Нестор Махно

ны стереотипно и проводились малыми силами, они ни к
чему не привели.
23 декабря Махно произвел на позиции белых шесть бес-
плодных атак. «Но если он верил в успех, – комментирует
Слащев, – или действовал под влиянием раздражения и
бешенства отчаяния, то войска его шли в атаку все хуже
и хуже и, видимо, ни в какой успех уже не верили» (70, №
12, 51).
На рассвете 24 декабря Махно вновь приказал своим ча-
стям атаковать, но атака шла так вяло, что захлебнулась
в двух верстах от позиции белых… Махновцы выдохлись.
Почувствовав это, хладнокровный Слащев бросил вперед
свои силы: сильный контрудар, разметавший остатки со-
бранных Махно сил, лишил его последней надежды на
овладение городом.
Позже, рассказывая красному офицерству о своей борь-
бе с махновщиной, Слащев отмечал, что Махно был пло-
хим стратегом. По-видимому, основания для такого суж-
дения у него были. Батька не смог создать боеспособного
фронта. Не смог использовать свое превосходство в си-
лах. И даже личное бесстрашие его и «ярость» (отмечаемая
Слащевым), которые были допингом для его бойцов в ло-
кальном бою, под Екатеринославом оказались слабым ар-
гументом против выверенного военного расчета Слащева.
Белым, однако, недолго оставалось торжествовать по-
беду: 1 января Екатеринослав заняли части регулярной
Красной армии.
Советские историки по этому поводу обычно замеча-
ют, что именно большевики спасли махновцев от полного
разгрома. Возможно, это и так. Но можно взглянуть на де-
ло иначе: махновцы подготовили триумф большевиков,
изглодав белый тыл. Вряд ли, однако, нас к чему-либо при-
ведет оценочная эквилибристика. Факты же таковы: отбро-
сив махновцев от Екатеринослава, Слащев не преследовал
376
была сильно больна, но я ее отстояла… Ирине было почти
три года – почти не говорила, производила тяжелое впе-
чатление, все время раскачивалась и пела. Слух и голос
были изумительные. – Если найдется след С. – пиши, что
от воспаления легких… Мы с Алей живем все там же, в сто-
ловой. (Остальное занято.) Дом разграблен и разгромлен.
– Трущоба. Топим мебелью. – Пишу. – Не служу, ибо после
смерти Ирины мне выхлопотали паек, дающий возмож-
ность жить. Служила когда-то 5½ мес. (в 1918 г.) – ушла,
не смогла. – Лучше повеситься».
Когда сестра Цветаевой, Анастасия Ивановна, приехала
в Москву в мае 1921 года, она Марину не узнала: та постаре-
ла, стала независимей (и уязвимей?): «Я очень очерствела –
и не жалею». Цветаева жила в своей запустелой (и запущен-
ной) квартире с жильцами-самогонщиками. С прошлым
было покончено: семейное гнездо разорено, тарусский ро-
яль продан за пуд черной муки, о муже она ничего не знала.
Ей нравилось так жить, нравились и неприкаянность, и сво-
бода, и ненужность прошлого, и любовная тоска – все то,
что рождало фантастические, небывалые в русской лите-
ратуре стихи, в которых яд, и мудрость, и мука женской
любви, и неизъяснимая грусть свободы, иногда выпадаю-
щей на человеческую долю, – предельное, хирургическое
какое-то обнажение сердца… Когда Анастасия Ивановна
попыталась чуть-чуть изменить мир сестры, убрать хотя
бы неустройство, выстирать рубашки и наволочки, вымыть
посуду и паркет, Марина обиделась:
– Мне это совершенно не нужно…
Она охраняла свой мир, сад своих стихов, столь дивно
плодоносящий на запустении 1920 года. Она и в этом про-
тивопоставляла себя устроившимся или откровенно, как
Брюсов, продавшимся за пьедестал, за паек, за морфий.
Она хранила, берегла запустение.
Это понятно. Но – ребенок?
405

но как бы с чужого голоса, с чужого ума. Во всяком слу-
чае, совсем не тем человеком, который благодаря своей
сверхъестественной интуиции каким-то священным про-
роческим языком набормотал «Котлован» и «Чевенгур».
Он полон ясного ожидания светлого будущего. Он, во-
обще, доверчив. «Ленин – это редкий, быть может, един-
ственный человек в мире, – пишет он в 1920 году в очерке
„Ленин“. – …Главное в Ленине (за что и полюбили мы его
так, когда поближе узнали) это – что он вперед понимал
и высказал тайную, еще не родившуюся мысль, сокровен-
ное желание миллионов трудового народа и вынес в свет
общего сознания то, чего все хотят, чего всем нужно…»
Чего же всем нужно? Движения жизни, правды, теплой,
братской коллективности труда… Молодому Платонову
хотелось именно это видеть в происходящем вокруг – и
он это видел. Когда же ракурс его видения изменился, он
увидел «Котлован». Для этого нужно было, чтобы прошло
время и чтобы за это время не разложилась гордостью или
самодовольством глаголющая человеческая душа.
Удивительнее всего в Платонове 1920 года то, что ино-
гда этот почти мальчик, пишущий сознательным языком
пролетария, начинает изъясняться от себя – не вполне про-
зрачным слогом, достойным средневековых мистиков, и
тогда обнажается его не поддающаяся порче золотая душа:
«Безмолвие любви – последнее познание двух душ, что
одно…»
«Женщина – тогда женщина, когда в ней живет вся со-
весть темного мира, его надежда стать совершенным, его
смертная тоска…»
Откуда двадцатилетний мальчик узнал о «смертной тос-
ке» мира?
Еще один срез времени: Марина Цветаева. В письме к
сестре 1920 года о жизни своей так: «В феврале этого го-
да умерла Ирина – от голоду – в приюте, за Москвой. Аля
404
их. Для этого у белых не было сил. К тому же на руку пар-
тизанам оказалась распутица, которая делала маневры
белых просто невозможными вне железных дорог. Фронт,
проткнутый Слащевым у Пятихаток, постепенно распадал-
ся: во-первых, с падением Екатеринослава он уже ничего
не прикрывал, а во-вторых, штаб Повстанческой армии
просто, по-видимому, потерял связь со своими частями и
ничем не мог помочь им. Махно с ядром в несколько тысяч
человек ушел в бездорожные пространства Никопольского
уезда. Остальные части выжидали, отогреваясь по хуто-
рам: нужно было продержаться неделю-другую и только
не пропустить момент, когда покатятся на юг отступаю-
щие белые. А уж тут не мешкать – либо отскочить с дороги,
либо подрезать поджилки. А вслед за тем – здравствуй,
Красная армия…
Не принимая боя, в самом конце декабря корпус гене-
рала Слащева оставил Екатеринослав и двинулся к Крыму,
где впоследствии стал ядром последнего оплота белого
движения – армии генерала Врангеля. Красная армия про-
двигалась по партизанским районам, как бы гуляя. Про-
тивник не сопротивлялся. Противника… не было. Красные
встречали разъезды партизан, изможденных людей в по-
лушубках, подпоясанных кушаками, с винтовками и обре-
зами, с диким, то ли голодным, то ли больным, блеском
в глазах. Имя батьки Махно было у всех на устах. Однако
для самого Махно это был крах. Перед красными батька
предстал не главой анархистской республики, с которым
следовало бы говорить на почтительном и благодарном
языке, как и подобает говорить с победителем, позабыв все
обиды. Нет! Он снова оказывался лишь вождем большого,
известного своей своенравностью партизанского отряда,
с которым следовало поступить по целесообразности во-
енного времени.
377

Наступил 1920 год, роковой для махновщины. Правда,
историки всех направлений единодушны в одном: первые
встречи красноармейцев и бойцов Повстанческой армии
проходили в духе приподнятости и братства, того особого
братства, которое объединяет людей, одолевших общего
врага. Наверно, красноармейцы удивлялись подвигу пар-
тизан, не сложивших оружия во вражеском тылу и тем са-
мым подготовивших их общую победу. Может быть, были и
такие, кого мучила совесть, что в свое время они покинули
Украину так поспешно. На людей, по убеждению встав-
ших на службу революции, не могла не повлиять героика
партизанского движения, напоминавшая о порывах 1917
года, и слегка отдающая крамолой, но близкая сердцам
миллионов крестьян идея «вольных советов»…
А у красных было сытнее, надежнее. У красных медика-
менты, махорка. Зато у махновцев была горилка, которой
не было у красных. Так что было чем поделиться, было что
рассказать, было, наверно, о чем поплакать вместе земля-
кам, узнав о гибели родных и сожженных селах. Как бы ни
старались наши историки замазать этот нежелательный
факт – была, была она, одна эйфорическая неделя, когда
красноармейца с махновцем не разделяло, по сути, ниче-
го, когда белые бежали, когда смерть перестала ежечасно
кружить над головами и можно было отдаться позабытым
чувствам товарищества и веселья, когда верилось, что все
плохое позади, и после неистового напряжения борьбы в
мире больше не может быть мелкой человеческой подло-
сти и несправедливости, и мертвецы декабря – это послед-
няя жертва угрюмому богу Гражданской войны. Красные
части, которым временно пришлось сражаться в частях
Повстанческой армии, чтобы избежать полного разгрома
и уничтожения, перешли к своим, часть красных хотела к
махновцам. Присоединился к ним, например, партизан-
ский отряд Огаркова, принимавший участие во взятии
378
Велимир Хлебников: как и Маяковский, работает в «Ок-
нах РОСТА», только в Пятигорске, а потом в Баку. В своей
серьезной (возведенной в принцип) беспечности гения
дрейфует на юг, где-то на берегу Каспия выдирая из знаме-
нитого гроссбуха со стихами несколько страниц, помогает
рыбакам разжечь костер… Пред ним первобытная земля,
первобытная, живая, клокочущая история, покачнувшая
целый мир, первобытная усталость.
…В бреду – холод цыганский,
А я куда-то бреду и бреду
Канта учить по-табасарански…
Соприкосновение Канта и табасаранцев – маленького
южнодагестанского народа – для него поэтическая и ис-
торическая метафора колоссальной силы, едва ли не ма-
гический знак. Как прозвучит по-табасарански категори-
ческий императив Канта? Как «мир вашему дому»? Как
магометанская молитва? Как выстрел?
Изгой империи и юродивый культуры, он вдруг стано-
вится соучастником и сотворцом грозных событий:
…Пали цари, но гордо стояли утесы войны…
Война, текучесть и неустойчивость мира, романтические
надежды, обнажение естественного (и доброго, и злого –
но невыдуманного) в человеке – его стихия. Как только мир
остановится, он умрет, так не увидев своего «Солнцестана».
Да и вряд ли его бродячая душа смогла бы обрести в нем
покой…
Еще один утопист двадцатого года – Андрей Платонов.
Он только еще зарождался как писатель в родном Вороне-
же, ему всего 21 год, он еще называется «рабочим», хотя
уже заведует отделом писем в газете… Его очерки того вре-
мени поражают: они написаны, безусловно, Платоновым,
403

Конечно.
Для Блока в 1920 году время иссякло, для Маяковского –
бурлило и билось, как молодая пенная кровь. Блок спра-
шивал молодого Корнея Чуковского, быть может, втайне
надеясь, что тот опровергнет его:
– Все звуки кончились. Разве вы не слышите, что ника-
ких звуков нет?
Чуковский, кажется, промолчал. Он носился из редакции
в редакцию, чтобы заработать на еду. А Маяковский делал
сотни подписей и картинок для «Окон РОСТА», он работал
как машина, все вокруг него гремело артиллерийским гу-
лом и орало трубным гласом кустодиевского большевика:
«Гражданин! Красноармейцу холодно…» «Товарищ! Голо-
дает зачастую твой защитник…» По агиткам Маяковского
можно узнать, как шли дела на польском фронте, и как на
врангелевском, и как заворачивалась хлебная кампания,
и про дезертирство, и про заготовку башмаков у населе-
ния, и про то даже, что «всего у нас 38 тысяч телефонных
аппаратов». Думаю, Маяковскому можно верить – в конце
концов, это официальная статистика.
А еще было античное коктебельское время Волошина,
который в нем, в этом времени, пытался спрятать своих
друзей 1920 года.
И нервное – на краю гигантской истерики – время Есе-
нина.
И хотя слишком пространные отступления все дальше
уводят нас от темы, мозаика 1920 года будет зиять чудо-
вищными дырами, если не обмолвиться хотя бы кратко
о нескольких именах. Имена эти выбраны произвольно,
по принципу личного предпочтения: мне кажется, что в
судьбах упомянутых мною людей как-то особенно прелом-
ляется свет года. Это субъективное видение, но иного у
меня нет.
402
Орла. Был случай, когда команда бронепоезда передала
повстанцам три тысячи снарядов.
Пока шло братание, в Екатеринославе и Александровске
– где махновцы вновь встретились с частями 14-й армии,
– прошли душещипательные митинги. Правда, чуткое ухо
уловило бы в интонациях ораторов встревоженные и оза-
боченные нотки, однако вряд ли кто из рядовых бойцов
всерьез воспринимал их. В Екатеринославе митинг 1 янва-
ря закончился голосованием резолюции: «Да здравствует
всемирная коммунистическая партия большевиков! Да
здравствует третий коммунистический интернационал!
Долой анархию!» (94, 211). Партизан заставляли повто-
рять большевистский символ веры: началось постепенное
вовлечение махновских частей в Красную армию. Окон-
чательное размежевание произошло потом, когда Махно
опять был объявлен вне закона: тогда много махновцев
вступило в формирующуюся бригаду Г. И. Котовского, ко-
торый привлекал неординарностью своей натуры и – при
всем различии комплекции – неуловимой похожестью на
«блистательного партизана» Махно…
Штаб махновцев близко не сносился с большевистскими
частями. Расположившись в районе Гуляй – Поля—Алек-
сандровска, махновцы заняли наблюдательную позицию.
Наблюдения скоро выявили, что в повадках борьбы за
власть большевики нисколько не изменились с лета 1919
года. Не изменились потому уже, что претендовали на
власть целиком, ни с кем не собираясь делить ее. В пер-
вых числах января член Реввоенсовета 14-й армии Серго
Орджоникидзе отстучал в ЦК РКП(б) и в редакции круп-
нейших столичных газет озабоченную телеграмму: «В цен-
тральной печати, особенно в „Бедноте“ подчеркивается
роль Махно в восстании масс на Украине против Деникина.
Считаем необходимым сказать, что такая популяризация
имени Махно, который по-прежнему враждебно настроен
379

против советской власти, влечет за собой в рядах армии
нежелательные симпатии к Махно. Особенно опасна такая
популяризация при нашем продвижении в повстанческий
район. Фактически – Махно не руководитель восстания;
народные массы в целом восстают против Деникина за
советскую власть» (59, 181).
Телеграмма носила явно директивный характер. Обви-
нение Махно во враждебном отношении к советской вла-
сти (как власти Советов, а не большевиков) по крайней
мере смешно. Какую роль играл он в крестьянском вос-
стании, показал потом большевикам 1920 год. Но это на
самом деле и не имело для них значения. Деникин доста-
точно ожесточил и напугал крестьян, чтобы они воспри-
няли большевиков как «освободителей».
Еще в декабре 1919 года на VIII конференции РКП(б)
видный деятель украинского ЦК партии Я. А. Яковлев на-
метил контуры стратегического подхода к «союзникам»
типа Махно: ликвидировать. «Ликвидировать все банды
и те повстанческие организации, которые сегодня бьют
Деникина и которые завтра будут гораздо опаснее для
нас. Никакого чувства благодарности по отношению к ним
быть не может. Здесь один путь, путь беспощадности, са-
мой решительной ликвидации этих отрядов…» (12, 145).
Тут даже нечего добавить, кроме, разве, того, что Сталин
знал, кого назначить наркомом-коллективизатором…
4 января командарм—14 Уборевич издал секретный при-
каз, предписывающий «принять все меры к разоружению
населения и уничтожению банд Махно» (94, 212). Как ви-
дим, политически, терминологически даже, все уже было
готово для наступления на повстанчество. Однако приказ
некоторое время сохранялся в секрете: для начала откры-
тых боевых действий против Махно нужен был предлог.
Его не пришлось ждать слишком долго.
380
Трудно поверить, что в этих условиях ставились экспери-
менты, подобные тому, о результатах которого А. Ф. Иоффе
писал в июле 1920 года физику Паулю Эренфесту в Голлан-
дию: «С Капицей мы наблюдаем явление Эйнштейна и де
Гаазе в пустоте без всякого поля при размагничивании
никеля (при 350 °C). Сейчас изучаем скорости молекул по
методу Физо в пустоте… Любопытные результаты дают
рентгенограммы металлов…»
Июль 1920-го, когда писалось письмо, – это разгар поль-
ской войны, отчаянные попытки врангелевцев развить
наступление из Крыма, рейды Махно в тылу Красной ар-
мии. А тут – изучение скорости молекул по методу Физо…
Трудно поверить, что это – одновременно.
В московском ЦАГИ у Жуковского построена аэродина-
мическая труба. Сам Жуковский доживал последний год
жизни и делать практически ничего уже не мог. Но у Жуков-
ского работал Фридрих Цандер, который потом построил
первую настоящую ракету… Сохранилась фотография Цан-
дера 1920 года – он сидит за рабочим столом на стуле. Нога
на ногу. Светлые носки съехали вниз гармошкой, паруси-
новые туфли, аккуратный, но сильно поношенный костюм,
белый воротничок рубахи. И лицо. Повернутый к нам яс-
ный, спокойный лик человека, глубоко погруженного в
свои раздумья. В руках – книга. В марте 1920-го в чертежах
Цандера появляются две схемы крылатых ракет…
В выкладываемой нами мозаике года много несостыко-
вок, противоречий – и это неизбежно: извержение исто-
рического времени происходило неравномерно, с разной
скоростью текли его потоки. Возможно, что Цандер и Мах-
но вообще существовали в разном времени, произвольно
объединенном хронологией 1920 года.
А Блок? А Есенин? А Маяковский? Ими «пограничность»,
«край» времени должны были, наверное, ощущаться осо-
бенно остро?
401

впредь не будет иметь времени для встречи с ним вслед-
ствие занятости более важными делами…
Наступало время «лишних» людей, которые с их излиш-
ними заботами должны были либо исчезнуть, либо пере-
строиться и присягнуть. Лишним в новой России оказался
В. В. Розанов – он умер от истощения в 1919 году. Многие
поняли, что «лишний» – значит «обреченный», и попыта-
лись спастись. Пробрался на юг, к черноморским портам,
крупнейший ученый, академик В. И. Вернадский. Он про-
был за границей очень недолго, уже в 1921-м вернулся в
Россию, а вот сопровождавший его в скитаниях украин-
ский сопроматчик С. П. Тимошенко добрался до США и
основал там собственную школу. Отец физиологии И. П.
Павлов тоже хотел эмигрировать, написал об этом Ленину.
Нобелевский комитет, в свою очередь, подтвердил, что
готов должным образом обеспечить работу нобелевского
лауреата за границей.
Запахло, в некотором смысле, скандалом. Ленин распо-
рядился удвоить Павлову академический паек и выделить
средства на содержание института. Академик остался. То-
гда в Петрограде родилась знаменитая шуточка о том, как
кто-то из собратьев по науке встретил Павлова на улице и
попросил: Иван Петрович, возьмите меня к себе в инсти-
тут…
– Кем?
– Да хоть собакой…
В Петрограде было хуже, чем в Москве. Он был выстужен,
как железная бочка. Абрам Федорович Иоффе, директор
Политехнического, избранный в 1920 году академиком, не
мог, несмотря даже на это, предохранить своих сотрудни-
ков от ужасов окружающего. У Петра Леонидовича Капицы,
двадцатишестилетнего гения, крысы съели сына в родиль-
ном доме. Сосновый лес, окружавший Политехнический
институт, был вырублен на дрова еще минувшей зимой.
400
7 января Реввоенсовет Повстанческой армии выпустил
декларацию, которую большевики не могли воспринять
иначе как попытку вырвать у них политическую иници-
ативу и провозгласить собственные принципы обустрой-
ства жизни на освобожденной от деникинцев Украине. Это
была, конечно, колоссальная дерзость. Одного лишь об-
ращения – «ко всем рабочим и крестьянам Украины» – с
предписанием прочесть воззвание во всех уездах, на всех
заводах и фабриках и, так или иначе, довести его до сведе-
ния каждого человека – было достаточно для того, чтобы
вызвать гневный столбняк у партии большевиков. По су-
ществу, за год до Кронштадта в декларации были сформу-
лированы все основные постулаты ненавистной больше-
викам ереси – «за Советы без коммунистов», – о которой
даже между своими позволительно было говорить лишь
при закрытых дверях… А махновцы силились выкрикнуть
еретические положения на всю Украину, более того: об-
ращались непосредственно к грядущему Всеукраинскому
съезду Советов, выражая надежду, что он не наденет на-
роду на шею новое ярмо большевистской власти, а будет
руководствоваться принципами свободы и здравомыслия.
Что же содержалось в декларации Реввоенсовета Повстан-
ческой армии: все распоряжения деникинских властей и
распоряжения большевистских властей, противоречащие
«интересам народа», объявлялись отмененными; земля и
инвентарь крупных землевладельцев и кулаков должны
были перейти в руки крестьян, живущих своим трудом;
размеры наделов и сроки наделения землей должны бы-
ли определяться на местах самими крестьянами; шахты,
заводы, фабрики, рудники объявлялись собственностью
рабочего класса, «который при посредстве профсоюзов
берет в руки все производство, организует общественное

жүктеу/скачать 1.91 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: