Поэма Картина первая

Редактор «Столичных Ведомостей» А.И. Лисичкин покинув скуропатовский кабинет, вышел на парадное крыльцо. Начальственно щелкнул пальцами и к нему тут же подъехала на вид довольно заурядная светло – голубая ёбричка. На таких агрегатах обычно ездят чиновники среднего звена, неудачливые дельцы, вечные студенты, старые девы и закоренелые холостяки. За ними не бегут восхищенные обыватели, не останавливаются зачарованные специалисты, не кусают локти завистники. Такие ёбрички даже страж дорожной охраны обходит стороной, о достоинствах ее колеса не спорят корпящие на паперти нищие…

Тронутый легкой ржавчиной корпус. Скрипящие рессоры. Хриплый клаксон. Смиренная скромность. Однако ж салон ебрички (кожа, золото, хрусталь) Афанасия Ивановича ни дать ни взять разгул шика, изящества и комфорта.

Редактор скромно, хотя по должности дверь ему обязан был открывать возница, отворил дверь ёкипажа и присев на мягкое сиденье, небрежным барским тоном приказал:

- Гони, братец, гони.

- Куды изволить, ваша милость? – Поинтересовался возница Андрюшка, - В департамент али в ресторацию?

- В ресторацию? - Редактор на секунду задумался и с восхищением в голосе сказал, - А что, братец, неплохо бы и в ресторацию… к Вершинину. У него нынче рябчиков с ананасами подают и суп со спаржей.

- Ну, так, стало быть, туды и поедем. Пока вы будете рябчиков жевать, я в трактире щей похлебаю. В тамошнем трактире добрые щи подают: жаркие, наваристые, да под рюмку анисовой…

- Анисовой. Я тебе дам анисовой! – Прикрикнул на Андрюшку хозяин екипажа, - На службе у меня… ни-ни! Не дрова возишь, сам понимать должен.

- Понимаю, еще как понимаю. Разве ж я голову для того имею, - Андрюшка поправил шапку, - чтобы на ней картуз таскать. Нет, она у меня, для того чтобы кумекать. А рюмка анисовой, ваша милость, то, что… так баловство. Она напротив меня, что дробина супротив слона. Я давеча в зоохпарке видал слона. Пудов сто в ём живого веса, а может и более будя.

Андрюшка нажал на газ и направил ебричку к вершининской ресторации.

- Погоди, погоди. – Остановил его Афанасий Иванович, - Я ведь совсем позабыл. У меня ж срочно дело имеется.

- Дело, ваша светлость, не волк. В лес не убежит.

- Но рябчики, братец, тоже ни куда не улетят, они же жаренные.

Афанасий Иванович улыбнулся своей, как ему показалось, удачной шутке.

Возница поправил свой картуз с позолоченной кокардой и ответил:

- Правда, ваша, не улетят. Однако ж их могут и покушать. И со щей… опять же… всю гущу повылавливают. Хлебай их после того пустыми, да кислыми. А разве ж я к вашей милости для того нанимался.

- Да, я все понимаю, - Дружески похлопал его по плечу редактор, - Но и ты, братец, пойми. Кабы-то было обычное… рядовое, какое дело. Так разве б я его не проигнорировал? Да враз! Но тут особый случай. Тут команда от самого Скуропатова поступила, а с ним, сам понимаешь, шутки плохи. Враз в пыточную камеру определит. Там же, братец, не до разносолов. Вода, да каша. Вот и радость наша.

Скаламбурил редактор. Андрюшка согласно кивнул головой:

- И то верно, ваша милость, со Скуропатовым не балуй.

Возница развернул ёкипаж и направил его к редакции столичных ведомостей.

Редактор коснулся ладонью голубого экрана, и на нем возникло лицо Святослава Игоревича Короваева:

- Чего тебе, - Не здороваясь, поинтересовался Короваев, - Афанасий Иванович.

- Дело у меня к вам чрезвычайной важности, ваше превосходительство. Прошу принять и незамедлительно.

- Прямо так и незамедлительно?

- Прямо так, ваше сиятельство!

- Хорошо, жду.

- Я только в кабинет заеду, рассоединюсь и к вам.

Редактор, прекратив разговор, выглянул в окно и восхищенно произнес:

- Эх, погодка сегодня, какая. Прямо такая, как ты Андрюшка выражаешься. Займи, да выпей. Ну-ка, милый, вруби что-нибудь этакое не нашенское… под погодку.

Андрюшка отрицательно покрутил головой:

- А как услышит кто, ваша милость, ведь все ненашенское–то запрещено.

Афанасий Иванович тяжко вздохнул:

- Твоя, правда, Андрюшка. Заводи тогда нашенское… толь уж… побойчей чтобы.

Андрюшка улыбнулся и ответил:

- Не смейте сумлеваться, вашество, самое бойкое и спроворим!

В салоне зазвучала разухабистая песня: о тройке, молодце и девице красе…

Вскоре ёкипаж остановился у парадного крыльца редакции. Афанасий Иванович резво взбежал по мраморным ступеням. Миновал вытянувшегося во фронт швейцара. Редактор слегка ударил его перчаткой:

- Здорово Савелич.

- Здравжелаювашество! Рявкнул швейцар.

Афанасий Иванович зажал руками уши и вбежал в кабинет. Бросил на стол перчатки, шляпу и взобрался на стремянку. Приладил к глазу подзорную трубу и принялся рассматривать свой терем.

- На маковке–то пятно! - Испугано воскликнул редактор, – Боже мой, какой кошмар. Ведь завистники, увидев сиё пятно, тотчас же начнут зубоскалить. Вы видали, а у Афанасия Ивановича маковка – то дегтем вымазана. Оно может и никаким дегтем–то она не вымазана, а так птичка на счастье его пометила, но это ж попробуй, докажи. Черта лысого чего саргументируешь. Да и жена моя, Анастасия Федоровна, нет – нет, а поводы на великосветских балах подает. Уж сколько раз я ее корил, образумливал, а ей все трын- трава. Ха- ха, да хи-хи… с кавалерами.

- Захар! – Громко крикнул редактор, - Быстро ко мне.

Из комнатки вышел зевающий слуга:

- Ай- ай. – Покачал головой редактор, - На какого ты похож. На кого ты похож. Волосья спутаны. Рожа заспанная.

Захар не обращая внимания на причитания хозяина, осведомился:

- Чего, ваша милость, желають?

- Быстро позвони моему мажордому и прикажи ему почистить центральную маковку. Немедленно, а я отсюда буду смотреть и руководить.

- Слуш.

Захар вернулся в свою каморку. Вскоре Афанасий Иванович увидел, как из дверей его терема вышел плотный человек со стремянкой на плече. Приладил ее, влез на самую верхотуру и принялся бархоткой тереть маковку.

- Скажи ему, - Не отрывая подзорной трубы от глаза, крикнул Захару редактор, - Чтобы взял чуть левее. Вот так. А теперь чуток выше и вправо. Право я сказал, а он влево тычет. Вот-то другое дело. Пускай слазит. Нет более пятна.

Афанасий Иванович слез со стремянки. Спрятал подзорную тубу в кожаный чехол. Потянулся. Сделал несколько отжиманий от пола, а также упражнений для укрепления мышц живота и крикнул:

- Захар. Захар.

- Чаво надобно?

- Отнеси стремянку и набери мне код Федора Васильевича.

- Это который там? – Спросил Захар, подняв заспанные глаза к потолку.

- Тот. Тот. – Ответил редактор, - Какой же еще.

- Ну, мало ли Федоров Васильевичей. – Скребя пятерней небритый подбородок, сказал Захар, - Вона в Звоноревской волости несколько лет тому назад опочил помещик Федор Васильевич Лошак. Ну, помер и помер... и лежи себе тихо, как и положено усопшему, а не ходи по окрестностям, да не пужай честной народ. Это я к тому, ваша светлость, что он, стало быть, Федор Васильевич… по волости ночами стал кружить, да на баб наскакивать. И ладно бы на старух… чего с них… со старух то возьмешь, а он на молодых приладился запрыгивать. Теперяча говорят вся волость на этого самого Лошака похожая ходит.

- Хватит болтать, – Резко оборвал рассказ слуги редактор, - Выполняй команду и быстро!

- Слуш. – Захар зевнул и скрылся в соединительной комнате.

Афанасий Иванович нажал кнопку, на стоящем у него на столе, ящике.

В кабинет ворвался начальственный скуропатовский баритон:

- Чего тебе, Афанасий Иванович?

- Я, - Ответил редактор, - Осмеливаюсь… вас беспокоить… по Короваевскому вопросу. Через минуту буду у него. Может какие будут пожелания, наставления.?

Скуропатов значительно кашлянул:

- Одно у меня к тебе наставление и пожелание, Афанасий Иванович.

Ты ему про наш с тобой разговор ни-ни. Не спугни его, милый, ни словом, ни делом.

Понял?

Разговор прекратился. Вскоре из соединительной вышел Захар:

- Простите, что я до вас обращаюся, но не соединяется, Афанасий Иванович.

- Как так… не соединяется?

- А мне, почем знать, - Зевнув, ответил Захар, - Не соединяется и все тут. Может чаво в сети, а может в аппарате.

- Чаво. Чаво. – Зло передразнил его редактор, - Мне надобно немедленно быть у Короваева. Как же, изволь доложить, мне к нему добраться?

- Не могу знать, ваша милость.

- Действительно откуда тебе знать, - Подтвердил Афанасий Иванович, - Все, что ты знаешь так это только: спать, жрать и небылицы про упырей рассказывать. Быстро чини мне аппарат! А то я те…

Афанасий Иванович схватил Захара за ухо, и больно крутя его, зашипел:

- Мерзавец, ах ты мерзавец. Водкой так и разит. Так и смердит! Не работает, не соединяется. Я тебя так соединю, что тебя мать родная не узнает. Ежели сию же минуту аппарат не будет мне рабочем порядке, то я из тебя… подлеца… кровь высосу и в таком виде пугалом на своем огороде выставлю. Понял меня?

Редактор отшвырнул от себя слугу и вытер, надушенным кельнской водой платочком, руки.

- Как же, ваша милость, не понять, - Потирая травмированное ухо, забурчал Захар, - Все как есть понял, а насчет упырей, Афанасий Иванович, так вы не смейте сумлеваться. Бродят они окаянные. Как есть шастают по земле нашей. Вот давеча на Селезенском хуторе, что держит Григорий Апанасович Вишня, кинулись искать кузнеца Ивана Кобылу. Добрый, я вам скажу, кузнец. Такие, ваша милость, изволит завитки выковывать, чудеса, да и только. Руки-то у него, что твои гири, голова вечно во хмелю, а завитки просто на загляденье.

- Вот я тебя сейчас ухо твое так завью, - Схватив Захара за ухо, закричал редактор, - что ты у меня, его вовек не разовьешь. Ступай немедля в соединительную, негодяй, готовь аппарат. Через секунду аппарат должен быть в полной готовности.

Афанасий Иванович оттолкнул Захара и сильно пнул его носком ботинка в зад.

- Через секунду, - Потирая ягодицу, сказал Захар, - Это никак не возможно, Афанасий Иванович, потому как я за секунду не дойду… до аппарата-то, а минут через десять, пожалуй, что и управлюсь.

Афанасий Иванович открыл рот для очередного ругательного слова, но Захар закрыл за собой дверь. Редактор обреченно махнул рукой. Сел в кресло и подвинул к себе тезисы статьи, предназначенной для редакторской колонки.

- Готов, ваша милость, - Выйдя из соединительной, изрек Захар, - пожалуйте, разбираться.

- Вот, что ты за человек такой, - Вставая из-за стола, произнес с кривой ухмылкой редактор «Столичных ведомостей», - Пока не вздрючишь тебя по первое число, так и не почешешься. Да, кабы ты один такой. Весь народ у нас этакий. Отчего так, не скажешь?

Захар малость подумал и сладко зевнул, ответил:

- А чего ваша светлость чесаться… коли, оно не чешется.

- Что оно?

- А то, что не чешется.-

Обтекаемо ответил Захар.

Афанасий Иванович вздохнул, плюнул на пол и сказал:

- Лучше баржу грузить, чем с тобой говорить

- Ну, я и помолчать могу. Сказал Захар, прикрывая рукой рот.

- Вот и молчи.

Редактор со слугой вошел в соединительную. Захар приладил ему на голову нечто напоминающее шапку Мономаха. Отчего Афанасий Иванович стал напоминать последнего царя из Романовской династии. Слуга нажал кнопку. Редактор засветился фиолетовым огнем и стал медленно, а затем все быстрее и быстрее распадаться на мельчайшие, чуть потрескивающие, частицы. Когда из соединительной исчез последний лисичкинский атом, то в кабинете Святослава Игоревича Короваева начался процесс сборки. Из светящихся нейронов, нейринов и Бог его знает еще чего, возникла голова, за ней проявились плечи, грудь, ноги.

- Ба, какого вижу! – Воскликнул надворный советник Короваев, -Проходи. Проходи, Афанасий Иванович, садись.

- Благодарю, Святослав Игоревич, я на минутку. Так что я и постоять могу.

- Чего болит задница-то, Афанасий Иванович? – Сочувствующим тоном проговорил хозяин кабинета, - Так ты ее, голубь, облепиховым маслом… смазывай. Очень она… в таких вопросах… помогает. Чудодейственное, можно сказать, средство.

- Благодарю, Святослав Игоревич, за заботу. – Поклонился редактор, - Непременно-с, попробую.

- Попробуй, попробуй, милый, ну чего там у тебя… рассказывай.

- Не позволите – ли… стакан водички, Святослав Игоревич, - Робко осведомился редактор, - У меня от этих перемещений, знаете - ли, всегда сохнет в горле.

- Отчего же не позволить!

Хозяин кабинета нажал на кнопку. В кабинет въехал золотой столик, уставленный бутылками немыслимых форм и расцветок.

- Пей, Афанасий Иванович. Вот в этой синей бутылке вода из Сорочинского ключа. В хрустальном графине из Волоколамских живых озер. В желтом кувшине из Волковыских источников.

Редактор выпил стакан из Живых озер. Другой из Горных рек. Третий из Блистательной топи он только слегка пригубил и, поставив стакан на стол, начал свой рассказ:

- Я прибыл, уважаемый Святослав Игоревич, чтобы обеспокоить вас просьбою – разрешением. Дело, видите – ли, в том, Святослав достопочтеневец, то есть я хочу сказать, Досточтенец Игоревич. Одним словом, я страшно волнуюсь. Вы, позволите?

Редактор кивнул на бутылки.

- Хлещи, Афанасий Иванович! Пей, пей, голубь, ишь ты… как разволновался. Да ты не робей. Я ведь не кусаюсь. Чего там у тебя, говори?

- Так вот, Святослав Игоревич, - Вымолвил, наконец, гость правильное имя отчество хозяина кабинета, - Я прибыл сообщить вам, что в Богославском уезде замечена еще одна группа, но уж теперь не из объединенного союза, а из Басурманской стороны.

- А этим-то это зачем? – Удивился Короваев, - Чего. Чего, а клея в их стороне хоть залейся.

- Дело тут… вовсе… не в клее, уважаемый Святослав Игоревич, тут дело в ДНК. Они его из костей добывают, а уж там у себя новую расу выводят. Идеальных солдат, с которыми намереваются воевать супротив Отчизны нашей. Допустить этого, сами изволите понимать, никак нельзя. Вот я и прибыл за вашим разрешением… отразить… эту тему на страницах вверенной мне вашим сиятельством газеты. Но я, ваше превосходительство, не настаиваю, как в прошлый раз, - Редактор погладил зад, - На публикации, а токмо на ваше соизволение. Коли скажете, нет, то я противиться не стану. Вам ваше выскодительство, ах простите, высокопревосходительство, видней, как это дело выставить. Может через печать, а может через тайный приказ...

Редактор выжидательно молчал. Надворный советник по мировоззрению налил себе воды из Страстного водопада.

Выпил и, поставив стакан на стол, поинтересовался:

- А кто курирует сие дело, Афанасий Иванович?

Редактор подошел к столу, нагнулся и шепнул на ухо Святославу Игоревичу:

- Архип Лукьянович Блоха.

- Вот оно… как… значит. – Усмехнулся надворный советник по мировоззрению, - А чего ж это матушка из блохи голенище кроить взялась? Ведь из блохи, как известно, Афанасий Иванович, голенище, что из спички топорище. Али перевелись у нас в Отчестве богатыри?

Афанасий Иванович выждал небольшую паузу и осторожно поинтересовался:

- Так, стало быть, мне можно ежели этот Блоха такой …несущественный… это… в редакторской колонке осветить. Я вот тут уже и тезисы набросал.

Редактор положил на стол бумажки. Надворный советник по мировоззрению взял их. Поднялся и, шаря взглядом по листам, словно отыскивая в них блох, прошелся по кабинету.

- Нет, Афанасий Иванович, - Скомкав и выбросив бумаги в мусорную корзину, сказал хозяин кабинета, - Блоха хоть малого весу. Однако… коли он… В дело это… впутан. Так и трогать его не изволь.

- А что же делать, ваше…

- Да ничего не делать, - Оборвал его надворный советник по мировоззрению. – Я сам во всем разберусь.

Редактор понимающе кивнул головой. Святослав Игоревич осведомился:

- У тебя все, Афанасий Иванович?

- Так точно, ваше превосходительство.

- Ну, тогда ступай себе с Богом.

Хозяин кабинета нажал на кнопку и Афанасий Иванович стал распадаться на атомы, молекулы… и вскоре, оставив после себя запах жженого электрического провода, исчез из кабинета.

Надворный советник по мировоззрению, бормоча себе под нос «Десять, двенадцать, нет, пожалуй, пятнадцать… с учетом инфляции…» прошелся по кабинету. Затем вошел в уборную. Портя воздух газами, опорожнился. Тщательно вымыл руки. Протер пальцы спиртом и сказал:

- А почему бы не двадцать? Конечно двадцать! В прошлый раз я, гер Кумарик, вам уступил, а в этот раз не обессудьте. Двадцать - моя последняя цена!

На этих словах надворный советник вытащил кисет. Зачерпнул пригоршню табаку и втянул его в ноздри.

- Апчхи!

Чихнул Святослав Игоревич и обернулся грозным соколом.

Птица наклонила голову, прикидывая, а не слупить ли с гера
Кумарика все тридцать тысяч, постучала острым клювом, точно оттачивая его
для будущей финансовой баталии, по карнизу.

Надворный советник и в волчьей шкуре себя отлично чувствует, и в лисьей шубе ощущает себя комфортно, не брезгует и в змеиную кожу облечься, и

Святослав Игоревич расправил соколиные крылья. Курс его лежал на запад, но советник взял юга - восточное направление. Выходил крюк, но всходила луна, и советник большой почитатель ночной красавицы, решил ею полюбоваться. На людях Святослав Игоревич расчетливый циник. Глубоко в душе трепетный романтик.

У Калинового моста советник повернул строго на запад, и ночная красавица пропала из вида. Подлетев к  Стрелецкой площади он, наконец, увидел цель своего полета. Флигель посольства «Союза Свободных Наций»

Короваев стал планировать к окну кабинета пресс-атташе. Неожиданно с крыши соседского здания слетел громадный орел. Надворный советник и пискнуть не успел, как уже оказался в его острых когтях. Орел, сильно махая крыльями, полетел к императорскому дворцу.

- Конец. Сказал себе Короваев и закрыл глаза.

Орел приземлился на темной аллее царского сада. Святослав Игоревич открыл глаза и увидел перед собой лицо тайного советника Скуропатова. Надворный советник поднялся на ноги, отряхнулся, сделал реверанс и учтивым голоском произнес:

- Добрый день, Егор Кузьмич. Рад вас видеть, дорогой вы мой, в добром здравии.

Надворный советник раскрыл объятья. Егор Кузьмич брезгливо оттолкнул его и зло прошипел:

- Был дорогой, да кончился. У тебя теперь в дорогих враги наши ходят. Иуда! Матушка сколько для тебя, собака, сделала и ордена, и медали и хоромы тебе, и усадьбы, а ты продал ее шакал за тридцать сребренников.

Короваев, невинно захлопав ресницами, поинтересовался:

- Я отчего-то не пойму, уважаемый Егор Кузьмич, что это вы такое подразумеваете под этими так называемыми тридцатью среб… сребрис…

Простите, запамятовал. Извольте объяснить?

- Изволь.

Скуропатов вытянул губы в тонкую горизонтальную линию, потер левой ладонью правый кулак и сильно ударил Короваева в солнечное сплетение.

Свет померк. Пропали звуки. Короваев рухнул на щебень парковой дорожки.

- Открывай зенки, собака, открывай, – Донеслись до него слова Скуропатова, - Помереть что - ли собрался? Так даже и не надейся! У меня так просто не помрешь. У меня смерть еще вымолить надобно.

Святослав Игоревич открыл глаза и обнаружил себя на деревянном настиле. Ноги скованы. Вокруг мозглые цементные стены. Воздух пропитан страданием и ужасом.

Надворный советник открыл сухой рот и заговорил вопросами:

- В чем дело? Отчего я здесь? Извольте объясниться?

- Нет, братец, объяснять будешь ты! Первое - говори, собака, как давно ты шакалишь на Объединительный союз? Сколько ты от них получил? Что успел ты им сообщить из государственных секретов?

- С чего вы взяли, что я шакалю, уважаемый Егор Кузьмич, я правдой и верой служу отчеству нашему. Отмечен матушкой крестами и орденами. Вам – ли не…

- Не называй, собака, поганым своим ртом… святое матушкино имя.

Скуропатов хлестнул советника кнутом.

- Ой! Ой! - Истошно завопил Короваев. - Ой, пришел мой конец.

- Это не конец, а только начало. На конец я тебе, падла, оставил Гришку Волчью губу. Лучшего моего заплечных дел мастера. Он у меня из сказок былины делает. Про скальпы индейские, слышал - ли ты? Слыхал! А он тебе твой личный скальп выкажет. Вот уж налюбуешься. А про содранную живьем кожу приходилось слыхивать? Приходилось. Вижу по шакальим твоим глазкам! Так вот сдерет он с тебя кожу, по первое число! Так что как будто ты без нее и родился. А про глаз на жопу натянутый ведаешь? Ведаешь. Так вот скоро твой на меня оттуда будет глядеть. Я ж говорю лучший мой мастер! Разве ж прежде ты про него слыхал? Нет? Ну, ничего скоро узришь его лично.

Святослав Игоревич заскулил вопросами:

- Да разве ж мы с тобой не приятели, Егор Кузьмич, дорогой? Разве ж мы ни одно с тобой дело делаем? Государыне, да отчизне служим? Про то, что ты мне говоришь я, дорогой мой, ни ухом ни рылом. Сижу себе червем кабинетным. Пишу отчеты справно, а про то чтобы шакалить, то откуда уж у меня на то время? Да и тайн в моем ведомстве особо никаких не тутти. Только что кто кого сгреб, да кто кого уёб. Вот и все потаенны мои. Они и задорам никому не надобны!

- Не ври, собака! - Скуропатов в пол плеча рубанул кнутом надворного советника, - Не бреши! Не ведает он, а чего ж ты в посольство вражье летел?

На этот раз Короваев ответил повествовательным предложением:

- Так я на соколиную охоту летел, Егор Кузьмич.

- На какую такую охоту, сокол ты мой? – Осведомился пугающим спину смешком Скуратов, - Когда на сегодня нигде охоты не объявлено.

- Я сам по себе, – Поспешил оправдаться Короваев, - Решил размять мышцы. Засиделся я в кабинете, Егор Кузьмич. Ну, и решил поохотиться. А к посольству полетел, так потому что я на луну решил полюбоваться. Дюже я ее красавицу люблю.

- Какая луна днем? – Опешил Скуропатов, - Ты ври, да не завирайся. Луна только по ночам светит.

Святослав Игоревич приподнял голову и сказал:

- Отчего ж только ночью. Она и днем видна. Не вся целиком, а серпом. Да ты выглянь в оконце и увидишь.

– Не зачем мне туды выглядывать. Я и без того знаю, что ты лжешь. Брешешь, как и подобает собаке, - Скуропатов потряс в воздухе толстой кипой бумаг, - Вот тут про тебя все прописано. Куды летал… и когда прилетал обратно. Называй, собака, адреса, явки пароли и кто тебе помогал и с кем из чиновников наших имел ты преступные связи.

Говори!

Скуропатов со всей силы хлестнул Короваева по ягодицам. Святослав Игоревич хотел закричать, но от боли у него сперло дыхание. Вместо крика из горла его вырвалось тупое мычание.

- Мы - ы - ы.

Придя в себя Короваев, сбивчиво заговорил:

-Никаких я-я-я вок и таких, вроде бы, паролей-ей- ей у меня нет, - Я напрямую… как бы… работал, что вроде… как бы… узнаю, то и доложу. И деньги я получал в посольстве, а не на явках. Которые наши и не наши чиновники. С ними я в преступные связи не вступал. Потому как… волею судеб…

Не люблю деньги с другими расчленять. Однако ежели тебе нужно чтобы я кого оклеветал. Так ты говори кого. Я все подтвержу. Только не бей. Нет сил, Егорушка, моих терпеть.

- Мне, собака, от тебя ничего не надобно. – Прошипел на ухо Короваеву экзекутор, - А уж, тем паче, клеветы на добрых людей. Сказывай, был – ли у тебя в сообщниках вельможи Долгопрудный, да Сухомлинский?

- Были, батюшка, были. Они меня и толкали на это. Я все им деньги и отдавал. Вот ты их и пытай, Егор Кузьмич, а меня не трожь. Нет у меня, право, больше сил… терпеть этакие страсти. Пожалей ты меня старого. В солдаты отдай, али на каторгу сошли, но токмо не секи меня более. Мы ж с тобой почитай, что родственники. Росли вместе. Я ж тебя, вспомни, и матушке рекомендовал. Пожалей ты меня Христа ради. Не отдавай ты меня энтой Волчьей губе. Христом Богом прошу!

Скуропатов почесал кнутом у себя меж лопаток. Бросил его в угол. Достал из кармана кисет. Вытащил щепоть табаку и сказал:

- Хватит ныть! Так и быть пожалею, но не потому что ты мне свояк, а оттого, что у матушки именины сегодня. Подписывай показания на вельмож Долгопрудного, да Сухомлинского и нюхай себе с Богом табачок.

- Помилосердствуй, Егорушка. - Заплакал Короваев, - Не губи.

- Как же мне еще помилосердствать, - Удивился Скуропатов, - Уж не выпустить–ли тебя отсюда?

- Выпусти, Егорушка, выпусти, а уж я в долгу не останусь. Озолочу! У меня в схронах знаешь, сколько злата, да серебра схоронено, и на твой век хватит и детушкам достанется.

Скуропатов тяжко вздохнул, покачал удрученно головой:

- Выпустить? А самому значит на твое место улечься!? Эх, ты дурья твоя голова. Я тебе сколько раз сказывал. Не гоняйся ты, Славуня, за серебром, златом проклятущим. А ты мне, что на то изрекал? В дзен буддизме - де, Егорушка, деньги это сила. Они, мол, обязаны быть защищены от огня, наводнения, воровства и правительства. Вот и доигрался ты с буддизмом своим, а был бы ты истинным православным христьяином, то знал бы, что сказал Господь. Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут.

Нюхай, тебе говорю, а то передумаю и кликну Вол…

- Не надобно, Егорушка, кликать. Давай бумагу и табак.

Скуропатов вставил в Короваевские пальцы карандаш. На бумаге появилась причудливая закорючка. Егор Кузьмич спрятал бумагу и насыпал табак на ладонь. Святослав Игоревич втянул его в ноздри. Кожа его покрылась густой шерстью. На голове выросли рога. Вместо слов из горла его раздалось блеянье. Скуропатов набросил на шею барашка веревку и вывел его из темницы. Яркий солнечный свет резанул по глазам. Барашек обреченно заблеял. Егор Кузьмич завел животное в сарай. Барашек учуял запах крови и сделал попытку вырваться с поводка.

- Ну-ну, не балуй. – Обхватив его за шею, крикнул Скуропатов, - Я не больно. Раз, и ты уже шашлык!

Блеснуло лезвие. Хлынула кровь. Святослав Игоревич упал и отчаянно забил копытцами по земле.

- Хорош барашек! – Провел рукой по жирному боку, сказал Скуропатов, - Отъелся на государственных харчах. Вот так, брат Короваев, отбегался ты, отгулялся. Лежишь вот теперь тихо… и то есть хорошо. А то ведь бегал, суетился, кричал, да приказывал. Все уши мне доносами на чиновников прожужжал. Вот уж теперь они порадуются. А вот этих господ я прижму, прищущу. Скуропатов похлопал себя по груди, где лежала подписанная Короваевым бумага, - Вас я уже не пощажу. Будете знать, как на Скуропатова, клевать перед матушкой. Ужо походит по спинам вашим, господа хорошие, Гришкин хлыст. Ужо он вам глазья ваши воровские на жопу–то натянет. Натянет, а я в них гнойной слюной плюну. Гришка! Гришка!

- Чаво. Чаво, батюшка?

Поинтересовался вошедший в сарай мужик. Скуропатов глянул на своего подчиненного и покачав головой, вымолвил:

- Росту в тебе два метра. Плечи живая сажень. Сапожища по специальным лекам тебе шьют, а пищишь ты будто девочка, которой целку рвут. И откуда у тебя дурака такой писклявый голос?

- От мамки, ваша милость, - Пропищал Гришка, - У тяти моего бас был. Бывало, как гаркнет. Так не поверите, листья с деревов падали. А у мамани у той напротив…

- Так хватит воздух тут мне своим писком сотрясать. Вот те барашек. Разделай его и что бы мне ни одной жиринки не сыскать! Матушка жирное не кушают.

- Будет сделано, батюшка, не сумлевайтесь!

Выходя из сарая, Егор Кузьмич сказал:

- Да вот еще чего. Завтра будь готов до большой работы.

- Буду… от чего ж не быть. – Заверил хозяина Гришка, - Я от работы не бегаю, а чего от нее бегать. Я работу свою люблю и уважаю. Те, что работу свою не жалуют, те, стало быть, и тикают, а мне бегать не пристало. Мне…

Продолжения монолога Скуропатов не слышал. Он уже отдавал распоряжение кухарю.

- Ты вот, что Фрол, мясо прежде хорошо промой. Матушка с кровью не любит, ежели найдет хоть кровинку, то я из тебя всю твою высосу. Потом…. смотри. Жилки все вырежи. Матушка слабые зубки имеет, а коли она, хоть одну жилку отыщет, то я с тебя живого все твои жилы вытяну.

На мелкие кусочки порежь, да в лимонном соке вымочи. Нанизай их на
серебряные, те, что подарил мне басурманский владыка, шампуры.

Хорошо прожарь. Не дай Бог, матушка заметит сырое мясцо. Уж ты не обессудь, Фролушка, но я тебя собственноручно поджарю и собакам скормлю.

- Не извольте… беспокоиться, - Оскалил белоснежные зубы, кухарь Фрол, - Сделаем, как надобно. Кому ж охота, сами посудите, каплями жирными на угли горящие падать. Все будет на высшем уровне. В Парижах такого барашка не сыщите. Матушка вас за него орденом пожалует. Даже не смейте и сумлеватся.

- Ну-ну… поглядим. - Усмехнулся Скуропатов и пошел переодеваться в праздничный мундир.

Ровно в девять грянул музыка. В зал вошла матушка. Именины начались.

- А сейчас, матушка, Сказал Скуропатов вставая, - мой тебе сюрприз! Отгулянный на нивах тебе подвластных государыня барашек.

Егор Кузьмич хлопнул в ладоши.

Кухарь Фрол вкатил золотой столик, на котором лежал целый барашек, в его остекленевших глазах отражались горящие в зале свечи.

- Карачун тебе, Фролушка, - Шепнул на ухо кухарю Скуропатов, - Я те чего сказал. Я сказал порезать и на шампуры насадить, а ты барашка целым приволок…

Бедного Фрола спасла матушка – императрица:

- Вот это ты правильно, Егор Кузьмич, сделал, что запек барашка целиком, а то все на палках этих басурманских. Весьма симпатичным получился и кого-то он мне напоминает, а кого понять не могу.

- А ты, матушка, кушай его, а не смотри, - Ласково сказал Егор Кузьмич, - Чай не картина.

Вскоре от бедного Святослава Игоревича не осталось ни
рожек, ни ножек, а ежели чего и оставалось, так растащили
хищные псы, что в несметном количестве охраняли императорский дворец. Ни могилки, ни крестика, ни надписи на нем: ничего не оставалось надворного советника. Только сытная отрыжка, да приятные воспоминания от приятной беседы.