Пьеса предоставлена Ольгой Амелиной


Стражник. Надеть ей опять наручники, начальник? Креон



бет3/4
Дата25.06.2016
өлшемі221 Kb.
#157929
1   2   3   4

Стражник. Надеть ей опять наручники, начальник?

Креон. Нет.
Стражники выходят вслед за Прислужником. Креон и Антигона остаются вдвоем.
Ты кому-нибудь говорила о том, что задумала?

Антигона. Нет.

Креон. А когда шла туда, тебе никто не встретился?

Антигона. Нет, никто.

Креон. Ты в этом уверена?

Антигона. Да.

Креон. Ну так слушай: ты вернешься к себе, ляжешь в постель и скажешь, что заболела, что никуда не выхо­дила со вчерашнего дня. Кормилица это подтвердит. А этих троих я уберу.

Антигона. Зачем? Ведь вы прекрасно знаете, что я снова примусь за прежнее.
Пауза. Они смотрят друг на друга.
Креон. Почему ты пыталась похоронить брата?

Антигона. Это мой долг.

Креон. Но ведь я запретил!

Антигона (тихо). И все-таки я должна была это сде­лать. Тени непогребенных вечно блуждают, нигде не находят покоя. Если бы мой брат был жив и вернулся усталый после долгой охоты, я бы разула его, дала бы ему поесть, приготовила постель... Последняя охота По­линика окончена. Он возвращается домой, его ждут отец, мать и Этеокл. Он имеет право отдохнуть.

Креон. Он был бунтовщик и предатель, ты это знала!

Антигона. Он был мой брат.

Креон. Ты слышала, как на всех перекрестках чита­ли мой эдикт, ты видела, что он вывешен на всех го­родских стенах?

Антигона. Да.

Креон. Ты знала, какая участь ждет каждого, кем бы он ни был, если он осмелится воздать телу Полиника погребальные почести?

Антигона. Да, знала.

Креон. Ты, может быть, думала, что раз ты дочь Эди­па, дочь гордого царя Эдипа, то для тебя закон не писан?

Антигона. Нет, я этого не думала.

Креон. Закон прежде всего существует для тебя, Ан­тигона, прежде всего для царских дочерей!

Антигона. Если бы я была служанкой, мыла посуду и вдруг услышала, как читают эдикт, я вытерла бы гряз­ные руки и, не снимая фартука, пошла хоронить брата.

Креон. Неправда. Если бы ты была служанкой, ты не сомневалась бы, что тебя казнят, и оплакивала бы свое­го брата дома. А ты рассудила так: ты царской крови, моя племянница, невеста моего сына, и что бы ни слу­чилось, я не осмелюсь тебя казнить.

Антигона. Ошибаетесь. Наоборот, я была уверена, что вы меня казните.

Креон (смотрит на нее и вдруг шепчет). Гордыня Эдипа! В тебе говорит гордыня Эдипа! Теперь, когда я увидел ее в глубине твоих глаз, я тебе верю. Да, ты на­верняка думала, что я тебя казню. И это казалось тебе естественной развязкой, гордячка! И отцу твоему чело­веческих горестей было слишком мало, я уж не говорю о радостях — не о них сейчас речь. Простые челове­ческие чувства в вашей семье не приняты, они вас сте­сняют. Вам обязательно нужно вступать в единоборст­во с судьбой и смертью. Убить своего отца, спать со своей матерью, потом узнать обо всем этом, жадно впи­тывая каждое слово. Не правда ли, какой чудесный нек­тар — слова, осуждающие вас? И как упиваешься ими, когда тебя зовут Эдип или Антигона... Потом — чего проще — выкалывают себе глаза и бродят с детьми по дорогам, собирая милостыню... Ну нет! Эти времена для Фив миновали. Ныне Фивы имеют право на царя, чье имя не прославится в истории. Меня, слава богу, зовут просто Креон. Я обеими ногами стою на земле, засунув руки в карманы и раз уж я царь, то — поскольку често­любия у меня меньше, чем у твоего отца, — решил посвя­тить себя тому, чтобы на той земле установился, если возможно, хоть какой-то порядок. Это тебе не авантюра, а повседневная работа, не всегда приятная, как, впрочем, всякая другая работа. Но раз уж я здесь для того, чтобы делать эту работу, я и буду ее делать... И если завтра вест­ник, с ног до головы забрызганный грязью, спустится с гор, чтобы сообщить мне о сомнительности моего про­исхождения, я просто-напросто предложу ему вернуть­ся туда, откуда он пришел, и даже не подумаю из-за та­кой ерунды являться на очную ставку с твоей покойной тетушкой, чтобы проверить кое-какие даты. Царям не до личных трагедий, моя девочка! (Подходит к, Антиго­не, берет ее за руку.) Так вот, слушай меня внимательно. Пускай ты Антигона, пускай ты дочь Эдипа, но тебе всего двадцать лет, и случись это немного раньше, все уладилось бы очень просто: посадили бы тебя на хлеб и воду и отвесили пару оплеух. (Смотрит на нее улыба­ясь) Казнить тебя? Да ты погляди на себя, воробышек! Слишком уж ты худа. Лучше растолстей немножко, что­бы родить Гемону здорового мальчугана. Уверяю тебя, Фивам он нужнее, чем твоя смерть. Ты сейчас же вер­нешься к себе, сделаешь так, как я тебе велел, и будешь молчать. О том, чтобы молчали остальные, позабочусь я сам. Ну-ну, нечего испепелять меня взглядом! Ты, конеч­но, считаешь меня человеком грубым, думаешь, что я не способен на высокие чувства. Но я все-таки очень люблю тебя, несмотря на твой скверный характер. Не забудь, что первую куклу подарил тебе именно я и было это не так уж давно.
Антигона, не отвечая, направляется к выходу.
(Останавливает ее) Антигона! Эта дверь ведет не в твою комнату! Куда ты идешь?

Антигона (остановившись, тихо, без рисовки). Вы прекрасно знаете куда...
Пауза. Они продолжают смотреть друг на друга, стоя лицом к лицу.
Креон (шепчет словно про себя). Что это за игра?

Антигона. Это не игра.

Креон. Разве ты не понимаешь, что если кто-нибудь кроме этих трех дуралеев узнает сейчас, что ты пыта­лась сделать, я буду вынужден казнить тебя? Если же ты будешь молчать, если откажешься от своего безумного намерения, я еще сумею спасти тебя, но через пять ми­нут я уже не смогу это сделать. Ты понимаешь?

Антигона. Я должна похоронить тело брата, кото­рое эти люди опять откопали.

Креон. Ты хочешь повторить свой нелепый посту­пок? Но у тела Полиника стоит стража, и даже если тебе удастся засыпать труп землей, его опять откопают, ты прекрасно знаешь. Что ты можешь сделать? Только об­ломаешь ногти и дашь себя снова схватить?

Антигона. Да, ничего другого, я знаю. Но это по крайней мере в моих силах. А делать нужно то, что в твоих силах.

Креон. Так ты в самом деле веришь в погребальный обряд? Веришь, что тень твоего брата будет осуждена на вечные скитания, если не бросить на труп горсть земли, пробормотав при этом обычную молитву жре­цов? Ты, конечно, слышала, как фиванские жрецы про­износят свои молитвы? Видела, как эти забитые, уста­лые служители, глотая слова, торопятся кончить цере­монию, как они на скорую руку отпевают мертвеца, чтобы до обеда успеть похоронить еще одного?

Антигона. Да, видела.

Креон. И неужели тебе никогда не приходило в го­лову, что если бы в гробу лежал человек, которого ты действительно любишь, ты взвыла бы от всего этого? Ты велела бы им замолчать, выгнала бы их.

Антигона. Да, я думала об этом.

Креон. И все же сейчас ты рискуешь жизнью из-за того, что я запретил совершать над телом твоего брата эту смехотворную церемонию, запретил бормотать над его останками бессмысленные слова, разыгрывать шу­товскую пантомиму, от которой тебе первой стало бы и больно и стыдно... Ведь это же нелепо!

Антигона. Да, нелепо.

Креон. Тогда для кого же ты это сделала? Для других, для тех, кто в это верит? Чтобы восстановить их против меня?

Антигона. Нет.

Креон. Ни для них, ни для брата? Для кого же тогда?

Антигона. Ни для кого. Для себя.

Креон (молча глядит на нее). Значит, тебе захотелось умереть? Ты сейчас похожа на пойманного зверька.

Антигона. Не нужно меня жалеть. Поступайте, как я. Делайте то, что должны. Но если вы все-таки человек, делайте это поскорее. Вот все, о чем я прошу. Ведь и правда, не на век же хватит моего мужества.

Креон (приближаясь к ней). Я хочу спасти тебя, Ан­тигона.

Антигона. Вы царь, вы всесильны, но это не в ваших силах.

Креон. Ты думаешь?

Антигона. Вы царь, но вы не можете ни спасти меня, ни принудить.

Креон. Гордячка! Маленький Эдип!

Антигона. Единственное, что вы можете — прика­зать меня казнить.

Креон. А если я прикажу пытать тебя?

Антигона. Для чего? Чтобы я плакала, молила о по­щаде, клялась сделать все, что от меня потребуют, а по­том, когда боль пройдет, начала все сначала?

Креон (стискивает ей руку). Послушай-ка! У меня скверная роль, это ясно, а у тебя выигрышная. И ты это понимаешь. Но все же не слишком злоупотребляй этим, дрянная девчонка... Если бы я был обычным грубым ти­раном, у тебя давно бы вырвали язык, тело твое истер­зали бы раскаленными клещами или бросили в камен­ный мешок. Но ты читаешь в моих глазах нерешитель­ность, видишь, что я позволяю тебе говорить, вместо того чтобы позвать солдат; вот ты и издеваешься надо мной, наскакиваешь на меня. Чего ты добиваешься, ма­ленькая фурия?

Антигона. Пустите меня! Мне больно!

Креон (сжимая ее руку еще крепче). Нет, тут я силь­нее тебя и тоже пользуюсь этим.

Антигона (вскрикивая от боли). Ой!

Креон (в его глазах искорки смеха). В конце концов, может быть, с этого и следовало начать — просто-на­просто вывернуть тебе руку, оттаскать за волосы, как нашалившую девчонку. (Продолжает смотреть на нее, снова становится серьезным; притянув ее к себе.) Я, как известно, твой дядя, но в нашей семье нежности не в ходу. И все же не кажется ли тебе забавным, что этот осмеянный царь, который слушает тебя, что этот все­могущий старик, который много раз видел, как убива­ют людей, внушавших, уверяю тебя, такое же состра­дание, как ты, всеми силами старается помешать тебе умереть?

Антигона (после паузы). Теперь вы сжали слишком сильно. Мне даже не больно. Я перестала чувствовать руку.

Креон (смотрит на нее и отпускает с коротким смешком. Шепчет). Одним богам известно, сколько дел у меня сегодня, а я все-таки трачу время на то, чтобы спасти тебя, дрянная девчонка! (Заставляет ее сесть на стул посреди сцены. Снимает верхнюю одежду, ос­тается в рубашке, и, грузный, могучий, подходит к Ан­тигоне.) Наутро после подавления бунта у меня дел по горло, уверяю тебя! Но срочные дела подождут. Я не могу допустить, чтобы ты стала жертвой политических неурядиц. Ты достойна лучшей участи. Знай, что твой Полиник, эта тень, которую ты оплакиваешь, этот раз­лагающийся под охраной стражников труп и вся трагическая чепуха, воодушевляющая тебя, — всего лишь политические неурядицы. Прежде всего, я отнюдь не неженка, но я разборчив; я люблю, чтобы все было оп­рятно, чисто, хорошо вымыто. Ты думаешь, мне, как и тебе, не противна эта падаль, гниющая на солнце? По вечерам, когда ветер дует с моря, вонь уже доносится во дворец. Меня тошнит. Но я даже не велю закрыть окна. Это гнусно, это глупо, чудовищно глупо — тебе-то я могу признаться! — но необходимо, чтобы Фивы нады­шались этим воздухом. Ты же понимаешь, я давно бы приказал похоронить твоего брата, если бы заботился только о гигиене! Но для того, чтобы скоты, которыми я управляю, все уразумели, трупный запах по меньшей мере месяц будет отравлять городской воздух.

Антигона. Вы отвратительны!

Креон. Да, девочка, этого требует мое ремесло. Мож­но спорить, следует им заниматься или нет. Но если уж взялся за него — нужно действовать именно так.

