когда ему хотелось: для того ли, чтобы заняться другими мыслями или чтобы отдохнуть. Воля превышала у него силу воображения, и в этом отношении он властвовал над собой, как властвовал над другими.

Уже протекли одиннадцать дней, молчание императора Александра не было нарушеноclxv а Наполеон продолжал надеяться, что победит соперника своим упор-

Стр. 179


ством, теряя, таким образом, время, что всегда приносит пользу обороне и служит во вред нападению.

С той поры все его действия, еще более, чем в Витебске, указывали русским на то, что их враг намерен укрепиться в центре их империи. В Москве, еще покрытой пеплом, организовались муниципалитеты и были назначены управители. Отдан был приказ запастись припасами на зиму. Среди развалин устроили даже театр и говорят, что были призваны из Парижа лучшие актеры. Один итальянский певец приехал, чтобы постараться воспроизвести в Кремле Тюильрийские вечера. Такими приемами Наполеон намеревался обмануть правительство, которое, вследствие привычки властвовать над невежеством и заблуждениями, легко впадало в ошибку. Впрочем, Наполеон и сам чувствовал недостаточность своих средств. Между тем сентябрь уже прошел и наступил октябрь. Александр не удостаивал ответом! Это было оскорблением. Наполеон раздражался и, наконец, после бессонной ночи, позвал своих маршалов. Когда они пришли, он воскликнул:

— Идите сюда, выслушайте новый план, который я придумал. Принц Евгений, читайте! (Маршалы слушали.) «Надо сжечь остатки Москвы и идти через Тверь на Петербург, куда придет и Макдональд, чтобы присоединиться к нам, Мюрат и Даву будут в арьергарде!»

Император, сильно возбужденный, блестящими глазами смотрел на своих генералов, лица которых, сумрачные и серьезные, выражали только изумление.

Но он продолжал говорить, оживляясь все больше, стараясь заразить и других своим оживлением:

— Что это значит? Вас эта идея не воспламеняет? Разве могло существовать когда-либо более великое военное действие? Отныне только одна эта победа достойна нас! Какой славой мы покроем себя и что скажет весь мир, когда узнает, что в три месяца мы завоевали две великие столицы севера?

Даву и Дарю возражали ему, указывая на время года, на бесплодную и пустынную дорогу.

Стр. 180


Они уверяли потом, что предлагали ему различные проекты. Но это был напрасный труд: что могли они говорить человеку, мысль которого опережала всех? Их возражения не могли бы остановить его, если бы он действительно решил идти на Петербург. Но эта идея, в сущности, была у него только вспышкой гнева, внушением отчаяния вследствие того, что он вынужден был перед лицом Европы уступить, покинуть свою победу и уйти!

В устах его это была только угроза с целью напугать как своих, так и врагов, и вызвать и поддержать переговоры, которые будут начаты Арманом де Коленкуром. Этот высший офицер нравился Александру. Он был один среди всех сановников наполеоновского двора, который пользовался некоторым влиянием на русского императора. Но Наполеон уже в течение нескольких месяцев не допускал к себе Коленкура, так как не мог заставить его одобрить свою экспедицию.

И все-таки Наполеон вынужден был обратиться именно к нему в этот день и перед ним обнаружить свое беспокойство. Он призвал его, но оставшись с ним наедине, начал колебаться. Он долго ходил по комнате, взволнованный, заставляя Коленкура следовать за собой, и из гордости никак не решался прервать это тяжелое молчание. Но, наконец, его твердость уступила, хотя он и продолжал угрожать. Он будет просить о том, чтобы у него потребовали мира, так, словно он сам соблаговолил даровать его!

После нескольких невнятно произнесенных слов Наполеон сказал, наконец, что пойдет на Петербург! Конечно, он знает, что разрушение этого города огорчит его обер-шталмейстера. Россия восстанет против императора Александра, возникнет заговор и император будет убит, что будет большим несчастьем! Наполеон прибавил, что уважает этого государя и будет жалеть о нем как для себя, так и для Франции. «Его характер отвечает нашим интересам, — сказал он. — Никакой другой государь не мог бы заменить его с пользой для Франции». И вот,

Стр. 181

чтобы предупредить эту катастрофу, он думает послать к нему Коленкура!

Но Коленкур, не способный к лести и упрямый, не изменил тона своих речей и продолжал настаивать, что выступать с такими предложениями бесполезно, пока окончательно не выведены войска из России. Александр ничего не станет слушать. Россия сознает все свои преимущества в это время года. Мало того, такая попытка была бы вредна, так как она указала бы, до какой степени Наполеон нуждается в мире, и обнаружила бы всю затруднительность нашего положения.

Он прибавил затем, что, чем более будет подчеркнут выбор лица для ведения переговоров, тем больше он обнаружит наше беспокойство. Поэтому Коленкур думал, что он скорее всякого другого должен потерпеть неудачу, тем более Что он и отправился бы туда с уверенностью в неудаче!

Император резко прервал разговор словами:

— Хорошо, я пошлю Лористона!

Лористон уверял, что он повторил свои возражения и прибавил еще новые к тем, которые уже высказал раньше, и, вызванный императором, посоветовал в тот же день начать отступление, направляя его через Калугу. Наполеон, возмущенный, с досадой отвечал, что ему нравятся только простые планы и наименее окольные дороги — большие дороги, например, та, по которой он пришел сюда. Но он пойдет по ней, только заключив мир! Затем, показав ему, так же как и Коленкуру, письмо, которое он написал Александру, Наполеон приказал ему отправиться к Кутузову и получить от него пропуск в Петербург. Последние слова императора Лористону были: «Я хочу мира! Мне нужен только мир, и я непременно хочу его получить! Спасите только честь!»

Лористон уехал и явился на аванпосты 5 октябряclxvi. Военные действия были тотчас же приостановлены и дано свидание. Но явились только Волконский, адъютант императора Александра, и Беннигсен, а Кутузова не было.

Вильсон уверял, что генералы и русские офицеры,

Стр. 182


подозревая своего начальника и обвиняя его в слабости, начали кричать об измене; поэтому он не осмелился покинуть лагерь.

В инструкциях Лористона было сказано, что он должен обращаться только к Кутузову. Поэтому он с высокомерием отклонил всякое посредничество и, воспользовавшись, по его словам, этим обстоятельством, чтобы прервать переговоры, которые он не одобрял, ушел, несмотря на настояния Волконского, и хотел вернуться в Москву. Тогда Наполеон, в пылу гнева, разумеется, бросился бы на Кутузова, разбил бы его армию, еще тогда не вполне сформированную, и вырвал бы у него мир. Даже в случае менее решительного успеха он все же мог бы благополучно удалиться к своим подкреплениям.

К несчастью, Беннигсен поторопился просить свидания с Мюратом. Лористон остался ждать. Начальник русского штаба, более искусный в переговорах, нежели на войне, постарался очаровать этого новоиспеченного короля своей почтительностью, вскружить ему голову похвалами и обмануть его ласковыми словами, которые были проникнуты желанием мира и утомлением войной. Мюрат, тоже уставший от битв и притом не уверенный в их результате и уже начинавший жалеть о своем троне, с тех пор как у него исчезла надежда на что-нибудь лучшее, легко поддался этой лести и дал себя обмануть.

Беннигсен одновременно убедил и своего начальника, и начальника авангарда. Он поспешил послать за Лористоном и проводить его в лагерь русских, где Кутузов ждал его в полночь. Свидание началось плохо. Коновницын и Волконский захотели присутствовать, но это не понравилось французскому генералу, и он потребовал, чтобы они удалились. Его желание было исполнено.

Лористон, оставшись наедине с Кутузовым, изложил ему свою цель и мотивы и попросил пропуска в Петербург. Кутузов отвечал, что это превышает его полномочия, и предложил поручить Волконскому отвезти письмо Наполеона Александру и заключить перемирие до его возвращения. Он сопровождал эти слова мирными

Стр. 183


заявлениями, которые потом подтвердили все его генералы.

Однако скоро пришлось убедиться, что они сговорились, чтобы обмануть Мюрата и императора. Это им удалось. Все эти подробности привели в восторг Наполеона. Ставший легковерным под влиянием надежды, а быть может, и под влиянием отчаяния, он в течение нескольких минут упивался этим кажущимся успехом и, стремясь избавиться от тягостного внутреннего беспокойства,. как будто искал забвения в выражениях бурной радости. Он призвал всех своих генералов и торжественно возвестил им скорый мир.

Тем не менее перемирие, предложенное Кутузовым, ему не понравилось, и он отдал приказание Мюрату немедленно его нарушить; несмотря на это, перемирие все же соблюдалось, и причина этого осталась неизвестной.

Перемирие это вообще было странное. Чтобы нарушить его, достаточно было одного взаимного предупреждения за три часа перед началом военных действий. Притом же перемирие существовало только для фронта обоих лагерей, а не для флангов. По крайней мере, так объясняли это русские. Нельзя было, следовательно, ни провести обоза, ни сделать фуражировки без битвы. Таким образом, война .продолжалась везде, за исключением лишь того пункта, где она могла быть выгодна для нас.

В течение первых дней, последовавших за этим, Мюрат с удовольствием показывался перед вражескими аванпостами. Он наслаждался тем, что привлекал к себе все взоры. Его наружность, его храбрость, его ранг обращали на него всеобщее внимание. Русские начальники ничуть не выказывали к нему отвращения; напротив, они осыпали его знаками внимания, поддерживавшими его иллюзию. Он мог командовать их караульными, точно французами. Если нужно было занять какое-нибудь место, они немедленно уступали ему.

Командиры казаков дошли даже до того, что притворялись восхищенными и говорили, что признают императором только того, кто царствует в Москве. На мгно-

Стр. 184

вение Мюрат готов был даже подумать, что они не будут сражаться против него!

Он зашел так далеко, что Наполеон, читая его письмо, однажды воскликнул: «Мюрат, король казаков? Что за глупость! Людям, которые всего достигли, могут приходить в голову всевозможные идеи!»

Что же касается императора, который в душе нисколько не обманывался, то его неискренняя радость продолжалась всего лишь несколько минут. В самом деле, два значительных обоза снова попали в руки врага, один вследствие небрежности своего командира, который застрелился с отчаяния, другой вследствие трусости офицераг которого собирались наказать, когда началось отступление. Но гибель армии спасла этого офицера.

Каждое утро нашим солдатам, в особенности нашим кавалеристам, приходилось отправляться далеко на розыски пищи для вечера и следующего дня. А так как окрестности Москвы и Винкова с каждым днем становились пустыннее, то приходилось ежедневно уходить все дальше и дальше. Люди и лошади возвращались истощенные, если только они возвращались! Каждая мера овса, каждая связка фуража оспаривалась, у нас; надо было отнимать их у неприятеля. Нападения врасплох, битвы, потери не прекращались! Вмешались крестьяне и наказывали смертью тех, кто, соблазняемый выгодой, приносил нам в лагерь какие-нибудь припасы. Некоторые из них поджигали собственные деревни, чтобы прогнать оттуда наших фуражиров или же, узнав их, передавали казакам, которые держали нас в осаде.

Те же крестьяне захватили Верею, соседний город возле Москвы. Один из их священников, как говорят, задумал это и выполнил. Он вооружил жителей, выпросил несколько отрядов у Кутузова, затем 10 октября, до рассвета, дал сигнал к ложной атаке, а сам в это время устремился на наши палисады. Он разрушил их, проник в город и перерезал весь гарнизон.

Итак, война была везде: перед нашими флангами, позади нас. Армия ослабевала. Неприятель становился с

Стр. 185


каждым днем все более смелым и предприимчивым. Это завоевание постигла такая же участь, как и многие другие: все, что раньше было завоевано сразу, постепенно утрачивалось.

Мюрат наконец встревожился. Он видел, что в этих ежедневных стычках тает остаток его кавалерии. На аванпостах, во время встреч с нашими офицерами, русские офицеры, вследствие ли усталости, чванства или военной откровенности, доведенной до нескромности, говорили о несчастьях, которые ожидают нас. Они показывали нам на лошадей дикого вида, едва укрощенных, длинная грива которых касалась земли. Разве это не должно было указать нам, что к ним со всех сторон прибывает многочисленная кавалерия, в то время как наша убывает? А постоянный шум выстрелов внутри боевой линии русских, разве бн не возвещал нам, что множество новобранцев упражняются там под защитой перемирия?

Император знал об этом, но старался игнорировать эти предостережения, не желая, чтобы они поколебали его решение. Беспокойство, которое он почувствовал, выражалось гневными приказаниями. Тогда-то он и велел обобрать церкви в Кремле и взять оттуда все, что могло бы служить трофеем для его Великой армии. Эти предметы, обреченные на гибель самими русскими, говорил он, принадлежат теперь победителям, на основании двойного права, предоставленного им победой и в особенности пожаром!

Пришлось употребить очень большие усилия, чтобы снять с колокольни Ивана Великого гигантский крест. Император хотел украсить им в Париже Дом инвалидов. Русский же народ связывал благополучие своей империи с этим памятником. Во время работ на этой колокольне было замечено, что стаи ворон беспрестанно окружают крест, и их унылое карканье, надоедавшее Наполеону, заставило его воскликнуть, что стаи этих зловещих птиц как будто хотят защищать крест! Неизвестно, какие мысли смущали Наполеона в эти критические минуты, но все знали, что он легко поддавался всяким предчувствиям.

Стр. 186

Его ежедневные прогулки, несмотря на яркое солнце, освещавшее его, в котором он старался видеть сияние своей звезды (на что указывал и другим), не развлекали его больше. К унылому безмолвию мертвой Москвы присоединялось и безмолвие окружающей ее пустыни и еще более грозное молчание Александра. И слабый звук шагов наших солдат, бродивших в этой обширной могиле, не мог уже вывести Наполеона из задумчивости, оторвать его от ужасных воспоминаний и от еще более ужасного предвидения будущего.

Ночи были особенно унылыми для него. Большую часть их он проводил с графом Дарю,"и тогда же он сознался ему, насколько опасно его положение!

Оценивая ту силу, которую он извлекал из своего престижа и репутации человека, не знающего ошибок, он дрожал при одной мысли нанести ущерб этой репутации. Какой ужасающий ряд опасных войн должен последовать за его первым же движением вспять!

— Ах, разве я не знаю, что Москва в военном отношении ничего не стоит! — прибавлял он. — Но Москва и не является военной позицией, это позиция политическая. Меня считают там генералом, а между тем я остаюсь там только императором! В политике никогда не надо отступать, никогда не надо возвращаться назад, нельзя сознаваться в своей ошибке, потому что от этого теряется уважение, и если уж ошибся, то надо настаивать на своем, потому что это придает правоту!

Вот почему Наполеон упорствовал с той настойчивостью, которая прежде всего составляла его главное качество, а теперь являлось его главным недостатком.

Между тем томление императора все возрастало. Он знал, что рассчитывать на прусскую армию он больше не может. Извещение, адресованное Бертье, с очень определенной стороны заставляло его потерять уверенность в поддержке австрийской армии. Кутузов дурачил его. Он это чувствовал, но он зашел так далеко, что не мог уже больше ни идти вперед, ни отступать, ни оставаться, ни сражаться с честью и успехом. Таким образом, то подтал-

Стр. 187


киваемый, то удерживаемый на месте разными соображениями, он оставался в пепелище Москвы, едва смея надеяться, но все же еще продолжая желать!

Его письмо, переданное Лористоном, должно было быть отправлено 6 октября. Ответ не мог прийти раньше 20, но несмотря на множество угрожающих признаков, гордость Наполеона, его политика поможет быть, даже здоровье заставляли его принимать самое опасное из всех решений, а именно: ждать ответа, полагаясь на время, которое его убивало. Дарю, так же как и другие офицеры, удивлялся, что он не проявляет больше прежней быстрой решительности, соответствующей обстоятельствам. Они говорили, что его характер не может приноравливаться к обстоятельствам, и пеняли на него за природную стойкость, которая помогла ему возвыситься, а теперь должна была сделаться причиной его падения.

Но в таком критическом военном положении, обусловливаемом политическими осложнениями самого щекотливого свойства, нельзя было ждать от него, всегда выказывавшего такое непоколебимое упорство, чтобы он отказался от цели, которую поставил себе с самого Витебска.

Поведение армии поддерживало его желание. Большинство офицеров продолжали верить в него. Простые солдаты, живущие только настоящим и мало ожидающие от будущего, не испытывали никакого беспокойства. Они сохраняли свою беспечность —• это лучшее из своих качеств. Но те награды, которые расточал им император и о которых объявлялось в ежедневных приказах, все же принимались ими со сдержанной гордостью, к которой примешивалась некоторая печаль. Вакантные места, заполнявшиеся теперь, еще дымились кровью. Поэтому расточаемые милости носили грозный характер.

После Вильно многие побросали свою зимнюю одежду, чтобы можно было нагрузить на себя съестные припасы. Обувь их износилась во время пути, а вся одежда изорвалась в битвах. Но, несмотря на это, они гордо держали себя, тщательно стараясь скрыть перед императо-

Стр. 188


ром свою нищету. Они украшали себя блестящим вооружением, которое было хорошо исправлено. Во дворе царского дворца, в восьмистах милях расстояния от обозов, после нескольких битв и бивуачной жизни, они все же старались казаться чистыми, блестящими и всегда наготове. В этом заключалась честь солдата! Они придавали большое внимание заботам о своей внешности — именно потому, что это было сопряжено с большими трудностями и вызывало удивление: ведь человеку свойственно гордиться тем делом, которое требует от него усилий.

Император снисходительно смотрел на это, хватаясь за все, что помогало ему надеяться. Вдруг пошел первый снег. С ним исчезли все иллюзии, которыми он старался окружить себя. С той поры он стал думать только об отступлении, не произнося, однако, этого слова, и у него нельзя было вырвать ни одного приказа, который объявлял бы об этом положительным образом. Он сказал только, что через двадцать дней армия должна быть уже на зимних квартирах, и поэтому торопил с эвакуацией раненых. Здесь, как везде, его гордость не хотела допустить, чтобы он покинул все добровольно. Для его артиллерии, которая была слишком велика в сравнении с армией, так сильно сократившейся, не хватало запряжек, и все-таки он раздражался, когда ему предлагали оставить часть артиллерии в Москве.

«Нет! — восклицал он. — Неприятель воспользуется ею как трофеем». И он требовал, чтобы все следовали за ним. Наполеон отдал приказ закупить 20 тысяч лошадей в этой пустынной стране. Он хотел, чтобы запас фуража был сделан на два месяца. И это в такой стране, где не удавалось, несмотря на самые отдаленные и самые опасные поездки, запастись фуражом даже на один день! Некоторые из его приближенных удивлялись, выслушивая такие невыполнимые приказы, но уже не раз приходилось видеть, что он прибегал к этому, чтобы обмануть своих врагов, а еще чаще для того, чтобы указать своим подчиненным размеры потребностей и те усилия, которые они должны были сделать, чтобы удовлетворить их.

Стр. 189


Во всяком случае, Наполеон еще не мог решиться" ни на то, чтобы остаться, ни на то, чтобы уехать. Побежденный в этой борьбе, которую он продолжал из упорства, он откладывал со дня на день признание в собственном поражении. Страшная гроза, надвигающаяся на него, не мешала ему, к удивлению его министров и адъютантов, заниматься последние дни оцениванием нескольких новых стихов, полученных им, или устава французской комедии в Париже, на рассмотрение которого он потратил три вечера. Но они знали, какую тревогу.он испытывал, и удивлялись силе его характера и его способности сосредоточивать внимание на чем ему было угодно, несмотря на снедающее его душевное беспокойство.

Замечали только, что он старался продлить время, проводимое за столом. Раньше его обед был простой и кончался очень быстро. Теперь же «он как будто старался забыться. Часто он целыми часами полулежал на кушетке, точно в каком-то оцепенении, и ждал с романом в руках развязки своей трагической судьбы.. И видя, как этот упорный, непоколебимый человек боролся с невозможным положением, окружающие говорили себе, что, достигнув вершины своей славы, он без сомнения предчувствовал теперь, что его первое движение вспять будет сигналом к его падению. Вот почему он оставался неподвижным, стараясь удержаться хоть несколько минут подольше на вершине!

Но после нескольких дней иллюзии, наконец, разлетелись. Один из казаков помог разрушить их. Этот варвар выстрелил в Мюрата в тот момент, когда король показался на аванпостах. Мюрат рассердился и заявил Милорадовичу, что перемирие, которое постоянно нарушается, не может считаться существующим, и с этих пор каждый должен заботится о себе. В то же время он велел известить императора, что условия местности на левом фланге благоприятствуют нечаянным нападениям на его фланг и тыл, а первая боевая линия, опирающаяся на овраг, может быть туда сброшена. Что же касается занимаемой им позиции впереди оврага, то она сопря-

Стр. 190


жена с опасностью, и поэтому отступление является необходимостью. Но Наполеон не мог согласиться на это, хотя сначала он сам указывал на Вороново как на более верную позицию. В этой войне, которая в его глазах все еще носила более политический, нежели военный характер, он в особенности боялся выказать уступчивость.

Однако 15 октября Лористон все-таки был послан к Мюрату для осмотра позиции авангарда. Что касается императора, то в своих приготовлениях к отъезду он выказал странную небрежность — оттого ли, что он так долго цеплялся за свою надежду, или же оттого, что отступление претило его гордости и его политике. Но он думал все-таки об отъезде, потому что начертал свой план отступления. Однако через минуту он уже диктовал другой план движения на Смоленск. Жюно получил приказание 21 октября в Калицком сжечь все ружья раненых и взорвать артиллерийские ящики. Гиллье должен был занять Ельню и там устроить магазины. Только 17 октября, в Москве, Бертье в первый раз подумал и том, чтобы раздать запасы кожи. Вообще этот генерал плохо заменял своего начальника в критических обстоятельствах. Несмотря на незнакомые условия места и климата, он все же не принял никаких предосторожностей и ждал, чтобы мельчайшие подробности были продиктованы ему императором. Но об этом было позабыто. И такая небрежность или непредусмотрительность имела роковые последствия. В армий, где каждой частью командовал маршал, принц или даже король, быть может, слишком много полагались друг на друга. Притом же Бертье ничего не приказывал сам от себя. Он довольствовался только тем, что с буквальною точностью передавал волю Наполеона; что же касается духа его приказов, то Бертье, вследствие утомления или по привычке, постоянно смешивал их положительную часть с условной.

Между тем Наполеон начал собирать отряды своей армии, и смотры, которые он устраивал в Кремле, становились все чаще. Он сформировал батальоны из кавалеристов, лишившихся своих лошадей, и щедро разда-

Стр. 191


вал награды. Военные трофеи и все раненые, которых можно было перевезти, отправлялись в Можайск. Остальных же поместили в больницу Воспитательного дома и к ним приставили французских хирургов. Русские раненые, смешанные с нашими, должны были служить для них охраной!

Но было уже поздно! В самый разгар этих приготовлений, в тот момент, когда Наполеон делал смотр в Кремле дивизиям Нея, вдруг распространился слух, что в стороне Винкова гремят пушечные выстрелы: Несколько времени никто не решался сообщить Наполеону об этом. Одних удерживала неуверенность или недоверие и боязнь первой вспышки Наполеона; другие же, изнеженные, боялись, что будет дан страшный сигнал, или же их пошлют проверить этот слух и переезд им придется сделать утомительный.

Наконец, Дюрок решился сообщить это. Император сначала изменился в лице, затем быстро оправился и продолжал смотр, но вскоре прибежал молодой адъютант Беранже. Он объявил, что первая боевая линия Мюрата уже подверглась внезапному нападению и была опрокинута. Его левый фланг был обойден под прикрытием леса и подвергся атаке, а отступление было отрезано. Двенадцать пушек, двадцать артиллерийских ящиков и тридцать фургонов были взяты неприятелем и два генерала убиты. Погибло от трех до четырех тысяч человек и багаж! Король ранен. Он не мог отнять у неприятеля остатки своего авангарда, иначе как повторными нападениями на его многочисленные войска, которые уже заняли позади него большую дорогу, представлявшую для, него единственный путь к отступлению.

Но честь все-таки спасена! Атака фронта, под предводительством Кутузова, была слабая. Понятовский, стоявший на несколько миль вправо, геройски отражал ее. Мюрат и карабинеры путем сверхъестественных усилий остановили Багговута, готового врезаться в наш левый фланг. Клапаред и Латур-Мобур очистили ущелье, которое было занято Платовым в двух милях позади нашей

Стр. 192

боевой линии. Убиты были два русских генерала, другие ранены и вообще неприятель понес значительные потери. Но на их стороне были преимущества атаки, наши пушки, наша позиция и, наконец, победа!

Что же касается Мюрата, то у него больше не оставалось авангарда. Перемирие лишило его половины оставшейся у него кавалерии, а эта битва прикончила ее. Остатки отрядов, истощенные голодом, едва годились для одной атаки. А война снова началась! Это было 18 октября.

При этом известии к Наполеону вернулась пылкость его прежних лет. Сразу посыпались приказы, общие и детальные, — различные, но согласованные между собой и необходимые, в которых отразился весь его стремительный геций. Еще не наступила ночь, а уже вся его армия была приведена в движение. Сам император, раньше чем наступил рассвет 19 октября, воскликнул:

— Идем на Калугу! И горе тем, кто окажется на моей дороге!

Стр. 193




Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   22




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет