Основные этапы истории россии и украины 1917 наст вр. Тема I. 1917 год: От Февраля к Октябрю

Современная российская историография данного периода отличается определёнными особенностями и сложностями. На взгляды ряда исследователей оказывают в целом негативное влияние ностальгические настроения некоторых социальных слоёв, пострадавших вследствие распада СССР. Имеют место попытки представить историю недавнего прошлого многих живущих сейчас поколений в идеализированном свете. Не меньший вред процессу объективного исследования истории оказывает чрезмерно радикальное, негативное отношение к советской истории, зачастую диктуемое причинами идеологического характера.

Необходимо также учитывать роль субъективного фактора в исследованиях современных историков в силу временной близости происходивших событий. Живы современники и участники многих изучаемых событий, а их оценки часто бывают диаметрально противоположными.

В современной историографии утвердилось положение о нарастании системного кризиса в экономической, социальной, общественно-политической, внешнеполитической сферах во второй половине 60 – первой половине 80 гг. прошлого века при внешней видимости политической стабильности режима и экономического развития. Современными историками признаются следующие проявления системного кризиса: сокращение роста доходов населения и национального дохода, нарастание аполитичных настроений в обществе, сократившееся обновление управляющих кадров номенклатуры (т.н. «кадровый застой»), падение рождаемости, сохранение диспропорций между секторами «А» и «В» в промышленности, серьёзное отставание от развитых стран Запада в скорости применения наукоёмких и информационных технологий, чрезмерный отток населения из деревень в города вследствие политики властей, направленной на укрупнение совхозов и ликвидацию «неперспективных деревень», рост зависимости СССР от экспорта сырья, наличие нерешённых национальных и экологических проблем, падение международного престижа СССР.

Таким образом, признаётся, что попытка структурного реформирования советского государства, предпринятая в годы т.н. «перестройки» являлась необходимым ответом на растущие проблемы.

Принятые в современной историографии положения о системном кризисе СССР как главном содержании периода 1965-1985 гг. были впервые сформулированы в рамках советской историографии, до распада Советского Союза в 1991 г. В конце 80 гг. в условиях гласности в ходе дискуссий о недавнем прошлом страны советские историки (Аксенов Ю. С., Бондарь В. А., Виноградов Л. И., Глотов В. И., Разуваева Н. Н.) выработали концепцию т.н. «механизма торможения», определявшегося как комплекс кризисных явлений в политической, экономической, социальных сферах, присущих СССР в 60-80 гг. и препятствующих его успешному поступательному развитию. Впервые подобные взгляды были озвучены на прошедшем 23 октября 1987 г. в Институте марксизма-ленинизма «круглом столе», материалы которого легли в основу коллективной монографии «Механизм торможения: истоки, действие, пути преодоления», изданной под редакцией В. В. Журавлёва в 1988 г. При этом далеко не революционные с точки зрения современной историографии положения концепции «механизма торможения» вызвали серьёзное сопротивление ортодоксально настроенных учёных. Внимание историков к данной проблематике в конце 80 – начале 90 гг. отвечало в известной степени идеологическим запросам властей по обоснованию курса «перестройки».

Историками не оспаривалось пускай и неравномерное, но устойчивое развитие СССР. В то же время основной причиной возникших проблем назывались: бюрократизация аппарата управления, директивные методы планирования, недостаточная включённость трудящихся в управление производством, ограничение хозрасчётных прав предприятий, сверхцентрализация народного хозяйства. В целом высоко оценивалась проводимая во второй половине 60 гг. экономическая реформа, направленная на изменение порядка планирования и введения элементов материального стимулирования трудящихся.

Считалось, что преодоление отмеченных выше недостатков, реализация мер, направленных против засилья административно-командной системы, поможет эффективно справиться с кризисом и вернуться на «неискажённое» социалистическое развитие. Таким образом, оценки историков, выдержанные в критическом отношении, не выходили за рамки марксистской методологии.

С другой стороны, в научный оборот впервые были введены фундаментальные проблемы изучения феномена бюрократии и номенклатуры, оказались озвучены проблемы развития села и промышленности, изучение деятельности, оппозиционной партийному режиму. Период 1965-1985 гг. оценивался как «время накопления нерешённых проблем и застойных явлений в жизни общества и партии».

В дальнейшем, по мере углубления процессов распада СССР, возникновения независимого российского государства, российская историческая наука перешла на свободные от марксистского догматизма позиции, единодушно оценивая период второй половины 60 – первой половины 80 гг. как время «застоя», кризиса советского государства, сохранив преемственность по отношению к концепции «механизма торможения».

Необходимо заметить, что терминология «застой», «застойное время» активно использовалось ещё советскими историками. Впервые данные определения практически одновременно были озвучены в выступлениях высших советских партийных деятелей, в.т.ч. М. С. Горбачёва в ходе пленума ЦК КПСС 22-28 января 1987 г., XIX Всесоюзной конференции КПСС 28 июня – 1 июля 1987 г., в докладе «Октябрь и перестройка: революция продолжается».

Революционным процессом, повлиявшим на возникновение и развитие современной российской историографии, стало рассекречивание значительного объёма источников, касающихся истории КПСС и советского государства. Доступ историков к прежде закрытому массиву материалов стал возможен в августе 1991 г. после перевода большого количества документов Архивного фонда КПСС на государственное хранение. В первую очередь рассекречиванию подлежали документы по запросам Конституционного суда Российской Федерации в связи с «делом КПСС». Ксерокопии документов были переданы в Центральное Хранилище Современных Документов (ЦХДС) в состав фонда-коллекции №89. В изданном впоследствии под редакцией В. П. Козлова в Новосибирске в 1995 г. аннотированном указателе фонда-коллекции содержалась информация по 3613 единицам хранения.

Правовая база процессу рассекречивания документов, основные условия их использования определялись в утверждённых в 1993 г. Основах законодательства Российской Федерации об Архивном фонде РФ и архивах.

Таким образом, крупнейшими собраниями источников по периоду 1965-1985 гг. стали Государственный Архив Российской Федерации (ГАРФ), Российский государственный архив экономики (РГАЭ), Центр хранения историко-документальных коллекций (ЦХИДК), Центр хранения документов молодёжных организаций (ЦХДМО), Центральный архив общественных движений Москвы (ЦАОДМ), Центральный муниципальный архив Москвы (ЦМАМ), архив РАН Российской Федерации. Крупнейшим центром хранения документов, посвящённых истории диссидентского движения и в целом инакомыслия в СССР остается архив НИПЦ «Мемориал».

В последние годы было издано большое количество мемуарной литературы, востребованной российскими и зарубежными читателями. Среди воспоминаний партийных функционеров можно отметить мемуары В.Е. Семичастного, М.С. Горбачева, В.В. Гришина, Ю.М. Чурбанова, В.И. Воротникова, А.Н. Яковлева, переиздание автобиографических книг Л.И. Брежнева. Также привлекли внимание воспоминания советников и помощников политических деятелей, игравших далеко не последнюю роль в выработке советской внутренней и внешней политики. В этом списке следует назвать книги Г.А. Арбатова, К.М. Брутенца, А. Бовина, Ф.М. Бурлацкого, Г. Шахназарова, Е.И. Чазова. В отдельную группу мемуарной литературы целесообразно выделить воспоминания советских учёных А. Д. Сахарова, В. П. Мишина, В. П. Бармина, С. Н. Хрущёва.

Значительным достижением современной историографии следует считать использование массовых и мемуарных источников, отражающих повседневную жизнь людей в СССР: материалы опросов общественного мнения, личная переписка, дневники городских и сельских жителей, бюджеты и годовые отчёты колхозов, материалы всесоюзных переписей, записанные воспоминания крестьян и.т.д.

В то же время стали доступными воспоминания, записки, интервью, выступления в печати многих деятелей диссидентского движения: «Записки диссидента» А. Амальрика, «Московский процесс» В. Буковского, «В подполье можно встретить только крыс…» П. Григоренко, «В соблазнах кровавой эпохи» Н. Коржавина, «Опасные мысли» Ю. Орлова, «Мои показания» А. Марченко и др. Практически одновременно, в конце 80 – начале 90 гг. стали публиковаться документы, посвящённые деятельности А. Д. Сахарова, А. И. Солженицына, борьбе КГБ с диссидентским движением.

Так, в сборниках «Документы Московской Хельсинской группы. 1976–1982», «Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР в 1950–1980-е» были опубликованы документы по истории инакомыслия, диссидентского движения, самиздата в СССР. Собранные материалы дают представление о возникновении, этапах развития, деятелях диссидентского движения. При этом историки использовали фонды ЦХСД, архива Президента Российской Федерации. С 1993 гг. издавался бюллетень «Архивы Кремля и Старой площади». Значительным объёмом периодической печати, материалов по истории диссидентского движения обладает архив научно-информационного правового центра «Мемориал», центр документации «Народный архив» (ЦДНА), архив А. Д. Сахарова, другие частные архивы. В упомянутых сборниках документов была отражена борьба народов за равноправие, за свободу места проживания, свободу выезда, борьба членов Хельсинской группы за права политзаключённых и.т.д. В 2003 г. международным фондом «Демократия» и издательством «Материк» был издан сборник документов «Реабилитация: как это было. Февраль 1956 – начало 80 гг.», отражающих приостановившиеся темпы реабилитации жертв сталинского террора и тенденции ресталинизации в советском государстве.

Всесторонний анализ феномена советской власти, механизмы принятия и согласования решений, деятельность высших эшелонов власти подробно рассматривалась Р. Г. Пихоей, который убедительно показал картину дублирования полномочий исполнительных и законодательных органов в стране партийным аппаратом, которому принадлежала фактическая власть. Историк выделил три периода в истории советской власти в рассматриваемое время. Вторая половина 60 гг. стала верхней границей проведения половинчатых реформ в экономическом секторе. Не последнюю роль в отказе от реформисткого курса сыграли события «Пражской весны», показавшие опасность радикальных преобразований системы для номенклатуры. В политическом отношении в 1964-1970 гг. управление страной находилось в руках «коллективного руководства».

Р. Г. Пихоя не считает вторую половину 60 гг. периодом «застоя», «застой» был характерен для 70 гг. – начала 80 гг. Отличительными чертами этого времени стали: политическая стабильность, рост зависимости страны от экспорта сырья (нефтедоллары на время сдержали необходимость реформирования системы), идеологизация общественной жизни. Р. Г. Пихоя отметил существование в советских правящих кругах определённых иллюзий о преодолении кризисных явлений за счёт экстенсивных факторов.

В 1982-1985 гг. была предпринята попытка преодоления кризиса Ю. А. Андроповым с помощью административных методов, которые ослабли в период правления К. У. Черненко, рассматриваемое как время подготовки мероприятий «перестройки» командой М. С. Горбачёва.

Традиционное внимание в трудах историков уделяется изучению партийной номенклатуры, отношений, правил поведения внутри этого своеобразного социального слоя, её ценностного мира. В 1991 г. российскому читателю стала доступна работа бывшего директора Исследовательского института по изучению советской действительности в Бонне, а до этого сотрудника АН СССР, эмигрировавшего за границу, М. С. Восленского «Номенклатура. Господствующий класс». Исследование, опубликованное впервые в 1980 г., было переиздано на 14 языков мира и считается классикой современной исторической и политологической мысли.

Первоначально термин «номенклатура» обозначал распределение функций в органах управления. Со временем термин стал использоваться в двух значениях: перечень управляющих должностей, и совокупность лиц, осуществляющих управление советским государством и партией. Автор утверждал, что внутри правящей партии ещё в 20-30 гг. был создан монополистический привилегированный слой, которому принадлежала власть в советском государстве. Номенклатура являлась продуктом слияния партийно-государственных элит. Основываясь на социологической парадигме Маркса, М. С. Восленский доказал, что номенклатура, будучи коллективным собственником всех орудий и средств производства, является подлинно господствующим классом «социалистического» советского общества. Так называемая «социалистическая собственность» оказывалась на деле безраздельной собственностью номенклатуры за исключением минимальной личной собственности граждан, необходимой для их элементарного выживания и эффективного управления ими. Фактическое социальное неравенство, доминирование государственного сектора в экономике, эксплуатация трудящихся номенклатурой, по мнению автора тщательно маскировалось идеологией т.н. «научного коммунизма» и «диалектического материализма». Власть номенклатуры, лояльность граждан системе обеспечивалась с помощью карательно-полицейской системы, являвшейся частью номенклатуры.

Другим отличительным признаком номенклатуры являлось эксклюзивное право на распределение управляющих должностей среди представителей своего класса. Историк раскрывал внутренние механизмы функционирования номенклатуры (принцип пирамидальной иерархии, принцип ротации кадров, т.н. «замыкание» кадров в 70 гг.), в деталях описал систему привилегий, которыми пользовались члены номенклатуры, взаимоотношения в данной среде. В определённой степени его работу можно рассматривать как исторический источник, описывающий жизнь высшего привилегированного слоя советского общества.

В целом, подобная оценка сущности и роли номенклатуры в 70-80 гг. получила дальнейшее развитие в работах Т. П. Коржихиной, Ю. Ю. Фигатнера, Л. А. Оникова, О. В. Крыштановской, В. А. Золотова. Историками рассматривается социальной состав, образовательный и культурный уровень правящей элиты СССР как в целом по стране, так и по отдельным регионам (А. Б. Коновалов, М. Н. Матвеев).

Ольга Крыштановская является крупнейшим специалистом по изучению правящих элит России 90 гг. и современного российского общества, рассматривая их в методологическом отношении на позициях теории элит. В работе «Анатомия российской элиты» рассматриваются вопросы механизма формирования, состава, внутренних конфликтов, психологии руководящей партийно-государственной элиты советского государства в 1965–1985 гг. в сравнении с периодом «перестройки» и формированием Российской Федерации. В отличие от последующих периодов, советская управляющая элита являлась замкнутой, немобильной стратой. Автор анализирует механизмы инкорпорации в номенклатуру, оценивая выборы в советах и исполкомах как безальтернативные выборы «pro forma», фактически назначения, сопровождавшиеся формами легитимации.

Автор обращает внимание на проявления т.н. «кадрового застоя», характеризирую советскую номенклатуру как геронтократию. Смена элит обыкновенно проходила в связи со сменой генерального секретаря, но в результате политической стабильности управляющие кадры стремительно «старели», не пропуская молодых представителей элит на высокие должности. Как следствие, в начале 80 гг. будущий генеральный секретарь М. С. Горбачёв рассматривался как представитель «молодого» поколения номенклатуры.

Исследователь выделила механизмы «почётной отставки» управляющего лица (переход на новое место работы, иногда формальное повышение на должность, обладающую меньшим объёмом власти, либо территориальное перемещение). В качестве высшего органа власти в СССР О. В. Крыштановская, как и М. С. Восленский выделяет Политбюро, обращая внимание на процесс постепенного введения в Политбюро выдвиженцев команды Л. И. Брежнева. Политический управляющий класс был институционализирован в СССР в виде номенклатуры, закрытой и сплочённой группы. Вместе с тем, А. В. Шубиным было отмечено стремление правящей элиты к преодолению отчуждения от собственности, выразившиеся в распространении коррупции и сектора «теневой экономики».

В несколько меньшей степени историками затрагиваются вопросы взаимоотношений и взаимодействия советских управляющих органов с обществом. При этом речь идёт не столько о борьбе с протестными группами, сколько о решении бытовых, социальных проблем, действий властей по отношению к рядовым гражданам, отношению граждан к органам власти и партии (М. Н. Матвеев).

В центре внимания исследователей традиционно находятся личности советских партийных и государственных руководителей. Интерес историков (Р. Медведев, С. Н. Семанов, Р. Г. Пихоя, А. В. Шубин) вызвал «феномен Брежнева» - длительное нахождение у руля власти страной человека, не отличающегося выдающимися качествами правителя и первоначально рассматриваемого многими партийными функционерами как промежуточная фигура, его опыт политического долголетия. Тем самым Л. И, Брежнев являлся наиболее «удобным» руководителем для партийного аппарата, обеспечивающим спокойствие.

Историками выделялись фигуры А. Н. Косыгина, Д. Ф. Устинова, М. А. Суслова, Ю. А. Андропова, А. А. Громыко, являвшихся фактически полновластными правителями своих секторов в управлении СССР, одновременно гарантировавших статус-кво в высших эшелонах номенклатуры. С другой стороны, после инсульта в 1974 г. начался второй период правления Л. И, Брежнева, когда генсек фактически номинально руководил государством и партией, а влияние А. Н. Косыгина уменьшилось в пользу остальных отмеченных выше лиц.

Книга Д.А. Волкогонова «Семь вождей» открыла читателям доселе малоизвестные факты политической карьеры советских лидеров, информацию, которая позволяла более объективно подходить к пониманию мотивов, значимости тех или иных поступков и решений, принимаемых руководителями страны, несмотря на определённую публицистичность изложения автора. А. Майсурян представил в монографии «Другой Брежнев» бытовую картину жизни генсека, опровергая некоторые установившиеся в обществе стереотипы относительно его личности. Отмечаются факты реального осознания генсеком своих возможностей и способностей, искреннее желание способствовать разрядке, отказ от жёстких форм борьбы с диссидентами.

В центре внимания биографических работ Л. М. Млечина оказались как судьбы генеральных секретарей КПСС Л. И. Брежнева и Ю. А. Андропова, так и более «скромные» биографии председателей КГБ и министров иностранных дел СССР. Вместе с тем, рядом историков Л. М, Млечин подвергался критике за публицистический подход к работе, субъективизм, некорректную работу с источниками.

Среди историков оказался живучим миф об Андропове-реформаторе, волевом и гибком политике, предпринимавшим усилия по спасению экономики СССР, росту авторитета Советского Союза во внешнеполитической сфере, подавлению диссидентского движения. В подобном идеализированном отношении к фигуре генерального секретаря КПСС в частности обвинялся Р. Медведев. Между тем, сам Р. Медведев отмечал, что интерес к идеализации образа Ю. А. Андропова стал следствием прихода к власти в России на рубеже столетий выходцев из спецслужб, прошедших «патриотически-прагматическую» выучку. Ещё одной причиной живучести мифа стали сами жёсткие действия Ю. А. Андропова у руля государства, отвечавшие ожиданиям масс, почувствовавшим в последнее брежневского десятилетие приближение кризиса системы. Кроме того, согласно, Рою Медведеву Ю. А. Андропов вовсе не стремился осуществить кардинальную ломку советской системы, он не являлся сторонником рынка. Его целью не было осуществление демократизации политической системы страны и подрыв монополии КПСС на власть. Смысл «реформаторских» действий Ю. А, Андропова сводился к «наведению порядка» и «закручиванию гаек». Ю. А, Андропов возможно осуществил бы половинчатые экономические реформы, но узнать об этом уже никогда не удастся наверняка. Негативное отношение к политике Ю. А. Андропова, раскрытие сущности т.н. «андроповщины» нашло своё отражение в работах С. Н. Семанова и Д. А. Волкогонова.

Начало 80 гг. стало временем выдвижения М. С. Горбачёва на руководящие посты в государстве. Данный процесс в достаточной степени освещён в историографии (В. Соловьёв. Е. Клепикова, В. Печенов). Историков интересуют отношения Ю. А, Андропова к старой «брежневской команде» партийных деятелей, выдвижение новой группы «молодых» кадров, таких как: М. С. Горбачёв, Г. В. Романов, Е. К, Лигачёв. Определённые споры в историографии возникли вокруг мероприятий Ю. А. Андропова по борьбе с коррупцией (т.н. «узбекское дело»), степени законности действий следователей Т. Гдляна, И. Иванова.

В несколько меньшей степени внимание историков уделялось фигуре К. У. Черненко. Если известный французский историк Николя Верт оценивал время правления К. У. Черненко как «абсолютный застой», то А. Шубин убедительно доказывал, что в 1983-1984 гг. в СССР продолжалась борьба с коррупцией, «реформаторская» команда М. С, Горбачёва увеличивала влияние, формируя концепцию «ускорения» во внутриполитической сфере и «новое политическое мышление» во внешней политике.

Значительный, если не преобладающий, если судить по имеющимся публикациям, интерес историков вызвало изучение противостоящего советским властям, партии, номенклатуре лагеря - движения диссидентов, феномена оппозиционных движений советской власти в целом.

Первые исследования диссидентского движения были опубликованы в конце 80 – начале 90 гг. и представляли собой либо оригинальные статьи (М.М. Мейер, Е.Ю. Зубков, А. Б. Безбородов), либо переведённые на русский язык изданные ранее за границей работы деятелей диссидентского движения (Л. М. Алексеева), носившие источниковый характер. В это же время впервые появился термин «диссиденты» как синоним слова нонконформизм. Л.М. Алексеева предложила «местный» синонимичный, но не совсем идентичный «диссидентству» термин - «правозащитники».

Л. М. Алексеева считается ведущим историографом диссидентского и правозащитного движения. В 1992 г. в Вильнюсе и Москве вышло в тираж первое, опубликованное на территории бывшего Союза, издание её фундаментальной работы «История инакомыслия в СССР. Новейший период». Автор долгое время (до своей эмиграции в 1977 г.) являлась одним из лидеров диссидентского движения в Советском Союзе, в частности редактором Московской Хельсинской группы, и располагала уникальной информацией. В работе последовательно рассматривается правозащитное движение в СССР, история самиздата, выделяются этапы его развития, история диссидентского и, в целом, широкого протестного движения в национальных республиках СССР, борьба крымских татар, поволжских немцев, адвентистов седьмого дня, пятидесятников, староверов за признание своих этнических и религиозных прав.

Л. А. Алексеева выделяет следующие периоды развития правозащитного движения в СССР: 1965-1968 гг., деятельность первых правозащитных организаций; 1968-1972 гг., становление правозащитного движения; 1973-1974 гг., первый кризис движения и его преодоление; 1976-1981 гг., расцвет в «хельсинский период»; 1980-1983 гг., очередной кризис движения в связи со свёртыванием политики «разрядки» и усилением репрессий. Также, Л. А. Алексеева выделила направления в протестном движении в СССР: национальное, национально-религиозное, национально-демократическое движение, движение за выезд на историческую родину народов, социальное движение. Автор рассматривает не только деятельность собственно диссидентов, но и направления, выступавшие за социально-экономические права, национальное развитие русского народа, за левую, марксистскую альтернативу советскому строю.

Между тем, вокруг изучения природы диссидентского движения возникли определённые споры. Представители консервативно-охранительного направления отрицали силу влияния диссидентов на народные массы, само движение было инспирировано Западом (А. Зиновьев). Р. Медведев и Ю. Афанасьев, в свою очередь, считали, что диссидентское движение было вызвано объективными пороками советской системы в отношении прав личности, корни которых ведут в сталинские времена. Вместе с тем, Р. Медведев подчёркивал отсутствие повсеместного подавления оппозиционного движения. А.Даниэль в интервью, размещённом в сборнике документов «Антология самиздата», опровергал стереотип о якобы политических целях, которые преследовали в своей борьбе диссиденты. Наоборот, движение имело в большей степени нравственно-этический характер борьбы за право свободно жить без притеснений со стороны государства.

Настоящим открытием в российской историографии стала публикация работ автобиографического характера, освещавших использование психиатрии в борьбе с диссидентами (Б. Протченко, Р. Медведев, В. Новодворская).

О личности академика А. Д. Сахарова издано большой количество монографий, сборников документов, регулярно переиздаются его мемуары. В числе последних исследований можно отметить работу Геннадия Горелика «Андрей Сахаров. Наука и свобода», изданную в 2004 г. В биографической работе внимание читателя акцентируется на истории советской физической науки, неоднозначных взаимоотношениях учёных и властей. Диссидентская, политическая деятельность А. Д. Сахарова оказывается в работе, как бы в стороне, вместе с тем, трудно не согласиться с утверждением, что достижения научной деятельности А. Д. Сахарова стали фундаментом для его активной гражданской позиции впоследствии. Автор также стремится проследить процесс превращения кабинетного учёного-теоретика, работающего в особых условиях, в духовного лидера диссидентского движения, человека с активной гражданской позицией.

В своих статьях и монографиях известные историки Жорес и Рой Медведевы сравнивают взгляды А. И. Солженицына и А. Д. Сахарова, двух наиболее значимых фигур инакомыслия в СССР, являвшихся, фактически, духовными лидерами двух идейных течений общественной мысли, политической оппозиционной практики того времени: либерально-демократического, «космополитического» и националистического, «изоляционистского» направлений. Следует отметить, что некоторые историки (А. В. Шубин, М. Р. Зезина) помимо националистического и либерально-демократического течений общественной мысли выделяют неосталинистское направление, характерное для представителей партии и набиравшее силу на рубеже 60-70 гг. В то же время в партийных рядах и государственных органах находилось достаточное количество лиц, симпатизировавших националистическим русским ценностям.

Особое внимание историками уделялось личным взаимоотношениям А. И. Солженицына и А. Д. Сахарова, которые не были однозначно дружескими либо враждебными. А. И. Солженицын изначально критиковал А. Д. Сахарова за приверженность социалистическим идеям, впоследствии за чрезмерное доверие «прогрессивной общественности» и идеализацию Запада. А. И. Солженицын считал чужеродной и надуманной «теорию конвергенции» двух систем А. Д. Сахарова. Не в последнюю очередь такое резкое расхождение А. Д. Сахарова и А. И. Солженицына объяснялось условиям детства писателя и учёного, они долгое время оставались по меткому выражению А. И. Солженицына «двумя встречными колоннами».

Историками отмечается различное отношение советской власти к этим «титанам периода застоя»: если от А. И. Солженицына стремились избавиться, то за А. Д. Сахарова, учитывая нужный властям потенциал всемирно известного учёного, нужно было «побороться».

В публикациях последних лет рассматриваются вопросы деятельности государственных структур по организации борьбы с инакомыслием, широкого применения психиатрии в карательных целях, использования цензуры.

Так в монографии Т.М. Горяевой «Политическая цензура в СССР. 1917–1991 гг.» анализируется многообразие форм и методов идеологического и политического контроля, осуществляемого различными органами и институтами власти на протяжении всей советской истории. В исследовании использовались ранее недоступные архивные материалы, на основании которых раскрывалось применение советскими властями института цензуры как инструмента контроля над инакомыслием и элемента пропагандистской машины. Выделяя этапы в истории советской политической цензуры, автор отмечает определённую модернизацию её институтов, которая, однако, не затрагивала сущность цензуры. В отношении рассматриваемого периода, Горяева выделяет 1953-1966 гг. как период временной поверхностной либерализации, в то время как 1966-1987 гг. оставались периодом «благополучия и покоя», когда методы осуществления цензуры получили дополнительную гибкость. Вместе с тем, эффективность цензуры в значительной степени снижалась вследствие развития «самиздата» и оппозиционного властям пространства в обществе.

Историография диссидентского движения и политической оппозиции советской власти разработана в достаточно тщательной степени. Между тем, в 60-80 гг. в СССР происходили конфликты массового характера на экономической, национальной почве, которые оказывались несколько в стороне от основных направлений работ историков. В 2006 г. под редакцией Л. В. Борисова вышел в свет сборник статей и документов, посвящённых трудовым конфликтам в СССР, имевших место в том числе, в рассматриваемый период.

В значительно меньшей степени изучена история других неформальных общественных структур, в частности экологического движения, движения педагогов-новаторов, музыкальной контркультуры бардов и рок-музыки. Отмеченные направления общественной жизни не находились в политической оппозиции к партии, но выступали в той или иной мере как относительно независимые от государства явления.

Разработкой, до недавних времён закрытой проблемы массовых беспорядков в СССР занимается В.А. Козлов. Документальной основой его исследований стали рассекреченные документы из фондов Государственного архива РФ и ЦХСД. Историк систематизировал насильственные конфликты, подразделив их на три группы: межгрупповые конфликты, конфликты власти и населения, этнические конфликты. В отношении к брежневскому времени, в отличие от предыдущего «хрущёвского» периода, богатого на массовые столкновения политического и национального характера, историк применяет определение «беспорядочный застой». Так, с 1968 по 1982 гг. во время конфликтов ни разу не применялось боевое оружие, а в течение 1969-1976 гг. КГБ ни разу не фиксировался сам факт массовых беспорядков. Среди причин, обеспечивших «спокойствие», автор называет: ужесточение уголовного законодательства в отношении хулиганских действий (т.н. «профилактирование», направленное на запугивание активных оппозиционеров и сочувствовавших им лиц), относительно спокойную обстановку в обществе, доминирование консервативных и аполитичных настроений, эффективную работу правоохранительных органов.

Вместе с тем, в конце 70 – начале 80 гг. начали нарастать элементы нестабильности, служившие проявлениями системного кризиса: рост преступности в ряде городов, проблема алкоголизма, конфликты экономического характера, межнациональные столкновения в «периферийных регионах». Новые протестные выступления принимали форму пропагандистско-террористического характера.

В дальнейшем, В. А. Козлов приступил к изучению феномена инакомыслия в СССР с помощью анализа народного сознания, на основе рассекреченных документов архивного фонда Прокуратуры СССР, включающих информацию о случайных уличных разговорах, листовках и.т.п.

В достаточно полной степени российскими историками В.И. Котовым, А.В. Шубиным, Н. Разуваевой, Л.Н. Мазур, В. А, Шестоковым, А. Г. Агаджаняном, Е. Т. Артёмовым, А. С. Синявским освещены вопросы социально-экономического развития СССР. В исследованиях на основе архивно-статистических материалов рассматриваются тенденции экономического развития, анализируются механизмы обеспечения жизнеспособности советской социально-экономической системы. Историки отмечают милитаризированность экономики, низкое стандартное качество производимой продукции, нарастание продуктового дефицита. Исследователями подчёркивается незавершённость процесса индустриальной модернизации советской промышленности в 60-70 гг. Вместе с тем, признаётся, что ряд передовых отраслей вышли в это время на постиндустриальный уровень развития.

А. В. Шубин оценивает советскую экономическую систему как индустриальное общество с сильным государственным регулированием. Этатизация, степень огосударствелённости экономики достигла своей крайней степени в бюрократизации системы управления. Рынок в СССР в соответствии с мнением историка существовал в виде коллективной сверхмонополии бюрократии. Отношение к собственности, и политическим реформам, вызвало, по мнению А. В. Шубина, раздел советских правящих элит на т.н. «пуритан», «консерваторов» и «реформистов», взаимоотношения которых накладывали отпечаток на политическую борьбу. Не меньшее значение в отношении конфликтов бюрократических классов имело традиционное противостояние «ведомственных» и «территориальных» аппаратов, «аграрников» и «промышленников». Так, например, выдвижение «аграрников» в начале 80 гг. не в последнюю очередь было связано с ростом влияния М. С. Горбачёва.

В историографии существуют неоднозначные оценки комплекса т.н. «косыгинских реформ». Преобладает точка зрения о преждевременном сворачивании реформ вследствие сопротивления консервативной части Политбюро ЦК и ужесточения внутриполитического курса после подавления «Пражской весны», либо изначальной неэффективности реформ, их отрицательной роли для развития советской экономики (М. Антонов). Сворачиванию реформ также способствовал рост поступлений от экспорта энергоносителей, способствующий поддержанию уровня экономического развития. Вместе с тем, историками В. Андрияновым. В. Поповым признаётся, что в ходе реформы в СССР была сделана попытка перехода к интенсивному качеству экономического роста. Анализ статистических данных, предпринятый М. В. Славкиной, свидетельствует о том, что экономические преобразования 1960-1970-е гг. сопровождались заметным ростом уровня и качества жизни советских людей.

В конечном счёте, использование понятия прибыли вскрыло неэффективность существующей экономической системы и, в, конечном счете, предопределило переход к перестройке, с ее идеологией возврата к рыночным отношениям. С другой стороны, представляется преувеличением точку зрения некоторых историков на косыгинские реформы как первый шаг к реставрации капитализма в России.

Научно-техническая политика советских властей в годы «холодной войны», процессы модернизации СССР в условиях образования мирового постиндустриального общества рассматриваются историками А. Б. Безбородовым, Ю. П. Бокаревым, И. В. Быстровой. А. Б. Безбородов вводит в научный оборот понятий ВНПК: военно-научно-промышленный комплекс, в котором были сконцентрированы лучшие научные кадры, современные технологические разработки, значительные производственные мощности, подчинённые в первую очередь военно-стратегическим внешнеполитическим задачам. ВНПК, собственно научно-промышленная элита являлась частью более широкого «оборонного комплекса» (И. В. Быстрова).

Историками отмечается значительное отставание СССР в развитии информационных технологий: СССР фактически «проспал» данную фазу НТР в отличие от стран Запада. Наоборот, советская политика в области науки и техники препятствовала созданию информационного общества. В Советском Союзе научно-техническая политика ориентировалась на развитие промышленного производства, главным образом, в оборонных отраслях. В результате, к середине 80 гг. около 80 % средств, выделявшихся на советскую науку, имели отношение к работе ВНПК. В качестве отрицательного фактора, влияющего на развитие науки и промышленности, признаётся бюрократизация, всевластье номенклатуры.

Ряд исследователей занимаются изучением развития советской деревни в период «застоя» (Э. К. Арутюнов). Особое внимание историков при этом уделено проблемам истории села Нечерноземья России, Сибири (Н. И. Каменчук, Л. Н. Денисова). Сельское хозяйство этих регионов пострадало в значительной степени в ходе реализации советской аграрной политики. Внимание историков сосредоточено на изучении феномена «неперспективных деревень», материально-технической оснащённости сельского хозяйства, сельским кадрам, государственным планам и их реализации. В работах Л. Н. Денисовой рассматривалась жизнь советских сёл, деревень, райцентров, процессы миграции сельского населения в города, вызванные несколькими факторами: ослаблением в 60 гг. ограничений на передвижение колхозников, продолжением политики ущемления личного подворья крестьян (путём урезания приусадебных участков, налогов на домашний скот и.т.д.). Огромный вред развитию села в 70 гг., по мнению историков, нанесла политика укрупнения колхозов и совхозов, ликвидация «неперспективных деревень», разрушающая традиционный уклад крестьянской жизни. К тому же, как и в предшествующие периоды, деревня страдала от государственного диктата, ценовых диспропорций с продукцией промышленности. Исключения в этом отношении составляли «маяки» – немногочисленные крупные «передовые» совхозные хозяйства, обеспеченные достаточной государственной поддержкой.

Губительную для села политику «укрупнения», ликвидации «неперспективных деревень», преобладание административно-командных методов управления АПК отмечают исследователи аграрной истории и в других регионах Советского Союза (Н. Я. Гущин). Отмечаются тяжёлые последствия реализации подобной политики в отношении «малых народов» Русского Севера, Сибири, Дальнего Востока. В целом историки достаточно негативно относятся к Продовольственной программе СССР, считая завышенными заложенные в ней показатели развития и половинчатыми пути реформирования АПК. Отмена в 1980 г. деления деревень на неперспективные и перспективные, повышенный интерес к проблемам сельского хозяйства стали возможными благодаря изменениям настроений в обществе (Л. Н. Мазур).

В отношении развития народного хозяйства СССР «брежневского» времени историками выдвигались более радикальные и своеобразные концепции. Так историками М. А. Безниным и Т. М. Димони на страницах журнала «Отечественная история» в 2005 г. было выдвинуто положение о государственном капитализме как подлинной сущности советского народного хозяйства. История развития СССР представала в изложении исследователей как третий, отличный от «американского» и «прусского», огосударствлённый путь модернизации, перехода от аграрного к индустриально-капиталистическому обществу, при котором в СССР сохранялись специфические черты социальных завоеваний населения и социалистическая идеология. Вслед за некоторыми западными исследователями и М. С. Восленским, историками провозглашался тезис о коллективной собственности на национализированные предприятия и экспроприированное сельское имущество государства, являвшейся отличительным признаком государственного капитализма.

Утверждение госкапитализма в сельском хозяйстве СССР анализировалось через рассмотрение процессов накопления капиталов, выраженного в росте величины производственных основных фондов, росте с середины 60 гг. долгосрочных кредитований колхозам и совхозам, их частичном переводе на хозрасчёт, изменением структуры себестоимости аграрного производства, структуры материальных затрат, подчинении сельского хозяйства промышленности, присущее развитым капиталистическим странам, росте товарности сельскохозяйственной продукции. Историки отметили заинтересованность государства в сохранении крестьянского двора, как социального амортизатора, с помощью которого крестьяне имели возможность поддерживать себя на минимально необходимом жизненном уровне. М. А. Безнин и Т. М. Димони выделили три типа хозяйственных укладов на селе: совхозный, колхозный и крестьянский, из которых первый являлся наиболее товаризованным укладом. Огосударствление колхозов или их преобразование в совхозы связываются историками с переходом государственного капитализма в российской деревне в 50-60 гг. в зрелую стадию.

Достаточно полно в историографии отражена духовная жизнь государства и общества. Историки рассматривают аспекты отношений советского руководства к сфере искусства, судьбы известных деятелей культуры, их оценки советской системы. Были опубликованы воспоминания В.В. Ерофеева, Г.П. Вишневской, письма А.А. Тарковского, сборники документов, дающих представление об организации и функционировании советской цензуры.

Значительное влияние на изучение советской культуры, искусства, политики властей оказала переведённая на русский язык и изданная в 1997 г. работа немецкого специалиста Д. Кречмара «Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко. 1970-1985 гг.»

Д. Кречмар оценивал культурное развитие Советского Союза как «переходный процесс от управляемой к диалогической самоуправляемой культуре». Советская культурная политика описывалась историком как внешне монолитная бюрократическая система, которая, тем не менее, не могла установить свою монополию в обществе. Нарастающий кризис государственной идеологии ускорил поиск альтернативных систем ценностей в обществе.

При этом автор выделял в качестве центрального конфликта в культурной сфере противостояние между либерально-демократическими и русско-националистическими, изоляционистскими традициями. При этом советское руководство в большей степени было лояльно настроено по отношению ко второму лагерю, рассматривая «либералов» как угрозу стабильности и своему влиянию в обществе. Между тем развитие и успешное сопротивление культурной оппозиции властям, согласно далеко не бесспорному мнению автора, стало следствием политической системы 70-80 гг. и, в частности, взятием Советским Союзом на себя международных обязательств. Режим не мог позволить осуществить репрессии против внутренней оппозиции в прежних, сталинистских масштабах. Вместе с тем, автор отмечает один из принципов правления Брежнева – недопущение массового террора, предопределивший механизмы политики властей в.т.ч. в сфере культуры.

Д. Кречмер выделил четыре фазы советской культурной политики: 1970-1974 гг., раскол советской культуры на санкционированную режимом, но непопулярную псевдокультуру, и на «вторую» оппозиционную культуру; 1975-1980 гг., интегрирование части нонконформистской культуры в официальную в ограниченных, дозволенных рамках; 1980-1983 гг., попытка Андроповского руководства спасти, «оздоровить» официальную культуру, 1984-1985 гг. – нарастание конфликта либерально-демократических, националистических, неосталинистских традиций в культурной сфере, который со всей остротой проявился в период «перестройки».

Определённый интерес в историографии отмечен к изучению неподцензурной литературы самиздата, музыкальной культуре бардовской (КСП) и рок-музыки, судьбе журнала «Новый мир» в конце 60 гг. и.т.д. Вызывают интерес исследования А. Г. Колесниковой, посвящённые выявлению образов «врага», «своих», «чужих» в советском кинематографе. Подобные исследования, написанные в русле психоистории, отражают взаимосвязь состояния массового сознания общества, аспекты внешней и внутренней политики властей, развитие искусства.

Положение интеллигенции, её роль в советском обществе изучались в монографиях М.Р. Зезиной. Рост влияния независимой от властей культурной среды в 70 гг. связывался историком с откатом во второй половине 60 гг. от проведения политики десталинизации и ужесточением политического контроля над сферой культуры. Противоположной росту оппозиционных настроений в культурной и научной сферах стала тенденция к конформизму. Т.о., противопоставление единой официальной и многогранно неофициальной культур признаётся очевидным явлением в историографии.

Феномен самиздата рассматривается историографией в контексте изучения диссидентского движения в СССР. А. Даниэлем самиздат определялся как специфический способ бытования общественно-значимых неподцензурных текстов, состоящий в том, что их тиражирование происходит вне авторитарного контроля, в процессе их распространения в читательской среде.

Правда и здесь не обошлось без дискуссий. Так, А. Даниэль характеризовал вторую половину 70 гг. как время кризиса литературы самиздата вследствие репрессивных мер властей: самиздат уступил место тамиздату, изданию за границей публицистической и художественной литературы и распространению её в стране. Согласно противоположной точке зрения, самиздат успешно просуществовал до середины 80 гг., сохранившись в российской провинции.

Современные историки выделяют борьбу за свободу творчества как главный лейтмотив выступлений представителей интеллигенции в 60-80 гг. Политический протест был присущ интеллигенции в значительно меньшей степени.

Особенности развития естественных наук в Советском Союзе нашли отражение в трудах Л.Р. Грэхема. Взаимоотношения советских учёных-физиков, работавших на стратегических объектах, рассматривались в отмеченной выше монографии Горелика. Финальная часть дискуссии в советской биологической науке в 1964-1966 гг., завершившаяся возрождением генетики и освобождение Т. Лысенко с поста директора института генетика нашла своё отражение в исследованиях Жореса Медведева.

Истории советской исторической науки был посвящён ряд монографий, статей, воспоминаний. В недавно переизданной работе Р. Ш. Ганелина «Советские историки: о чём они говорили» освещается яркая картина жизни советских учёных историков, деятельности научных и образовательных органов, характеризующая нравы и принципы поведения в советском научном сообществе. Притом, что основное внимание автора сконцентрировано на второй половине 40 – 60 гг., в работе размещена ценная информация по интересующему нас периоду.

Между тем, во второй половине 60 – начале 70 гг. был положен конец дискуссиям в советской исторической науке, связанный с разгромом т.н. «нового направления». Попытка найти принципиально новые факты в изучении истории Российской империи предреволюционного времени на основе марксистских, ортодоксальных догматов привела к введению в научный аппарат понятий «государственно-монополитический капитализм» (И. Ф. Гиндин, К. Ф. Шацилло), утверждения отличных от официальных воззрений на развитие России начала прошлого века. Историки «нового направления» приходили к выводам о том, что в России к моменту революций не сложилось развитое буржуазное гражданское общество, монополии возникли не на основе конкуренции, а искусственным путём, как следствие государственной политики, в деревне же сохранялись полукрепостнические отношения. Подобные взгляды угрожали советской модели истории России и прихода большевиков к власти, в результате последовал разгром «нового направления».

Действия ортодоксальных советских бюрократов от науки, периодически печатающих «грозные» обзоры в научной периодике сравниваются В. В. Поликарповым с «патрулированием бронемашин по улицам оккупированного города». В отношении изучения истории Великой Отечественной Войны единственная попытка опубликовать исследование, свободное от монопольной партийной картины войны (А. М. Некрич), вызвала жёсткие санкции по отношению к автору. Более того, в 70 гг. наблюдалась тенденция возвращения советской историографии Великой Отечественной Войны на неосталинистские позиции

Отмеченные выше процессы рассматривались в современной историографии В. В. Поликарповым, Ю. Н. Афанасьевым, В. М. Куликом. В 2007-2008 гг. в журнале «Вопросы истории» была опубликована подборка документов, посвящённая драматическому противостоянию коллектива Института истории АН СССР с партийными инстанциями в 1966-1968 гг.

В 1990 гг. историки переосмыслили историю «холодной войны», под новым углом зрения оценивали различные вопросы истории международных отношений СССР. Впервые данная проблематика стала идеологически открытой, исследователи получили доступ к ранее засекреченным документам. Можно отметить публикацию воспоминаний профессора А.А. Громыко о своём отце, министре иностранных дел СССР А.А. Громыко, в которых приводилась уникальная информация, касающаяся не только вопросов внешней политики СССР, но и отношений внутри руководящих кругов советского государства. Воспоминания бывшего посла СССР в США А.Ф. Добрынина, раскрывают многие неизвестные эпизоды и события истории «холодной войны». Также были опубликованы мемуары советских дипломатов Ю. М. Квициньского, Г. М. Корниенко, В. А. Семёнова, воспоминания генералов А. Грибкова.

Основной источниковый «массив» для российских историков представляют архивы бывшего ЦК КПСС, МИД, ГАРФ и.т.д.

В начале 90 гг. в Институте всеобщей истории РАН была создана исследовательская группа по истории «холодной войны», объединившая в своих рамках учёных из разных научных учреждений. Для российской историографии, по словам А. О. Чубарьяна, долгое время оставалось актуальным отставание темпов работ российских исследователей в отличие от своих западноевропейских и американских коллег. Подобный недостаток сравнительно быстро преодолевается в историографии, вместе с тем, больше внимания историками уделяется изучению причин «холодной войны» и её хода в 40-60 гг.

В поле зрения историков и участников изучаемых событий оказались также вопросы периодизации истории «холодной войны», причины и механизмы «потеплений» и «похолоданий» в отношениях СССР и США, ракетно-ядерного паритета сверхдержав на разных этапах их противостояния. В историографии признаётся дуалистическая природа советской внешней политики, с одной стороны отражавшей марксистскую идеологию распространения мирового коммунизма, с другой стороны, учитывавшей реализацию старых российских имперских и геополитических интересов. Отличительными чертами советской внешней политики выделяются: отсутствие в государстве демократического механизма выработки и претворения в жизнь внешнеполитических решений, выдвижение во главу угла при формировании политики интересов номенклатуры, формирование внешней политики, исходя из умозрительных доктрин и концепций.

Наиболее перспективными для изучения остаются проблемы оценки реальных сил противоборствующими блоками в ходе «холодной войны», представлениями о взаимных намерениях, воздействия ВПК на внешнюю политику, соотношения политики и идеологии. Достижение военно-стратегического паритета в начале 70 гг. способствовало процессам разрядки и постепенной девальвации военной силы как фактора мощи государства. Непомерно высокие амбиции советского руководства в сочетании с имперским стремлением расширить зону социализма способствовали ликвидации разрядки 70 гг. рассматриваемой как временный тактический манёвр. Данные негативные тенденции выразились в свёртывание разрядки, вмешательстве в Афганский конфликт, новом витке гонки вооружений, информационной войны с Западом в начале 80 гг., к которой СССР, традиционно опиравшийся на фактор военной силы, не был готов (Ф. И. Новик).

С противоположной стороны происходившие события оценивают некоторые историки и бывшие советские дипломаты, усматривавшие в американских инициативах по разрядке тактические манёвры и считавшие, что США первыми начали свёртывание разрядки во второй половине 70 гг., решившись впоследствии, во что бы ни стало уничтожить СССР как государство, избегая прямого военного конфликта.

Не осталась без внимания проблема взаимоотношений СССР с государствами «социалистического лагеря» и странами «третьего мира». Р.С. Рябушкин анализировал отношения СССР и КНР в рассматриваемый период, в частности историю конфликта на о. Даманском, А. М. Хазанов рассматривал политику СССР на Африканском континенте, в Азии, приходя к выводу о преобладании геополитических устремлений СССР в данном регионе, в жертву которым приносились идеологические тонкости.

Историки (Ю. С. Новопашин, М. В. Латыш, Р. Г. Пихоя) проследили, как по мере обострения ситуации в Чехословакии в 1968 г. советское руководство решилось на применение силового варианта, при этом было обращено внимание на позицию лидеров стран-союзников СССР по ОВД, на пассивное отношение Запада к военному решению проблемы «Пражской весны». В идеологическом отношении силовое подавление «Пражской весны» стало наглядной реализацией доктрины «ограниченного суверенитета». Недальновидность таких шагов в значительной степени отразились на международном авторитете СССР и мирового коммунистического движения. Подобных ошибок удалось избежать в решении проблемы «польского кризиса» в начале 80 гг., отказавшись от планов военного вторжения в ПНР.

В работах Г.М. Корниенко, В.А. Меримского, Д. Клея, В.И. Грибанова. Н. И. Марчука рассматриваются причины конфликта в Афганистане, принятие решений о вводе и выводе советского воинского контингента, оценки понесённых потерь. Опубликовано большое количество мемуарной литературы, посвящённой афганским событиям. Советские историки (А. Ляховский, А. В. Шубин, Р. Г. Пихоя) проследили процесс эволюции советского руководства от трезвого выступления против военного вмешательства во внутренний афганский конфликт к внезапному решению о проведении военной операции. Причина такого резкого изменения позиции остаётся не до конца понятной, несмотря на опубликованную подборку документов из особых папок Политбюро о принятии решения о вторжении.

В несколько меньшей степени в историографии рассматриваются межнациональные отношения в СССР. В ряду работ, посвящённых данной проблематике можно назвать исследования В.И. Котова, О.В. Волобуева. В 2001 г. на основе материалов ведущих российских архивов (ГАРФ, РГАСПИ, РГВА и др.) Е. Зубковой, С. Константиновым, Д. Люкшиным была подготовлена электронная база данных «Этнические конфликты в СССР. 1917–1991 гг», в которой по отношению к периоду 1965–1985 гг. доказываются преимущественно идеологические и культурно-бытовые факторы возникновения межнациональных конфликтов.

А. В. Шубин выделил четыре региона в рамках СССР, отличавшихся динамикой социально-политического развития: Прибалтика, Россия и славянские республики СССР, республики Закавказья и Молдавия (страны, достигшие индустриально-аграрного уровня развития) и республики Средней Азии, для которых были характерными элементы аграрно-индустриального и традиционного укладов. Национальные же противоречия А. Шубин подразделяет на противоречия русскоязычного населения и коренного населения в союзных республиках, конфликты «русские-южане» и конфликты между титульными этносами и нацменьшинствами.

Настоящим открытием в российской историографии стало изучение общества, повседневной жизни советских граждан. Российскими историками в этом отношении активно используются социологические, антропологические, методы. Так, институтом социологии РАН в 2001 г. под редакцией Т.М. Карахановой было издано исследование, в котором анализировалось использование времени городским населением с 1965 по 1998 гг. В центре внимания публикаций А.В. Шубина находилось изучение социальной структуры советского общества в 70–80 гг., уровень подготовленности советского общества к переменам, динамика социальных процессов и их влияние на принятие экономических и политических решений.

Массовое сознание советского общества на основе результатов опросов общественного мнения рассматривалось одним из ведущих российских социологов, бывшим руководителем ВЦИОМ Б. А. Грушиным. Предметом его грандиозного замысла служило массового сознание советского общества хрущёвского периода, затем брежневского. Выпустить продолжение своих исследований учёный уже не успел. В работах рассматриваются результаты некоторых общественных опросов, проводимых социологическими организациями в 1966-1974 гг., например, о роли и месте комсомола, лучшем способе провести отпуск, причинах пьянства и борьбе с ним, опыте производственной демократии. Учёный приходит к выводу о том, что, с одной стороны, для массового сознания советского общества периода «застоя» было характерно устойчивое неудовлетворение положением, с другой стороны, нежелание нарушать статус-кво. В основе такого порядка лежали как наивная вера людей в преодолении «временных недостатков», так и откровенная боязнь перемен. Таким образом, всякого рода публичная социальная деятельность подменялась имитацией действий, нормой для поведения советского человека стали «ножницы» между «словами» и «делами», общество жило как бы в двух реальностях: официальной и неформальной. Вместе с тем, к середине 80 гг. постепенно нарастало негативное отношение к бюрократии, коррупции, идеологии партии в обществе. По мере разочарования населения в развитии страны, «искренняя вера в построение рая на земле» характерная для общества 60 гг. исчезла.

А. Шубин в свою очередь утверждает, что советские власти стремились к максимальной атомизации членов социума в целях предотвращения роста оппозиционных настроений. Советское руководство отлично понимало, что диссидентское движение зародилось из компаний людей, собирающихся на квартирах и свободно разговаривавшими на «запретные темы». Вместе с тем, контроль за человеком со стороны режима значительно ослаб. Государство словно заключило с обществом «пакт о невмешательстве», что способствовало росту аполитичных настроений.

В монографии Т.И. Заславской и Р.В. Рывкиной «Социология экономической жизни», вышедшей в 1991 году, социальная структура советского общества была представлена как переплетение подструктур, в том числе профессионально-должностной, социально-трудовой (по месту работы), социально-территориальной, этнодемографической. Каждая из этих подструктур выступала в качестве относительно самостоятельного фактора социальной дифференциации, социального статуса и экономического положения людей, причем размер денежного дохода (зарплата) являлся лишь одним из многих таких факторов; не меньшую играли доступность дефицитных материальных и иных благ и различного рода привилегий, в свою очередь зависящих как от занимаемого человеком места в должностной иерархии, так и от особенностей ситуации трудового коллектива, места проживания.

В центре внимания исследователей оказывается не только общество, но и жизнь отдельных семей. В русле исторической антропологии работает В. С. Тяжельникова. Историк анализирует процесс т.н. «ухода в семью» в 70-80 гг.. Высокий уровень родственных связей семей, объединённых в «семейные группы» идеально подходил для реализации стратегии самообеспечения в условиях дефицитной экономики, ответом на которую (как, впрочем, и на другие социальные проблемы) являлась взаимопомощь в рамках «родственных сетей».

Второй причиной, требуемой от советского мужчины или женщины помощи родственников, служила высокая занятость, сдерживающая отделение молодой супружеской пары от родителей. В качестве доказательств «ухода в семью», по мнению автора, можно рассматривать аполитичность, несмотря на показную демонстрацию лояльности, застой в общественной жизни, увеличение расходов на досуг (в основном, на телевидение), постепенное увеличение роли мужа в домохозяйстве. Вместе с тем автором отмечалось падение среднего возраста брака (с 27 до 22 лет), в связи с чем делается любопытный вывод, о восстановлении традиционной модели раннего брака.

Историк отмечает, что «уход в семью», наличие прочных связей родственников, основанных на взаимопомощи, в определённой степени был выгоден советским властям: вероятность социального взрыва, роста напряжённости уменьшалась.

Повседневная жизнь советского горожанина также находится в центре внимания современных российских историков (В. Патрушев, А. Рубинов), при этом речь может идти, как о российских городах в целом, так и по отдельным населённым пунктам (пока в этом отношении в положительную сторону выделаются только «столицы» Москва и Петербург). Помимо региональной специфики рассматривается тематическая специфика жизни рядовых советских граждан (например, в отражении в обществе жилищного строительства), государственной политики в области образования (Т.С. Анисимова), идеологической политики государства в отношении молодёжи (феномен «военно-патриотического воспитания») .

В центре внимания публикаций И.И. Масловой И.И. находились отношения советской власти и РПЦ: политика советского государства по отношению к РПЦ в целом, деятельность отдельных органов и структур (КГБ, Совет по делам религий при Совете Министров). Г. Якунин рассматривал действия КГБ в отношении РПЦ, в частности, обращая внимание на своеобразную тактику «разложения церкви изнутри», в арсенал которой входили методы компрометации высших православных иерархов, поддержка лояльных священников, вызывавшая разочарование в рядах немногочисленных верующих, закрытие храмов при соглашательстве клира. Таким образом, РПЦ являлась полностью контролируемой государством структурой.

Следует заметить, что в современной историографии ощущается определённый недостаток обзорных комплексных работ, связывающих в единую картину взаимоотношения власти и общества, экономическую проблематику и осуществление внешней политики. Исключениями в этом отношении можно считать работы Р.Г. Пихоя, А. В. Шубина.

В заключение необходимо отметить, что в современной российской историографии в достаточно полной степени оказались освещены многие аспекты исторической действительности СССР периода «застоя»: история руководящих органов советского государства, история диссидентского движения и протестных настроений в стране в целом, история экономического развития противоречивая советская политика, изучение состояние советского общества, его культурной жизни. Значительное количество исследований было посвящено рассмотрению феноменов номенклатуры, разрядки, самиздата, ВПК и.т.д. Оказались востребованными современным российским обществом работы биографического характера, воспоминания участников исторических событий недавнего прошлого. Интерес общества в этом отношении, с одной стороны, стимулирует историков на активный поиск, с другой стороны, способствует изданию зачастую публицистичных и конъюнктурных работ. Сказанное в меньшей степени характерно для исследований экономики и общества, глубинных политических процессов, в которых историками активно используются методы смежных научных дисциплин: статистики, экономики, социологии, психологии, культурологи, политологии.