Квази-конъюнктивный синтез в парадиалоге

О’ М э д д е н Б е р к. Свободная лиса в свободном курятнике!

Нечто аналогичное происходит в парадиалоге. Но есть и специфика данной «любовной связи антиномий»: связь в квазиконъюнкции не носит «интимного» характера, как в бреде или мифе; это - симулятивная, фиктивная парность. Из трех функций квазиконюъюнктивной псевдообъединительной процедуры востребованы прежде всего первые две: 1. Выхолащивание натуральной (жизненно необходимой) конъюнктивной сущности явления (ситуации), ее замена чисто формальным объединением сторон. Сюда же относится снятие вынужденной конъюнктивности, ее представление как чего-то неискреннего, поверхностного, формального. Объективная сопричастность сторон явления друг другу дополняется их взаимной отторгнутостью. 2. Квази-конъюнктивная операция применяется при изображении «ложного мировосприятия, подозревающего И-отношения там, где их нет»²².

Герои нашего парадиалога используют квазиконюънктивное отрицание И-отношения при изображении отношения к советскому прошлому. Каждый из них тесно связан с «коммунистической» и «антикоммунистической» Россией: оба социализировались и делали карьеру в рамках советских реалий; но оба остались «при деле» и в России постсоветской. Теперь им нужна некая дистанция к советскому прошлому. Поэтому они стремятся выхолостить натуральность указанного отношения. Прежде всего, это характеризует позицию Ж.: в парадиалоге он выступает в роли антикоммуниста. П. как раз указывает на абсурдность претензии оппонента выступать в роли обвинителя явления, к которому он сам был по существу «обязан своей карьерой, своей партией»: «Вы родились из сюртука Владимира Александровича Крючкова. Вы были по существу, говоря языком литературным, агентом красным». В ответе Ж. просматривается стремление придать натуральному И-отношению статус формального, случайного, неестественного и вынужденного: «Причем здесь Комитет защиты мира? Это - обычное учреждение, где принимаются на работу. <…>. А причем здесь КГБ? – Да, весь организм Советского Союза был проникнут КГБ. Так это ВЫ сделали …».

П. надо формализовать свое И-отношение к советскому прошлому при ответе на обвинение в противоречивости его идейной позиции. «Секундант» Н.Васецкий задает вопрос П.: «Скажите, пожалуйста, <…> вот как в Вас уживается вот эта …. противоречивость? Вы по сердцу, по характеру, <…> русский человек, но в сознании, в мозгах у Вас этот марксистский коммунизм, который, в общем-то, Вами осуждается, причем осуждается очень конкретно. Вот как все это стыкуется, откровенно говоря, я не могу понять». В ответ П. тоже строит квази-конъюнкцию: «Дело в том, что к марксизму и коммунистической партии я никогда не имел отношения. … Но я - советский человек, и в моем представлении советская страна - это огромный исторически материк, <…> где были страшные репрессии, но была великая победа».

Сходным образом, «секундант» В.Алкснис упрекает Ж в противоречивости его позиции по отношению к коммунистическому режиму: «Когда Вы были искренним, 19 августа 1991 года, когда с балкона гостиницы Москва вы приветствовали войска ГКЧП, входившие в Москву, которые в принципе отводились для сохранения советской империи, или сегодня, когда Вы говорите, что вы против этого?». Ж. отвечает квази-конъюнктивной конструкцией, сопрягая в фиктивные пары элементы, заведомо якобы не совместимые и разнокачественные: коммунистов и армию; коммунистов и КГБ; коммунистов и народ; коммунистов и Ж. Ж.: «Полковник Алкснис, прекратите путать русский народ и коммунистов! <…> И 19 августа я приветствовал армию, которая хотела сохранить мою страну, а не коммунистов. И знаете - почему она проиграла? - Потому что КГБ не захотело поддержать вас, коммунистов».

Во втором случае каждый участник парадиалога стремится дискредитировать в качестве ложного отнесение его оппонентом самого себя к какой-то системе ценностей или классу явлений. Если один участник спора подчеркивает при этом наличие естественных И-отношений между собой и этой системой (классом), то его оппонент, напротив, изображает эти отношения как квази-конъюнкцию, как псевдо-объединение того, что нельзя объединить по природе. Так, П. стремится представить самоотнесение Ж. к демократической системе ценностей как чистое приспособление отнюдь не демократического по своим убеждениям человека, т.е. как фиктивную парность: «Вы, господин Жириновский, наконец-то сбросили свою маску. Под этой маской я видел лицо очаровательного культуртрегера еврейской организации "Шалом" <…>. Потом я видел Вас работником Комитета солидарности стран Азии и Африки, это кагэбэшная структура, <…>. Потом Вас создали еще при советском строе <…>. Затем Вы стали тем, кем Вы сейчас являетесь». Аналогичный прием использует и Ж. в адрес П. Он стремится показать квази-конъюнктивный характер отношения П. к коммунизму и, напротив, натуральность его И-отношения к капиталистической системе: «Вы же сегодня имеете свою газету, чего Вы не работаете клерком в «Российской газете»? Вы же частник, Вы – капиталист! <…> А сами защищаете тех, кто Вам не смел даже слово сказать при советской власти!».

Из упомянутых выше форм квази-конъюнкции первая применяется П и Ж при разных самоописаниях (своего прошлого и настоящего, идейно-политической позиции). Вторая используется при описании оппонента – его прошлой жизни, современной позиции, его личностных качеств и т.д. Возможно, эта функциональная дихотомия релевантна не только для рассматриваемого случая, но воспроизводится в любом политическом парадиалоге.

2.3. Парадоксы парадиалога
- Дорогой, а хорошо ли тебе было в тюрьме? – спросил Вылизаяц. Шлепочник еще раз обернулся, и большая слеза покатилась по его щеке. Но он не сказал ни слова. Л. Кэрролл. Зазеркалье.

Парадиалог связан с парадоксами по существу, а не только общей греческой приставкой. Удачное определение парадокса дал Ж. Делез: «Здравый смысл утверждает, что у всех вещей есть четко определенный смысл; но суть парадокса состоит в утверждении двух смыслов одновременно».²³ В каком смысле и виде представлены парадоксы в парадиалоге?

В теледуэли Ж-П. парадоксальность прежде всего представлена парадоксами типа парадокса лжеца и порождается речевым оборотничеством «класса «МЫ» в класс «ВЫ», и обратно. Так, Ж. постоянно характеризует некий класс объектов (=субъектов) по имени «ВЫ» как «лжецы». Потом обнаруживается, что и сам он неявно относит себя к этому классу через высказывания, которые, именно такое отнесение предполагают в качестве своих пресуппозиций. Все отождествляющие себя с советским государством – лжецы, - внушает своим слушателям Ж. (слова ложь, лжете, лжецы – одни из наиболее употребительные в его репликах), и тут же идентифицирует себя с советским государством. Так, «ВЫ» обвиняются в том, что они насильно собрали при помощи Красной Армии советскую империю. И тут же Ж. говорит: «Сегодня Киев ворует наш газ. Где наша (а не ваша!) Красная армия?». Превращение ВЫ в МЫ происходит и тогда, когда Ж. говорит об Абакумове «прекрасный министр госбезопасности» - т.е. как будто он – часть класса «МЫ», хотя по умолчанию, по определению – он часть класса «ВЫ».

Но Ж. не просто продуцирует логические парадоксы. Он – мастер парадоксальной коммуникации: создает для контрагента невыносимую коммуникативную ситуацию, строя вопросы по принципу языковых парадоксов:

Ж.: В Афганистан, зачем ВЫ пришли? В Афганистан … Зачем ВЫ пришли? Зачем? (хохот в студии).

П.: Зачем я сюда пришел? Я пришел защищать Советский Союз!

Здесь части вопроса Ж относятся к разным уровням языка: «пришли в Афганистан» - объектному языку, а конструкция «ВЫ» - к метаязыку. Это аналогично предложению «Шел дождь и два китайца» или «Владимир Жириновский – известный политик и вкусная водка».

Еще один род парадоксов парадиалога связан с игровым статусом его дискурса. Как показал Г.Бейтсон, игра есть парадоксальное действие. Она принадлежит классу обычных действий, и в то же время стоит над ним, поскольку снабжена метакоммуникативным указанием на то, что речь в данном случае идет не о настоящем (реальном, серьезном) действии, но о действии условном, о «как бы» действии, о «действии понарошку». В нашем случае формальная коммуникативная рамка диалога-дуэли (кто больше наберет голосов телезрителей?) предполагает игру по правилам, т.е. игру в смысле game, а не игру в смысле play. Реально же участники диалога постоянно соскальзывают в парадоксальное пространство play-игры.

Срыв в игровое пространство, на другой уровень абстракции, совершает прежде всего Ж. Он - коммуникативный лидер в диалоге с П. Он совершает проломы и расколы дискурса, экспериментирует с его семантическими рамками (уровнями абстракции), а не только с его содержанием, с выбором тем, с парадоксами их содержания. Более того, коммуникативный лидер прибегает к коммуникативным санкциям, когда другие участники общения стремятся также экспериментировать с его рамками. В этом случае лидер саботирует переход на другой уровень абстракции или разоблачает эту попытку как сумасшествие, аномалию, нечестность, требуя возвращения к «правилам игры». Именно так ведет себя Ж. в диалоге с П.

Ж. говорит: «А сегодня народ безмолвствует» и указывает рукой на сидящих в студии людей. Этим жестом он как бы проговаривает: а теперь мы поиграем в игру. Пусть эти люди в зале будут народ. Далее Ж. заявляет: «А если я выкормыш Крючкова - он еще жив – давайте спросим. (Кричит, как будто Крючков сидит рядом в зале). Владимир Александрович! (переходит на командный тон) Генерал Армии Крючков! Скажите, чей я выкормыш?!». Тем самым игровая ситуация окончательно закрепляется. Примечательно, что П., вместо того, чтобы вернуть рамки дискурса в привычное и серьезное русло, сразу же «ведется» за Ж. и подхватывает игровое направление.

П.: (по-детски кривляясь): «Отвечает Крючков: ‘Мой, мой выкормыш!’, - кричит генерал КГБ…».

Со стороны не сразу понятно, желает ли П. довести эту стратегию до абсурда и тем самым разоблачить ее, или же просто переиграть Ж. в рамках самой игры. П., как видно из дальнейшего разговора, выбирает вторую стратегию, для себя заранее проигрышную.

Коммуникативное лидерство Ж. выражается также в несравненно более частом, чем у П., использовании речевого акта вопрошания. Своими абсурдными вопросами Ж. ставит оппонента в неловкое положение, похожее на известную ситуацию double bind: на эти вопросы невозможно корректно ответить в силу их парадоксальности; но молчание в ситуации вопрошания еще хуже, чем любой вербальный ответ.

П.: Вы никогда не были на танке! Вы всегда были на койке, либо с бабой, либо с каким-либо персонажем странным, либо за стойкой бара, когда мы воевали! Ж.: Вы, Вы были на танке? Где этот танк? Где этот танк?!

П.: (в смущении кивает рукой на свой барьер): Вот этот танк! Я по-прежнему стою на этом танке! (хохот в студии).

В этом фрагменте диалога Ж. создает для П. парадоксальную ситуацию: придает вопросу «Где этот танк?» одновременно буквальный и метафорический смысл. П. не может ответить на вопрос «нет этого танка» и тем самым согласиться с тем, что он говорит неправду. С другой стороны, чем больше и подробнее П. доказывал бы истинность своего утверждения (что он стоял на каком-то танке), тем больше он подтверждал бы коммуникативное превосходство Ж., перед которым надо в чем-то отчитываться, подобно ребенку перед взрослым или обвиняемому перед судьей. Более удачным и остроумным был бы ответ П., ломающий это коммуникативное обрамление и выходящий на новый уровень абстракции. К примеру: «А кто Вы такой, чтобы я перед вами отчитывался?» или (по аналогии с героем известного кинофильма): «Моя биография слишком известна, чтобы ее тут рассказывать!». Но П. защищается как шизофреник или ребенок: придает метафорическому смыслу оттенок буквального, вызывая у публики колоссальный комический эффект.

Наличие третьего лица (ведущего, модератора, рефери и т.п.) не является непременным условием парадиалоговой коммуникации, но если таковой имеется, его статус парадоксален. В теледуэли Ж.-П. это хорошо видно по роли и поведению ведущего В.Соловьева. Он здесь, скорее, вождь, чем просто ведущий; он - «мистер Парадокс». Обычно роль модератора не выходит за рамки дискурса, который он модерирует. Соловьев же время от времени прорывает дискурсивную рамку и дает метакомментарий. Уже в самом начале он с грубой иронией замечает по поводу тирады П.: «Неважно, какой смысл. Но слог-то какой!». Это - не просто выражение мнения по поводу сказанного П.; это – оценка его дискурса в целом со стороны субъекта, ставящего себя вне этого дискурса, но продолжающего в нем пребывать. В этом - парадоксальность роли ведущего Соловьева. Но тем самым он беседует с участниками теледуэли с позиции коммуникативной силы; в ходе теледуэли они не столько его гости, сколько «подданные».

Вообще, роль ведущего Соловьева парадоксальна уже своей многоликостью. То он - олицетворение уравновешенной Мудрости и Нормальности, опытный врач-психиатр, знающий, как повести себя как с тихо-, так и с буйно помешанными:

Ж.: Ну что вы лжете, лжете! <…> большевички стали в офицеров стрелять! ВЫ уничтожили армию! <…>.
ВЕДУЩИЙ: Успокойтесь, пока проиграли вы в ПАСЕ, <…>, успокойтесь. Все хорошо.

А вот В.Соловьев в роли опытного мастера, организующего злобежку псов или схватку боевых петухов:

ВЕДУЩИЙ: Господин Проханов, вы обещали укокошить Жириновского, пока что не получается…

Появляется перед нами и Соловьев-Мефистофель, почти с дьявольской иронией отпускающий метакоммуникативные замечания относительно своих «человеческих кукол» и разбавляющий их бред байками из истории тщеты человеческой. Публике дается понять: политика есть дурь и дичь, чушь и гиль, и эта теледуэль - тоже дурь, и вообще все есть «суета сует».

Но парадоксален не только коммуникативный статус ведущего в парадиалоге Ж.-П. Здесь также парадоксальны сами рамочные условия. Они носят игровой характер, ибо теледуэль строится как определенный жанр развлекательной передачи. Но, с другой стороны, в ней участвуют не мастера эстрады и не «люди с улицы», а профессиональные политики и вообще солидные люди с общественно релевантным статусом. Обсуждаемые темы тоже крайне серьезны, даже драматичны для страны. Таким образом несерьезность игры парадоксально сочетается с серьезностью ее тематического содержания, что и рождает парадоксальное восприятие происходящего: сознание зрителя постоянно пребывает в раздвоенном состоянии: оно вынуждено воспринимать все несущееся с «голубого экрана» серьезно и несерьезно, как реальность и фикцию одновременно.

Парадоксально, сверх того, сочетание самих правил игрового действа: понятие дуэли предполагает защиту чести и достоинства в поединке со строго определенным ритуалом. В нем меньше всего места оскорблениям, брани и пр. (в реальной жизни все это бывало причиной дуэли, а не ее содержанием); у Соловьева же дуэлянты начинают выяснять отношения на уровне коммунальных кухонь, опускаясь до откровенной брани и площадных оскорблений. В теледуэли Ж.-П. даже «секундант» С. Шаргунов (писатель) не удержался и обозвал Ж. «бесом». Для «секунданта» поведение тоже весьма парадоксальное. Далее, еще один парадокс, на который зритель даже не сразу обращает внимание: с одной стороны, подразумевается именно дуэль, а с другой – здесь почему-то сидят «судьи». Но если зритель подумает, что имеются в виду судьи в смысле спортивных состязаний, то опять возникает неясность: а зачем тогда секунданты? А те тоже ведут себя странно: то ли как свидетели, то ли как сообщники. Одним словом – сплошной парадокс, как в увлекательном сновидении. И он крайне усиливает театрально-игровой эффект, впечатление фиктивности, ирреальности происходящего. Картинки, которые получает зритель на выходе, порой завораживают своей нелепостью, в любом случае, развлекают, но они мало просвещают относительно реального положения дел в стране. И этим передача Соловьева маркирует собой целую эпоху; она, безусловно, станет знаковой для оценки русского общественного телевидения эпохи 2000-ых годов.

— Какая разница между пуганой вороной

• 
  Нет, сдаюсь, — сказала Алиса. — А какой ответ?
  
• 
  Понятия не имею, — сказал Шляпа.
  

Это прежде всего относится к выпадению «вещественных предпосылок коммуникации»²⁴. Первейшая из них - присутствие в разговоре того, к кому обращаются с речью. Но даже это элементарное условие не всегда в парадиалоге выполняется. Так, Ж. обращается к воображаемому лицу как к реально присутствующему: «Генерал армии Крючков! Скажите, чей я выкормыш?!». Одновременно Ж. нарушает условие искренности и существенности диалога: ему неважно мнение Крючкова, свой вопрос он вообще не рассматривает как попытку получить какую-то информацию от «генерала Крючкова».

К нарушению вещественных условий коммуникации относится также его бессвязность, за которой стоит логическая противоречивость (абсурдность) высказываний оппонентов. Часто это напрямую связано с тем, что называют «патологически плохой памятью» участников диалога:

П.: (слегка дурашливым тоном): При нашем первом свидании я вылил на него вишневый сок, а он скопировал меня и полил Немцова почему-то … Это – жалкое эпигонство. Ж.: (недоуменно пожимает плечами): Я не помню такого.

П.: А Вы посмотрите – у Вас еще рубашка в соку! … Мы никогда не дружили. Это – вечное сражение! Ж.: Наоборот! На Ваше славное шестидесятилетие Вы меня пригласили – я Вас поздравлял …

Бессвязность диалога часто объясняется несоответствием моделей мира его участников. Видимо, это имеет место во всяком парадиалоге. Даже если его участники предварительно не имеют взаимоисключающих картин мира, они конструируют их по ходу разговора. В своей теледуэли Ж. и П. также обнаруживают взаимоисключающие трактовки советской истории. Для Ж. советский строй – «страшный, преступный режим»; для П. – славное прошлое красной империи. Однако это несоответствие мировоззрений никогда не выступает в парадиалоге чем-то серьезным, ибо за ним не стоит никаких реальных идейных различий, конфликтов. Взаимоисключение картин мира является здесь чисто языковым эффектом, поэтому оно постоянно подвергается ревизии, пародии, инверсии. Так, имперский идеал кажется близким и Ж., и у слушателя временами создается ощущение, что собеседники могли бы вокруг этого найти общий язык. Но это – только видимость, ибо традиционно русская «имперскость» без всяких опосредствований дополняется у Ж. либерально-демократическими лозунгами. Так, Ж. не соглашается с тем, что либерал-демократы «рассыпали империю в 1917 году». «Не хотели люди жить вместе – зачем насильно их сжимать?». Но до этого он же упрекает большевиков за то, что они отдали имперские территории (Польшу, Финляндию), что из-за них Россия не смогла выиграть первую мировую войну и «стоять вместе с французами и британцами на немецких территориях». Абсурдная противоречивость модели мира у Ж. фатально задает ее несоответствие с моделью мира П. Дискурс Ж. вообще не рассчитан на какую-то одну модель мира; он сориентирован сразу на все модели и ни на какую модель вполне.

Как замечает Е.В. Падучева, имеется множество бессвязных диалогов, которые допускают двоякое истолкование – «либо как нарушение последовательности речевых актов (за данным не последовал тот, который предполагался), либо как нарушение постулата релевантности; при первой интер­претации требуемой реплики собеседника не было; при второй — реплика была, но нерелевантная».²⁵ Пример такой абсурдности дает уже начало теледуэли Ж. и П. Ведущий В. Соловьев приглашает Ж. задать вопрос, а тот излагает обвинение, как бы зачитывает исторический приговор «русскому коммунизму», представленному в лице П. При этом ведущий делает вид, что не заметил подмены, и после тирады Ж. говорит без видимой иронии: «Вопрос понятен» и приглашает к ответу П. Тот, тоже ничуть не смущаясь, зачитывает свой приговор всем «предателям коммунизма», представленным в лице Жириновского.

Особенно частой формой нарушения последовательности речевых актов в парадиалоге выступает ситуация, когда ожидаемый иллокутивный акт²⁶ заменяется не просто нерелевантным по пропозициональному содержанию речевым актом, но содержанием, вообще не относящимся к теме (смыслу) вопроса. Происходит это потому, что собеседник остается на своей тематической волне. На реплики собеседника он вообще не реагирует или реагирует на уровне тематической эхолалии, подхватывая какие-то элементы сюжета, отдельные слова, выражения, но оставаясь на своей волне. Пример из теледуэли Ж.-П.:

Ж.: … Он на все готов! Дай ему сейчас 5 миллионов парней, он их погонит в Иран, в Ирак …

П.: Я просто … помню времена …

Ж.: В Афганистан, зачем ВЫ пришли? … Зачем ВЫ

Пришли в Афганистан? Зачем? (хохот в студии).

П.: Зачем я сюда пришел? Я пришел защищать Советский Союз!

Ж.: Вот хорошо, что Вы здесь…

П.: Благодаря таким, как Вы, мы откатились ….

Ж.: Это Ваш суд. Ваш, Проханов, Московский трибунал.

П.: … Мы откатились от великих границ…

Ж.: 13 тысяч застреленных солдат …

П.: … мы сжались до МКД …

Ж.: …полмиллиона искалеченных солдат …

П.: … Мы превратили нашу Москву в маразм. В центре – маразм. Вы, Вы – царь маразма! Боже мой!

Ж.: Чечня! Чечня!

П.: Я был на всех войнах!

Ж.: В Чечне …

П.: Я был на двух чеченских войнах…

Ж.: И ВЫ ее начали!

П.: А Вы прятались под кроватью! …

Ж.: Зачем ВЫ начали войну в Чечне?! (хохот в студии).

В другом случае партнер парадиалога реагирует на реплику собеседника (необязательно на вопрос), но сознательно неадекватно: резкой сменой (невыгодной ему) темы. В приведенном выше фрагменте к этому прибегает Ж., неожиданно обращаясь к теме «Чечня». Или в этом эпизоде:

Ж.: Пол Пота в Камбодже будете защищать?! Это тоже было нормально?!

П.: А Саддама Хусейна Вы будете защищать? А Иран - будете

защищать?!

Ж.: <…> А за что мы должны защищать Ирак? <…> Может, еще Киев защищать?

Прагматические бессмыслицы порождаются в парадиалоге и нарушением предварительных условий речевых актов. Возьмем вопрошание как наиболее частое для любого диалога речевое действие. Чтобы это действие было коммуникативно осмысленным (успешным), должно выполняться предварительное условие: вопрошающий не знает ответа и пытается получить его от слушающего, ибо уверен, что тот может этот ответ знать. Это, казалось бы, банальное условие отнюдь не является самоочевидным для абсурдной коммуникации, каковой является и парадиалог. Вопросы типа «Зачем ВЫ пришли в Афганистан?», «Зачем ВЫ начали войну в Чечне?» (Ж.) или «Сколько стоит Ваше предательство?» (П.) нарушают как раз это предварительное условие вопрошания: Ж. уже заранее знает «ответы» на такие «вопросы»; но его оппонент таких ответов не знает и знать не может в виду некорректности (логической абсурдности и/или прагматической парадоксальности) самих вопросов. Далее, эти вопросы нарушают условие искренности: Ж. на самом деле не хочет получить от П. какую-то информацию (в строгом смысле этого слова). По сути дела, вопросы Ж. – это вообще не вопросы, а чистые провокации, призванные произвести определенный сценический эффект.

Так же обстоит дело в парадиалоге и с актами «обязательств». Ж. говорит П.: «Сейчас Вам уже за 70. Скоро Вы умрете. И я буду хоронить Вас. Я оплачу все поминки». Собственно акт обязательства «Я оплачу все поминки» нарушает условия своей эффективности и выступает метафорой (перформативным эвфемизмом) другого акта: крайне негативного пожелания «Чтоб ты сдох!» (по ходу разговора Ж. даже употребляет это слово в адрес своего оппонента). Для эффективности акта обязательства здесь отсутствует предварительное условие (Ж. не может быть уверен, что переживет П.), условие искренности (Ж. на самом деле не желает П. смерти и не собирается оплачивать его поминки), а также и другие условия. Сам акт негативного пожелания со стороны Ж. не является искренним, ибо по ходу диалога озвучивается дружеский статус их отношений и т.д. Все эти акты эффективны только в сценическом смысле, как достижение коммуникативного превосходства над противником.

Нарушение акта референции тоже ломает условия успешности речевых актов. В этом случае объект, о котором идет речь, вообще не может быть идентифицирован, идентифицируется неоднозначно (противоречиво) или при однозначной идентификации имеет неудачную номинацию. Обычно неидентифицируемость предмета связана с его фиктивностью. Слушающий может выйти на метакоммуникативный уровень и отказаться от идентификации, указывая на фиктивность предмета разговора. Но может использовать и другие стратегии, если метакоммуникативное указание противоречит правилам игры (например, слушающий может сам использовать в разговоре фиктивные объекты). Тогда участник диалога может проигнорировать речевой акт говорящего (сделать вид, что он его не услышал), подменить его объект другим объектом (метафорическим или реальным), провалив тем самым коммуникативный акт. В парадиалоге особенно часто реализуется вторая возможность, если его участники широко используют фиктивные объекты и не заинтересованы в обсуждении их логического и онтологического статуса.

Ярким примером такого рода может послужить следующий эпизод из теледуэли Ж.-П.:

П.: я видел Вас работником Комитета солидарности стран Азии и Африки. Это – кагэбэшная структура, которая занималась пропагандой в странах третьего мира… Ж.: <…> Причем здесь Комитет защиты мира? Это – обычное учреждение, где принимаются на работу <…>. А при чем здесь КГБ? Да, весь организм Советского Союза был проникнут КГБ. Так это ВЫ сделали. Я родился в 46-ом году, когда Абакумов, прекрасный министр госбезопасности … ВЫ его уничтожили».

Здесь П. совершил своеобразную контаминацию обозначений, когда приписывает Ж. работу в «Советском комитете солидарности стран Азии и Африки»²⁷. Любопытно, что Ж. никак это не прокомментировал, хотя автоматически внес в дискурс корректную номинацию объекта. Ж. мог бы использовать неудачность номинации у П., отреагировать на саму номинацию и тем самым уйти от прямого ответа на вопрос-обвинение П. Поступив иначе, Ж. фактически подтвердил, что хорошо понимает подразумеваемое П., но саботирует коммуникацию, отвечая на нее формулировкой абсурда: Комитет защиты мира не имеет отношения к КГБ, но … Комитет защиты мира имеет отношение к КГБ (поскольку все советское общество было проникнуто КГБ).

Аналогичная ситуация разыгрывается, когда Ж. надо ответить на неудобный для него и двусмысленный вопрос В.Алксниса:

АЛКСНИС: <…> И вот я хотел вас спросить, неужели Вам не было противно в том зале в Страсбурге голосовать так, как голосовал Ландсбергис, Добелис и другие русофобы и враги России, и как вот Вы могли оказаться в одной лодке вместе с ними?
Ж.: Коммунист Алкснис! До сих пор ВЫ боитесь Европы! Вот этого новая Россия больше не хочет. <…> ВЫ, понимаете, с 18 года нас отгородили, и уже 2006 год, а ВЫ все ждете … «Европа - идиоты, только мы одни хорошие». Вот собрались - кучка недобитых коммунистов, только ВЫ хорошие. Китайцы ненавидят ВАС <…>, y них уже в китайский цвет окрашен Дальний Восток наш. Это ВАШИ коммунисты.
АЛКСНИС: Благодаря ВАШИМ предательствам.
Ж.: Нет, коммунистов нигде нет, это - националисты в Китае.
ВЕДУЩИЙ: Это не тот вопрос, который задал господин Алкснис.
Ж.: Это тот самый вопрос.
ВЕДУЩИЙ: Нет, господин Алкснис задал вопрос о предательстве интересов России.
Ж.: Так вот он правильно понимает интересы России, я никогда не был за советскую Россию или за коммунистическую. Я с детского сада с ними боролся, с детского сада. Меня в 53 году исключили.
П.: Вы делали «пи-пи».

Ж. и в данном случае формулирует совершенно неадекватный ответ. Он грубо подменяет тему вопроса (предательство интересов России) серией других сюжетов, с нею непосредственно не связанных («железный занавес», «китайская угроза»). А при указании на эту бессвязность со стороны Ведущего продолжает настаивать на своем вопреки здравой логике. Ощущение паранойи еще больше усиливается фантастическим рассказом Ж. о своей борьбе с коммунизмом в шестилетнем возрасте. Все это производит совершенно фантасмагорическую картину, на фоне которой явные логические абсурды («китайцы – Ваши же коммунисты», хотя … «китайцы - не коммунисты, а националисты»; «коммунистов нет нигде», хотя … «коммунизм еще жив»; «я с детского сада боролся с коммунизмом», хотя … «при Сталине я выступал бы за Сталина») воспринимаются как милые несуразности.

К нарушениям акта референции как типичным для парадиалога прагматическим бессмыслицам относятся и ситуации, когда слушающий понимает, какой объект подразумевается говорящим, но отказывается признавать корректность его названия. В этом случае он саботирует (проваливает) коммуникацию, реагируя своей репликой не на речевой акт говорящего, а на относящиеся к нему номинации. Так именно реагирует Ж. на обвинение во лжи со стороны одного из «секундантов», писателя С. Шаргунова.

ШАРГУНОВ: ... Господин Владимир Вольфович, может быть, напомнить вашу книгу "Последний бросок на Юг"? Напомнить вам, как вы, то призываете всех евреев выселить на необитаемый остров, то призываете вырезать всех арабов, то призываете расстреливать демонстрации протеста русских пенсионеров. Может быть вам пора, Владимир Вольфович, ответить перед судом за ваши злодейские, кровавые призывы? Ответьте!

Как видим, Ж. проваливает здесь коммуникативный акт, реагируя своей репликой не на суть вопроса Шаргунова, а на его номинацию как субъекта (как писателя Шаргунова).

Рассмотренные случаи прагматической абсурдности парадиалога не исчерпывают темы, однако хорошо показывают главное: абсурдность делает невозможной передачу предметного содержания речи.