Антигона, Зачем же вы за него взялись?

Креон. Однажды утром я проснулся фиванским ца­рем. Хотя, видит бог, меня меньше всего на свете при­влекала власть...

Антигона. Так надо было отказаться.

Креон. Я мог это сделать. Но я вдруг почувствовал себя рабочим, увиливающим от работы. Я решил, что это нечестно. И сказал: «Да!»

Антигона. Ну что ж, тем хуже для вас. Но я ведь не сказала «да»! Какое мне дело до вашей политики, до необходимости, до всех этих жалких историй? Я-то еще могу сказать «нет» всему, что мне не по душе. Я сама себе судья. А вы, со своей короной, со своей стражей, во всем своем блеске, вы только одно можете — казнить меня, потому что ответили «да»!

Креон. Послушай меня!

Антигона. Я могу вас не слушать, если захочу. Вы ответили: «да». Мне больше нечего у вас узнавать. А вот вам — другое дело. Вы жадно внимаете моим словам. И если не зовете стражников, то лишь потому, что вам хочется выслушать до конца.

Креон. Ты меня забавляешь!

Антигона. Нет. Я внушаю вам страх. Вот почему вы пытаетесь меня спасти. Ведь вам гораздо удобнее оста­вить во дворце маленькую Антигону, живую и безмолв­ную. Вы слишком чувствительны, чтобы быть настоя­щим тираном, вот и все. Но тем не менее вам придет­ся сейчас меня казнить, вы это знаете, и поэтому вам страшно. Какое отвратительное зрелище — мужчина, которому страшно!

Креон (глухо). Да, мне страшно, что я вынужден буду казнить тебя, если ты не перестанешь упрямиться. А я не хотел бы этого.

Антигона. А вот меня никто не вынудит сделать то, чего я не хочу! Может быть, вы тоже не хотели остав­лять тело моего брата без погребения? Скажите, ведь не хотели?

Креон. Я тебе уже сказал.

Антигона. И все-таки сделали это. А теперь вы, не желая того, прикажете меня казнить. Это и называется быть царем!

Креон. Да, именно это!

Антигона. Бедный Креон! Хотя ногти мои сломаны, испачканы в земле, хотя на руках у меня синяки, поса­женные твоими стражниками, хотя у меня от страха сосет под ложечкой, — царствую я, а не ты!

Креон. Ну, тогда сжалься надо мной! Труп твоего брата, гниющий под моими окнами, — это достаточная плата за восстановление порядка в Фивах. Мой сын лю­бит тебя. Не вынуждай меня расплачиваться еще и тво­ей жизнью. Я заплатил уже достаточно.

Антигона. Нет. Вы ответили «да». И теперь вам все время придется платить!

Креон (вне себя трясет ее). О господи! Попытайся и ты тоже хоть на минутку понять меня, дурочка! Я же старался изо всех сил понять тебя. Ведь нужно, чтобы кто-то ответил «да». Ведь нужно, чтобы кто-то стоял у кормила! Судно дало течь по всем швам. Оно до отка­за нагружено преступлениями, глупостью, нуждой... Ко­рабль потерял управление. Команда не желает ничего больше делать и думает лишь о том, как бы разграбить трюмы, а офицеры уже строят для одних себя неболь­шой удобный плот, они погрузили на него все запасы пресной воды, чтобы унести ноги подобру-поздорову. Мачта трещит, ветер завывает, паруса разодраны в кло­чья, и эти скоты так и подохнут все вместе, потому что каждый думает только о собственной шкуре, о своей драгоценной шкуре, и о своих делишках. Скажи на ми­лость, где уж тут помнить о всяких тонкостях, где уж тут обдумывать, сказать «да» или «нет», размышлять, не при­дется ли потом расплачиваться слишком дорогой це­ной и сможешь ли ты после этого остаться человеком? Куда там! Хватаешь любую доску, чтобы поскорее заде­лать пробоину, в которую так и хлещет вода, выкри­киваешь приказания и стреляешь прямо в толпу, в пер­вого, кто сунется вперед. В толпу! У нее нет имени. Она, как волна, которая обрушивается на палубу перед са­мым твоим носом, как ветер, который хлещет тебя по лицу, и тот, кто падает в толпе, сраженный твоим вы­стрелом, не имеет имени. Может быть, это тот, кто улыбнулся тебе накануне и дал прикурить. У него боль­ше нет имени. Нет больше имени и у тебя, судорожно вцепившегося в руль. Не осталось больше ничего, кро­ме корабля, у которого есть имя, и бури. Понимаешь ли ты это?

Антигона (качает головой). Я не хочу понимать. Это ваше дело. Я здесь не для того, чтобы понимать, а для другого. Я здесь для того, чтобы ответить вам «нет» — и умереть.

Креон. Ответить «нет» легко!

Антигона. Не всегда.

Креон. Чтобы ответить «да», нужно засучить рука­ва и работать, обливаясь потом, черпать жизнь полны­ми пригоршнями, погружаться в нее целиком. Ответить «нет» легко, даже если ты должен умереть. Надо только неподвижно сидеть и ждать. Ждать, чтобы остаться жить, и даже ждать, чтобы тебя убили. Это слишком трусливо. Все это людские выдумки. Можешь ли ты представить себе мир, где бы деревья тоже отвечали «нет» сокам земли, где животные отвечали бы «нет» своему любовному или охотничьему инстинкту? Животные, те по крайней мере просты, бесхитростны и упорны. Они, толкая друг друга, смело идут по одной и той же дороге. Если падут одни, пройдут другие, и, сколько бы их ни погибло, всегда останется хоть один в каждой породе, чтобы вырастить потомство, и они опять пойдут так же смело, все по той же дороге, во всем подобные тем, которые прошли перед ними.

Антигона. Так вот, оказывается, о чем мечтает царь, о животных! Как просто было бы управлять ими.
Пауза.
Креон (глядит на нее). Ты меня презираешь, не так ли?
Антигона не отвечает.
Креон (как бы размышляя вслух). Забавно! Я часто представлял себе такой разговор с каким-нибудь блед­ным юношей, который попытается меня убить, с юно­шей, который на все мои вопросы будет отвечать толь­ко презрением. Но я никак не думал, что разговор этот будет у меня с тобой и по такому глупейшему поводу. (Закрывает лицо руками. Видно, что силы его исся­кают.) И все же выслушай меня в последний раз. У ме­ня скверная роль, но я должен ее сыграть, и я прика­жу тебя казнить. Только сначала я хочу, чтобы и ты то­же выучила назубок свою роль. Ты знаешь, ради чего идешь на смерть, Антигона? Ты знаешь, в какую гнус­ную историю навсегда вписала кровью свое имя?

Антигона. В какую?

Креон. В историю Этеокла и Полиника, твоих брать­ев. Ты думаешь, что знаешь ее, но на самом деле ты ничего не знаешь. И никто в Фивах, кроме меня, не знает. Но мне кажется, что в это утро ты тоже имеешь пра­во ее узнать. (Задумывается, обхватив голову руками и упершись локтями в колени. Слышно, как он шепчет.) О, красивого тут мало, сама увидишь! (Начинает глухо, не глядя на Антигону.) Скажи-ка, что ты помнишь о братьях? Они, конечно, презирали тебя, предпочитали играть друг с другом, ломали твои куклы, беспрестанно шушукались о каких-то своих тайнах, чтобы привести тебя в ярость...

Антигона. Но ведь они были старшие...

Креон. Потом ты, должно быть, восхищалась их пер­выми попытками курить, их первыми длинными брю­ками; затем они начали пропадать по вечерам, стали настоящими мужчинами и уже совершенно не обраща­ли на тебя внимания.

Антигона. Я была девочкой...

Креон. Ты, конечно, видела, как плачет мать, как сер­дится отец, слышала, как братья хлопают дверью, когда возвращаются, как пересмеиваются в коридоре. Они проходили мимо тебя, хихикающие, расслабленные, от них разило вином.

Антигона. Однажды я спряталась за дверью, это бы­ло утром, мы уже встали, а они только что вернулись. Полиник увидел меня: он был очень бледен, глаза у не­го блестели. Какой он был красивый в своей нарядной одежде! Он бросил мне: «Вот как, ты здесь?» и подарил большой бумажный цветок; он принес его оттуда, где провел ночь.

Креон. Ты, конечно, этот цветок сохранила! И вчера, прежде чем отправиться зарывать труп брата, ты выдвинула ящик и долго-долго смотрела на этот цветок, чтобы набраться мужества?

Антигона (вздрогнув). Откуда вы знаете?

Креон. Бедная Антигона со своим бумажным цвет­ком! Да знаешь ли ты, каким был твой брат?

Антигона. Во всяком случае, я знаю, что ничего, кро­ме плохого, вы о нем не скажете!

Креон. Никчемный, глупый гуляка, жестокий, без­душный хищник, ничтожная скотина, только и умею­щий, что обгонять экипажи на улице да тратить деньги в кабаках. Однажды — я как раз был при этом — твой отец отказался заплатить за Полиника крупный проиг­рыш, а тот побледнел, замахнулся на него, грубо вы­ругался.

Антигона. Неправда!

Креон. И этот скот со всего размаху ударил отца прямо в лицо. На Эдипа жалко было смотреть! Он сел за стол, закрыл лицо руками. Из носа у него текла кровь. Он плакал. А Полиник в углу кабинета закуривал сигарету и насмешливо улыбался.

Антигона (почти умоляюще). Это неправда!

Креон. А ты припомни! Тебе было тогда двенадцать лет. Вы потом долго его не видели, правда?

Антигона (глухо). Да, это правда.

Креон. Это было после той ссоры. Твой отец не хо­тел, чтобы сына судили. И Полиник завербовался в аргивянское войско. А как только он очутился в Аргосе, началась охота на твоего отца — на старика, который не желал ни умереть, ни отказаться от престола. Поку­шения следовали одно за другим, и убийцы, которых мы ловили, в конце концов всегда признавались, что получили деньги от Полиника. Впрочем, не от одного Полиника. Раз уж ты горишь желанием сыграть роль в этой драме, я хочу, чтобы ты узнала обо всем, что про­исходило за кулисами, узнала всю эту кухню. Вчера я велел устроить пышные похороны Этеоклу. Этеокл те­перь герой Фив, он святой. Народу собралось видимо-невидимо. Школьники опустошили свои копилки, со­бирая деньги на венок; старики, прикидываясь растро­ганными, с дрожью в голосе прославляли твоего доб­рого брата, преданного сына Эдипа, благородного ца­ря. Я тоже произнес речь. В процессии участвовали все фиванские жрецы скопом, в парадном облачении. Бы­ли отданы воинские почести... Без этого нельзя было обойтись. Понимаешь, я не мог разрешить себе такую роскошь — иметь в каждом стане по отъявленному не­годяю. Но сейчас я скажу тебе нечто, известное лишь мне одному, нечто ужасное: Этеокл, этот столп добро­детели, был нисколько не лучше Полиника. Этот образ­цовый сын тоже пытался умертвить отца, этот благо­родный правитель тоже намерен был продать Фивы тому, кто больше даст. Ну, не забавно ли это? У меня имеются доказательства, что Этеокл, чье тело покоится ныне в мраморной гробнице, замышлял ту же измену, за которую поплатился Полиник, гниющий сейчас на солнцепеке. Лишь случайно Полиник осуществил этот план первым. Они вели себя, как мошенники на ярмар­ке, обманывали друг друга и всех нас и в конце концов, сводя между собой счеты, перерезали друг другу глотку, как и подобает мелким воришкам... Но обстоятельства заставили меня провозгласить одного из них героем. Я велел отыскать их тела в груде убитых. Братья лежали, обнявшись, очевидно, впервые в жизни. Они пронзили друг друга мечами, а потом по ним прошлась аргивянская конница. Их тела превратились в кровавое месиво. Антигона, их нельзя было узнать. Я велел поднять одно тело, меньше обезображенное, с тем чтобы устроить торжественные похороны, а другое приказал оставить там, где оно валялось. Я даже не знаю, кого из них мы похоронили. И, клянусь, мне это совершенно безраз­лично!
Долгая пауза. Оба сидят неподвижно, не глядя друг на друга.
Антигона (тихо). Для чего вы рассказали мне это?

Креон (встает, надевает верхнюю одежду). Разве было бы лучше, чтобы ты умерла из-за этой жалкой истории?


Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет