Поэма Картина первая

Как только ёбричка отъехала от места сражения с оборотнями: расступились тучи, запылало июльское солнце. Вмиг высохли кусты. Испарились лужи. Запели птицы. Воздух наполнился ароматом полевых цветов. Сергей Эдуардович высунулся из салона и, вдыхая чистый пьянящий воздух, воскликнул:

- Ах, какая красотища! Какой простор! Какая ширь и даль! В Европах ваших, мин херц, такой дали, прогляди ты все глаза, ничегошеньки не выглядишь! Да и откуда у вас ей быть-то… дали! Там же все тесно, узко, куце. Душе развернуться негде. А от тесноты, мин херц, и до безбожия шаг один. А у нас… просторы, раздолья. Отдохновение душевное. Глазу радость. Сердцу отрада. Рощи, поля, луга. Все Божьи дела. Запах, какой духмяный! А у вас там цветы, нюхай… хоть все ноздри пронюхай, никакого запаха в их пестиках, да тычинках запаха не сыщешь. Так только ежели химией, какой, полыхнет по ноздрям, да и вся недолга. Пичуги у вас там, спорь ты хоть со мной до посинения, не поют. Не поют и точка. Даже и не спорь ибо я тебя все одно переспорю. Поскольку истина на моей стороне ходит. Потому как истина там, где Бог, а Бог у меня завсегда вот здесь. В сердце моем. Не поют у вас пичуги. Не поют! Почему? А потому, мин херц, что у вас Бога нет. Пичуги они ведь не просто так чик- чик чирикают. Они Бога славят, а коли, его нет, то кого ж им славить? Некого. Вот они и молчат. Так, где какая пискнет и то только та, что в золоченой клетке сидит. Но она же не Создателя хвалит, а корм свой насущный вымаливает. А у нас тут и червяки, и гусеницы разные. Потому что у нас, не как у вас… химиков нет. Матушка их всех на кол пересажала. Теперь пичуги кушают от пуза. Я бы тоже чего поел. В чреве бурава гудють.

Вильгельм с недоумением взглянул на Сергея Эдуардовича и несколько раздражительным тоном сказал:

- Не понимаю. Не понимаю я вас, как ни стараюсь понять, Сергей Эдуардович. За нами организована погоня, нашему делу чинят препятствия, да что там дело, когда жизнь наша, как вы выразились, висит на волоске, а вы черт знает про что! О каких-то просторах, полях, цветах, запахах, пичугах и еде. Не понимаю, откуда может появиться аппетит у осужденного на смертную казнь человека?

Чиновник широко улыбнулся, нежно обнял доктора Фаустмана и ласково произнес:

- Вот люблю я тебя, мин херц, хоть ты и в Бога не веруешь! А от неверия у тебя и страх за жизнь свою рождается. Мне же, мин херц, помирать не страшно. Потому как я в жизнь вечную верую, а коли мне не страшно, так отчего бы мне и не скушать чего, тем более что этот дурак ружо мое спер, а скатерть самобранку не тронул.

Чиновник достал скатерть. Накрыл ей столик. Прочел заклинание. Дружески толкнул доктора в бок и сказал:

- А про волосок, на котором наша жизнь висит, я мин херц, тебе ничего подобного не говорил. Это уж твои выдумки. Так, что кушай, мин херц, кушай и про что плохое не слушай.

- Благодарю вас.

Вильгельм отсел от чиновника и недовольно засопел.

- Ну, вот надулся, что мышь на крупу, - Засмеялся Сергей Эдуардович, - Ты про волоски, мин херц, не думай. Плюнь ты на них и забудь. Не враги наши на них нас подвешивали, не им их и обрезать. Ты, что ж думаешь, что Сергей Эдуардович пиф- пиф и лапки к верху? Нет, шалишь, брат! Сергей Эдуардович помирать еще не собирается. Мы сперва, мин херц, на поминках врагов наших погуляем, а уж там посмотрим помирать нам, али жить до ста двадцати! Поэтому давай, подвигайся к столу и жуй под водочку огурцы с помидорами.

- Нет, водку пить не буду. -Решительно заявил доктор.

Чиновник поднял бутылку и сказал:

- Тогда коньячку или джину. Вы там, в Европах своих любите джин с этим, как его??? тоником! Правда, тоника у меня нет, а джин вот, пожалуйте, и я с тобой, хоть и не охотник до заморского пития, капочку выпью. Давай, мин херц, а замест тоника… я тебе лимонаду плесну… для поднятия боевого духу!

- Ну, хорошо, - Согласился доктор, - Плесните… рюмочку.

- Вот это хорошо! – Воскликнул чиновник, - Вот это по- нашему, а то помирать, понимаешь ли ты мне, собрался. Погоди помирать, мин херц, дай-ка я те лучше поцелую.

Чиновник привлек к себе доктора и крепко поцеловал его в сухие, побелевшие от страха, губы.

- А ну- ка, братец, - Толкнул Тихона в бок чиновник, - Заведи нам что-нибудь под джин с лимонадом… этакое резвое.

- А чего э не завести, ваша милость, заведем и с нашим удовольствием!

Тихон нажал на кнопку салон захлестнула бойкая плясовуха. Под стройные звуки баянов и домбр ёкипаж пересек лесозащитную полосу и остановился.

- Приехали, барин, - Сказал Тихон и дернул ручку тормоза, - Куды тяперичи, то уж вам решать.

Чиновник вылез из салона, огляделся, прошел несколько метров в одну сторону, затем в другую.

- Ну, что там?

Взволнованным голосом поинтересовался доктор.

- Там мин херц, - Ответил ему С.Э. Бойко, - Столбовая дорога…

Вильгельм поспешил с вопросом:

- А что есть столбовая дорога?

- Это есть большая проезжая дорога с верстовыми столбами.- Ответил Сергей Эдуардович, и немного подумав, добавил, - В переносном смысле - главное направление развития.

- Какого развития? Не понимаю?

- Нашего с тобой развития, мин херц, - Щелкнув доктора по носу, ответил чиновник, - Поедем мы сейчас с тобой не в ту сторону… и конец… нашему с тобой развитию. Поедем в правильную, то и дело твое сохраним, и сами спасемся. Уразумел?

- И в какую же нам ехать?

- Кабы я знал, мин херц, то разве ж я бы тут стоял и затылок чесал.

- А вы у Бога своего спросите, - Язвительно предложил Вильгельм, - Он у вас все знает. Вот пусть и поможет разобраться, что нам делать, куда ехать и к кому обращаться.

- Не богохульствуй, - Прикрикнул на доктора чиновник, - Я это страх как не люблю. И потом на что нам Бога понапрасну трогать, когда сами можем во всем сориентироваться. Головы нам на что даны. Вон, какие у нас три огромных кавуна на шеях болтаются. Придумаем. Сейчас не знаем, потом узнаем. Знания они ведь как. То их нет, то вдруг, глядь, вагон и маленькая тележка. Только успевай черпать их из источника познания.

Доктор Фаустман зло выкрикнул:

- Вы бы не болтали, Сергей Эдуардович, пустое в порожнем, а предложили что- то стоящее.

- Во–первых, мин херц, - Обняв за плечо попутчика, сказал чиновник, - У нас говорят переливать из пустого в порожнее. Тебе, дружок, следовало бы подготовиться, прежде чем к нам ехать. Пословицы изучить. Быт наш проштудировать, а то полез к мужичкам с вопросом, что такое оглобля. Ну, не стыдно тебе скажи мне, положа руку на свое безбожное сердце, этакое спрашивать? Стыдно! По глазам твоим вижу, что совестно. Или вот только что осведомился ты, что такое столбовая дорога. Выходит, мин херц, что ты не только пословиц наших не удосужился освоить, так ты еще и классиков наших не читал. Ни ухом, ни рылом ты про птицу тройку нашу, ни про конька- горбунка ты: ни в зуб ногой. А то бы ты знал, что такое столбовая дорога и вопросов не задавал про ёкипаж мой. Я помню, как ты, когда приехал все допытывался, что это, да как это. Ежели бы ты все заранее изучил, то ты бы и не спрашивал. Что да как.

Доктор хотел, было что-то возразить, и даже открыл для этого рот, но Сергей Эдуардович закрыл его своей широкой ладонью:

- И не спорь. Меня, брат, не переспоришь. Не родился еще такой деятель, который бы меня переспорил.

Вильгельм решительно отстранил чиновничью руку и воскликнул.

- Вы дорогой, Сергей Эдуардович, боитесь поэтому и болтаете без умолку. Пытаясь таким образом погасить страх.

- Кто боится! – Возмутился Сергей Эдуардович, - Я на пятирогатого сохатого ходил… ты сам видел, сам его со мной валил, зрел меня в действии, так как же ты можешь обвинять меня в трусости.

Доктор для безопасности отошел подальше от чиновника и выпалил:

- Одно дело, будучи под наркотическим дурманом по лесу бегать, а другое ждать приезда тайной полиции.

Сергей Эдуардович осуждающе покачал головой и грустно сказал:

- Ай-ай-ай. Не ожидал я от тебя, мин херц, от кого от кого, а от тебя не ожидал. В наркотическом угаре, да ты хоть знаешь, милый, сколько у меня наград боевых. У меня, их больше, чем костей в твоем чемодане.

- Если бы мы ездили, а не болтались, - Сказал доктор, - То их бы у меня было значительно больше. Я бы уже вообще дома был, а не шатался по вашим далям и просторам.

- Ах, пиндюк ты этакий, - Наливаясь кровью, выдохнул чиновник, - Я к нему со всей душой. Все своим сердцем. Отчизну нашу хотел ему показать. А он вон как. Изволит нехорошести в глаза тыкать. Не ожидал. Не ожидал. Ну-ка, Тихон, вышвырни его чемодан к чертовой бабушке. Пущай идет на все четыре стороны.

- Как, - Изумился доктор. – Как это выброси! Как это на четыре стороны. Я жаловаться буду.

- Пожалуйся… от чего ж не пожаловаться, – Усмехнулся чиновник, - Может, кто и услышит тут твою жалобу. Волки, например, они, тут дюже лютые, быстро с твоей жалобой разберутся. Я потом косточки твои новым костикопателям продам. Выбрасывай его чемоданец, Тихон.

- Ваша, милость это запросто, - Зевнув, сказал Тихон, - Да тольки жалко мне дохтура… попривык я к нему. Может пусть себе едет. Попросит звинения, да и едет. А, ваша милость?

- Эй, доктор, - Обратился Тихон к Вильгельму, - Проси зараз же прощения у его милости. Он добрый… может и простит тебе неразумного. Вишь, с кем взялся ты тягаться. Сергей Эдуардович, ежели захочет, то положит тебя на одну руку, а другой… пшик… и в мокрое место прихлопнет. Проси прощения, немедля.

Доктор осторожно приблизился и извинительным тоном промолвил:

- Простите, Сергей Эдуардович, простите. Погорячился. Великодушно извиняюсь.

Чиновник посопел еще минут пять и, наконец, вымолвил:

- Так и быть прощаю. Держи пять, мин херц, я тоже малость крутовато загнул. Ты где-то, милый мой, и прав маленько, спужался я, но не от страха перед опричниками энтими, а перед тем, что я и, впрямь, не знаю чего делать?

- Я знаю, ваша милость, - Зевнув, сказал Тихон, - Надобно золотой подбросить. Ежели он сподобится орлом лечь, то вправо ехать, надобно, а коли решкой так влево.

- Молодец, Тихон, верно глаголешь, - Похвалил возницу чиновник. – Так и сделаем!

- Позвольте, - Изумился Вильгельм, - Да как же можно вверять свою судьбу слепому случаю!?

Чиновник долго молчал, скользя глазами вверх и вниз, по докторской фигуре, наконец, заговорил:

- Ну, вот договорились более не свариться, а ты вновь за свое.

- Да, я не для того…

-И опять видно, мин херц, - Остановил Вильгельма чиновник, - что не подготовился ты к поездке в нашу страну, а то бы ты знал, что у нас многое на авось делается. Слыхал про авось-то? Не слыхал, по губам твоим от страха дрожащим вижу... А кому, позволь поинтересоваться, мин херц, ты еще можешь вверить свою судьбу на просторах и далях незнакомой тебе страны, как не случаю У тебя, что тут есть, где схорониться, али может подмоги попросить, так ты говори куды ехать и Тихон вмиг покатит. Правильно, Тихон, я говорю.

- Так точно, ваша светлость, верней не бывает, - Ответил Тихон и обратился к Вильгельму, - Говори, дохтур, куды ехать?

Доктор Фаустман растеряно заморгал белесыми ресницами:

-Я. Я… Не знаю.

- Ну, а коли, не знаешь, - Усмехнулся возница, - Так чего языком молотить. Язык он хоть и без костей, но тоже понимания требует. Правильно я говорю, Сергей Эдуардович?

- Правильно. Правильно, - Согласился чиновник, - Давай золотой будем, стало быть, бросать.

- Так откуда ж у меня золотой, ваша милость! – Удивился Тихон, - Золотой? Да я его отродясь не видывал. Серебряный рубль, врать не буду, видал… один раз, а тут золотой, какой золотой, когда мне жалование медью плотють. Тоже скажете… золотой… вот те на, да кабы мне золотой так стал бы я тут…

- Хватит ныть, - Резко оборвал возницу Сергей Эдуардович и полез в карман. Он долго шарил по ним, даже несколько раз вывернул их наизнанку.

- Вот те на, - Изумился чиновник, - И у меня золотого нет! Одни бумажные ассигнации. Что ты будешь делать такое, право, дело. Сапожник и без сапог, да и только!

Вильгельм вытащил из кармана кошелек, раскрыл его и протянул чиновнику золотую монету. Сергей Эдуардович покрутил ее и сказал:

- Так то ж не нашенская монета! Как же я стану её бросать, коли, я не знаю, где тут орел, а где решка.

- Где на монете бабья физиономия, - Подсказал Тихон и добавил, - Там, стало быть, и орел.

- Как же баба… может… быть орлом, - Возмутился чиновник, - Думай, что говоришь, дурья твоя башка.

- А чего думать, ваша милость, - Хмыкнул Тихон, - Коли у них уже давно бабы орлами стали, а мужики петухами.

- И то верно, - Весело рассмеялся чиновник, - Да не дуйся ты, мин херц, то не про тебя. Ты у нас орел.  Вот тебе и бросать монету. Как она ляжет так, стало быть, тому и быть!

Вильгельм покрутил в руке монету, спрятал ее и сказал:

- Нет, уважаемый Сергей Эдуардович, монета, возможно, и хорошо, но ум все-таки лучше. Я сейчас, попытаюсь связаться со своим начальством…

- Да, как же из этой глуши можно с ним связаться… -С удивлением в голосе перебил его чиновник

- Ну, как у нас говорят. Пытка это… как ее… Тихон, - Обратился чиновник к вознице, - Как там... это... про пытку.

- Попытка, ваша милость, не пытка.

- Во- во! - Радостно воскликнул чиновник, - Пытайся, мин херц, а я пока отдохну.

Чиновник улегся на траву и принялся отрывать лепестки у полевой ромашки:

- Пронесет. Не пронесет. Пронесет.

Доктор Фаустман вытащил свою всемогущую коробочку, прошелся с ней, настраивая ее на нужную волну и, наконец, наткнувшись на нужный диапазон, закричал:

- Ja. Ja. Das ist mir doktor Faustman…

Вскоре доктор вернулся к ёкипажу. Сергей Эдуардович открыл глаз и поинтересовался:

- Ну, чего, мин херц, сказало тебе твое начальство?

- Сказали, что они свяжутся с посольством, а они уж в свою очередь наладят контакты с вашими официальными лицами и…

- И пока, - Прервал его чиновник, - Они буду с ними связываться, а наши решать, а как решат, так тебе к тому времени карачун придет. Яволь-ли ты меня, мин херц?

- И что же делать? – Поинтересовался доктор, - Как быть?

- Это хорошо, мин херц, что ты стал задаваться извечными нашими вопросами. Что делать, да как быть и кто виноват. От этого, друг мой ситный, и до веры шаг один.

Что делать… спрашиваешь ты, и я тебе отвечу.

Перестать быть киселем. Ты же посмотри на себя... ты ж даже не кисель, а жидкий студень, можно сказать, понос. 

- Помилуйте, - Перебил его доктор, - С каким таким сложным заданием. Мне сказали, что это будет легкая и увлекательная поездка.

- У нас, - изумился чиновник, - увлекательная? Да, ты что, мин херц, совсем спятил, да у нас приятная поездка… только что на кладбище. Все остальные поездки - это путь на Голгофу. Слыхал про Голгофу-то?

- Да.

- Какое я вам тюхтю! - Возмутился доктор Фаустман, - Я вам не тю-тю! Бревно тоже мне скажете, а кто с губернатором связался, ёкипаж починил, кто вас из

заколдованного леса вывел, кто от оборотней отбился, а я ведь не супер агент какой-то, а биолог. Мое дело образцы собрать и домой.

- Ничего не скажу. Ты связался! Ты отбился! Ты и ёкипаж починил! Молодец, мин херц, так и далее держать хвост пистолетом и все будет в полном порядке. Так вон и лепестки говорят, - Чиновник кивнул на разбросанные по земле лепестки, - что прорвемся. Гадание на ромашке, мин херц, дело народное, поколениями проверенное, коли сказали лепестки, что прорвемся, то так тому и быть.

- Так давайте, - Сказал решительно доктор, - Звоните, связывайтесь со своими знакомыми, друзьями пусть окажут вам помощь.

Чиновник покачал головой и с ироническим оттенком в голосе обронил:

- Да ты что, милый, звони! Да нас же тотчас по сигналу засекут – это раз. Второе, сам подумай, какие у человека могут быть друзья, коли, на него охота объявлена, да солидное вознаграждение… за его голову… обещано?

- Да-а-а, - Задумчиво протянул Вильгельм, - Получается - мат.

- Да уж только что материться. – Согласился чиновник, - Другого ничего и не придумаешь. Ты знаешь, мин херц, русский мат он ведь тоже…

- Я не в смысле ненормативной лексики, Сергей Эдуардович, - Остановил чиновника доктор, - Я в смысле шахматной позиции.

- Это чего за позиция такая?

- Мат – ситуация в шахматной игре, когда король находится под шахом, под ударом, если хотите, а игрок не может сделать ни одного хода, чтобы его избежать. Что означает проигрыш попавшей в такую ситуацию стороны.

- Король, - Чиновник ткнул себя пальцем в грудь, - это, стало быть, я? И мне значит, по-твоему, конец?

- Не, по-моему, - Тяжело вздохнув, сказал доктор Фаустман, - А по сложившейся ситуации. Мне, как вы утверждаете, мое начальство не поможет и это резонно – зачем ему рисковать потерей экономического партнера ради какого-то, как вы выразились, тюхти. Вам тоже, как я понял, никто помогать не собирается. У Тихона в карманах одна медь, а с ней далеко не спрячешься. Так, что получается у нас два выхода и все с матовым, то есть, летальным исходом. Или самим на себя руки наложить, либо ждать, когда нас спецслужбы ликвидируют.

Чиновник взглянул на кучу белых лепестков и неуверенно спросил:

- Погоди, мин херц, а как же ромашки, они ведь говорят, что пронесет.

- Да, пожалуй, что в этот раз я с вами соглашусь. Спасти нас может только чудо. Хотя я в них и не верю. Вильгельм тяжело вздохнул и глубоко задумался. Могучий лоб его прочертила философская морщинка.

Двадцать третья картина

–Что это ты, братец, у меня прилагательными балуешь. - Недовольно покачав головой, сказал Скуропатов, - Я аж шестнадцать штук их насчитал в твоей статье.

Редактор «Столичных Ведомостей» А.И. Лисичкин взбросив бровь, возразил:

- Позвольте, уважаемый Егор Кузьмич, но какая ж это литература... без.. да-с... прилагательных?

Егор Кузьмич легонько, но так что затряслись ложечки в стаканах с чаем, ударил ладонью по столу.

- Ты ж, Афанасий Иванович, не литературу пишешь, а политическую статью. А её писать нужно, как саблей махать. Что б от нее у врагов наших поджилки тряслись, и недержание мочей в организмах делалось. А ты ахи… да охи… тут… разводишь. Вокруг да около, ходишь… да красивости распускаешь, что павлин хвостом. Вот де я, какой словесный искусник. Экие я, господа хорошие, лингвистические паутины плету и пули золоченые из ятей, да ижиц лью… Оно, Афанасий Иванович, слов нет, в дамских твоих повестях… Не спорю. Вещь нужная и даже необходимая. Прилагательные эти... собаки их задери. Супруга моя Аделаида Тихоновна дюже в твоих бабских повестях души не чает. Рыдает даже. Во как. Оно и ничего. Ладно. Слезы, Афанасий Иванович, дело хорошее. Особливо очистительные слезы. Или вот твои патриотические романы… в них тоже прилагательные к месту. Вот это я помню

Скуропатов открыл лежащую перед ним книгу.

- Где это? А, не вижу! Совсем глаза поизносились.

Егор Кузьмич подошел к окну, открыл книгу и стал читать:

Его стальная удалая шашка лихо рубала стриженные басмурнанские головы. С глухим стуком падали они на растрескавшуюся от зноя землю и истекая алой багряной кровью, катились по ней точно спелые сочные малороссийские кавуны.

Он захлопнул книгу и произнес:

- Ну, что сказать. Все к месту. Все верно. Как будто про меня прописано. Я их знаешь, сколько посек голов… этих…басурманских. А как сек, Афанасий Иванович, ты столько и прилагательных не знаешь. Вот на стене у меня картина висит. Это… как раз… про те… да… славные времена Сеча в басурманской степи картина называется. Егор Кузьмич бережно погладил полотно, вздохнул и продолжил

Мазилу этого, что картину энту намалевал… матушка изволила на кол посадить. Скурвился падла. С идеологическим противником нашим шашни стал водить. Хороводы крутить. С двух рук кушать пожелал. Там, Афанасий Иванович, и с одной руки… морда… от жиру лоснилась, а ем… гусь этакий… мало. От безделья все. От скуки. От творческой, как он мне под пыткой сообщил, импотенции. А как шашкой со мной махал, то и картины справные малевал. Да, такое понимаешь ты, брат, лихое было время. Не то, что нынешнее ничегошеньки неделанье. Лежи себе на печи, да власть поругивай, а ты… я не тебе имею в виду Афанасий Иванович, а в целом. Ты, поди-ка, власти послужил. Шашкой помаши, да пушку дробью заряди и по супостату шмальни. Так нет… теперешние… только языком могут шмылять, а не картечью. У них, Афанасий Иванович, кишка тонка на великие… вот хорошее, правильное, нужно прилагательное… дела. Дела нужно, мил человек, делать, а не языком молоть. Тогда и картины будут великие, а не педерастическая мазня.

Егор Кузьмич так хлопнул книгой по столу, что со стены упала монументальная «Сеча»

Афанасий Иванович бросился поднимать картину.

- Да, погоди ты, - Остановил его хозяин кабинета, - Не понину берешь, Афанасий Иванович, это дело холопское картины к стенам прилаживать. Я сейчас секретаря кликну. Он ее вмиг к месту приладит. А может ее ваще выбросить? Как никак, а идеологический враг малевал. Матушка ведь и осерчать может. Ну, да ладно. Пущай себе висит. Все-таки она намалевана была, когда он нашим правильным хлопцем был…

Да что ж ты ее елозишь по стене-то, Афанасий Иванович, ты стул возьми… так оно… спроворней тебе будет.

Редактор подвинул к себе венский стул. Вскочил на него.

- Левей возьми. Вот так, – Командовал хозяин кабинета, - А ну-ка… присядь… Ниже, ниже. Ишь, какая у тебя голова, Афанасий Иванович, огромная, что твоя каланча!

…ну, что вроде ровно? Вроде ничего?

- Надо бы... кажись… чуток правей, Егор Кузьмич, взять?

Вопросительно посоветовал редактор «Столичных Ведомостей»

Скуропатов прикрыл левый глаз. Выставил большой, вместо отвеса, палец. Задумчиво поскреб бороду.

- Правду говоришь, Афанасий Иванович, кантуй ее чуток вправо. Вот так. Вот так и фиксируй. Гвоздуй ее к стене.

- Так гвоздь уже есть, - Сказал на это редактор, - Вона он в стене торчит. Или может новый вколотить?

- На что его колотить. Одного хватит. Вешай ее проклятущую и слезай.

Афанасий Иванович незамедлительно выполнил приказ. Подошел к хозяину кабинета. Внимательно осмотрел картину и с восхищением в голосе, произнес:

- У вас, Егор Кузьмич, не глаз, а алмаз! Чистый бриллиант! Это же надо так ровнехонько ее уложить.

- Да, полно тебе, Афанасий Иванович, - Скуропатов дружески пнул редактора в бок, - врать-то! Да, как бы не ты… разве ж я бы ее… так ровно… приспособил бы? Да ни, Боже мой! Ну, что, брат, это дело нужно обмыть. Картину, стало быть…

- Нет! Нет! На службе я ни – ни!

- А я разве тебе хмельное предлагаю? Нет, братец, шалишь у меня только чай. Хошь зеленый. Хошь черный. Какой хочешь такой и соорудим. С сушками. Правильно я говорю? Правильно! Я помню что ты у нас, Афанасий Иванович, по сушкам большой дока. В прошлый раз целую вазу умял! Это ж надо! И куда в тебя только лезет? Ведь ты ж у нас махонький, да тощенький. Такому как ты и одной сушки хватит, а ты цельную вазу рубанул.

- Я, ваше превосходительство, не смел, кушать столько, как вы изволили выразиться, вазу, - Стал лепетать редактор, - Ибо по физическому состоянию души моей, как вы правильно заметили, не могу вместить в себя этакое количество. И ваще я до мучного, ваша милость, не большой охотник. Вы должно быть меня с кем-то спутали.

- Ты что ж это, Афанасий Иванович, спориться со мной вздумал, - Нахмурил бровь хозяин кабинета, - Али за беспамятного принимаешь. Нет, милый мой, у Скуропатова память… дай Бог каждому. Вот, скажи- ка мне, например, в каком году болотная смута у нас случилась?

- Болотная? – Редактор задумался, - В пять тысяч шестьдесят четвертом году, ваше превосходительство.

- И неправда твоя, Афанасий Иванович! Вот и наврал ты. Хватил лишку аж на цельный век! А сколько будет, к примеру, пять тысяч восемьсот шестьдесят три помножить на четыре тысячи двадцать четыре?

- Не знаю, ваша милость, я в математике не силен, - Редактор смущенно замолчал, но вскоре осторожно поинтересовался, - И сколько же это, позвольте, ваша милость, осведомиться… это будет. Должно быть много?

- Так много, - Хлопнул редактора по плечу Скуропатов, - Что даже и язык неохота об ентую цифирь ломать!

Егор Кузьмич хлопнул в ладоши. Дверь в одном из шкафов отворилась, и в кабинет вкатился заставленный чайными приборами, и лакомыми угощениями серебряный столик.

- Прекрасный у вас чай, Егор Кузьмич, - Сделав глоток, выдохнул редактор. -

- Уж у кого я только чай не пил, да и сам я чаядел известный, но такого как у вас нигде не пробовал. Ваш чай лучше… приятней даже массажу пяток, что в шакуровской бане ладят.

- Это оттого, Афанасий Иванович, - Беря в руки чашку, произнес Скуропатов, - что ты, должно быть, наш чай пьешь. Вот оттого он у тебя и скверный. Не умеют у нас ничего ни растить, ни делать, распустились под корень. Только что безобразят, озорничаю, и отчество разоряют. Народ на печи лежит, да бражничает, а чиновники… эти разбойники в галстуках… развратничают и…

Да, что я тебе это рассказываю. Ты и сам все знаешь. Вон давеча с твоей помощью повязали мы одного такого сокола. Короваева Святослава Игоревича. Отечество ему крылья на что вверило? Чтобы отчеству служить, а не по вражьим посольствам летать, да секреты наши врагам продавать. Но не пролетят они, не проползут, не проплывут и лесною тропой не пробегут, покудава я… на вверенном мне отчеством… посту стою. Давил я их паскуд… и давить буду… по мере сил своих, а силы, Афанасий Иванович, у меня еще, хоть и глаза поизносились и дряхлость в членах почалась, имеются.

Егор Кузьмич снял мундир. Закатал рукав рубашки и поставил правую руку локтем на стол.

- Ну, давай ставь свою руку насупротив моей.

Редактор сладко заулыбался и замахал платочком.

- Да, что вы, Егор Кузьмич, как можно сомневаться в вашей силе. Я вам безгранично верю!

- А ты верь, верь, да и проверь. – Сказал на это с хитрым прищуром в глазах Скуропатов, - Мы ведь Короваеву тоже верили, а как проверили. Так и оказалось, что всей нашей вере грош цена. Я вот, Афанасий Иванович, что думаю. Может, и вера наша православная ничегошеньки не стоит. Ну, посуди сам. Верим, верим, а живем как скоты. Может, и нет там ничего и никакого?

Егор Кузьмич ткнул пальцем в потолок.

- Кто ж его знает, - Ответил редактор, - Может, нет, а может и есть, но коли, дана нам такая команда верить, то куда ж ты денешься. Я так…

- Вот завелся. Тебе и ответу–то надобно было сказать… да али нет, а ты мне тут. Коли… доли… ёли… сёли. Ну, ставь руку. Делом займемся. Готовность. Марш!

Мужские руки сцепились в упорной борьбе.

- Ишь ты маленький худенький, а рука ничего. Не жидкая у тебя рука, Афанасий Иванович. – Багровея лицом от напряжения, говорил Скуропатов, старясь положить руку противника на стол. – Но мы и не таких ломали.

- Да уж как не поломать. – Держа отчаянную оборону, отвечал редактор, - Поломаете.

- Куда мы денемся. Чуток подадимся вам, Афанасий Иванович, для проформы, да шасть и одолеем вас болезного.

- Одолеете! Непременно, одолеете - Улыбаясь, отвечал редактор, - Только мы еще трошечку посопротивляемся.

- А мы вас враскачку, вразвалочку. – Скуропатов сильно сдавил редакторскую кисть, захрустели кости:

- Ой! Ой!

- Не ой, ой, а карачун тебе пришел, Афанасий Иванович.

Скурапатов прижал руку соперника к столу. Редактор, массируя побежденную руку, восхищенно произнес:

- Ну, и силища у вас, Егор Кузьмич! Просто настоящий богатырь. Не рука, а сталь! Я бы даже сказал виршами:

Спи спокойно родная страна.

Коли правит тобою такая рука.

- А что, Афанасий Иванович, есть в твоих словах правда, есть, – Ломая сушку, выговорил Егор Кузьмич, - Матушка она правительница мудрая. Слов нет, а вот ручка у нее слабенькая… женская ручонка. Ей бы… к её головушке, да руку такую как у меня, так мы бы жили – не тужили.

Редактор вбросил в рот печенюшку, запил её чаем и задумчиво произнес:

- А вот, кабы вам, Егор Кузьмич, страну нашу, да в руки ваши?

Хозяин кабинета погрозил редактору пальцем.

- Ты это брось, Афанасий Иванович, речи крамольные произносить.

- Отчего же крамольные, - Беря новую печенюшка, возразил редактор, - Я же не в желательном наклонении это рассматриваю, а в сослагательном. То есть если бы, а должен был бы.

- Бы. Ды.Кы. Кабы бабе елду, так была бы она дедом. Но коли потребуется так, и возьму отчизну в руки свои! – Хозяин кабинета хлопнул ладонью по столу, - Тогда уж у меня ни пикнешь, ни шикнешь. На одну длань покладу, а другой прихлопну и сдую. С нашим народом только так и надобно. Другого языка они не разумеют. Ну, еще война для них недурна. Тут они чуток шебаршатся. Ежели бы я государил, то я бы кажные пять лет войну учреждал. Да, ты пей чай-то, Афанасий Иванович, пей. Чего-чего, а этого добра у меня в достатке. У тебя как с добром-достатком, Афанасий Иванович, не жалуешься? Коли что… так… ты говори прямо. Поспособствую.

Редактор отер губы салфеткой и елейно улыбаясь, произнес:

- Благодарю вас, ваше сиятельство. Живу, не скажу, чтобы алмазы с неба сыпались, но, слава Богу, и не бедствую.

- Ну, алмазы на тебя с неба, я сыпать… сам понимаешь, не могу. Не моя епархия! - Засмеялся хозяин кабинета, - Кто бы на меня, их сыпанул, а коли какие земные дела, так вещай, Афанасий Иванович, по мере сил наших пособим.

Редактор бросил салфетку на столик. Подтянул до официально уровня галстук и стал несколько путано объяснять:

- Я, ваше сиятельство, спасибо, как говорится на добром слове. Нуждаюсь, так если только в отеческой заботе… вашего превосходительства… честь имею. Матушке-императрице и вам, ваша милость, меня не забывающего, служить верой, и правдой, и честью… способствовать. Так сказать. А ежели в чем и нуждаюсь. Скорее сказать не нуждаюсь, а имею… некоторое право… На сей предмет…

От торопливости речи и некоторого страху в организме Афанасий Иванович прекратил говорить и отчаянно закашлялся.

Егор Кузьмич налил в чашку чая и подвинув к редактору заботливо сказал:

- Выпей, Афанасий Иванович, выпей, дорогой, полегчает.

Редактор взял чашку и стал жадно пить.

- О каком таком предмете… ты речь вел, Афанасий Иванович, чего-то я не совсем его понял. Поясни, дорогой?

Лисичкин поставил стакан и вновь принялся объяснять:

- Я, ваше превосходительство, вы имели честь… упомянуть в нашей беседе Святослава Игоревича Короваева. Так вот… я… касательно… желательно… освободившегося… его… места.

Хотелось бы… в некотором роде, так сказать, обладать.

- Что значит обладать?

- Ну, то есть занять…

- Ты, - Недоуменно взбросив брови, спросил Скуропатов, - на место Короваева?

Да как же это возможно, Афанасий Иванович. Ну, ты же взгляни на себя. Встань, подойди к зеркалу. Давай- ка, я тебе подмогу.

Скуропатов взял редактор за руку, подвел к зеркалу и, качнув головой на его отражение, произнес:

- Ну, какой ты надворный советник, Афанасий Иванович. Вид жидкий. В плечах узок. Рукой не крепок. Возраста не солидного.

- Но зато у меня образование, владение иностранными языками, импозантность, изящество, умение писать статьи и вести светские беседы. Обладаю набором джентльмена, если хотите.

- Это все, Афанасий Иванович, пидорский набор. А для человека власти нужна сила, нужен голос. У тебя же ни того, ни другого. И потом… фамилия… у тебя какая–то у тебя… прости Господи грибная.

Ладно бы еще Боровиков, а то какой – то Лисичкин. Хорошо, что хоть не Поганкин.

- Но, фамилию, - Осторожно сняв с плеча хозяина кабинета соринку, сказал редактор, - Можно и поменять. Возьму, например, супруги своей Анастасии Федоровны.

- И какая ж у нее фамилия?

Афанасий Иванович опустил глаза и, уставившись взором в свое паркетное отражение, ответил:

- Голопуз.

Скуропатов улыбнулся, хихикнул, засмеялся и, наконец, дико заржал.

- Ой, держите меня трое! Нет, держите меня семеро, ибо трое не удержите. Ну, насмешил ты меня, Афанасий Иванович, ну потешил! Давно я так не хохотал. Голопуз. Ой- ой! Ха- хи – хе! Чистый ты голопуз. Ха- ха. Ой- ой! Вот те бабушка и фамилия.

Редактор несколько обиженным голосом произнес:

- А что в ней такого в фамилии этой. Фамилия, как фамилия. Нормальная.

- Ну, ты даешь, Афанасий Иванович, - Садясь в кресло и обтирая вспотевший лоб платком, выговорил Егор Кузьмич, - Ну, разве ж бывают надворные советники Голопузы.

- Я всегда полагал, Егор Кузьмич, что в отечестве нашем, - Плаксивым голосом сказал редактор, - человек красит место, а не его фамилия.

- Эн, нет, милый мой, в этом случае надобно гармония, - Разламывая сушку, возразил Скуропатов, - Совпадение, так сказать, человека и фамилии.

- Позволите, а как же Блоха?

- Кха- кха., - Поперхнулся хозяин кабинета, - Зачем же ты, Афанасий Иванович, поминаешь такие гадости, да еще и за столом. А еще говоришь, что ты человек культурный и так далее. Разве ж станет культурный человек этаких тварей за обеденным столом вспоминать.

- Простите, Егор Кузьмич, - Приложив руку к сердцу, молвил редактор, - Но я не в смысле этих насекомых. Я на предмет тайного советника Ивана Никифоровича Блохи. Ему, стало быть, с его фамилией можно в тайных советниках ходить и золотую звезду иметь, а мне нельзя. А известно - ли вам, ваше превосходительство, что фамилия Лисичкин восходит своими корнями не к грибам, как вы изволили выразиться, а к охотникам на лис. Предок мой служил у воеводы Гаврилова. Стрелял для него лис, за что и был пожалован бобровой шубой и фамилией Лисичкин.

Егор Кузьмич оперся локтем на ручку кресла. Обхватил подбородок пятерней, долго смотрел на редактора, и, наконец, сказал:

- Вот гляжу я на тебя, Афанасий Иванович, а вижу как будто в первый раз. Да за Блохой капиталы во многие тыщи стоят и связи у него при дворе такие, что тебе и не снились. Опять же опутал он дворец кознями, да интригами так, что никакой паук с ним в этом деле не сравнится. И тут ты Лисичкин с бобровой шубой.

Да ты садись, Афанасий Иванович, в ногах правды нет. Садись пей чай, ешь сушки. Хоть все корзину съешь. Я и слова не скажу.

Редактор присел на краюшек стула. Взял в руки сушку, но есть не стал а, глядя в ее дырку, сказал:

- Позволю вам заметить, ваша милость, что я… как бы… и право на это место имею… законное, между прочим…

- Это, какое ж такое право, - Забросив ногу на ногу и смерив собеседника недоуменным взглядом, спросил Скуропатов, - ты имеешь, Афанасий Иванович, поясни, объясни, потому как это уже дело государственное… Серьезное, нешуточное, капитальное.

Редактор хотел, было сказать, что насчитал в короткой речи Егора Кузьмича четыре прилагательных, но делать этого не стал.

- В том смысле, Егор Кузьмич, я право имею, что по закону… в реестре прописано…

лицо, раскрывшее тяжкое преступление должностного лица…. имеет право занять место этого лица.

Егор Кузьмич оперся руками в стол, и грозно глядя в глаза собеседника, молвил:

- Выходит, Афанасий Иванович, ты злодея раскрыл только оттого, что место его захотел занять, а не по патриотическим суждениям? …не ожидал я, брат, от тебя такого. Ты же у нас глашатай патриотизма. Мы же тебе газету, как преданному и верному соратнику нашему доверили, а ты вон что творишь. Я это дело, милый мой, так оставить не могу. На ближайшем совете у матушки - императрицы вынужден буду поставить этот вопрос на голосование. Быть тебе, милок, редактором али не быть.

Афанасий Иванович побледнел, посинел, рухнул на колени, обхватил сафьяновый щеголеватый скуропатовский сапожек и бессвязно залепетал:

- Не губите, ваше превосходительство, я же не то что. Я только это что. И не то чтобы то, а только это. А если вы не это, то и я не то…. имел в виду. Я сердцем и душой, а не местом… изволите сами понимать. Великодушно прошу меня извинить и вопрос мой на заседании не поднимать. Ваше превосходительство, помилосердствуйте.

- Ну-ну! Буде табе, - Выдернув сапог из редакторских объятий, молвил Скуропатов,

- Буде. Вставай и думай, чего болтаешь. Я- то ладно. Я прощу, а попадись ты с такими речами тому же Блохе, да он бы из тебя за речи этакие… всю бы кровь высосал. Не зря же он блоха. Тьфу ты господи… не за столом буде сказано. И потом матушка уже Боголепова Кондратия Степановича на это место присмотрела. Вот то фамилия, а то Голопуз. Тоже скажешь…

В это время в дверь осторожно постучали.

- Чего тебя? – Поинтересовался у стриженой под горшок головы, что торчала в дверях Скуропатов.

- Осмеливаюсь напомнить, ваше превосходительство, - Ответила голова, - Что у вас на двенадцать часов заседание в палате.

Егор Кузьмич взглянул на часы.

- Вот те на! Уже двенадцать! Заговорился я с тобой, однако, Афанасий Иванович. А мне ведь и, впрямь, на заседании надобно быть. Скуропатов направился в туалетную комнату менять костюм. Открывая дверь комнаты, он обернулся и сказал напоминающую некролог фразу, - Так, что прощай и спи спокойно, дорогой товарищ Лисичкин.