Сборник материалов международного научного форума «филологическая наука в ХХІ веке: проблемы и перспективы»
другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью
жүктеу/скачать 2.33 Mb. Pdf көрінісі
|
| другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью
<…> Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину» [2, VIII, с. 353]. В уста бальзаковской служанки Достоевский вкладывает буквально воспроизведенную гриневскую формулу «клевать мертвечину», а также слегка переиначивает его выражение «питаться падалью» (в «клевать мертвечину да всякую падаль»). Все выше сказанное позволяет решительно оспорить суждение Л. П. Гроссмана о том, что пере- вод Достоевского «имеет то преимущество, что он написан русским языком бальзаковской эпохи, мы сказали бы в гоголевской манере, уже отмеченной, впрочем, слагающимся стилем петербургского натурализма и “физиологии” сороковых годов» [3, с. 85]. На основании выборочного анализа стиля Достоевского в сопоставлении с пушкинским стилем и интертекстуальных связей перевода «Евгении Гранде» с пушкинскими произведениями можно заключить, что в действительности Достоевский вписывал свой перевод не только, а может быть и не столько в гоголевскую, сколько в пушкинскую языковую и литературную традицию. Об этом же в основном свидетельствуют и выводы сопоставительного анализа Нечаевой: «слог его часто принимает характер патетической декламации, изливающейся в длинных периодах. Однако какой бы из них мы ни сравнили с переводом Достоевского, мы обнаружили бы его еще большее расширение, усложнение в русском переводе. В повествовании об Евгении, ее любви переводчик в изобилии привлекает повторения всякого рода, синонимы, тавтологии. Здесь для определения различных душевных движений он подбирает по три новых эпитета и, не удовлетворяясь ими, пользуется выражениями “какой-то”, “неизъяснимый” <…> в переводе периоды не только рас- ширяются в объеме, но чрезвычайно усиливается их патетический тон, усложняется риторика, вводятся обороты “высокого стиля”, славянизмы» [1, с. 124-125]. 13 Перевод мой. — С. К. 45 Приведенные наблюдения позволяют проследить, как Достоевский вырабатывает свой собствен- ный романтический стиль, опираясь на отмеченные «истинным романтизмом» образы Пушкина. Особую роль при этом играет отмеченная выше преимущественная ориентация Достоевского на «Пиковую даму». Эта ориентация, безусловно, проявляется также и в стиле. Переводя посвященный изображению в основном деловой среды текст Бальзака, писатель практически и не имел большого выбора, на что ему опереться из русской литературы, и «Пиковая дама», «Скупой рыцарь» и «Евгений Онегин» стояли тут вне всякой конкуренции. Отчасти Достоевский перелагает Бальзака именно тем, по определению В. В. Виноградова, «средним “светским” стилем», «насыщенным эмоциональностью», отличающимся «повествователь- ным динамизмом» «и «полной напряженного психологизма» [4, с. 236, 220, 229, 220]. Однако же при этом он ознательно не стремится к характерному для «Пиковой дамы» «резкому уменьшению количества эпитетов», использованию «приема недоговоренности» и связанным с ним «своеоб- разным принципам синтаксического построения» [4, с. 227, 234], т.е. к пушкинской «нагой простоте» [1, XI, с. 11], чуждой складывающемуся его собственному писательскому стилю. Анализ того, как в переводе «Евгении Гранде» складывается индивидуальный стиль Достоев- ского, должен стать предметом отдельного монографического исследования. Между тем о много- численных автореминисценциях, отсылающих к этому переводу в последующем творчестве писа- теля, – на примере изображения провинции, занимающего центральное место в повести «Дядюшкин сон» и романе «Село Степанчиково и его обитатели», – речь пойдет в следующем разделе. жүктеу/скачать 2.33 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|