Двадцать четвертая картина

- Так куда ехать-то, ваша милость, направо, налево? Но только кабы недалеча, ёликтричество в батарее вот-вот сдохнет.

- Не знаю, голубчик.

- Может кости докторские кинуть. – Предложил возница, - Куды лягут туды и поедем.

- А что, - Почесав затылок, сказал чиновник, - можно попробовать. Давай сюда, мин херц, твой чемоданец. Бросать, станем.

- Вы что такое говорите, - Возмутился Вильгельм, - бросать. Это же бесценный научный материал.

- А чего с ним станет. С материалом твоим, мин херц, - Усмехнулся чиновник, - Он же не бьется, не ломается…

- Правильно ваша милость, - Поддержал хозяина Тихон, - Только ежели чуток запылятся. Так я их ветошью смахну, как новенькие будут.

Доктор, топнув ногой, провозгласил:

- Nein!

- Ну, тогда сам будешь бесценным материалом на дороге валяться.

Наступила тяжелая тишина. Ни пения птиц, ни шума ветра, ни шороха травы.

- Послушайте, дорогой мой, - Вильгельм осторожно коснулся плеча Сергея Эдуардовича, - Давайте отбросим мистику и пойдем логическим путем. Начнем сначала. Нас ищут. Что требуется, для того чтобы нас не нашли? Правильно – спрятаться.

- Это ты, мин херц, у себя там, в Европах можешь прятаться, а у нас нет такого места. Всюду тебя Скуропатовские псы отыщут.

-Погодите, - Остановил чиновничью речь доктор, - У вас ведь есть друзья. Можно обратиться к ним за помощью. Друзья помогут. Друзья спасут. Дружба – это свято.

Чиновника посмотрел на доктора, как на сбежавшего из желтого дома пациента.

- Друзья. Святое. Ну, ты даешь, мин херц, у нас друзья только, когда на дармовщину бражничать, а так, извини, подвинься, табачок врозь. В волчьем логове безопасней, чем в дружеском доме. Доски в гальюне, друг твой главнейший, подпилит, и будь здоров Иван Петров. Извини, мол, друг ситный, не я тебя сдал. Ты сам в дерьме утонул. Двух зайцев сразу завалил. И совесть сбере, и преступника изловил. Почнут Скуропатовские псы допытываться. Отчего же ты не сообщил об ем в тайный приказ. Он нам, собака, живьем нужен был. Допытать его следовало.

А друг твой им и ответит.

Да я его, ваши милости, напоил, накормил, запудрил ему мозги, а как он успокоился, так я и побег к аппарату, а он в энто самое время в уборную пошел. Пива много усугубил. Ну, и провалился…

- Погодите, - Прервал чиновника доктор, - Какой гальюн, когда в доме унитаз?

Как же в него можно провалиться?

- А он сломался. Вот он и пошел в уличный сортир.

- Допустим, но нас же трое. Как же он им объяснит. Псам этим. Как он троих человек в гальюн пристроил?

Лицо чиновника исказилось такой гримасой, будто он уже угодил в обрисованную им в разговоре с доктором ловушку.

- Ты даешь, мин херц, он у него гальюн этот… дырок на десять… не меньше. Другой раз знаешь, сколько друзей на дармовщину приезжает. Ого-го! Ни один унитаз не выдержит. Вот и строят для таких случаев уличные гальюны. А теперь посуди, пораскинь мозгами. Что тяжелее один человек или трое. Один человек стал и вроде… как бы и ничего, а станут трое… это уже вес. Вот пол и прогнулся. Но подумать над твоим предложением стоит. Ведь друга и запугать можно, и купить, и…

Только бы знать, где мы точно находимся, а уж тогда согласно этому и действовать.

- Так чего же проще, вот же у вас в салоне поисковик имеется. Воспользуйтесь. -

Посоветовал доктор.

- Да я, брат, - Отмахнулся от предложения чиновник, - Не люблю все эти штуковины. Я больше ветру, солнцу, деревьям доверяю. Глянул на ветку - квелая. Значит северная сторона. С южной-то стороны тепла больше вот оно и гуще выходит. А этой твоей ёлектроникой я не пользуюсь. Не умею.

- Ах, какой герой - не умеет пользоваться ёлектроникой, - Ехидным голосом произнес доктор, - По звездам ориентируется, да по ромашкам анализирует ситуацию.

- Да по ромашкам и не…

- Конечно лучше. Твоя эта ёлектроника ломается, а звезды, да дерева работают без сбоев.

Опять же волны вредные она испускает. Мозги от их разжижаются.

- Что вы как дитя, в самом деле, Сергей Эдуардович, - Покачал головой Фаустман, - Верите каким-то глупостям. У нас каждая домохозяйка имеет такие приборы и ничего, живут и здравствуют, а у вас, видите - ли, мозги. Если по звездам, да деревам ориентироваться, то можно простудиться и менингит заработать. Вот тогда они точно растекутся, а от ёлектроники им вреда никакого. Уж поверьте мне, как ученному.

- Так ты ж не ёлектроник, - Сказал на это с хитрецой в голосе чиновник, - Ты же у нас по костному делу мастер, мин херц. Али нет?

Доктор приятно улыбнулся.

- Но ученый и от этого факта вам не отмахнуться. Поэтому давайте оставим в стороне, деревья, цветы, небо и определим по имеющимся средствам наше местонахождение.

- Давай, - Согласился чиновник, - Определяй, мин херц, а я на тебя посмотрю.

Вильгельм забрался в салон. Повозился там с минуту и произнес:

- Прошу вас, Сергей Эдуардович, вот точное наше местонахождение.

- И где ж оно, - Чиновник всунул голову в салон. – Показывай. Только как его тут показать?

Сзади, на довольно интимном расстоянии от чиновничьего зада, пристроился Тихон.

- Ну-ка, ну-ка. Ничего не вижу, - Чиновник надел очки, - Ага, вот мы где. А кто ж у нас тут из друзей живет – то? Нет, мин херц, у меня в этакой глуши отродясь не то, что друзей, а даже и знакомых не было. Погоди, погоди.

Сергей Эдуардович теребя указательным пальцем правой руки нижнюю губу, задумался. Поднял в небо глаза. Уставился на проплывающие облака. Поскреб бороду и продолжил. – Есть кажись, мин херц, один мой знакомый. Как же его зовут – то? Егор. Порфирий. Ираклий – нешто? Точно Ираклием Петровичем его прозывают. По фамилии. Как же его по фамилии-то. Как. Забыл, а помнил. Так. Тык. Тык. Рыбная такая фамилия у него. Щукин? Плоткин?

Может Стерлядев, ваша милость. – Подсказал Тихон, - В трактире на Ямницкой улице уху со стерлядкой дюже хорошую подают. Ох, я бы сейчас ушицы навернул. Кишки аж гудут. Так вертят, что прямо беда! Или может Пискарев, ваша милость, али Уклейкин… тоже ничего она. Особливо жареная на постном масле.

- Сам ты Уклейкин, - Чиновник сильно стукнул возницу по загривку, - Уклейкин, да разве ж может гвардии майор его императорского гаврииловского полку быть каким-то там Уклейкиным. Окуневым или Голавлем это, пожалуй, может. Точно. Верно! Головня - его фамилия. Головня Ираклий Петрович.

-Головня, - Задумчиво повторил Тихон, - Так какая ж это рыбная – это самая, что ни на есть, пожарная фамилия выходит.

- Отчего ж это она пожарная?

- Ну, как же ваша светлость. После пожара чего остается?

- Чего, - Непонимающе заморгал ресницами чиновник, - От него остается. Чего?

- Головешки от него только и остаются, - Пояснил Тихон и добавил, - Головни, стало быть, ваша милость. Вот и получается, что фамилия у вашего полкового товарища пожарная.

- Да как же Головни головешками могут стать. – Бросился на Тихона чиновник, - У них же жабры.

- Спокойно, спокойно, - Встал между спорящими сторонами доктор Фаустман, - Давайте успокоимся и продолжим поиск.

Доктор оттащил чиновника в сторону.

- Значит, выходит, что знакомого вашего звали Головня Ираклий Петрович.

- Так точно, мин херц. Ох, и озорник он был. В молодости. Ох, был мастак пробку в потолок запустить! Бывало, станем мы полком на постой в каком – нибудь уездном городе. Дамы-с там, балы, вистишку загнем, а как без этого. Так вот. Не успеет он глаза продрать, как уж шлет денщика в ресторацию. За шампанским. Он это опузыриться называл. Шампанское- оно же пузырьки пускает. Так вот выкушает он бутылок десять этих пузырьков и давай по горшкам, что за на тынах сушатся, из пистоля шмалять. Бабы визжат. Гуси гогочут. Куры кудахчут. Шум, гвалт… Весело жили, мин херц, не то, что нынешние, а это все ёлектроника твоя виновата. Отбились людишки от живой, активной жизни. А Ираклий Петрович человек бойкий, да ты и сам увидишь, мин херц, как мы его сыщем. Банщишку опять же любит расписать Ираклий Петрович наш… Ты как к картишкам, мин херц, страсть имеешь? Я другой раз, как засяду в доброй компании, так и ночь могу просидеть. Один раз чуть место свое не проиграл. Во как.

- Значит Иван Петрович? Переспросил Вильгельм.

- Не Иван, а Ираклий, - Поправил его чиновник, - Ираклий Петрович…

- Ираклий Петрович, - Повторил доктор, - Головня. Так. Так. Вот, пожалуйста, Ираклий Петрович Головня. Проживал в селе...

- Погоди, - Остановил Вильгельма С.Э. Бойко, - Как проживал, а где ж он сейчас?

- Умер, Сергей Эдуардович, два года уже тому. -Ответил доктор.

- Вот ты Господи. – Воскликнул чиновник, - Помер – значит, голубчик. Не свидились – выходит. Не запустим, следовательно, пробку в потолок. Не опузыримся.

Вильгельм, не обращая внимания на причитания Сергея Эдуардовича, продолжал читать:

- В собственном имении «Луговое» После себя оставил двести десятин земли. Ветряных мельниц две. Десять ётракторов. Лесопилку. Запруду на реке Нерва. Супругу шестидесяти восьми лет отроду Евгению Степановну Головню. И дочь тридцатипятилетнюю девицу Александру Ираклиевну. Они?

Чиновник вновь устремил взор к облакам и, погладив бороду, ответил:

- Как вернусь в столицу, мин херц, клянусь тебе, что сразу засяду за освоение энтой ёлектроники. Великое это дело. В две минуты все выяснил, все разобрал и выложил.

- Так они это, – Поторопил чиновника доктор, - или как?

- За имение и дочку… я тебе, мин херц, не скажу, а вот за супругу евойную, я имею сказать вот чего. Я, мин херц, как сейчас помню, что называл свою супружницу покойный Ираклий Петрович не иначе как Женечкой. Как бывало, поедем мы с ним на ярмарку. То он тут же накупит там: пудры, кружевов всяких, лент да бантов. На, что спрашиваю, тебе этакая дрянь сдалась. Ты бы себе новый чубук купил. Твой–то теперешний доброго слова не стоит. Не, могу я, - отвечает он мне, - брат, без подарков к Женечке своей заявиться. Люблю я, мол, ее и уважаю. Видел я потом однажды эту Женечку. Такая, знаешь - ли, ничего себе бабенка. Пухленькая, аппетитная, что твой пирожок с капустой. Рыженькая… хохотушечка. Сейчас, поди, уж старуха. Шестидесяти восьми лет от роду. Шутка сказать. Тут уж не до бантиков, да кружевов…

Чиновник замолчал. Беззвучно зашевелил губами.

- Погоди, мин херц, это не она. Нет, не она. Не может она ею быть. Хоть режь!

- Отчего ж не она, - Удивился доктор, - Что вас в ней смутило, Сергей Эдуардович?

- А то, что мне пятьдесят пять лет отроду и Ираклию Петровичу столько бы было, не помри он болезный. Царство ему небесное. А этой твоей Головне шестьдесят восемь лет. Нет, так быть не может.

- Почему же не может, - Воспротивился доктор, - Очень даже может. Жена старше мужа на какой-то там …десяток лет. Многие юноши очень любят зрелых дам. Они для них и жены и мамы. В одном лице.

Чиновник вперился взглядом в облака но, не отыскав там ответа, произнес:

- Может ты и прав, мин херц, этот Ираклий Петрович у нас в полку за подкаблучника слыл. Хоть и пил как сивый мерин. Чуть- то… так он сразу. Ой, моя Женечка. Ой, моей Женечке. Ай, а что скажет моя Женечка. Теперь мне понятно, откуда ветер-то дул. Ладно, мин херц, едем. Тихон заводи агрегат.

- А коли, не доедем, ваша милость, - То ли спросил, то ли констатировал Тихон, - Батарея – то на ладан дышит. Вот-вот, как энтот самый ваш приятель с пожарной фамилией, концы отдаст.

- Не с пожарной, а с рыбной, - Поправил его чиновник по особым делам, - Ты там… при них только не ляпни про пожар.

- Никак нет-с, ваша светлость, не ляпну. Я там говорить вовсе не буду, а только кушать. Оголодал я, ваше превосходительство, сил моих нет.

Тихон завел ёкипаж и он резво побежал согласно, указанному в поисковике, направлению.

Доктор Фаустман принялся что - записывать в своей ярко светящейся книжице. Сергей Эдуардович от скуки стал заглядывать в эти записи:

- Сергей Эдуардович, простите, но вы мне мешаете. Займитесь чем – нибудь.

- Да, чем же мне тут заняться… воробьев только что считать. Так и нет тут воробьев. Они города любят. На дармовщинку поклевать. В лесу тут самому надобно клювом долбить, а в городе шасть – шасть. Там зернышко, тут хлебца кусочек. И люди также. От природы в города бегут. На природе оно ведь работать надобно. Пашню, место значит, под прокорм возводить, окучивать её, поливать, полоть, а в городе место получил и сиди себе тихо. Ни тебе окучивания. Ни тебя поливки. Только что носи наверх людям, что тебя на это место определили, их процент и нюхай табачок.

Вильгельм сделал плаксивое лицо.

- Ну, вот я к тебе со всей душой. Ты меня, между прочим, обещал, выучит пользоваться ёлектроникой, а заместо этого рожи мне кривишь.

Сергей Эдуардович отвернулся и засопел.

- Простите, Сергей Эдуардович, - Коснувшись чиновничьего плеча, произнес Вильгельм, - Но я вам ничего не обещал. Впрочем, отчего же нет. Я сейчас закончу и непременно вас обучу азам пользователя. Вы же пока займитесь чем – нибудь.

Чиновник повернул к своему попутчику лицо и вопросил:

- Да, чем же тут можно заниматься. В этом гробу на колесах.

Тихон повернул к чиновнику хмурое лицо и мрачно произнес:

- Ну, вы и скажете тоже, Сергей Эдуардович. Тьфу. Тьфу. Храни Господь от этаких страстей.

Чиновник вздохнул и произнес:

- В сердцах, Прости Господи, чего не скажешь.

- А вы почитайте что-то нибудь… художественное. – Предложил доктор. – Произведение, какое – нибудь.

Чиновник поскреб бороду:

- Произведение говоришь. Литературное. А чего, можно, а то ведь я все инструкции, да постановления читаю. Какое ж прочесть?

Вильгельм подумал, что-то клацнул и развернул к чиновнику экран.

- Вот это прочтите.

Сергей Эдуардович уставился в экран, и чуть шевеля губами, принялся читать. В салоне наступила тишина, изредка нарушаемая тихоновской зевотой. Неожиданно Сергей Эдуардович бросил читать и радостно воскликнул:

- Вот она собака где…

- Где собака, - Крикнул Тихон и резко нажал на тормоз, - Ужо я тебя!

Доктор и чиновник больно ударились о стенку, отделяющую пассажирские места от водительского кресла.

- Ты что это творишь, - Закричал, потирая ушибленное место Бойко, - Ты же не кирпичи,

паршивец ты этакий, везешь, а чиновника по особым поручениям. Ну, доиграешь ты у меня. Ох, и спущу я с тебя шкуру. Помяни мое слово!

- Помилосердствуйте, ваша милость, виноват, - Забормотал Тихон, - Но вы же сами про собак заговорили, а я их дюже не люблю, собак этих.

- А тормозить, то чего, - Сказал чиновник и пояснил, - Коли не любишь так дави, а не на тормоза жми. Да, я ведь и не про тех вовсе собак говорил. Я так образно, мол, вот она где собака-то зарыта.

- В каком понимании, ваша светлость, вы имели сказать, - Поинтересовался возница, - образов Богоматери, али Спасителя?

Чиновник вперил в возницу дикий взгляд и бешеным голосом прокричал:

- Ты что плетешь, остолоп! Белены что - ли объелся?

- Никак нет, ваше величество, не ел, - Тяжко вздохнув, ответил Тихон, - Я сегодня окромя черствой корочки, да водицы ничего другого во рту и не держал. Я бы, пожалуй, сейчас не только белены, но и собаку бы съел. В Кятай – стране говорят их, кушают-с? Вот интересно, какая она на вкус собака-то? Ты доктор, не кушал – ли собак. Хотя не, у вас там, в Европах все больше жаб кушают. Как их можно уплетать, не понимаю. Хотя попадись мне сейчас какая – никакая лягушка, то я бы, кажись, её и сожрал. Нутро саднит Спасу нет!

Чиновник вытащил из кармана несколько соленых сухариков, протянул их вознице, сказал:

- На вот… пожуй… пока…

Уж не обессудь. У меня скатерть–то самобранку вырубли. Крепко нас обложили. Ни дыхнуть, ни хлеба скушать.

- Благодарствую, ваша светлость, а то я совсем дошел от голодухи-то.

Тихон забросил в рот сухарик и, жуя его, поинтересовался:

- Так о каких таких собаках, ваша светлость говорить изволили?

Чиновник пристальным взором воткнулся в доктора Фаустмана и принялся объяснять:

- Вот, скажи, Тихон, ты со мной всегда ездишь, была – ли у меня хоть одна такая неудачная поездка, как эта?

Тихон почесал затылок и ответил:

- Так и эта вроде ничего, ваша светлость. Едем, сухари жуем.

От этих слов чиновник аж затрясся.

- Вот дурак, так дурак. Нас ловят. Вот-вот пристрелят, псы Скуропатовские, а он мне: ничего едем, сухари жуем. Тебе бы только жрать, а остальное… хоть трава не расти.

- Не, ну, трава пущай себе растет…

- Да, помолчи ты! Не было у нас такой плохой поездки. Никогда не было. Да уж куда хуже, когда за тобой охота идет. Какая уж тут поездка, а все это от твоей, мин херц, фамилии.

Вильгельм опешено уставился на чиновника и недоуменным голосом произнес:

- А что в моей фамилии такого, что она мешает поездке?

- С чего вы это взяли.- Спросил Вильгельм.

- Как же с чего. Сам мне книжку эту предложил почитать, - Чиновник ткнул пальцем в экран, - А в книжке той. Вот полюбуйся. Доктор Фауст продал свою душу Мефистофелю, стало быть, черту. Вот он нас и водит. Доколе в преисподнюю не сладит.

Вильгельм звонко рассмеялся и заговорил сквозь смех:

- Ну, вы даете, Сергей Эдуардович, то ориентируетесь по квелым веткам, то фамилию мою вплели. Фамилия-то у героя Фауст, а у меня Фаустман.

- Экая большая, брат, - Перебил его чиновник, - меж вами разница. Может это ты специально это самое «ман» к своей фамилии перед приездом к нам пристроил.

- Что вы такое говорите, Сергей Эдуардович, - Вытаращив свои выразительные глаза, выговорил Вильгельм, - Как же можно к фамилии что-либо пристраивать?

- А чего нет, - Ответил на этот выпад чиновник, - Барашку в конвертике сунул, и тебе в пашпортном департаменте чего хочешь, приладят.

Доктор, коротко усмехнулся и сказал:

- Хмы. Может у вас в стране так и делается, но только не в нашей. У нас с этим строго. За этакое можно и место потерять.

- Подумаешь строго, - Состроил мину чиновник, - Подумаешь, потерять! Все зависит от тяжести барашка. Коли барашек тяжелый, так и местом можно поступиться.

После короткой паузы Сергей Эдуардович продолжил:

- В общем, как ты мне яйцами не крути, мин херц, а фамилию не спрячешь. Все от нее проклятущей и идет у нас не так!

Доктор всплеснул руками:

- Да помилуйте, Сергей Эдуардович, эта же фамилия литературного героя, который помещен в выдуманные автором обстоятельства. Фантазия. Сказка, одним словом.

Чиновник погрозил Вильгельму пальцем:

- Ты мне это брось. Сказка. У нас в народе знаешь, как говорят? Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок.

Вильгельм хотел что-то ответить, но от возмущения издавал какие-то невнятные звуки.

- Что ты, мин херц, шлепаешь губами, точно выброшенная на берег рыба. Нечем крыть. Так и скажи.

Защитительную речь вместо доктора неожиданно произнес Тихон:

- Смею, ваше милость, супротивица и вот у каком смысле. Взять вот хотя бы тайного советника Кондратия Степановича. Фамилия у него Боголепов, а такая, прости Господи, паскуда, что свет не видывал!

Чиновник хмыкнул. Огладил бороду и одобрительным тоном произнес:

- Что верно, то верно. Ничего сказать не могу. Такая, право, ехидна. В церкви кажное утро стоит, глаза, к куполам задрав, молится. Весь из себя такой. Святей Патриарха, а вечером этакое устраивает. Клянусь тебе, мин херц! За меньшие…поверишь, нет... безобразия… стер с лица земли… Господь Содому с Гоморрою!

В это время ёкипаж подъехал к развилке дорог. Тихон остановил агрегат и ,оборотясь к хозяину, осведомился:

- Куды ж теперь, ваша милость, путь держать?

Чиновник почесал голову и заискивающе взглянул на доктора.

- А вы сами, Сергей Эдуардович, - Кивнув на поисковик, сказал Вильгельм, - Кто говорил, что как приедем в столицу, то сразу начну учиться ёлектронике? Так зачем же дожидаться столицы. Начнем прямо сейчас.

Чиновник смущенно кашлянул.

- Нет, мин херц, давай уж дождемся, как в столицу приедем, а то, как бы чего не вышло. Тем паче, что вон и мужики по дороге шагают. Вот мы у них сейчас и запытаем. Тихон, а ну-ка, голубчик, спроси у них, куда нам ехать. Я сам-то не хочу светиться. Мало ли чего. Может уже тут за нас и награду назначили. Увидят, да и сообщат по инстанции.

Тихон высунулся из окна. По кошачьи улыбнулся и обходительно поздоровался:

- Здорово, служивые!

- Здорово, коли... не шутишь. – Ответили мужики.

- А чаво ж мне шутковать, - Удивился Тихон, - Чай не на крестинах. Скажите-ка, служивые, как нам до имения Лугового добраться? В какую отседа сторону катить?

- В Луговое, - Сказал низкорослый мужик, - Это в котором малахольная барынька живет?

Так это поворачивай сюды и езжай прямо до Хуепутова, а…

Тихон резко остановил мужика.

- Это чего за название такое срамное, служивый, али ты шуткуешь со мной? Али врешь?

- Отчего ж это шуткую. Вот и Матвеюшка, - Мужик кивнул на своего приятеля, - подтвердит, что не вру я. Правда, Матвеюшка?

Матвеюшка утвердительно закачал давно нестриженой головой и зашепелявил:

- Правду. Правду, кажешь, Потапушка. Хуепутово.

-А отчего же за название такое чудное?

Потапушка почесал свои тощие лопатки о край ёбрички и принялся объяснять.

- Так тут такое дело, мил человек, прежде владение правителя Путова, который еще до Басманской смуты царствовал, располагалося. Люди, говорят, сам махонький такой был, а елда у него была, что твоя оглобля.

Сергей Эдуардович открыл окно и, высунув голову, произнес:

- Нужно вам, братцы, село ваше переименовать.

Мужики, увидев барское лицо, сняли шапки и низко поклоняясь, поинтересовались:

- Отчего ж, батюшка его перемяновывать-то?

- А оттого, милые мои, что негоже над правителями потешаться.

Потапушка поскреб живот и возразил:

- Так то ж когда он правителем – то был, батюшка. Поди уж сто годов, а то и более тому назад.

- Не важно, - Придав лицу суровость, произнес чиновник «по особым», - Правитель… он завсегда правитель… и требует к себя почтения и уважения.

Матвеюшка улыбнулся беззубым ртом и зашамкал:

- Енто мы, вашество, понимаем и до власти завсегда с почтением. Однако же переназывать село. Не имеем мы… никаких… таких… правов.

- Хорошо, - Сказал на это чиновник, - Я этот вопрос сам решу, а вы мне скажите, как нам сыскать имение майора Головни Ираклия Петровича.

- Луговое-то!? Так мы и кажем, батюшка. Езжай до этого самого села…ну, которое перемяновать будешь, а как его проедешь, то речку увидишь. Так и езжай прямиком к ей, а как мост переедете. Так сразу налево и берегом, берегом, а потом леском. Вот те и усадьба майорская.

- Лес-то незаколдованный, - Поинтересовался Тихон, - А то мы давеча въехали в такой лесок, коли бы не доктор, так и пропали бы на его дорожках за понюшку табаку.

- Да, нет. Езжайте смело. – Заверил Потапушка, - У нас тут и ворожить- то не кому. Жила одна ведьма. Так ее, старики гутарили, еще при энтом самом правителе. Ну, у которого… энто… елда – то была, что оглобля… вместе с правителем этим взбунтовавшийся служивый люд изловил, да и сжег.

- Ну, спасибо, молодцы, за нужные сведенья, - Чиновник достал кошелек, - Вот держите, но не в корчму снесите денежки, а бабам, да деткам на подарки их потратьте.

- Благодарствуем, батюшка.

Мужики низко поклонились. Екипаж дернулся, обдал мужиков едким дымом, и покатил к селу со срамным названием.

- Жарковато здесь, - Входя в комнату, в которой стоял большой, обтянутый зеленым сукном, стол, произнес известный фильмодел Сергей Владимирович Трехмясов, - Меня завсегда после сытного обеда в жар бросает. Заячье рагу у именниницы вышло недурственно-с, но жестковатое. Оно и понятно… заяц – то мутированный. Мясо у него голубоватый оттенок имеет - верный признак мутации. Оттого и жесткое. Я же, господа, зайцев только в Муромском лесу стреляю. Там они еще пока настоящими скачут. Такого подлинного зайца мой повар Артамошка, как в кастрюльку покладет, да перчиком припорошит...

Я с перчинкой зайчатину люблю, а на мутированного хоть мешок самых острых приправ высыпь он все одно пресным останется. Уф! Уф!

С.В. Трехмясов отер платком потное лицо, снял сюртук и расстегнул ворот сорочки.

- Да-с обед в этот раз и, впрямь, был ничего себе так, - Промолвил Афанасий Иванович Лисичкин, снимая с себя камзол, - Гратен дофинуа очень даже манифик получился. Хотя мой новый повар. Я его недавно специально из Парижа выписал. Мсье Бурдон делает его значительно лучше. А уж как он, господа, готовит у меня куриное фрикате с уксусом и зеленью. А какие проворит французские блинчики! Это вам, господа, не наши банальные блины. Такой юн петит крепчик, как скушаешь, да Бургундским запьешь. Да, что говорить. Я вас как – нибудь позову к себе на обед. Там уж сами все и оцените.

Федор Трифонович Подковерный ослабил жабо и сытно икнув, изрек:

- А я бургундское и всякое там арагонское не пью. Я этой кислятине нашу малороссийскую горилку с перцем предпочитаю. А заместо ихних суржей -фрикатей выбираю наш студень говяжий, да заливной свиной язык. И ем их не с заморской халопенью, да дижонами, а с нашим малороссийским хреном. И повара у себя держу не какого-нибудь там вашего мусью, а нашего малороссийского хлопца Апанаса. Он такие, господа, борщи варит, что ни одному мусью и не снились. Ложку в борщ опустишь, а она стоит! Вот скажите мне, разве ж она в каком-нибудь немецком бульоне станет вам стоять. Не станет. Она хоть и ложка, но тоже понимает, что к чему. А у нас нынче люди хуже ложек. Заморское нашему предпочитают. Разных там, а ля морских ежиков… кушать изволят. А зачем мне ежики, я вас спрашиваю, когда у меня в имении и куриц полно, и свиньи еще, слава Богу, не перевелись. Ах да что говорить фуагра. Да разве ж она сравнится с нашим малороссийским салом. Наше сало - это вам не ихний лобстер. Нет, господа, я все наше люблю. Посконное.

- А сюртук-то на вас, - Усмехнулся Трехмясов, - аглицкого сукна.

Подковерный иронично улыбнулся.

- Так – то подарок мне от начальства за выслугу лет, а так бы разве стал бы я его носить.

Мужчины сели за стол.

- Ну, что, господа, - Беря в руки запечатанную колоду, сказал Афанасий Иванович Лисичкин, - Загнем рубашку?

- Отчего же не загнуть, - Сказал, раскуривая вишневого дерева чубук, Федор Трифонович Подковерный, - Можно и загнуть.

- Ну, а вы, Сергей Владимирович, присоединитесь? -Поджигая сигару, осведомился А.И. Лисичкин.

Сергей Владимирович подкрутил ус, ловко выбил из пачки тоненькую папироску

 - А во что играем, господа, в заячье рагу?

- Как же в него можно играть, - Удивился А.И. Лисичкин, - это же блюдо!?

- Какое блюдо. Игра так называется. Я как в неметчине свою фильму снимал, так выучился.

- Зачем нам неметченские игры, - Скривил недовольно рот Подковерный, - когда у нас и своих полно: и в бабочку можно, и в бздуна, и в блинчики и в винегрет опять же.

- Нет, тогда уж лучше в заячье рагу, - Возразил Лисичкин, - Винегрет у именинницы был ни к черту! Я бы повара за этакий винегрет высек как сидорову козу.

- Ну, давайте тогда в бздуна. – Сказал Трехмясов, - Мне решительно все равно. Ведь я игрок заядлый. Всегда им был, есть, буду и не смогу стать никем иным.

- Ну, вы у нас акромя, что игрок еще и знаменитейший фильмадел. – Раздавая карты, обронил Лисичкин, - Матушка – императрица, я краем уха слыхал, без ума от вашей последней фильмы. И покойный батюшка император был большой их любитель.

- Искусство, Афанасий Иванович, - Пуская дымные кольца, ответил Трехмясов, - это ведь тоже своего рода игра: воображения, фантазий, страстей. Кому-кому, а вам да не знать этого. Вы ведь у нас тоже человек искусства… в некотором роде

- Какой я человек. Тоже мне нашли человека, - Горько усмехнулся Лисичкин, выдувая сизое облако, - Так червь кабинетный,бумагу скребущий. Вот и все мое… в некотором роде.

- Ну-ну, будет вам скромничать, - Беря в руки карты, промолвил С. В. Трехмясов, - Так, что вы нам тут раздали? Ну, вот одну шваль, а себе, поди, одних тузов.

-Что это вы такое, драгоценный мой, говорите. – Разобиделся Афанасий Иванович и выдохнул дым в лицо обидчику, - Тузов!? Тоже мне скажете… так шестерочки одни. Все тузы да дамы у Федора Трифоновича на руках. Его карты любят. Его все любят.

- Вот тоже скажете, любят, - Изумленно вскрикнул, попыхивая чубуком Подковерный,

- Если кто меня и любят так нужда, да беда.

- Вот уж тоже брякнете, Федор Трифонович, - Скривив рот, обронил фильмадеятель, - У вас… тут, Афанасий Иванович, прав. Карты завсегда козырные и начальство вас жалует, что ни год, то новая звезда и бонус хороший за службу имеете. И лицом вы свеж, да румян. Кушаете, стало быть, хорошо, сытно. И сюртук на вас первостепеннейшего сукна, и сапоги опять же нежнейшей кожи. И прочие безделицы… не из стекла… на пальцах носите, а тут про беды, да нужды свои рассказываете. Знаем вы ваши нужды. Вот этого бубнового, чем покроете?

- Мы вашего бубнового, - Ответил Подковерный, - Нашим пиковым, да по мордасам! Да по мордасам! Дай те - ка мне, Афанасий Иванович, огонька, что-то мой чубук сегодня не разгорается. Это у меня завсегда к новостям. Примета такая.

- Так. Так. – Задумчиво проговорил Афанасий Иванович, и чиркнул спичкой, - Значит вот вы как, драгоценный Федор Трифонович, пиковыми вздумали швыряться. Интересно, интересно.

А.И. Лисичкин бросил крестовой масти карту. Элегантно щелкнул зажигалкой и сказал:

- Прошу, прикуривайте.

Подковерный раскурил чубук, а Лисичкин продолжил:

- Напрасно вы, Федор Трифонович, дергаете судьбу, так сказать, за усы. Я к тому, что фигурально выражаясь. В том смысле, что мысли наши имеют свойства к материализированию. Вот будете говорить, что у вас все плохо, то так и станет. Какой у вас, право, едкий табак, Федор Трифонович!

Федор Трифонович хмуро взглянул на редактора «Столичных Ведомостей»

- Вы, бесценный Афанасий Иванович, все знают, материалист и либерал.

- С чего это я либерал!?

- А с того, что не наш табак вы курите, а наше все хаете!

- Ну, вы и загибаете параллели! – Изумленно воскликнул Лисичкин, - Во- первых, табак у меня из дружественной нам страны, а во- вторых, какой же я материалист. Разве ж не я с вами на воскресной службе рядом стоял?

- Стоять, то вы стояли. Спорить не буду, - Согласился Подковерный, - а в душе чистый материалист. Да, да и не спорьте. Все одно, не переспорите! Вы все служители антихристианской забавы, которое прозывается, искусством, материалисты, а я человек идеалистических воззрений. Мысль есть продукт Божий, а стало быть, духовный и никак хоть ты что хочешь, делай, камнем не станет.

Сергей Владимирович бросил карту на стол, и с хитрым прищуром взглянув на Подковерного, сказал:

- С чего это вы вдруг, милейший Федор Трифонович, искусство в дьявольские забавы определили?

- Это осмелюсь сказать, наипрекраснейший Сергей Владимирович, не я сказал, а митрополит Пимен в своей Рождественской проповеди изрек. Грешники они, - сказал он про служителей искусства. Грешники и содомиты! Тьфу ты!

- Нашли кого слушать! - Покрыв чужую тройку своей семеркой, воскликнул А.И. Лисичкин, - Да этот ваш митрополит самый первый грешник и есть. О смирении и скромности талдычит, а у самого золотая цепь толщиной с руку на шее висит, да ходики на обеих руках изумрудные.

- Ну, коли, у человека есть… за что купить, - Парировал провокационный удар Подковерный, - Так отчего же и не купить?

- Так отчего же вы себе такие не купите, - Поинтересовался Трехмясов, - Вы ведь бонусы за службу тоже хорошие имеете. Говорят вы у самого Скуропатова на первом счету.

Федор Трифонович бросил карты на стол и с горечью в голосе произнес:

- Бесценный мой, Сергей Владимирович, говорят, что и козлов доят, да только где ж те козлы водятся. Было дело. Не возьму грех на душу. Благоволил ко мне Егор Кузьмич, тогда и на моей руке дорогие ходики тикали, а теперича охладел, и рука у меня голая. Вот взгляните, господа. – Федор Трифонович потянул рукав и продолжил. – И главное, что не за что купить, господа. Уж не знаю, какая меж нами кошка пробежала. Я ведь верой и правдой…

Подковерный сильно затянулся и замолчал.

- Уж вам да не знать, Федор Трифонович, - чем у нас–то за веру и правду платят. Батогами, да острогом. - Бросая карту на стол, выговорил А.И. Лисичкин. – И вас тоже самое ждет, уважаемый, даже и не сумневайтесь.

Подковерный взбросил бровь и осторожно поинтересовался:

- А позвольте сделать вам вопрос, Афанасий Иванович, откуда это у вас этакие на этот счет сведенья?

Лисичкин немного задумался, как бы решая говорить или повременить и, наконец, выдавив из себя сизое облачко, произнес:

- А с того, что надумал ваш начальник переустройство в своем ведомстве зачинать. Вот отсюда и неудовольствие вами, Федор Трифонович. Сегодня неудовольствие, а завтра: смещение с должности, арест и в острог. По диким, так сказать, степям Забайкалья. Мне – ли вам это рассказывать.

Подковерный внимательно оглядел А.И. Лисичкина и сказал, бросая карту на стол:

- Вот вы, какой у нас прыткий Афанасий Иванович. Петух еще спит, а вы уже кукарекаете. Все–то вы знаете. Я, например, никаких таких переустройств не заметил.

- Плохо – значит смотрите, милый.

Подковерный задумчиво почесал висок и сказал:

-А смотреть не нужно. Думать надобно. Анализировать. Егору Кузьмичу зараз переустройства заводить ни к чему. Время на дворе не смутное. Власть крепкая, с чего ж Скуропатову - то мутить. Нету такой у него надобности.

- А вот и есть! – Кладя на стол туза, произнес Лисичкин.

- А вот и нету!

- А я говорю, что есть. – Не унимался редактор, пыхтя сигарой, - Есть и все тут!

- Я в этом ведомстве верой и правдой двадцать лет служу и вижу, что нету такой надобности. – Снова возразил ему Федор Трифонович и пустил в собеседника дымное кольцо.

- У вас, Федор Трифонович, хоть и красноречивая фамилия, - Бросая на стол бубновую даму и, разгоняя табачный дым, произнес редактор, - Да только не отвечает она своему прямому значению. Не видите вы, уважаемый, подковерных игр своего прямого начальника. Не зрите, в корень, а есть они у него, причины-то. Есть. Ну и табачище у вас! Прямо глаза ест.

- Правда вам глаза ест, Афанасий Иванович, а не табак. Потому как он у меня, что надо. Мне его с Малороссии привозят. Там самый лучший табачок на земле произрастает. Не то, что это ваша сигара. Тьфу, да и только.

- Ну, кому апельсин, а кому и хрящик деликатесом выглядит. – Пропуская струйку дыма через два табачных кольца, парировал редактор «Столичных Ведомостей», - Кто-то причины за версту видит, а кто-то их под носом не замечает и правду за кривду принимает.

- Все-то вы знаете. Все-то вы ведаете. И чего ж за причины такие, - Попыхивая чубуком, осведомился Подковерный, - Интересно бы послушать, чего там, в верхах затевается. Под кого мне ложиться-то? Под кого, как говорится, соломку подлаживать.

- Да и поджечь. - Усмехнулся Лисичкин.

- Кого? – Пристально взглянув на Личисичкина, поинтересовался Подковерный, - вы имеете в виду?

Редактор выпустил подряд четыре кольца и произнес:

- Власть. Взять их всех и сжечь.

- Ну, вы тоже брякните, Афанасий Иванович, - Неодобрительно покачал головой Подковерный и пропустил струйку дыма через кольца Лисичкина, - Власть жечь нельзя. Она вам не дрова.

- Еще как дозволяется! – Воскликнул Лисичкин, вытягивая из колоды новую карту, - али вы запамятовали, уважаемый Федор Трифонович, как матушка на третьем году правления сварила заживо в котле весь кабинет министров? Неужто запамятовали? А я вот помню, как вы под котел дрова–то подбрасывали, да руки потирали. Гори, мол, ясно, кабы не погасло!

Лисичкин стряхнул пепел и весело рассмеялся.

- Так то ж изменники! – Выбивая пепел из чубука, ответил Подковерный.

- Но были же властью.

- Были, да сплыли. – Зевнул Федор Трифонович, - А вам я шлю червонного валета.

- А мы его нашим тузом, да по усам, да по усам! Вот и вы Федор Трифонович, коли, не будете думать, то тоже сплывете в анналы истории. У нас ведь так. Сегодня власть, а завтра - вошь острожная.

- Но с другой стороны, - Подковерный задумчиво поскреб затылок, - Он зятя моего… Сергея Эдуардовича Бойко обложил. Чиновника, по особым поручениям, между прочим.

- Ну, вот видите. – Подняв палец кверху, сказал Лисичкин, - Это о многом говорит.

- А, впрочем, может и впрямь враг отечества нашего. Сама матушка ордер на его арест выписала.

- Выписала, - Лисичкин укоризненно покачал головой, - Разве ж вам неведомо, как они выписываются.

- Не боитесь, - Забивая в чубук, свежую порцию табака, спросил Подковерный, - что я все эти ваши разговоры, так сказать, представлю в письменном виде, куда следует.

Афанасий Иванович затянулся и выдохнул. Лицо Подковерного пропало в сигарном дыму.

Лисичкин разогнал дым рукой и сказал:

- Это вам бояться нужно! Ибо, если чего. То я немедля сообщу, что вы являетесь организатором заговора с целью свержения власти. Человеком преступным образом втянувшим меня в свои дьявольские сети. Меня высекут за неосторожность, а вас на плаху. Правильно я говорю, Сергей Владимирович? -Поинтересовался, покрывая валета тузом, редактор у Сергея Владимировича Трехмясова.

Фильмодел бросил карты на стол. Затянулся своей тонкой папироской и, выпустив едкий дым, от которого все, включая и хозяина папироски, закашляли, произнес:

- Может и так, Афанасий Иванович, да только меня сейчас не власть занимает, а отсутствие достойного сюжета для моей новой ленты.

- А вас простите, какая тема интересует? - Полюбопытствовал Лисичкин, все еще покашливая.

- Меня лично интересует трехярусная съемка, - Вновь беря в руки карты, сказал Трехмясов, - Но матушка – императрица питать имеет чувства нежные к любовной тематике. У меня же в этой области, как раз ничего интересного, и нет.

Лисичкин почесал затылок. Уставил взгляд в потолок и промолвил:

- Любовь говорите. Лямур… такое дело. Так-с. Так-с. Есть у меня одна историйка.

Редактор сделал несильную затяжку. Положил сигару в пепельницу и продолжил:

- История есть, а козыря, чтобы побить трефовую даму Федора Трифоновича не имеется. Нету-с козырька. Нету-с. Да. Так вот. Не знаю, уважаемый Сергей Владимирович, может быть вам это и не подойдет, историйка моя, но только в прошлом году, имел я удовольствие, отдыхать в пансионате «Солнечная лагуна» Место, господа, я вам скажу, райское! Виды восхитительные. Тут эдак горы нагораживаются. Там деревцо какое-нибудь банановое растет. А мулаточки такие, право, фисташки. Натурально сказать – лимонные дольки. Ей Богу, господа, не сойти мне с этого самого места!

Лисичкин попрыгал задом по стулу, отер рот манжетой и продолжил:

-Слышал я там одно прелюбопытное преданьеце. Да, что там слышал. Я сам на себе его испытал. Не сойти мне с этого места!

Лисичкин вновь подпрыгнул, приземлился задом на стул и продолжил:

- Так вот, приехал как–то в эту самую «Лагуну» В пансионат. Модный художник. Чуб у него, говорят, этак был набриолинен, ус лихо подкручен, взгляд такой с поволокой, галантный весь из себя. Кружева, да батист. Одним словом, дамский угодник. Вот. Да-с. В гостинице же в которой он, стало быть, остановился и в которой впоследствии имел честь проживать и ваш покорный слуга…

Что же это вы, - Обратился Лисичкин к Трехмясову, - уважаемый Сергей Владимирович мою девятку семеркой кроете. Девятка она все ж, как не крути, а по более семерки–то будет!

- Ах, простите, - Слегка покраснев, произнес Трехмясов, - не заметил. Она как бы сама по себе выскочила.

Лисичкин усмехнулся и сказал:

- Вот и она сама собой выскочила.

- Позвольте сделать вам вопрос, кто она-с? Поинтересовался Ф.Т. Подковерный.

- Горничная, батюшка вы мой, эдакая во всех отношениях прехорошенькая. Тут тебе бровь, а там… вам-с… прочее разное. Одним словом… художник этот как ее – значится, приметил, то немедля так и пошел перед ней павлином бисер метать. Ну и понятное дело… овладел креолочкой во всех подробностях, и попала голубушка наша во всех отношениях прехорошенькая в интересное положение.

Ля- ля. Та-та. Сказала она художнику на своем креольском языке, что означает, милейшие вы мои, ах, как же быть. Как же быть. Я же девица и мне… в случае чего… куклу Вуду под ворота покладут. Вы человек благородный, так что извольте жениться. Художник ей извольте, только к родителям за благословением слетаю и тотчас же к алтарю. Назавтра и укатил. Креолочка ждет, пождет, подождет, да только жди не жди, а делать что-то надо. Вот она и сделала, уважаемые вы мои, забралась на вершину утеса и шасть с него – значит в бурные морские волны. Только ее и видели. Я был на том утесе, господа, с такого если сиганешь, то назад уж, как ты себе хочешь, но не воротишься. Вот такие страсти Господни!

Погоревали о креолочке, поплакали и забыли, да только она о себе напомнила. Да. Да. И не смотрите на меня так, а слушайте. Стала голубка наша… во всех отношениях прекрасная… являться в образе и подобии, да только не в Божьем, а в русалочном. Туловище, стало быть, у нее человечье, хвост рыбий, а в руках маленький русалчонок, то есть русалка, но мужеского пола. Выходит она по ночам из воды и пристает к одиноким мужчинам. Что бы он, очевидно, на ней женился, а русалчонка усыновил. Да только кто ж на ней женится? Ее как завидят, так сразу бледнеют, потеют, трясутся и бегут дальше, чем видят. Которые же господа к ней из жалости подходят, то тех она топит и в пучину морскую уносит. Вот такая история. Что это у вас, Сергей Владимирович, за папиросы… Такие, право, едкие. Едчей чем Федора Трифоновича.

- Собственного производства. Я табак в имении выращиваю. Не на продажу, разумеется, а для внутреннего потребления, - Ответил фильмодел и, протянув пачку, сказал, - Извольте попробовать.

Лисичкин отрицательно покачал головой.

- Погодите, - Прервал паузу Федор Трифонович, - а как же вы, Афанасий Иванович?

- Что я?

- Вы же сказали, что принимали некоторым образом участие в этом предании?

- Принимал, а как же! – Рассматривая папироску Сергея Владимировича, сказал Лисичкин, - Чуть сам не был утащен этой самой креолочкой - русалочкой на дно морское. Во владения Нептуна.

Подковерный бросил на стол червонную даму и осведомился:

- Вы что ж тоже к ней из жалости подходили?

- Нет, - Ответил редактор, - Был утащен ею по недоразумению. Днем я купался в море и был ею атакован. Она видимо приняла меня за кого-то другого, который от нее ночью ускользнул. Насилу отбился, господа, ей Богу! Вот такая история. Как она вам, Сергей Владимирович?

- Банальщина. – Зевнув, ответил фильмодел, - Тривиальнщина. Изюминки нет.

Фильмодел затянулся, выдохнул дым. Все вновь закашляли.

- Согласен, - Откашлявшись, произнес редактор, - Зато трогательно и душещипательно. Матушка именно это и любит.

- Не спорю, но катарсиса в истории вашей нет. Парадигма отсутствует, – Покачал головой Сергей Владимирович и стряхнул пепел на ворсистый ковер, - Позитива мало, а матушка завсегда его требует. Положь ей его и баста! Да только где ж его взять, когда вокруг одна чернуха!

- Где взять! Где взять. В прикупе – вот где, - Лисичкин вытащил из колоды новую карту, - Что тут у нас? Ага, как всегда… одна шваль!

- Знаем, вы ваши швали, - Усмехнулся фильмодел, - Небось козырного туза вытащили.

- Откуда козыри, любезный Сергей Владимирович, когда они все у вас, - Улыбнулся редактор, - А насчет позитива, то я вам так скажу. Коли его нет, так его следует придумать. Возьмите, да и сочините русалочке – креолочке жениха. Сделайте его нашим русоволосым богатырем, да жените его на ней. Она же, как выйдет за него замуж так сразу с нее чары спадут, и она, приняв православие, приедет к нам жить поживать, да добра наживать.

- А с русалчонком что? - Поинтересовался фильмодел и выпустил едкий дым.

- Кхе – кхе - кхе. С каким русалчонком?

- Который, как вы сказали, у нее на руках сидит, - Напомнил Трехмясов и бросил на стол козырного туза, - С ним чего делать?

- Бог его знает, - Ответил редактор, - Придумайте чего нибудь. Вот видите, я был прав. Я всегда прав! Все козыри у вас на руках. Даже туз козырный, который вы мне приписывали, и тот у вас оказался. А с русалчонком? Скажем, отдайте его в монастырь и сделайте архимандритом. Матушка церковную тематику уважает. И бросьте вы курить эту гадость!

Сергей Владимирович, пропустив мимо ушей неуважительное отношение к его собственноручно выращенному табаку, задумчиво промолвил:

- А что, черт подери, в этом что-то есть. Определенно есть, как и в этом бубновом короле. Чем на него ответите, любезный Федор Трифонович?

Фильмодел бросил на стол слегка потрепанного короля.

- А мы вашего бубнового королька, нашей козырной шестерочкой, да по мордасам, да по мордасам-с.

- Да-с-с-с, - Долго протянув свистящий звук, сказал Федор Трифонович, - Так я не понял, Афанасий Иванович, к чему весь этот ваш разговор?

- То не разговор, то предание.

- Да это я понял. Я про другое. Про то, что вы ранее говорить изволили… политических аспектов ваших.

Афанасий Иванович встал из – за стола. Осторожно выглянул в залу. Плотно затворил дверь и полушепотом выговорил:

- Я к тому это говорил, господа, что пора нам молодым брать власть в свои руки.

Федор Трифонович побледнел. Нижняя губа его затряслась. Он достал из кармана брюк платок, вытер им мокрый затылок и тихим шепотом произнес:

- Это что ж надобно матушку императрицу жизни лишать?

Трехмясов поперхнулся дымом и закашлялся. А.И. Лисичкин сильно ударил его промеж лопаток и сказал:

- Да, разве я сказал, то, что вы изволили произнесть? Нет, я имел в виду забрать власть у дряхлеющего кабинета министров. Совсем обнаглело старичье! Вас, например, на место Скуропатова посадить. Меня в в Боголеповское кресло поместить, а Сергею Владимировичу на голову воздеть венок сонетов, так сказать, облачить в мундир министра культуры. А что разве не будет он в нем хорош с этакой бородой! Как, Сергей Владимирович, готовы - ли вы сигануть в министерское кресло?

Трехмясов затушил папироску и, огладив свою цыганскую бороду, ответил:

- Ну, министерское кресло это, конечно, не морские пучины, в которые бросилась ваша, Афанасий Иванович, креолочка, но коли что, то тут уж позавидуешь и русалчонку. Страшно даже представить, хотя надобно вам сказать, воображение у меня буйное, что с нами, господа, сделают в пыточной камере, приведись там оказаться.

- Если все представить матушке по уму и в должном виде, - Похлопав Трехмясова по плечу, сказал редактор «Ведомостей», - То в пыточной камере, любезные вы мои, окажутся наши недруги. Я составлю подметное письмо с подробностями и фактами возмущенных жителей нашего отечества . Вы, Сергей Владимирович, подкрепите его вашей любимой трехярусной съемкой.

- Это даже и не сомневайтесь. – Заверил, сильно хлопнув кулаком по столу, Трехмясов, - Подкрепим в лучшем виде и детальных пикантностях.

- Вот и отлично, - Расцвел в улыбке А. И. Лисичкин и, оборотив голову к Подковерному, сказал, - Вы же, любезный Федор Трифонович, пройдетесь по своей части. Организуете картинки отражающие посещения интересующих нас лиц в иностранные посольства. Ну и всякое такое, но с позитивом в нашу сторону.

- Да-с. Да-с. – Подержал редактора Трехмясов, - Побольше позитива, господа, матушка это любит.

В это время дверь без стука широко отворилась и в комнату вошла именинница Александра Федоровна Штерн. Она помахала, недовольно кривя губки, веером возле своей довольно приятной (не раз попадавшей разумеется под скальпель лекаря ликоправа) мордашки.

- Боже мой! Боже мой! Накурили-то, надымили-то. Ну, точно достопамятный Везувий.

Довольно смолить, господа. Попрошу всех в залу. На танцы. Дамы изволят скучать.

Федор Трифонович поцеловал у именинницы пальчики и сказал «Без вас наш мир был бы блекл»

Афанасий Иванович лихо щелкнул каблуками и выкрикнул «Отрада вы взору и елей слуху моему».

Сергей Владимирович воскликнул «Многие лета» чмокнул именинницу в пылающую щечку, подхватил ее под руку и, напевая модный шансон, выскользнул с хозяйкой в танцевальную залу. За ними последовали Афанасий Иванович. Федор Трифонович задул свечу и закрыл за собой дверь. В темной прокуренной комнате остались только короли, дамы, да козырные шестерки.