7. Человеческое многообразие
После того как я уделил довольно много внимания критике преобладающих в
обществоведении направлений, хочу обратиться к более позитивным — даже
программным — идеям, касающимся перспектив этой науки. Если общественная
наука пребывает в со стоянии неопределенности, то нужно извлечь из этого
пользу, а не оплакивать ее. Наука может быть больна, но признание этого факта
следует понимать как требование поставить диагноз и даже как признак
приближающегося выздоровления.
1.
Собственно говоря, общественная наука занимается изучением человеческого
многообразия, включающего все социальные миры, в которых жил, живет и мог
бы жить человек. В эти миры входят и первобытные сообщества, которые,
насколько мы знаем, мало изменились за тысячу лет, и могущественные державы,
которые, как это неоднократно бывало, в одночасье терпели крах. Византия и
Европа, классический Китай и античный Рим, Лос-Анжелес и империя древнего
Перу – все миры, которые когда-либо знало человечество, предстоят перед нашим
взором, открытые для изучения.
Среди этих миров - и свободные сельские поселения, и группы давления, и
подростковые банды, и нефтяники из племени Навахо, военно-воздушные силы,
предназначенные для того, чтобы стереть с лица земли городские кварталы
площадью в сотни тысяч квадратных lhk|, наряды полицейских на перекрестках,
кружки близких друзей, собравшаяся в аудитории публика, преступные
синдикаты, толпы людей, заполнившие однажды вечером улицы и площади
крупнейших городов, дети индейского племени Хопи, Работорговцы в Аравии,
политические партии в Германии, социальные классы в Польше, меннонитские
школы, душевнобольные в Тибете, всемирная сеть радиовещания. Люди разных
рас и национальностей составляют публику, наполняющую залы кинотеатров, и в
то же время они сегрегированы друг от друга. Они счастливы в браке и
одновременно одержимы незатухающей ненавистью. Тысячи самых разных
занятий существуют в торговле и промышленности, в государственных
учреждениях, в различных местностях, в странах величиной чуть ли не с
континент. Каждый день заключается миллион мелких сделок, и повсюду
возникает столько «малых групп», что никто не в силах их сосчитать.
Человеческое многообразие проявляется также в разнообразии отдельных
индивидов; социологическое воображение помогает изучить и понять его. В этом
воображении индийский брамин середины 1850 г. располагается рядом с
фермером-первопроходцем из Иллинойса; английский джентльмен XVIII века —
рядом с ав стралийским аборигеном и китайским крестьянином, жившим 100 лет
назад, с современным политиком из Боливии и французским рыцарем- феодалом,
с объявившей в 1914г. Голодовку английской суфражисткой, голливудской
звездой и римским патрицием. Писать о «человеке» значит писать обо всех этих
мужчинах и женщинах — о Гете и живущей по соседству девчонке.
Обществовед пытается упорядочить факты и понять человеческое многообразие.
Возникает вопрос, возможно ли упорядочение и не является ли переживаемая
общественными науками смута неизбежным отражением самого объекта, который
пытаются изучать обществоведы? Мой ответ таков: возможно, многообразие не
такое уж «беспорядочное», каким может показаться из простого перечисления
малой его части; может быть, даже не такое беспоря дочное, каким его часто
представляют в учебных курсах колледжей и университетов. Порядок, так же как
и беспорядок, зависит от «точки зрения»: для достижения упорядоченного
понимания людей и обществ необходим целый комплекс критериев, которые
были бы достаточно простыми, чтобы понимание вообще было возможным, и
достаточно разносторонними, чтобы охватить всю сферу человеческого
многообразия. Вот такую точку зрения общественная наука непрестанно
отстаивает.
Конечно, в обществоведении любая точка зрения базируется на определенных
позициях.
Непременным
условием
решения
кардинальных
проблем
общественных наук, о которых я упоминал в первой главе, является изучение
биографий, истории и их взаимопересечения внутри социальных структур. Чтобы
исследовать эти проблемы и увидеть все человеческое многообразие, ученый
должен постоянно находиться на уровне исторической реальности и учитывать,
какими смыслами ее наделяют конкретные мужчины и женщины. Наша цель
состоит именно в том, чтобы определить реальные процессы в обществе и
раскрыть те смыслы, которые придают им конкретные люди. На основе этих
смыслов формируется проблематика классической общественной науки, а,
следовательно, в ней структурные проблемы общества перекрещиваются с
трудностями повседневной жизни. Поэтому нам необходимо стремиться к
исчерпывающему сравнительному анализу всех социальных структур в мировой
истории, в прошлом и настоящем. Для этого необходимо отбирать сферы
жизнедеятельности микроуровня и изучать их в терминах макросоциальных
конкретно-исторических структур.
Целесообразно избегать произвольной специализации учебных `jsk|rernb;
исследователь должен ориентироваться на избранную тему и, точнее говоря,
проблему, опираясь при этом на идеи, эмпирические материалы и методы
изучения человека как творца на исторической сцене.
Если посмотреть на обществоведение с исторической точки зрения, можно
заметить, что ученые с наибольшим вниманием относились к политическим и
экономическим институтам, при этом довольно тщательно изучались военные,
семейные, религиозные и просветительские учреждения. Такая классификация
институтов в соответствии с объективно выполняемыми ими функциями
обманчиво проста, хотя и удобна. Если мы поймем, как эти институты связаны
друг с другом, то выясним социальную структуру общества. Ибо под термином
«социальная структура» обычно понимают именно комбинацию институтов,
расклассифицированных в соответствии с выполняемыми ими функциями.
Социальная структура как таковая представляет собой довольно сложный объект,
с которым работает обществовед. Соответственно, наиболее всеохватывающей
целью социологии является анализ социальной структуры любого из
многообразных обществ, в его отдельных компонентах и в его целостности. Сам
термин «социальная структура» Имеет множество различных определений и,
кроме того, для обозначения одного и того же понятия употребляются различные
термины. Но если постоянно иметь в виду различие между сферами
Повседневной жизнедеятельности и структурой общества, а также не забывать о
понятии «института», можно всегда распознать признаки социальной структуры
там, где она есть.
2.
В наше время социальные структуры обычно организованы под властью
политического государства. В терминах власти самой сложной и объемной
единицей
социальной
структуры
является
национальное
государство.
Национальное государство является сей час доминирующей формой общества в
мире и, в качестве таковой главным фактором в жизни каждого человека.
Национальное госу дарство разделяет и объединяет — в разной степени и
разными способами - «цивилизации» и материки. Его протяженность и уровень
развития — ключи к пониманию современной всемирной истории. Современное
национальное государство имеет политические и военные, культурные и
экономические рычаги принятия решений и осуществления власти. Все
институты и сферы повседневной жизни большинства людей теперь
организованы в то или иное национальное государство.
Конечно, обществоведы не всегда изучают социальную структуру нации в целом.
Суть в том, что национальное государство является тем каркасом, в рамках
которого они чаще всего чувствуют потребность сформулировать проблемы
самых мелких и самых крупных социальных групп. Другие социальные
«единицы»
чаще
всего
понимаются
как
«донациональные»
или
«постнациональные».
Разумеется, различные национальные сообщества могут «принад лежать» к одной
«цивилизации», это обычно означает привержен ность их религиозных
институтов к той или иной мировой религии.
Исходя из фактических различий между «цивилизациями», можно наметить пути
для сравнения национальных государств между собой.
Но, учитывая, как понятие «цивилизация» используется такими авторами, как,
скажем, Арнольд Тойнби, оно представляется слишком расплывчатым и
неточным, чтобы служить основной единицей анализа, то есть задавать «поле для
исследования» в общественных науках.
Выбирая в качестве исходной единицы анализа национально- `pqrbemms~
социальную структуру, мы допускаем приемлемый уровень обобщения, то есть
тот, который позволяет избежать ухода от задач исследования и, вместе с тем,
рассмотреть те структурные силы, чье влияние на многие мелочи жизни и
трудности в человеческом поведении сегодня очевидны. Более того, выбор на
ционально-государственных структур дает возможность непосред ственно
поднимать главнейшие социальные проблемы, вызывающие озабоченность
общественности. Ибо именно на этом уровне, к добру или к худу,
концентрируются наиболее эффективные средства власти, действующие как
внутри государства, так и в межго сударственных отношениях, а, следовательно,
оказывающие суще ственное влияние на ход исторического процесса.
Не подлежит сомнению, что не все национальные государства в равной степени
влияют на ход истории. Некоторые из них столь малы и зависимы от других, что
происходящее в них можно понять, только изучая Великие державы. Это —
техническая проблема целесообразной классификации объектов — наций — и их
срав нительного изучения. Верно также, что все национальные государ ства
взаимодействуют, и некоторые из них тяготеют друг к другу в силу традиционно
сходных условий развития. Но это свойственно любым объектам социального
исследования. Более того, особенно после первой мировой войны, все способные
к самостоятельности национальные государства все более и более становятся
самодостаточными.
Многие экономисты и политологи считают естественным, что главным объектом
их изучения является национальное государство: даже если они касаются
«мировой экономики» и «международных отношений», им приходится
непосредственно иметь дело с конкретными государствами. Ввиду специфики
объекта и своей традиционной практики антропологи исследуют «целостность»
общества или «культуры» и, обращаясь к изучению современных обществ,
пытаются, с большим или меньшим успехом, понять нации как целостности. Но
социологи, или, точнее, исследователи- техники, которые сегодня не усвоили
концепцию социальной структуры, считают нацию чрезмерно масштабным и
потому сомнительным объектом. По всей видимости, это объясняется
ориентацией на «собирание данных», что Дешевле осуществить, имея дело с
объектами микроуровня. А это значит, что объект выбирается исходя не из
потребностей изучения конкретной проблемы; напротив, и проблема, и объект
определяются выбором метода.
В каком-то смысле эта книга направлена против такого подхода.
Думаю, что, занявшись всерьез какой-то общественно значимой проблемой,
большинство обществоведов обнаружат, что гораздо труднее сформулировать ее
относительно какого-нибудь менее масштабного объекта, чем национальное
государство. Это относится к изучению стратификации и экономической
политики, общественного мнения и природы политической власти, труда и досуга
- даже проблемы муниципального управления нельзя адекватно сфор мулировать
без всестороннего их анализа в общенациональном кон тексте. Таким образом,
национальное государство зарекомендовало себя в качестве эмпирической
данности, с которой удобно иметь дело и которая доступна каждому, кто имеет
опыт работы в области общественных наук.
3.
Идея рассматривать социальную структуру как ключевую единицу исследований
исторически теснейшим образом связана с со циологией, классическими ее
выразителями были именно социологи.
Rp`dhvhnmm{l объектом и социологии, и антропологии является все общество в
целом, или, как его называют антропологи, «культура».
Специфически «социологическим» элементом изучения любой отдельной черты
общества было постоянное стремление соотнести эту черту с другими с тем,
чтобы достичь понимания целого. Как я уже отмечал, социологическое
воображение в значительной своей части является результатом усилий
осуществить эту цель. Но в настоящее время подобный взгляд и соответствующая
практика ни в коем случае не свойственны только социологам и антропологам.
То, что являло собой перспективное направление в этих дисциплинах,
превратилось в непоследовательные попытки осуществить это намерение в
общественных науках в целом.
Мне не кажется, что культурная антропология, в своей клас сической традиции и
в развитии современных направлений, чем-то принципиально отличается от
социологического исследования. В те времена, когда современные общества
практически не обсле довались, антропологам приходилось собирать материалы о
до- письменных народах в труднодоступных местностях. Другие об щественные
науки, особенно история, демография и политическая наука, с самого своего
зарождения основывались на документальных материалах, накопленных в
письменную эпоху. Это обстоятельство и привело к разделению дисциплин. Но
сейчас всякого рода «эмпирические обследования» проводятся во всех
общественных науках; фактически, их техника наиболее полно разрабатывалась
психологами и социологами в связи с историей обществ. В последние годы
антропологи также включились в изучение развитых сообществ и даже
национальных государств; в свою очередь социологи и экономисты взялись за
изучение «неразвитых народов».
В настоящее время ни особенности метода, ни границы объекта исследования по
существу не отделяют антропологию от экономики и социологии.
Экономические и политические науки большей частью связаны с отдельными
институциональными сферами социальной структуры. В большей степени
экономисты, в меньшей — политологи рассуждают о «хозяйстве» и
«государстве», развивая «классические теории», сохраняющие свое влияние на
многие поколения ученых. Одним словом, экономисты создают модели, тогда как
политологи (вместе с социологами) их построению по традиции уделяют меньше
внимания. Создать классическую теорию – значит разработать сис тему понятий и
исходных предположений, из которых следуют выводы и обобщения. Последние,
в свою очередь, сравниваются с различными эмпирическими заключениями. При
выполнении этих задач понятия, процедуры и даже вопросы, по крайней мере
неявно, кодифицируются.
Все это вроде бы прекрасно. Однако, прежде всего в экономике, а потом уже в
политологии и социологии значение формальных моделей государства и
экономики, имеющих строгие, непрозрачные границы, умаляют две тенденции: 1)
экономический и политический прогресс развивающихся стран и 2) появление
характерных для XX века форм «политической экономии», в одно и то же время
тоталитарных и формально демократических. Послевоенный период был
одновременно и разрушительным, и плодотворным для встревоженных
экономистов- теоретиков и, фактически, для всех обществоведов, достойных
этого звания.
В любой чисто экономической «теории цен» можно достичь логической
строгости, но не эмпирической адекватности. Для по строения такой теории
необходимо знать, как осуществляется руководство институтами бизнеса, как
руководители этих институтов принимают решения по вопросам их внутренней
деятельности и отношений с другими институтами; нужно с oqhunknchweqjni
точки зрения изучить ожидания, касающиеся затрат, в частности, на заработную
плату; знать последствия противозаконного установления фиксированных цен
картелями мелких торговцев, к лидерам которых необходимо относиться с
должным пониманием и т. д. Точно также, чтобы понять степень
заинтересованности участников экономического процесса, часто необходимо
знать об официальном и межличностном взаимодействии банкиров и
правительственных чиновников, равно как и о безличных экономических
механизмах.
Полагаю, что в общественных науках, преимущественное внимание
исследователей медленно, но верно смещается к сравнительному анализу.
Сравнительные исследования, как теоретические, так и эмпирические, являются
сегодня наиболее перспективным направлением; такую работу лучше всего
проводить в рамках объединенной общественной науки.
4.
По мере развития каждой из общественных наук, их взаимодействие с другими
науками усиливается. Предметом экономики, как и при ее возникновении, снова
становится «политическая экономия», которая все больше используется для
изучения части целостной социальной структуры. Это характерно и для
экономиста Джона К. Гэлбрейта, и в неменьшей степени для политологов Роберта
Даля и Дэвида Трумэна. В работе Гэлбрейта о современной структуре
американского капитализма фактически представлена такая же социологическая
теория политической экономии, как во взглядах Шумпетера на капитализм и
демократию или в идеях Эрла Лэтэма о политике групп. Гарольда Лассуэлла,
Дэвида Рис-мена и Габриэля Элмонда можно в равной степени считать
социологами, психологами и политологами. Они, работая в рамках этих
дисциплин, выходят за их пределы. Это свойственно всем ученым, ибо, когда
овладеваешь какой-либо одной дисциплиной, тебя влечет вторгнуться в область
других наук, то есть работать в классической традиции. Конечно, социологи
могут специализироваться на одной из институциональных систем, но как только
схватываешь сущность одной системы, одновременно приходит понимание ее
места внутри совокупной социальной структуры и, следователь-до, ее отношения
к другим институциональным системам. Ибо становится ясно, что в значительной
степени именно из этих отношений складывается сама реальность.
Разумеется, не следует думать, что, имея дело с огромным разнообразием
социальной жизни, обществоведы рационально рас пределяют свое внимание
между дисциплинами. Во-первых, каждая из них развивалась самостоятельно,
реагируя на специфические запросы и условия; ни одна из них не развивалась как
Достарыңызбен бөлісу: |