Большой Умахан. Дошамилевская эпоха Дагестана

По залитому солнцем каменистому ущелью вдоль бурной реки ехал
на старой кляче крупнотелый отрок. Дорога тянулась по сбегающим
с поднебесья каменистым отрогам. По склонам на солнечной стороне
ущелья встречались длинные земляные террасы, подпертые каменными
стенами. Здесь росли пшеница и высокие фруктовые деревья. Абрикос,
слива, персик, яблоки и фуши еще не поспели. Свисала гроздьями лишь
ранняя черешня, желтая, иногда крупная, манящяя в лучах солнца, как
неземное лакомство. Но отрок спешил: он не мог позволить себе
остановить лошадь, чтобы сорвать хотя бы одну черешенку. Он ехал,
разглядывая террасные сады, и не переставал удивляться свершениям труда
человека, сумевшего на таких каменных склонах развести изобильные
сады. Ему вдруг подумалось, что если собрать воедино стены из-под этих,
прилепленных к склонам террас, то получился бы город в сотни дворцов.
Но где тогда сеять хлеб? Таких ровных полей, как в окресностях Хунзаха,
здесь нет, не говоря уже о приморской и южной равнинах. Сурова горная
страна, она требует от человека гораздо больших усилий, чтобы жить
достойно.
Одежда и легкие воинские доспехи юноши были бедны: короткий меч
в треснутых ножнах привязан к седлу слева, лук с колчаном стрел – справа,
а небольшое копье он держал в руках. На плечах старый плащ,
перевязанный шнуром у воротника, из-под полов виднелся на тонком
сыромятном ремне небольшой кинжал. На ногах простые чарыки из плохо
вычиненной кожи. Казалось, что это обычный молодец из бедных узденей,
каких немало в прижавшихся к горам селениях. А возможно, раб,
похитивший, чью-то лошадь и оружие, чтобы скрыться от тяжкой доли
невольника. Если так, то бог ему в помощь! Догонят – убьют, без долгих
пересудов; сумеет добраться до дальних земель, где его никто не знает –
возможно, и заживет счастливо, положив начало новому свободному роду.
Все в руках Всевышнего, одаривающего человека умом – высшей
ценностью, за которую можно купить почти все в этой переменчивой
жизни.
Но этот всадник не похож на раба. Слишком молод и слишком красив.
Телом вымахал под стать молодцу зрелому, хотя лицо еще детское, молоко
материнское не высохло на губах; полное квадратное лицо с выдающимся
вперед подбородком горит здоровым румянцем.

– Ассаламу алейкум, маарулал⁵⁸! – приветствовал он звонким голосом
пеших и конных на пути.
– Ва алейкум салам, бахарчи! Куда путь держишь? – спрашивали его люди,
недоуменно разглядывая юного всадника, чей солнцеподобный лик никак
не сочетался с клячей под ним и бедной одеждой.
– В Ботлих, – отвечал он, придерживая коня.
– А чей ты будешь, джигит? Мы – ботлихцы…
– Я хунзахский уздень… хочу увидеть Солнечного Бубна…
– Проклятого язычника, которому джинны помогают узнавать прошлое
и настоящее? – возмущались некоторые, и тогда отрок торопил клячу, уходя
от ненужных ему разговоров. Но встречались и такие, который благоговели
при имени языческого жреца по прозвищу Солнечный Бубен. И тогда
странный путник расспрашивал о жреце.
– Это мудрец, каких уже не осталось в Аварии, – говорили люди. – Он, сидя
в своем подземелье, может указать на вора и убийцу. Солнечный Бубен –
ясновидящий жрец! Когда он выходит к людям на белый свет, то лечит
прикосновением морщинистых рук. Но ты будь осторожен, юноша,
муалимы могут тебя побить…
– За что?
– За старые верования, отвергающие ислам.
– Но я, слава Аллаху, мусульманин…
– Тогда муалимы будут снисходительны к тебе. Счастливо, джигит!
– Постойте! А Солнечного Бубна тоже бьют муалимы?
– Не-ет, они его побаиваются и ждут, пока жрец сам умрет. Старый ведь
уже. Он жил еще при Аднуник-Нуцале. Нынешний Владыка, Мухаммад-
Нуцал, покровительствует жрецу…
– Спасибо, – благодорил приятно удивленный отрок и торопил лошадь.

«Андуников в моей династии было три, – призадумался подросток. – При
каком же мог жить этот жрец? Если при Андунике Первом, то Солнечному
Бубну не меньше пятисот лет, а люди так долго не живут. Учитель
мудрости говорил, что даже самые мудрые волшебники не живут более
двух веков. Мир наш соткан из пяти стихий: воздуха, земли, огня, воды,
времени, которые изнашивают даже самую богатырскую плоть. Воитель,
способный в молодости дробить кулаком скалы, рвать зверю пасть, как
ребенок бумагу, и сокрушать вражьи войска, как лев шакальи стаи,
в старости становится немощен. Старого, едва ковыляющего льва, может
пнуть даже осел».
Перед светлыми глазами отрока возникли львы, подаренные ему дедушкой,
правителем Кайтага, на рождение и уже размножившиеся. Он попробовал
представить себе осла, который пнет главу львиного семейства, и невольно
залился смехом. Умом он понимал, что учитель прав, но представить себе
храброго осла у него никак не получалось.
Если Солнечный Бубен жил при Андунике Втором, то ему должно быть
немногим более трехсот лет. Тоже много. Значит, при Андунике Третьем,
сумевшем удержать турков от посягательства на Белоканы и Закаталы. Это
отец его деда, Дугри-Нуцала, но открываться встречным путникам ему
не хотелось. Если все то, что рассказывают люди о Солнечном Бубне,
правда, то он сам угадает его имя и титул. Так настаивала мать-ханша Баху-
уцминай, подбирая Умахану старую одежду и невзрачную лошадь.
Но золотой медальон с символом царской власти висел у него на шее под
рубахой, любые из аварцев, которым он его покажет, должны повиноваться
престолонаследнику под страхом смерти, а вассалы иных правителей –
проявлять уважение.
И вот оно, село, в которое он так спешит, – за последним уступом горы.
В широко раздвинутом скалистом ущелье показалось большое старинное
село. Дома здесь, конечно, помельче, чем в Хунзахе, и не так их много,
но утопающей в изумрудной зелени садов Ботлих сразу понравился
Умахану. Ему даже почудилось, что солнце здесь и в самом деле играет
на плоских крышах, словно пальцы танцора на бубне, воссоздавая ни с чем
не сравнимую мелодию земли и неба, под которую хочется петь и плясать.
Но он знает, что не для этого царевичи рождаются на свет. Поют и пляшут
танцоры и танцовщицы из числа его благородных вассалов – беков
и узденей, а еще этим занимаются невольники. Он же рожден повелевать

и вершить справедливые суды на земле, чтобы такие, как Абурахим,
не наживались на людском горе. Так учили его мать-ханша, Гамач-Хусен
и Шахбан-бек. Но почему отец не прогонит этого мерзкого визиря
от Престола? Неужели он так уж дорожит своей старой сестрой, которая
покровительствует Абу рахиму?
На эти и многие другие вопросы у него, как и у ханши и наставников,
не было ответов. Вот и ехал он на встречу с языческим жрецом, в надежде
хоть немного пролить свет на тайну будущего. Мать-ханша поделилась
с ним накануне своими страхами. С некоторых пор ей снятся страшные
сны, и она считает, что это ее ангел-хранитель пытается ей подсказать что-
то очень важное, необходимое разгадать, для предотвращения страшной
беды.
Умахан сумел добраться до Ботлиха никем не узнанным по дороге. Тут уже
никто не обращал на него внимания: люди были заняты работой в садах.
Он попросил мальчугана в холщовой рубахе показать ему древний храм,
в котором живет Солнечный Бубен.
Эго оказался большой дом, к парадной которого вели два Десятка ступеней,
а козырек крыши был подперт шестью толстыми колоннами,
выстроенными квадратом из плоского камня. Пустые глазницы арочных
окон и островерхая крыша, покрытая дощатым настилом, почерневшим
от времени и даже заросшим местами травой, внушили отроку смутное
чувство заброшенности и враждебности. Вокруг стояли ухоженные,
обжитые дома, но ни один из них не мог сравняться своей красотой
и величием с этим заброшенным храмом. Правда, мечеть, как заметил
Умахан, была здесь вдвое больше, но простой куб с одним невысоким
минаретом не вызывал никаких чувств; властвовал шариат, на каждом шагу
противоречащий адатам и подпираемый сильными мира сего, а в чем-то
и самими алимами…
Стены храма были выстроены из точеного камня, с выбитыми знаками
и надписями незнакомой вязью. Арабским и латинским письмом он владел
и среди прочих мог отличить грузинское и армянское письмо. А вот знаки
эти Умахан знал почти все. Разнообразная символика, звезда пророка
Давуда – два скрещеных треугольника, скорпион – группа небесных светил,
змея – символ мудрости, бык – сила, голова дракона – символ жреческой
власти. Наверху, вдоль всего фасада, виднелись статуи людей и зверей,

точнее, то, что осталось от некогда блистательного искусства горских
зодчих и скульпторов. Все они были сильно повреждены.
Умахан привязал уздечку к древку копья и, придавив его к земле двумя
большими камнями, оставил лошадь и поднялся по ступенькам храма.
Огромные полусгнившие ворота были раскрыты настежь. Просторный зал
с обвалившимся потолком оказался пуст, если не считать живущих здесь
собак и гнездящихся на стенах птиц. Псы радостно завиляли хвостами,
а птицы залились тревожным щебетанием. Одна собака заскулила, другая
подошла поближе и остановилась в нерешительности, как бы раздумывая,
стоит ли подходить к этому человеку или обнюхать его издалека. Здесь
стоял полумрак, но в льющемся из пустых окон свете Умахан смог
осмотреть стены, сплошь занятые скульптурами. Но и тут та же история –
ни одной целой статуи.
– Где же мне найти мудрого старца? В заброшенном храме живут одни
собаки да птицы… – невольно проговорил он, озираясь по сторонам.
– Сюда, сюда, – прозвучал слабый женский голос, и на другом конце зала
скрипнула дверь.
Умахан зашагал через сгнившие бревна, обломки статуй и куски
штукатурки. Собаки запрыгали рядом, ласкаясь и приветливо гавкая. Одна
лизнула ему руку.
– Прочь, прочь! – закричал он, отдергивая руку. – Мусульманину нельзя
прикасаться к собачьей пасти!..
Псы испуганно отскочили в сторону и с сожалением уставились
на не пожелавшего с ними поиграть или бросить им кусок чего-нибудь
съедобного.
– Есть тут кто-нибудь?
– Сюда, сюда, – опять прозвучал тот же женский голос.
На этот раз он точно уловил, что зовущая его женщина находится за этими
скрипучими дверями, посреди темных глубоких ниш, а может, проходов, он
не стал их осматривать. Шагнул через порог и очутился в небольшом,
сыром и темном помещении со сбегающими вниз ступеньками. Было

темно. Снизу едва шел свет, в котором с трудом угадывались ступеньки. Он
вспомнил, что Солнечный Бубен живет в подземелье, и медленно стал
спускаться, надеясь увидеть позвавшую его женщину. Но внизу никого
не было. Под каменными сводами прикрепленный к стене горел небольшой
факел.
– Эй, женщина, где ты? Куда мне идти? – окликнул он, но, кроме эха,
ничего не услышал.
Какое-то время он стоял, часто моргая, привыкая к темноте и надеясь, что
к нему сейчас выйдут служители древнего аварского культа. Но нет, никто
не появлялся. Тогда он рискнул пойти дальше, взяв со стены факел
и освещая себе дорогу. Сводчатый проход становился теснее и вился
змейкой под наклоном, но почему-то только в одну сторону. Пройдя два
или три кольца, Умахан остановился и громко произнес:
– Похоже, я неправильно иду, наверное, лучше вернуться назад, где был
слышен женский голос… Эй, есть тут кто-нибудь?
Никто не ответил. Он прошел еще пару колец вниз, под усилившимся
уклоном. В проходе ни огонька, ни человека, только статуи, которые здесь
были целы. Ему даже подумалось, что ботлихцы не отваживаются
спускаться сюда, вот и сохранились эти истуканы, которых Солнечный
Бубен, должно быть, считает сыновьями Бечеда, прародителя великих
аварских богов.
– Проклятье! – вырвалось у царевича – Не возвращаться же мне назад! Что
за язычники, позвали бедного человека, а сами прячутся во мраке, словно
шайтаны?
Его рука невольно скользнула к поясу, пальцы крепко сжали роговую
рукоять кинжала, который, словно живое существо, приятно вселял
уверенность. Но в следующее мгновение противный холодок разлился
по всему его телу.
– Нет уж, язычники, живите вы сами в этом подземелье, а я пойду обратно,
ибо мудрость черпают не во мраке, а на свету, где легко отличить доброе
от худого.
Но тут на ум пришли слова наставника по воинскому искусству: «Если

даже ты струсишь, сумей скрыть в себе страх и окутать свое сердце
бесстрашием – одной из добродетелей воина. Но не забывай при этом
и о другой добродетели – о разуме».
Вдруг факел сильно зачадил, защекотало в ноздрях, появилась резь
в глазах. «Это масло на тряпке выгорело», – догадался он и поспешил
обратно наверх. Факел быстро потух, а с собой не было ни кремня, чтобы
высечь искру, ни клочка шерсти, чтобы из искры раздуть огонь. Он бросил
его на пол и вытянул вперед левую руку, в правой зажимая кинжал.
Поднимался по кольцам, ощупывая стену, пока не уперся в камень.
– Что это?
Ощупывая возникшую на пути преграду, он коснулся правой стены
прохода, затем снова передвинулся к левой стене. Ширина прохода была
три-четыре шага. На стенах легко прощупывалась каменная кладка, а то,
что возникло на проходе, было цельное с большими щелями у стен.
– Вот уж не думал, что и язычники умеют шутить… Кто навалил на проход
такой большой камень? Может, я уже в западне и кто-то желает меня
напугать?
В ответ звучало лишь эхо собственного голоса.
– Проклятье! – начал уже злиться царевич. – Я пришел сюда, чтобы
встретиться с Солнечным Бубнем, вы слышите меня? Ну, погодите,
доберусь я до вас…
Он снова стал спускаться вниз. Через несколько колец проход повернул
в другую сторону. Он уже не вилял кольцами, но все еще сбегал вниз под
сильным уклоном, местами чарыки соскальзывали с камня.
Наконец, в кромешной тьме возник слабый свет; юноша ускорил шаг
и очутился в помещении, где горел лишь один светильник под тонким
стеклом. Умахан часто заморгал, отчетливо различая предметы – круглые,
гладкие колонны, их тут множество. Какое-то небольшое ложе и… на нем
вроде бы сидит человек. Да, точно, сидит. Но он неподвижен. Он укрыт
одеялом, но в свете слабых лучей горящей рядом лампады виднеется белое
морщинистое, почти иссохшее, как мумия, лицо.

– Эй! Ты живой человек или статуя? – вырвалось громко у царевича, и эхо,
многократно повторяясь, оглушительно ударило по ушам. – Что
за подземелье, кто и зачем тут живет?..
Умахан почувствовал пронизывающий холодок, хотя здесь уже не несло
сыростью, как там, в начале прохода. Он шагнул ближе, получше разглядел
старца и спросил:
– Мне нужен Солнечней Бубен.
Старец с наброшенным на голову одеялом не шевельнулся. Из темноты,
за спиной старца, прозвучал мягкий и ровный голос, который почему-то
не отстукивал эхом о каменные своды и стены.
– Солнечный Бубен приветствует тебя, мой юный владыка, солнцеликий
наследник Мухаммад-Нуцала, покровителя всех аварцев, признавших
аравийский судебник и хранящих древние аварские святыни!
– Ну, раз ты знаешь, кто к тебе пожаловал, то выйди на свет и покажись
мне! – раздраженно потребовал Умахан и неприятно поморщился от эха.
– Я исполню повеление солнцеликого отрока земли аварской, только дай
мне немного времени… и ты увидишь святилище своих предков…
«Какое еще время? – подумалось ему. – И почему голос обитателя
подземелья не гремит эхом, как мой?»
В этот момент один за другим стали зажигаться светильники, и душистый
запах хвои удивительно приятно ударил в нос. Что это? Умахан вертел
головой из стороны в сторону, поражаясь тому, что стало открываться его
взору – исполинские статуи полуобнаженных мужчин и женщин, статуи
чудовищ и прочих зверей, среди которых выделялись волки с головами,
очень похожими на человеческие. Помещение было столь просторным, что
за лесом статуй и колонн, подпирающих высокие сводчатые потолки,
не просматривались стены, ибо светильники зажглись только вокруг ложа
иссохшего старца, за спиной которого показался высокий седовласый
мужчина, обернутый в кроваво-красную материю. Какие-то женские тени
отлынули от светильников и скрылись за большими статуями, Умахан
не успел разглядеть их лиц. Зазвучали мягкие, завораживающе чистые
женские голоса, затянули песню на аварском, мелодию и слова которой ему

никогда прежде не доводилось слышать.
– Кто эти женщины? Их тут много…
– Это дочери Бечеда, – ответил жрец, и пение немного поутихло. – Они
поют тебе, мой юный владыка, гимн счастья.
Затем жрец обошел сидящего на ложе из мохнатых звериных шкур старца
и подошел к Умахану.
– Откуда тебе известно, что я тинануцал?
– Меня извещают боги – сыновья великого Бечеда.
– Да? А сам он чей сын, этот ваш великий Бечед? – ухмыльнулся Умахан
и вогнал клинок в ножны. Длинноволосый жрец ответил тут же,
не раздумывая:
– Великий Бечед – сын могучего Дидора, сына тончайшего Зобалда, сына
высоченного Аршалда, сына безудержного Цадарда, которых породил
величайший из богов – тысячеликий Аум, вдохновитель всех религий
и наук.
– А его?

– Я повинуюсь тебе, мой юный владыка, но прародители Аума не боги,
но нечто более таинственное и могущественное, и их имена очень длинны.
Имя первого прародителя Аума занимает целый день, второго – месяц,
третьего…
– …Круглый год, – перебил жреца царевич и рассмеялся. – Ты очень
предсказуем, житель подземелья…
– Спасибо, славный наследник великих Сариров, я вижу в тебе
проницательный ум и храброе сердце – свидетельство Божественного
происхождения…
– Поясни свою мысль. Я ведь не святой и даже не алим…
– Святыми становятся с помошью культовых учений, но Божественными
рождаются те, кого еще во чреве матери боги изберут для славы…
Умахан прошелся между статуями, заглянул за огромного волка с похожей
на человеческую головой, затем заглянул за исполина с голым торсом.
Но нет, поющих дочерей Бечеда за ними не было. Он решил, что они
прячутся дальше, где темно. Затем вернулся в круг светильников и,
внимательно глядя в лицо жреца, спросил:
– Не знаю, может, ты и прав… но скажи мне, зачем я сюда спустился? —
– Ты хочешь узнать будущее и успокоить свою родительницу, светлейшую
ханшу Аварии, – был мгновенный ответ.
– Верно, – улыбнулся Умахан. – Тогда, чтобы я проникся уважением
к хранителям древних аварских святынь, пусть боги подскажут тебе что-
нибудь из моего прошлого.
– Слушаюсь и повинуюсь, солнцеликий господин…
– Хе-хе-хе-хе, – неожиданно для Умахана иссохший, как мумия, старец
начал смеяться. У него был тихо-скрипучий голос, странно проникающий
в глубину сознание… – Ты любишь сырные лепешки и абрикосовый
компот. Когда ты выезжаешь на скачки вместе с группой своего учителя, то
первую стрелу с любовной запиской ты посылаешь на поле Ахмадилава,

а его красавица-внучка Пати снится тебе во сне в образе птицы…
– Да-a, верно, – поразился Умахан.
– Подойди к старцу, присядь…
Умахан присел на мягкую шерстистую шкуру и пение тут же усилилось.
До его слуха стали долетать слова:
Небо любит землю,
Земля любит подвиги,
Подвиги совершают герои,
Героев рождают боги.
Будь славен Умахан,
Будь счастливУмахан,
Будь равен богам и всем небесам…
Перед ним, как из воздуха, возникла красивая женщина, тоже обернутая,
как и жрец, в красную ткань. Она подала ему золотой кубок.
– Выпей, солнцеликий, – попросил старец.
– Кто из вас Солнечный Бубен? – спросил он, принимая кубок и заглядывая
в него, на дне плескалась красноватая жидкость без запаха.
– Я…
– А как же он?
– Кто?

Умахан повернул голову влево, чтобы показать рукой на жреца, с которым
он разговаривал и который совсем недавно назвался этим именем. Но его
там не было.
– Тот, который всего мгновение назад стоял здесь…
– Это был я…
– Ты-ы? Ха-ха-ха… – невольно рассмеялся царевич. – Такой старый,
но шутить еще не разучился. Видно, в молодости ты был очень крепок
собой…
– Верно, крепок.
И на тебе! Старец исчез прямо с ложа, а высокий седовласый жрец возник
на том месте, где минуту назад его не было.
– Выпей, мой юный владыка, и глаза твои узреют тайну, которую жаждет
знать твоя родительница.
Умахан осушил кубок несколькими глотками, и снова возникла перед ним
красивая женщина, но уже другая. Она улыбнулась ему и, напевая песню,
удалилась за большую статую обнаженной женщины. Исчез и седовласый
жрец, а старец возник рядом с ним на шкурах и весело захихикал.
– Я был крепким воином, когда ходил в походы во славу Андуник-Нуцала.
А теперь я служу Бечеду и сорока его сыновьям. Тело мое дряхлеет,
но мудрость крепчает, растет и становится могущественной, как грозовая
молния. Скоро станет тесно моей мудрости, и немощное тело не выдержит
ее бремени… И прозвал меня Солнечным Бубном тот, чья мудрость
могучей волной вырвалась из груди к вечно чистому небо, ибо души
способны воспарять туда, куда не поднимаются пыль, дым и облака. Алимы
запрещают мне выносить мой волшебный бубен на свет. Боятся его
чудодейственной силы… Знаешь, что это такое? – Старец не дал царевичу
ответить. – Не знаешь ты, не знаешь. И даже не спорь, уважь старца,
служившего твоему прадеду, и тогда ты узнаешь, что на самом деле есть
«солнечный бубен»! Дай-ка я получше тебя разгляжу…
Умахан ничего не успел подумать, как сидевший рядом немощний старик
уже стоял на каменном полу с бубном в руках. По его телу разлилась

приятная истома, потянуло ко сну и все, что происходило дальше,
перестало волновать. Было необычное состояние – не сон, не явь, но какая-
то великая легкость.
Бум! Бум! Бум-бум-бум… – раздавались звуки бубна, мгновенно заполняя
полутемный зал храма каким-то мягко отскакивающим эхом.
Нет солнца для света,
Есть солнце для тьмы.
Нет бога, кроме Бога,
Есть Бог – высоты.
Добром за добро
И злобой за зло
Веками платили
И души дробили,
Превратности мира
Всех пережили…
Старец кружил вокруг сидящего на шкурах Умахана, ударяя в бубен
и подпевая стихи, словно заклинания. Может, это и были заклинания. Кто
знает?!
– Смешно-о!
Жить на белом свете смешно-о!

А не родиться на белый свет?
Более смешного вопроса нет.
Я родился ма-аленьким,
Но вырос большим!
Я снова ма-аленький,
Но познаю большое…
Самое смешное то,
Что есть – мир,
Есть – люди
И тьма, рассекаемая солнцем…
Царевич смотрел на старца, видел, как он танцует и слышал, что он поет.
Затем произошло нечто невообразимое. Умахан очутился на залитой
ласковым солнцем земле.
…Он видел, как его прадед Андуник Третий выходит на площадь,
переполненную конными воинами. Он высок, широк в плечах, на нем
золотой шлем и красная мантия. Прадед поднимается на мавзолей, и к нему
подводят белогривого коня. Восторженно ревет войско: «Чакаги Нуцал!
Чакаги маарул бетер!..»
…Шумный ритм бубна был очень похож на цоканье тысяч копыт,
на скрежет стали и многоголосый гул. Старец уже не кружил вокруг
светового столба со своим волшебным бубном. Он стоял напротив царевича
и неспешно, очень тихо танцевал, распевая свои заклинательные песни,
сочиняя и рифмуя их на ходу:
Кто твой враг, кто твой друг?

Этот сон – сладкий звон,
Птичий щебет в саду,
К тайне его я пойду…
Пусть правдивый твой сон
Озарит небосклон
И покажет тебе,
Кто твой враг, кто твой друг.
Заколдованный круг…
Это он иль она?
Назови мне года,
Покажи города…
Расскажи, как уйти
От беды на века?
Царевич уже не слышал ни скрипучего голоса, ни замысловатой дроби
бубна. Его глаза сомкнулись, голова упала на широкую грудь, и засопел он
в сладком сне, прямо сидя на ложе.
Он и на самом деле увидел яркие, цветные сны. И уже никогда таких ярких
и счастливьте снов он не увидит. Ибо они действительно были вызваны
жрецом, знающим магию. Внутри сознания царевича, словно стаи птиц,
проносились неописуемые красоты мира, нескончаемые сады, синие реки,
моря и хрустальные города. Перед ним раскидывались дворцы и сыпались
к ногам золотые и серебряные монеты. И повсюду сопровождал царевича
его меч необъятного размера, который, однако, для него был легок, как
гусиное перо. Но вдруг чья-то назойливая хитрая рабыня зачем-то
похитила этот меч. Он смотрел вслед дерзкой невольнице и никак не мог

взять в толк, как ей удалось унести с собой его булатный меч, который
не смог поднять ни один из воителей и правителей…

жүктеу/скачать 1.34 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: