Посвящается Ирвину

Многочисленные мониторы в ожоговом центре моргали красными и зелеными лампочками. Было четыре часа утра. Мортенсон изо всех сил пытался удобнее устроиться на сестринском посту, но это не удавалось. Он чувствовал: с того момента, как выбросил бутылку «Бэйлис» в мусорную корзину, ему недоставало чего-то очень важного.

Счастья…

Ночью Грег смазывал мазью с антибиотиками руку двенадцатилетнего мальчика. (Пьяный отчим прижал руку подростка к раскаленной плите.) Потом пришлось менять повязки. Физически мальчик чувствовал себя неплохо. В целом ночь выдалась спокойной. Мортенсон подумал, что для того, чтобы быть полезным, вовсе не нужно мчаться на другой край земли. Он нужен и здесь. Но каждая смена и каждый доллар, прибавляющийся на его банковском счете, приближали Грега к тому дню, когда начнется строительство школы в Корфе.

Он снова снял комнату у Витольда Дудзински, поэтому, ночуя в приемном покое, был счастлив, что хотя бы здесь не чувствует запаха дыма и водки. Халат и брюки были удобными, как пижама. Свет не слепил глаза. Если бы не долг дежурного-медбрата, он с удовольствием бы задремал…

Усталой походкой он возвращался домой после ночной смены. Уже начинало светать, когда Грег заглянул в камбоджийскую закусочную выпить кофе с пончиками. И увидел сквозь витрину, что на парковке перед его домом, рядом с пикапом Дудзински, стоит черный «сааб». На водительском сиденье спала доктор Марина Виллард — Мортенсон сразу узнал ее по роскошной гриве черных волос. Он слизнул с пальцев сахарную пудру и направился к автомобилю. Подойдя к машине, открыл дверцу со стороны водителя.

Марина проснулась, увидела Грега и зябко обхватила себя руками. «Ты не отвечал на звонки», — сказала она.

«Я работал».

«Я оставила массу сообщений».

«Что ты тут делаешь?» — спросил Мортенсон.

«Ты не рад меня видеть?» — вопросом на вопрос ответила Марина.

«Конечно, рад, — решил не обострять ситуацию Грег. — Как живешь?»

«Честно говоря, не очень». — Марина опустила козырек, посмотрела на свое отражение в зеркале и аккуратно подкрасила губы.

«А как же Марио?»

«Это была ошибка».

Грег не знал, что делать с руками. Он поставил стаканчик с кофе на крышу «сааба» и засунул их в карманы куртки.

«Я скучаю по тебе, — сказала Марина. — А ты? Ты скучаешь по мне?»

«Я СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ, — СКАЗАЛА МАРИНА. — А ТЫ? ТЫ СКУЧАЕШЬ ПО МНЕ?»

Мортенсон чувствовал, что на него действует что-то более сильное, чем кофеин. После бессонных ночей, проведенных в спальном мешке на грязном полу квартиры Дудзински, когда он безуспешно пытался избавиться от мыслей о Марине, о семье, которую он обрел и потерял… Он не мог с собой справиться…

«Дверь закрыта», — сказал он и захлопнул дверцу «сааба».

Он поднялся в квартиру, где привычно пахло сигаретами и водкой. Упал на постель и заснул как убитый.

Грег был рад любому случаю поговорить с кем-то, кто связан с Каракорумом. Он позвонил Жану Эрни, и тот попросил привезти фотографии моста. «Я пришлю тебе билет на самолет до Сиэтла. Приезжай скорее».

В роскошной квартире ученого-миллионера, из окон которой открывался потрясающий вид на озеро Вашингтон, Грег наконец увидел того, кому когда-то так боялся позвонить. Эрни оказался худощавым человеком с висячими усами и темными глазами. Даже в семьдесят лет он сохранил энергию и напор истинного альпиниста. «Сначала я был очень напряжен в общении с Жаном, — вспоминает Мортенсон. — Его считали жестким, но я в жизни не встречал человека добрее».

Мортенсон распаковал свой вещмешок, и скоро они с Эрни уже сидели за журнальным столиком, рассматривая фотографии, чертежи и карты. Эрни, который дважды бывал в базовом лагере К2, рассказывал Грегу о других деревнях, подобных Корфе. Они были столь малы, что не были даже отмечены на карте. Эрни с огромным удовольствием внес в одну из карт дополнение — черным маркером нарисовал мост через реку Бралду.

«Жану очень нравился Грег, — вспоминает вдова Эрни, Дженнифер Уилсон, которая позднее вошла в совет директоров Института Центральной Азии. — Он понимал, насколько тот наивен и непрактичен. Ему нравилось, что Грег работает по велению сердца. Жан был предпринимателем и всегда уважал тех, кто брался за сложные задачи. Впервые прочитав о Греге в газете Американского гималайского фонда, он сказал мне: „Американцам есть дело до буддистов, но не до мусульман. Этому парню никто денег не даст. Но я помогу ему реализовать свою мечту“».

«Жан многого добился в науке, — говорит Уилсон. — Но идея построить школу в Корфе вдохновляла его не меньше, чем научная работа. Он всегда ощущал внутреннюю связь с этим регионом. Когда Грег ушел, Жан сказал мне: „Я думаю, что шансы этого парня на успех — пятьдесят на пятьдесят. И если ему удастся добиться своего, он станет сильнее“».

Вернувшись в Сан-Франциско, Мортенсон позвонил Джорджу Маккауну. Тот пригласил Грега на заседание Американской гималайской ассоциации, которое должно было состояться в начале сентября в отеле «Фэйрмонт». Планировалось выступление сэра Эдмунда Хиллари. Грег с радостью согласился.

В среду 13 сентября 1995 года Мортенсон в отцовской спортивной шерстяной куртке, брюках цвета хаки и потрепанных кожаных ботинках без носков приехал в отель «Фэйрмонт». Эта шикарная гостиница расположена на вершине холма Ноб-Хилл, где пересекаются все трамвайные маршруты города — там же в тот вечер связались и многие нити жизни Грега.

В 1945 году в отеле «Фэйрмонт» собрались дипломатические представители сорока стран мира, чтобы выработать проект хартии Организации Объединенных Наций. Пятьдесят лет спустя в Золотом венецианском зале гостиницы проходил ежегодный благотворительный обед Американского гималайского фонда, в котором принимали участие представители не меньшего количества стран и народов. Изысканно одетые миллионеры и управляющие фондами соседствовали за столом с обычными альпинистами в непритязательных пиджаках и галстуках. Светские дамы Сан-Франциско в черном бархате чинно беседовали с тибетскими монахами в коричневых одеяниях.

Войдя в зал, Мортенсон остановился. Ему тут же надели на шею белый шелковый молельный шарф — такие были на всех участниках мероприятия. Он слышал сотни оживленных голосов; чувствовалось, что собравшиеся хорошо знают друг друга. Прежде ему не доводилось бывать в подобных местах, и он чувствовал себя неловко. Тут он заметил Джорджа Маккауна, который стоял возле бара и, наклонившись, слушал невысокого человека, в котором Мортенсон сразу же узнал Жана Эрни. Грег направился к бару и сердечно поздоровался с обоими.

«Я только что говорил Джорджу, что он должен вас материально поддержать», — сказал Эрни. Грег отрицательно покачал головой: «Мне хватит средств для постройки школы, если я буду экономить. В Пакистане есть возможность…» — «Деньги не для строительства, — прервал его ученый. — Для вас. На что вы будете жить, пока строится школа?»

«Что скажете насчет двадцати тысяч?» — спросил Маккаун. Мортенсон не знал, что ответить. Он почувствовал, как кровь прилила к щекам.

«Я так понимаю, что вы согласны?» — улыбнулся Маккаун.

«Принеси ему коктейль, — ухмыльнулся Эрни. — Думаю, у Грега закружилась голова».

Во время ужина за столом Мортенсона оказался известный фотожурналист. Голые лодыжки Грега, торчащие из потрепанных ботинок, настолько его поразили, что он сходил в магазин отеля и купил ему носки. Мортенсон еле слышно пролепетал слова благодарности; он был в некоем ступоре — оттого, что его финансовые проблемы разрешились в мгновение ока.

Выступление героя официального банкета — сэра Эдмунда Хиллари запомнилось ему надолго. Внешне знаменитый альпинист и писатель больше напоминал простого пасечника, чем человека, которого посвятила в рыцари сама английская королева. У Хиллари были ужасные зубы, кустистые брови и легкие, разлетающиеся волосы. В семьдесят пять лет самый известный в Америке гражданин Новой Зеландии имел плотный животик. Трудно было поверить, что он мог покорить Эверест. Но для альпинистов-энтузиастов он был настоящим героем, живой легендой.

У ХИЛЛАРИ БЫЛИ УЖАСНЫЕ ЗУБЫ, КУСТИСТЫЕ БРОВИ И ЛЕГКИЕ, РАЗЛЕТАЮЩИЕСЯ ВОЛОСЫ. В СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ ОН ИМЕЛ ПЛОТНЫЙ ЖИВОТИК. ТРУДНО БЫЛО ПОВЕРИТЬ, ЧТО ЭТОТ ЧЕЛОВЕК МОГ ПОКОРИТЬ ВОСЬМИТЫСЯЧНИК.

В начале выступления Хиллари показал слайды, сделанные во время экспедиции на Эверест в 1953 году. Старые снимки поражали яркими, неестественными красками. На них Хиллари был молодым, загорелым и стройным. Он вспоминал: многие могли опередить его на пути к высочайшей вершине земного шара. «Я был рядовым альпинистом. Но был готов к тяжелой работе, обладал воображением и настойчивостью. Я ничем не выделялся, это журналисты превратили меня в героя…»

Кроме видов Эвереста, Хиллари показал снимки, сделанные в 60–70-е годы. На них европейцы вместе с шерпами строили школы и больницы в Непале. На фото, сделанном в 1961 году во время реализации одного из первых гуманитарных проектов Хиллари — строительства школы на три класса, — он без рубашки и с молотком в руке балансировал на стропилах крыши. За сорок лет, прошедших с момента покорения Эвереста, он не раз возвращался в Гималаи. Вместе со своим младшим братом Рексом построил двадцать семь школ и двенадцать больниц. А еще — два аэродрома, чтобы было легче доставлять в этот регион продукты, стройматериалы и другие припасы.

Мортенсон был настолько возбужден, что не мог сидеть спокойно. Извинившись, поднялся из-за стола, отошел к дверям и стал ходить взад-вперед. Ему одновременно хотелось и слушать речь великого альпиниста, и немедленно отправляться в Корфе, чтобы продолжить работу.

«Не знаю, хочу ли я, чтобы меня запомнили, — услышал он слова Хиллари. — Восхождение на Эверест порадовало меня. Но главное дело моей жизни — строительство школ и больниц. Это приносит больше удовлетворения, чем покоренные вершины».

Кто-то дотронулся до плеча Мортенсона. Он оглянулся. Рядом стояла красивая рыжеволосая женщина в черном платье. Лицо ее показалось Грегу знакомым, но он не мог вспомнить, где ее видел.

«Я знала, кто такой Грег, — вспоминает Тара Бишоп. — Слышала о его проекте. Кроме того, мне понравилась его улыбка, поэтому решила с ним познакомиться».

КТО-ТО ДОТРОНУЛСЯ ДО ПЛЕЧА МОРТЕНСОНА. ОН ОГЛЯНУЛСЯ. РЯДОМ СТОЯЛА КРАСИВАЯ РЫЖЕВОЛОСАЯ ЖЕНЩИНА В ЧЕРНОМ ПЛАТЬЕ.

Грег и Тара разговорились. Оказалось, что у них много общего. Беседа шла абсолютно свободно. Казалось, они могли проговорить целый день. Они общались шепотом, чтобы не мешать остальным, поэтому приходилось стоять очень близко друг к другу. «Грег клянется, что я буквально положила голову ему на плечо, — вспоминает Тара. — Я этого не помню, но вполне возможно, что так и было. Он мне очень понравился. Помню, что обратила внимание на его руки. Они были такие большие и сильные…»

Отец Тары, Барри Бишоп, фотограф журнала «Нэшнл Джиогрефик», покорил Эверест 22 мая 1963 года в составе американской экспедиции. Маршрут к вершине он проложил по фотографиям своего друга, сэра Эдмунда Хиллари. По поручению журнала Бишоп фотографировал и описывал восхождение. «Что мы сделали, когда наконец достигли вершины и рухнули от усталости? — писал Бишоп. — Заплакали. Да-да! Люди расплакались, как младенцы. Мы испытывали радость от того, что покорили самую высокую гору мира, и одновременно облегчение, потому что мучительное восхождение закончилось».

Во время спуска Бишопу пришлось нелегко. Он страдал от кислородного голодания, упал в расщелину и обморозился настолько сильно, что шерпам пришлось доставлять его в деревню Намче-Базар на себе. Оттуда на вертолете американца доставили в больницу в Катманду. Бишоп потерял кончики мизинцев и все пальцы на ногах. «В тишине больничной палаты я анализировал полученные уроки, — писал он. — Эверест — суровая и враждебная для человека среда. Решив покорить ее, вы объявляете ей войну. Готовиться к этому восхождению нужно так же сосредоточенно и безжалостно, как к военной операции. И когда битва заканчивается, гора остается прежней. В этой войне нет победителей — есть только выжившие».

Барри Бишоп выжил и вернулся домой. Президент Кеннеди встречал альпинистов в розовом саду Белого дома, как героев. В 1968 году Барри с женой, сыном и дочерью отправились в Непал. Два года они жили на западе страны, в Джумле. Все это время Бишоп писал диссертацию о торговых путях Древнего мира. В его доме бывал Джордж Шаллер, который в то время изучал природу Непала.

Затем Бишоп вернулся в Вашингтон и стал председателем Комитета по исследованиям и путешествиям, созданного журналом «Нэшнл Джиогрефик». Тара запомнила, как к ним приезжал друг отца, Эд Хиллари. Несгибаемые альпинисты вечерами сидели у телевизора, пили дешевое пиво, вспоминали Эверест и смотрели старые вестерны, которые оба обожали. В 1994 году Барри вместе с женой переехал в штат Монтана и собрал в своем доме одну из лучших в мире частных библиотек, посвященных Гималаям.

Барри Бишоп погиб в автомобильной катастрофе. За год до знакомства Грега и Тары он вместе с женой направлялся в Сан-Франциско. Его «форд-эксплорер», ехавший со скоростью 130 километров в час, сорвался с дороги, четыре раза перевернулся и рухнул в засыпанную песком канаву. Мать Тары была пристегнута, поэтому отделалась несколькими легкими травмами. Но Барри не пристегнулся От черепно-мозговой травмы он скончался на месте.

Тара Бишоп говорила, что отец вез ее детские рисунки и дневники; что посторонние люди собрали их на дороге и вернули ей; что они с братом побывали на месте аварии, повесили на придорожном кустарнике молитвенные флажки и вылили на место гибели отца бутылку его любимого бомбейского джина.

Она рассказывала обо всем этом человеку, с которым познакомилась всего несколько минут назад. «Самое удивительное было в том, что все это не казалось мне странным, — вспоминает Тара. — Открыть душу Грегу было совершенно естественно».

В зале зажегся свет, и Тони Беннетт запел свою коронную песню «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско». Мортенсон почувствовал, что его сердце навсегда принадлежит только что встреченной им женщине. «На Таре были туфли на высоких каблуках (которые, кстати, никогда на женщинах мне не нравились), — вспоминает он. — К концу вечера у нее так разболелись ноги, что она переобулась в удобные ботинки. Не знаю, почему это меня так тронуло… Я смотрел на эту женщину в маленьком черном платье и ботинках и понимал, что она создана для меня».

Они вместе подошли к Хиллари. Знаменитый альпинист сказал, что сожалеет о гибели отца Тары. «Происходило что-то невероятное, — вспоминает Мортенсон. — Меня больше радовало знакомство с Тарой, чем возможность поговорить с человеком, который много лет был для меня кумиром».

«Я СМОТРЕЛ НА ЭТУ ЖЕНЩИНУ В МАЛЕНЬКОМ ЧЕРНОМ ПЛАТЬЕ И БОТИНКАХ И ПОНИМАЛ, ЧТО ОНА СОЗДАНА ДЛЯ МЕНЯ».

Грег познакомил Тару с Жаном Эрни и Джорджем Маккауном. Потом они направились к выходу. «Тара уже знала, что у меня нет машины, и предложила подвезти меня домой, — вспоминает Мортенсон. — Я уже договорился ехать с друзьями, но сделал вид, что никакой договоренности нет. Я был готов на все, лишь бы побыть с ней».

В отель «Фэйрмонт» Грег приехал в обычном для себя состоянии — несчастным и одиноким. Уезжал — с перспективой получения значительной суммы и под руку с будущей женой.

Серый «вольво» Тары промчался через деловой квартал Сан-Франциско, преодолел пробку на шоссе 101 и выехал на мост. Мортенсон рассказывал о себе. О детстве в Моши. О Демпси. О перечном дереве, больнице, построенной отцом, школе, которую создала мать. О смерти Кристы… Двигаясь к огням Окленд-Хиллз над темными водами залива, Мортенсон строил новый мост, который навсегда соединил его с любимой женщиной.

Машина остановилась перед домом. «Я бы пригласил вас зайти, — сказал Мортенсон, — но эта квартира — настоящий кошмар». Они просидели в машине еще два часа, разговаривая о Балтистане, о тех препятствиях, с которыми Грег столкнулся в Корфе, о брате Тары, Бренте, который готовился штурмовать Эверест. «Я сидела рядом с ним, и мне в голову пришла очень четкая мысль, — вспоминает Тара Бишоп. — Мы даже не коснулись друг друга, но уже тогда я подумала: „С этим человеком я проведу всю оставшуюся жизнь“. Меня охватило теплое, нежное чувство».

«А можно я вас похищу?» — спросила она. Они приехали в ее квартиру в оклендском квартале Рокридж. Тара разлила по бокалам вино и поцеловала своего гостя. Под ногами, отчаянно лая на незнакомца, крутился тибетский терьер Таши.

«Добро пожаловать в мою жизнь», — сказала Тара, глядя Мортенсону в глаза.

«Добро пожаловать в мое сердце», — ответил он, заключая ее в объятия.

На следующее утро они отправились в международный аэропорт. Мортенсон уже забронировал билет на рейс «Бритиш Эйрвейз» в Пакистан. Самолет вылетал в воскресенье. Вместе они смогли уговорить кассиршу перебронировать билет на следующее воскресенье. Счастливые влюбленные так очаровали ее, что она даже не взяла за это денег.

В то время Тара заканчивала обучение в Калифорнийской школе профессиональной психологии. После лекций и семинаров она была свободна. А у Мортенсона больше не было дежурств в больнице. Естественно, все свободное время они проводили вместе. На стареньком «вольво» Тары они уехали в Санта-Круз и посвятили целый день общению с матерью и сестрами Мортенсона. «С Грегом было спокойно и комфортно, — вспоминает Тара. — Он без колебаний разделил со мной свою жизнь, ввел в свою семью. До этого мои отношения с мужчинами складывались иначе. Я поняла, что значит найти своего человека».

В воскресенье самолет, на котором должен был находиться Мортенсон, улетел в Пакистан без него. Грег и Тара гуляли по бурым холмам, покрытым зелеными рощами каменного дуба. «Когда мы поженимся?» — спросила Тара Бишоп и повернулась к мужчине, которого встретила всего четырьмя днями раньше.

«Как насчет вторника?» — спросил Грег.

Во вторник 19 сентября Грег Мортенсон в брюках цвета хаки, кремовой шелковой рубашке и вышитом тибетском жилете рука об руку со своей невестой Тарой Бишоп поднимался по ступеням оклендской ратуши. На невесте был льняной блейзер и мини-юбка с цветочным узором. Уступая вкусам мужчины, который скоро должен был стать ее мужем, Тара оставила шпильки дома, а вместо них надела сандалии на низком каблуке.

«Мы думали, что просто подпишем какие-то бумаги, получим лицензию, а с родственниками все отпразднуем, когда Грег вернется из Пакистана», — вспоминает Тара. Но в оклендской ратуше свадьбы регистрировались «по полной программе». За 83 доллара будущих супругов проводили в особый зал и велели стать под аркой из искусственных цветов, прикрепленных к доске объявлений. Свидетелем вызвалась быть мексиканка Маргарита, работавшая в секретариате.

С момента знакомства в отеле «Фэйрмонт» прошло всего шесть дней, а Грег Мортенсон и Тара Бишоп уже успели дать брачные обеты. «Судья произнес „…в богатстве и бедности…“, и мы с Грегом расхохотались, — вспоминает Тара. — Когда я увидела его комнату в квартире Дудзински, когда узнала, что он каждый вечер снимает с дивана подушки и ложится на него в спальном мешке, сразу подумала: „Я выхожу замуж за мужчину, у которого нет постели. Но, Господи, как же я его люблю!“»

Молодожены позвонили нескольким друзьям и пригласили их в итальянский ресторан, чтобы отметить свершившееся событие. Один из друзей Мортенсона, Джеймс Баллок, работал водителем трамвая. Он уговорил Грега и Тару встретиться на набережной Сан-Франциско у конечной остановки. В час пик Баллок посадил своих друзей в малиново-золотой трамвай и объявил об их свадьбе пассажирам. Трамвай покатил по деловому центру города; все поздравляли молодых и дарили им всякие мелочи. Высадив последнего пассажира, Баллок закрыл двери трамвая и устроил для Грега и Тару экскурсионный тур по Сан-Франциско, оглушительно звоня всю дорогу.

Трамвай скользил по головокружительно крутым улицам города, с которых открывались удивительно красивые виды. Грег и Тара, держась за руки, смотрели, как солнце садится за мостом Золотые Ворота и окрашивает в нежно-розовый цвет Остров Ангела. С тех пор легкий оттенок розового навсегда связан для Грега Мортенсона с ощущением счастья. Неожиданно для себя он почувствовал усталость в мышцах лица и понял, что последние шесть дней — дни знакомства с Тарой — постоянно улыбался.

«Когда люди узнают, как мы с Тарой поженились, они просто не верят, — говорит Мортенсон. — Но свадьба через шесть дней знакомства вовсе не казалась мне странной. Так поженились мои родители, и их жизнь сложилась счастливо. Удивляло одно — как мне удалось познакомиться с Тарой! Я нашел единственную женщину в мире, которая была предназначена только мне».

В воскресенье Мортенсон собрал вещмешок, положил пачку стодолларовых банкнот в карман пиджака и отправился с Тарой в аэропорт. За рулем «вольво» он молчал, но несколько раз вопросительно и робко смотрел на жену. Тара в ответ только улыбалась: она знала, о чем думает муж, и неотступно думала о том же самом. Ведь вылет Грега можно было и отложить… «Я спрошу, — наконец решительно сказал Грег, когда они припарковались возле аэропорта. — Но сомневаюсь, что это удастся во второй раз».

Ему это удалось…

Мортенсон еще дважды откладывал вылет и каждый раз приезжал в аэропорт с багажом на случай, если поменять билет не удастся. Но насчет этого он мог не волноваться. История Грега и Тары у кассиров «Бритиш Эйрвейз» превратилась в романтическую легенду. Влюбленным с радостью шли навстречу. «Эти две недели были каким-то особым, волшебным временем, — вспоминает Мортенсон. — Никто не знал, что я все еще в городе. Мы заперлись в квартире Тары и пытались компенсировать все те годы, что прожили друг без друга».

«Наконец я решилась и позвонила матери, — рассказывает Тара. — Она была в Непале и готовилась к походу».

«Тара позвонила мне в Катманду, — вспоминает Лайла Бишоп, — и велела сесть, если я стою. Такие звонки не забываются. Дочь постоянно повторяла „он замечательный, замечательный“, но я слышала только одно — „шесть дней“».

«Я сказала ей следующее, — рассказывает Тара. — „Мама, я только что вышла замуж за самого замечательного мужчину в мире“. Мама была шокирована. Конечно, мое решение не вызвало у нее восторга, но она постаралась взять себя в руки и порадоваться за меня. Она ответила: „Что ж, тебе тридцать один год, и ты перецеловала уже немало лягушек. Если уверена, что он — твой принц, значит, так оно и есть“».

Серый «вольво» в четвертый раз за последние несколько недель подъехал к аэропорту. Мортенсон на прощанье поцеловал любимую женщину, подхватил вещмешок и направился к стойке «Бритиш Эйрвейз».

«На этот раз вы точно полетите? — спросила кассирша. — Вы уверены, что поступаете правильно?»

«Конечно, правильно, — ответил Мортенсон и повернулся, чтобы еще раз помахать жене. — Я никогда еще не был ни в чем так уверен».
Глава 12

Урок Хаджи Али
Мысль о том, что «примитивному» народу Гималаев есть чему научить наше развитое общество, может показаться абсурдной. Но поиск путей к счастливому будущему возвращает нас к связи человека и земли, к той взаимосвязи, о которой древние культуры никогда не забывали.

Хелена Норберг-Ходж

У дома Чангази в Скарду дорогу Мортенсону преградил привратник, маленький даже по стандартам балти. Помощник Чангази, Якуб, не носил бороды, а сложением напоминал двенадцатилетнего мальчика, хотя ему было уже хорошо за тридцать.

Мортенсон вытащил из вещмешка небольшую кожаную сумку с ценными документами, порылся в ней и достал список стройматериалов, составленный Чангази. «Я должен это забрать», — сказал Грег, протягивая список Якубу.

«Чангази-сахиб в Равалпинди», — ответил Якуб.

«Когда он вернется в Скарду?»

«Через месяц-два, — сказал Якуб, пытаясь закрыть дверь. — Тогда и приходи».

Мортенсон придержал дверь. «Давай ему позвоним», — сказал он.

«Нельзя, — покачал головой Якуб. — С Равалпинди нет связи».

Грег с трудом сдержался, чтобы не выругаться. Неужели все, кто работает у Чангази, научились у своего хозяина искусству отговорок? Он раздумывал, стоит ли давить на Якуба или лучше вернуться с полицейским. И в этот момент за слугой появился импозантный старик с аккуратными седыми усами. На нем была коричневая шапочка топи из самой качественной шерсти. Чангази нанял бухгалтера Гулям Парви, чтобы тот разобрался в его финансовых документах. Парви окончил одно из лучших учебных заведений Пакистана — университет в Карачи. Подобные достижения — редкость у балти. Кроме того, Парви знали и уважали в Скарду как истинного мусульманина-шиита. Якуб почтительно отступил в сторону. «Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр?» — на великолепном английском спросил бухгалтер.

Мортенсон представился, рассказал о своей проблеме и протянул Парви список Чангази. «Очень любопытно, — протянул бухгалтер. — Вы хотите построить школу для детей балти, однако Чангази ни слова мне об этом не сказал. Хотя знал, что я интересуюсь вашим проектом. Очень любопытно…»

Некоторое время Гулям Парви занимал пост директора Ассоциации социального обеспечения Балтистана. Под его руководством на окраинах Скарду были построены две начальные школы, но потом средства, выделяемые правительством Пакистана, иссякли, и пришлось снова вернуться к бухгалтерии. Перед ним стоял иностранец, у которого были деньги на то, чтобы построить в Корфе школу. А перед Мортенсоном стоял самый опытный в подобных делах человек во всем Северном Пакистане, человек, который ставил перед собой такие же цели.

«Я могу еще две недели копаться в бумагах Чангази, и толку от этого не будет, — сказал Парви, обматывая шею верблюжьим шарфом. — Давайте посмотрим, что там с вашими материалами».

Якуб подогнал «лендкрузер» Чангази и отвез их к большой стройплощадке на берегу Инда в полутора километрах к юго-западу от города. Чангази возводил здесь отель, пока у него не кончились деньги. За трехметровым забором с колючей проволокой стояло низкое здание без крыши в окружении груд строительного мусора. Сквозь оконные проемы Грег увидел свои стройматериалы, накрытые синей пленкой. Он подергал замок на ограде и повернулся к Якубу.

«Ключ есть только у Чангази-сахиба», — сказал слуга, отводя глаза.

Предусмотрительный Парви достал из кармана кусачки. Неожиданно из-за большого валуна поднялся охранник, вооруженный ржавым охотничьим ружьем, которое больше напоминало музейный экспонат, чем оружие. «Вы не можете войти, — сказал он на балти. — Здание продано».

«Этот Чангази носит белые одежды, но душа его черна», — извиняющимся тоном пробормотал Парви Мортенсону.

А вот с охранником он заговорил совершенно по-другому. Гортанная речь балти вообще звучит довольно сурово. Голос Парви резал слух, словно острое зубило. Бухгалтеру удалось сломить волю охранника. Тот отложил ружье и достал из кармана ключ.

В сырых комнатах заброшенного отеля Мортенсон нашел около двух третей своего цемента и леса. Кровельное железо успело проржаветь. Грег не удосужился провести подробную инвентаризацию того, что привез из Равалпинди, но видел: имеющегося вполне хватало для начала строительства. С помощью Парви он договорился о перевозке материалов в Корфе на джипе.

ГРЕГ НЕ УДОСУЖИЛСЯ ПРОВЕСТИ ПОДРОБНУЮ ИНВЕНТАРИЗАЦИЮ ТОГО, ЧТО ПРИВЕЗ ИЗ РАВАЛПИНДИ, НО ВИДЕЛ: ИМЕЮЩЕГОСЯ ВПОЛНЕ ХВАТАЛО ДЛЯ НАЧАЛА СТРОИТЕЛЬСТВА.

«Без этого человека я никогда ничего бы не добился в Пакистане, — вспоминает Мортенсон. — Мой отец смог построить больницу благодаря Джону Моши, умному и деловому танзанийцу. Парви — это мой Джон Моши. Когда я начинал строить первую школу, то просто не понимал, что нужно делать. Парви показал мне, как добиться своей цели».

Прежде чем отправиться в Корфе, Грег крепко пожал руку Гулям Парви и поблагодарил его за помощь. «Дайте мне знать, если я вам понадоблюсь, — сказал балти, слегка склонив голову. — То, что вы делаете для детей Балтистана, заслуживает уважения».
* * *
Мортенсон стоял на площадке высоко над рекой Бралду. Погода была великолепной: вдали ясно виднелась величественная пирамида К2. Но Грегу было не до красот Каракорума. Уезжая из Корфе прошлой зимой, он вбил в замерзшую землю колышки от палатки и натянул между ними красные и синие нейлоновые шнуры, разметив план школы. Он оставил Хаджи Али деньги, чтобы тот нанял рабочих из других деревень, которые могли бы вырыть котлован, помочь жителям Корфе вырубить в скалах каменные блоки для фундамента и доставить их на «школьную» площадку. Грег по приезде рассчитывал увидеть вырытый котлован и заложенные в него блоки. Перед ним же на ровной земле лежали просто грубо вытесанные камни.

Мортенсону с трудом удалось скрыть разочарование. Из-за того что он трижды откладывал вылет, в Корфе он попал лишь в середине октября — на месяц позже обещанного срока. Времени до наступления зимы оставалось совсем мало.

На этой неделе можно было уже возводить стены, думал он — и во всем винил себя. Он не может вечно ездить в Пакистан. У него есть жена, ему нужно строить карьеру. Хотелось как можно быстрее закончить строительство, чтобы заняться собственными делами. А теперь из-за зимы все снова придется отложить. Мортенсон раздраженно пнул ногой камень.

«Что случилось? — на балти спросил его незаметно подошедший Хаджи Али. — Ты похож на разъяренного молодого барана».

Мортенсон сделал глубокий вдох. «Почему вы не начали стройку?» — спросил он.

«Доктор Грег, когда ты уехал, мы обсудили твой план, — сказал Хаджи Али. — И решили, что глупо тратить твои деньги на то, чтобы платить лентяям из Мунджунга или Асколе. Они знают, что школу строит богатый иностранец, поэтому будут работать мало и запросят много денег. Поэтому мы вырубили камни сами. На это ушло все лето, потому что многие мужчины ушли работать носильщиками. Но не беспокойся. Все твои деньги в целости лежат в моем доме».

«Меня беспокоят не деньги, — объяснил Мортенсон. — Я хотел подвести здание под крышу до зимы, чтобы детям было, где учиться».

Хаджи Али положил руку на плечо Грега. «Я благодарю всемилостивого Аллаха за все, что ты сделал, — сказал он, улыбаясь. — Но люди Корфе жили без школы шестьсот лет. Что значит еще одна зима?»

Возвращаясь в дом Хаджи Али по пшеничному полю, Мортенсон через каждые несколько метров останавливался, чтобы поздороваться с жителями деревни. Женщины, возвращавшиеся с полей, наклонялись, чтобы подобрать колоски, оброненные по дороге. Они выгружали снопы из корзин, а потом снова шли на поле. В их головных уборах что-то ярко поблескивало. Присмотревшись, он понял, что это кусочки его нейлоновых веревок. В Корфе ничто не пропадало даром.

Той ночью, лежа рядом с Туаа на крыше дома Хаджи Али, Мортенсон думал о том, каким одиноким был тогда, когда спал здесь в последний раз. Он подумал о Таре, вспомнил, как она махала ему рукой в аэропорту, и его охватило такое ощущение счастья, что он не смог сдержаться, чтобы не поделиться им с Туаа.

«Ты спишь?» — прошептал Мортенсон.

«Нет, не сплю».

«Мне нужно тебе что-то сказать. Я женился».

Раздался щелчок, затем в лицо ударил луч фонарика, который он подарил Туаа в прошлый свой приезд. Балти сел и внимательно посмотрел на Грега, чтобы убедиться, что он не шутит.

Наконец Туаа понял, что его не разыгрывают. Он радостно вскрикнул и замолотил Мортенсона по плечу. Потом откинулся на солому и удовлетворенно вздохнул. «Хаджи Али говорил, что доктор Грег выглядит по-другому, — засмеялся он. — Он все знает. Могу я узнать ее прекрасное имя?»

«Ее зовут Тара».

«Та… ра, — повторил Туаа. (На урду это слово означает „звезда“.) — Она красивая, твоя Тара?»

«Да, — ответил Мортенсон и почувствовал, что краснеет. — Красивая».

«Сколько коз и баранов ты должен отдать ее отцу?»

«Ее отец умер, как и мой. В Америке не платят за невест».

«Она плакала, расставаясь с матерью?»

«Она рассказала матери обо мне, только когда мы поженились».

Туаа какое-то время молчал, обдумывая странные матримониальные обычаи американцев. За время, проведенное в Пакистане, Мортенсон побывал на десятках свадеб. Брачные обычаи балти разнились от деревни к деревне, но суть всех церемоний оставалась неизменной: невеста рыдала, навсегда расставаясь со своей семьей.

«На свадьбах самый печальный момент — это расставание невесты с матерью, — рассказывает Мортенсон. — Я видел, как мужчины из семьи жениха со всей силой отрывают невесту от матери, а женщины рыдают и кричат. Если девушка из отдаленной деревни, вроде Корфе, она знает, что может никогда больше не увидеть своих родственников… А до свадьбы происходит торг. Отец жениха отдает мешки с мукой и сахаром, обещает пригнать коз и баранов, а отец невесты складывает руки и отворачивается, требуя больше. Когда цена кажется ему приемлемой, он поворачивается и кивает. И тогда начинается веселье».

НА СВАДЬБАХ БАЛТИ САМЫЙ ПЕЧАЛЬНЫЙ МОМЕНТ — ЭТО РАССТАВАНИЕ НЕВЕСТЫ С МАТЕРЬЮ. ЕСЛИ НЕВЕСТА ИЗ ОТДАЛЕННОЙ ДЕРЕВНИ, ВРОДЕ КОРФЕ, ОНА ЗНАЕТ, ЧТО МОЖЕТ НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ УВИДЕТЬ СВОИХ РОДСТВЕННИКОВ.

На следующее утро на своей тарелке Мортенсон увидел вареное яйцо — редчайшее лакомство в Корфе. Сакина с гордостью улыбалась ему из «кухни». Хаджи Али очистил для гостя яйцо и объяснил: «Ты должен быть сильным, чтобы иметь много детей».

Сакина прикрыла лицо шалью и рассмеялась. Хаджи Али терпеливо ждал, пока Мортенсон допьет вторую чашку чая с молоком. А потом расцвел улыбкой. «Пойдем строить школу», — сказал он.

Они поднялись на крышу, и Хаджи Али созвал всех мужчин Корфе собраться на площади у мечети. Мортенсон взвалил на плечо пять лопат, вывезенных из полуразрушенного отеля Чангази, и пошел следом за Хаджи Али. К мечети уже стекались мужчины.

Мечеть Корфе… Письменности у балти нет, поэтому история этого народа сохраняется в устных рассказах, которые передаются из уст в уста. (Каждый балти может перечислить своих предков на протяжении десяти-двадцати поколений.) Все жители Корфе знали историю своей деревянной мечети с глинобитными стенами. Ей уже около пятисот лет. На протяжении веков она приспосабливалась к изменяющейся среде точно так же, как и люди, которые приходили сюда молиться. До того как в Балтистане окончательно утвердился ислам, это был буддистский храм.

Впервые с момента приезда в Корфе Мортенсон вошел внутрь храма. До этого он почтительно держался поодаль и от мечети, и от муллы по имени Шер Такхи. Грег не знал, как мулла относится к тому, что в деревне появился неверный, который к тому же хочет дать образование местным девочкам.

Шер Такхи улыбнулся и подвел Грега к молельному коврику. Мулла был маленьким и хрупким, в бороде его уже явственно проглядывала проседь. Как и большинство балти, живущих в горах, он выглядел лет на десять старше своего возраста. Он по пять раз в день созывал правоверных мусульман Корфе на молитву, причем без всяких усилителей, потому что обладал очень сильным голосом.

Шер Такхи произнес особую молитву. Он просил Аллаха благословить и направить строителей школы. Мортенсон молился так, как когда-то научил его портной в Равалпинди: сложил руки и поклонился. Но увидел, что мужчины Корфе держали руки по бокам, а в молитве простирались ниц на полу. Грег понял, что портной был суннитом,⁴⁰ а балти — шииты.

Несколькими месяцами раньше в пакистанских газетах Мортенсон прочел о столкновениях между суннитами и шиитами. Автобус из Скарду шел по ущелью Инда в направлении Каракорумского шоссе. Когда он миновал суннитский район Чилас, дорогу блокировали мужчины в масках, вооруженные автоматами. Они заставили пассажиров выйти из автобуса, отделили шиитов от суннитов и перерезали горло восемнадцати мужчинам-шиитам на глазах их жен и детей. А сейчас Грег молился по-суннитски в самом сердце шиитского Пакистана. Он знал, что в этой стране убивали и за меньшие проступки.

«Я пытался молиться по-шиитски и одновременно рассматривал старинную буддистскую резьбу на стенах», — вспоминает Мортенсон. Его успокаивала мысль о том, что если балти сохранили в своей суровой мечети буддистские знаки и рисунки, то они должны были снисходительно отнестись к неверному, который в начале службы начал молиться так, как его научили в Равалпинди.

Хаджи Али принес на площадку для школы веревки. Отрезал куски необходимой длины и смазал их смесью мела и извести. Потом разметил ими границы строительной площадки. Сделано это было проще некуда: Али и Туаа хлестали веревками по земле, оставляя белые линии там, где должны были стоять стены школы. Мортенсон раздал пять лопат. Пятьдесят мужчин, сменяя друг друга, в течение целого дня копали траншею метр шириной и метр глубиной по периметру будущей школы.

Когда траншея была закончена, Хаджи Али указал на один из огромных камней, вытесанных жителями Корфе летом. Шестеро мужчин подняли его, подтащили к траншее и опустили в угол фундамента со стороны К2. Краеугольный камень в фундамент школы был заложен. Хаджи Али велел совершить жертвоприношение, chogo rabak.

Туаа ушел и вернулся с крупным серым бараном с красивыми изогнутыми рогами. «Обычно барана приходится тащить изо всех сил, чтобы он сдвинулся с места, — вспоминает Мортенсон. — Но это был самый крупный баран в деревне. Он был настолько силен, что сам тащил Туаа к „школьной“ площадке. Балти с трудом сдерживал животное, которое буквально мчалось навстречу собственной смерти».

КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ В ФУНДАМЕНТ ШКОЛЫ БЫЛ ЗАЛОЖЕН. ХАДЖИ АЛИ ВЕЛЕЛ СОВЕРШИТЬ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ, CHOGO RABAK.

Туаа подвел барана к краеугольному камню и схватил за рога. Он развернул голову животного в сторону Мекки, а Шер Такхи прочитал историю жертвоприношения Авраама. Праведник был готов принести в жертву Аллаху собственного сына, но в последнюю минуту на жертвеннике оказался баран. В Коране эта история изложена так же, как история Авраама и Исаака в Торе и Библии. «Я изучал ее в воскресной школе, — вспоминает Мортенсон, — и подумал тогда о том, как много общего у различных религий. Понял, что разные традиции имеют общие корни».

Жертвоприношение совершил опытный носильщик Хусейн, телосложением напоминавший борца сумо. Носильщикам на Балторо платят за каждые 25 килограммов веса. Хусейн славился тем, что мог поднять тройной «нормативный вес»: он всегда нес не меньше семидесяти килограммов. Силач достал из-за пояса огромный нож и поднес к горлу барана. Шер Такхи поднял руки ладонями вверх и испросил у Аллаха позволения забрать жизнь животного. Затем кивнул Хусейну.

Одним быстрым движением балти перерезал дыхательное горло барана и яремную вену. Горячая кровь окропила краеугольный камень. Когда сердце животного остановилось и кровь перестала хлестать из горла, Хусейн с трудом перепилил позвоночник барана, и Туаа поднял над собой его голову за рога. Мортенсон посмотрел в глаза животного. Их выражение было таким же, что и до того, как Хусейн взялся за нож. Пока мужчины свежевали тушу, женщины готовили рис.

«В тот день мы больше ничего не делали, — вспоминает Мортенсон. — Тогда, осенью, мы вообще мало что успели. Хаджи Али спешил освятить школу, а не строить ее. Мы просто устроили большой праздник. Для людей, которые едят мясо несколько раз в год, трапеза значила гораздо больше, чем школа».

В пире приняли участие все жители Корфе. Когда последняя кость была разбита и кусочки костного мозга высосаны, Мортенсон присоединился к группе мужчин, которые разводили на «школьной» площадке костер. Над местной К2 взошла луна, и вокруг костра начались танцы. Балти читали Мортенсону заученные с детства стихи из великого гималайского эпоса — Книги царя Гезара — и исполняли бесконечные народные песни. Они пели о жестокости воинов-патанов,⁴¹ пришедших из Афганистана; о битвах между вождями балти и европейскими завоевателями, которые пришли с Запада во времена Александра Македонского, а потом вместе с гуркхами⁴² — из Британской Индии. Женщины Корфе стояли у костра, их лица сияли, они хлопали в ладоши и пели вместе с мужчинами.

Мортенсон понял, что у этого народа есть история и богатые традиции. Пусть эта история не была записана, но от этого она не становилась менее реальной. Этих людей, собравшихся вокруг костра, не нужно было учить — им надо было помочь. А в школе они могли помочь себе сами.

МОРТЕНСОН ПОНЯЛ, ЧТО У ЭТОГО НАРОДА ЕСТЬ ИСТОРИЯ И БОГАТЫЕ ТРАДИЦИИ. ЭТИХ ЛЮДЕЙ, СОБРАВШИХСЯ ВОКРУГ КОСТРА, НЕ НУЖНО БЫЛО УЧИТЬ — ИМ НАДО БЫЛО ПОМОЧЬ.

Мортенсон осмотрелся вокруг. Строительная площадка была окружена мелкой траншеей, окропленной кровью барана. Может быть, за это время он добился немногого, но теперь, у этого ночного костра, школа стала для него реальностью. Он видел построенное здание так же отчетливо, как очертания пика К2 в свете полной луны. Грег снова повернулся к костру.

Отец оставил Таре крошечное наследство. Денег хватило лишь на то, чтобы купить большой ковер, который закрыл почти весь пол в их маленькой спальне. Мортенсон только диву давался, как благотворно брак сказался на его жизни. Впервые с момента переезда в Калифорнию он почивал не в спальном мешке, а в постели. Впервые за эти годы у него появился человек, с которым можно было обсудить свою пакистанскую одиссею.

«Чем больше Грег говорил о своей работе, тем больше я убеждалась в том, что мне повезло, — вспоминает Тара. — Он говорил о Пакистане с настоящей страстью, и эта страсть пронизывала все его поступки».

Жан Эрни разделял восхищение Мортенсона жителями Каракорума. Он пригласил Грега и Тару встретить День благодарения в Сиэтле. Его жена, Дженнифер Уилсон, приготовила праздничный ужин. Эрни хотел знать о делах Мортенсона абсолютно все. Грег рассказывал о своих приключениях: о долгой дороге из Скарду в деревню Хане; о яке, которого Чангази зарезал для него в Куарду; о том, как удалось наконец добраться до Корфе; о закладке фундамента школы; о жертвоприношении над краеугольным камнем; о танцах и песнях вокруг костра.

В тот День благодарения Мортенсону было за что благодарить Всевышнего.

«Послушай, — сказал Эрни, когда они сидели перед камином с бокалами красного вина. — Тебе нравится то, что ты делаешь в Гималаях. Похоже, ты прекрасно справляешься с этим. Почему бы не заняться своей карьерой? Тебя пытались подкупить в других деревнях, но детям этих людей тоже нужны школы. И никто из альпинистов и пальцем не шевелит для того, чтобы помочь мусульманам. Им хватает шерпов и тибетцев, они думают только о буддистах. Что, если я создам собственный фонд и сделаю тебя директором? Ты сможешь каждый год строить по школе. Что скажешь?»

Мортенсон сжал руку Тары. Идея казалась ему настолько блистательной, что он боялся что-либо сказать. Опасался, что Эрни может передумать. Он опустил глаза и молча допил свой бокал. Затем тихо вымолвил: «Я согласен. Огромное вам спасибо…»

В начале весны Мортенсон навсегда закрыл за собой дверь камеры хранения в Беркли и вместе с женой отправился в Монтану. Они поселились в аккуратном доме в двух кварталах от особняка тещи. В просторном, обнесенном оградой дворе было достаточно места для детских игр. Здесь не приходилось опасаться подростковых банд и пьяных домовладельцев.

В мае 1996 года, когда Грег заполнял въездные документы в исламабадском аэропорту, его рука замерла над графой «род занятий». Он всегда писал «альпинист». На этот раз он внес в графу свой новый «титул»: «Директор, Институт Центральной Азии» — так Эрни назвал свой фонд.

Жан Эрни ожидал, что новый фонд будет развиваться так же стремительно, как и его основной бизнес. Скоро можно будет строить школы и осуществлять другие гуманитарные проекты не только в Пакистане, но и в других странах и регионах вдоль Великого шелкового пути. Мортенсон не был в этом так уверен. Слишком трудно ему было строить первую школу, чтобы поверить в грандиозные планы Эрни. Но он получал годовое жалованье в 21 798 долларов — и теперь мог смелее смотреть в будущее.

Из Скарду Мортенсон послал сообщение в деревню Музафара. Он предлагал своему проводнику твердое жалованье, если тот согласится приехать в Корфе и помочь ему со строительством школы. Прежде чем двинуться дальше, он посетил Гуляма Парви. Тот жил в уютном зеленом районе на южных холмах Скарду. Его дом стоял возле богато украшенной мечети, построенной на земле, подаренной городу отцом Гуляма. Грег и Парви пили чай под цветущими яблонями и абрикосами, и Мортенсон рассказывал о своих скромных планах: достроить школу в Корфе и в следующем году возвести еще одну в Балтистане. Он предложил Парви принять участие в этом проекте. С разрешения Эрни он давал Парви небольшое жалованье, которое очень пригодилось бы бухгалтеру.

«Я сумел оценить величие сердца Грега, — вспоминает Парви. — Мы оба хотели счастливого будущего для детей Балтистана. Как я мог отказать такому человеку?»

Парви познакомил Мортенсона с опытным каменщиком Макмалом. Вместе они приехали в Корфе. Это было в пятницу.

Перейдя Бралду по новому мосту, Грег с удивлением увидел десяток женщин Корфе в лучших платках и туфлях, которые надевались только по особым случаям. Женщины почтительно поклонились ему и сказали, что идут к родственникам в соседние деревни.

«Когда, благодаря наличию моста, появилась возможность за один день посетить какую-либо из соседних деревень и успеть вернуться домой, женщины Корфе стали регулярно навещать своих родственников по пятницам, — рассказывает Мортенсон. — Мост укрепил родственные связи, и женщины стали гораздо счастливее. Они больше не чувствовали себя оторванными от родных. Кто мог подумать, что возведение моста будет способствовать улучшению их положения?»

На дальнем берегу Бралду, как всегда, стоял Хаджи Али с Туаа и Джахан. Приветствуя своего американского сына, он крепко обнял его, а потом приветствовал гостя, которого Грег привез из большого города.

Рядом с Хаджи Али Мортенсон с радостью увидел своего старого друга Музафара. Он обнял проводника — тот приложил руку к сердцу в знак уважения. С момента их последней встречи Музафар заметно постарел и выглядел нездоровым.

«Yong chiina yot? — встревоженно спросил Мортенсон. — Как дела?»

«В тот день все было хорошо, слава Аллаху, — вспоминает Музафар. — Я просто немного устал». За трапезой в доме Хаджи Али Грег узнал, что Музафар только что совершил тридцатикилометровый труднейший переход. Единственную дорогу из Скарду в Корфе блокировал оползень, и Музафар, недавно вернувшийся из двухсоткилометрового похода по Балторо с японской экспедицией, привел в Корфе небольшую группу носильщиков. Им пришлось тридцать километров идти вдоль реки с сорокапятикилограммовыми мешками цемента. Музафару было уже за шестьдесят, и все же он упорно нес тяжелый груз, забывая об отдыхе и еде: он хотел доставить в Корфе цемент к приезду Мортенсона.

«Когда мы познакомились с мистером Грегом на Балторо, — вспоминает Музафар, — он был приветливым, разговорчивым человеком. Он всегда шутил и на равных общался с бедными людьми — носильщиками и проводниками. Когда я потерял его и подумал, что он мог погибнуть на льду, то всю ночь не спал. Я молился, чтобы Аллах позволил мне спасти его. Я пообещал всегда защищать этого человека. Он многое сделал для народа балти. Я беден, поэтому мог дать ему только мои молитвы и мои силы. Во время того перехода с грузом цемента я отдал все, чтобы он смог построить школу. Когда вернулся домой после этой работы, жена посмотрела на мое худое лицо и спросила: „Что случилось? Ты был в тюрьме?“»

На следующее утро, еще до рассвета, Грег поднялся на крышу дома Хаджи Али. Теперь он приехал в Корфе как директор организации. Ему приходилось думать не только о школе в одной изолированной деревне. Ответственность за осуществление планов Жана Эрни легла на его широкие плечи тяжелым грузом. Он твердо решил: больше никаких пиров и нескончаемых обсуждений. Строительство нужно закончить — и как можно быстрее.

«Я МОЛИЛСЯ, ЧТОБЫ АЛЛАХ ПОЗВОЛИЛ МНЕ СПАСТИ ЕГО. Я ПООБЕЩАЛ ВСЕГДА ЗАЩИЩАТЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА. ОН МНОГОЕ СДЕЛАЛ ДЛЯ НАРОДА БАЛТИ».

Когда жители деревни собрались на строительной площадке, Мортенсон встретил их с отвесом, уровнем и бухгалтерской книгой. «Организация строительства — все равно что дирижирование оркестром, — вспоминает Мортенсон. — Сначала мы с помощью динамита разбивали огромные валуны. Потом десятки людей перетаскивали осколки каменщику Махмалу. Он превращал их в удивительно ровные каменные блоки — и делал это всего несколькими ударами зубила. Женщины носили воду из реки и в ямах замешивали раствор. А потом каменщики принялись выкладывать стены. Дети тоже приняли участие в строительстве. Мелкими осколками камня они заделывали щели между блоками».

«Нам очень хотелось помочь, — говорит дочь учителя Хусейна Тахира, которой в то время было десять лет. — Отец сказал мне, что школа должна стать чем-то особенным, но я не представляла себе, что такое школа. Я просто пришла посмотреть на то, о чем все говорили, и помочь в меру сил. Помогали все члены нашей семьи».

«Доктор Грег привез из своей страны книги, — вспоминает внучка Хаджи Али, Джахан. (Во время строительства ей было девять лет. Вместе с Тахирой она пошла в первый класс новой школы.) — И в этих книгах были рисунки школ, поэтому я представляла, что мы строили. Доктор Грег в чистой одежде казался мне очень благородным человеком. И все дети на рисунках тоже были очень чистыми. Помню, как подумала: если я пойду в его школу, то когда-нибудь тоже стану благородной».

В июне стены школы быстро росли, но каждый день половина строителей уходила, чтобы заниматься собственными делами — людям нужно было заботиться об урожае и домашнем скоте. Мортенсону казалось, что строительство идет слишком медленно. «Я пытался быть строгим, но справедливым начальником, — вспоминает он. — Весь день, от рассвета до заката, я проводил на стройплощадке. С помощью уровня и отвеса определял, ровно ли строятся стены. Со мной всегда был блокнот. Я следил за всеми и вел учет каждой рупии. Я не хотел разочаровывать Жана Эрни, поэтому был очень требовательным».

Но вот как-то днем в начале августа Хаджи Али тронул Грега за плечо и попросил пойти вместе с ним. Около часа они шли в гору. Старик оказался выносливее подготовленного альпиниста. Мортенсон подумал, что теряет драгоценное время, и в этот момент Хаджи Али остановился. Они стояли на узкой площадке высоко над деревней. Грег не понимал, чего от него хочет вождь.

Старый балти дождался, пока Мортенсон справится с дыханием, а потом предложил ему посмотреть вокруг. Такой чистый и прозрачный воздух бывает только на высокогорье. За К2 в безоблачное синее небо вонзались острые ледяные пики Каракорума. На горных террасах зеленели ячменные поля Корфе — крохотный островок жизни в окружении безжизненного каменного моря.

Хаджи Али положил руку на плечо Мортенсона. «Эти горы стоят здесь очень давно, — сказал он. — И мы давно живем рядом с ними». Хаджи Али коснулся своей коричневой шерстяной шапочки топи и поправил ее на седых волосах. «Ты не можешь диктовать горам, что им нужно делать, — сказал он веско и уверенно. — Ты должен научиться прислушиваться к ним. А теперь прошу тебя прислушаться ко мне. Милостью всемогущего Аллаха, ты многое сделал для моего народа, и мы ценим это. Но ты должен кое-что сделать и для меня».

«Что угодно», — сразу же согласился Мортенсон.

«Сядь. И закрой рот, — приказал Хаджи Али. — Ты любого сведешь с ума!»

«Он взял мои книги, отвес и уровень и пошел вниз, в Корфе, — вспоминает Мортенсон. — Я шел за ним до самого дома, не понимая, что происходит. Хаджи Али взял ключ, который всегда висел у него на шее на кожаном шнурке, открыл шкаф, украшенный потемневшей от времени буддистской резьбой, и запер там мои инструменты вместе с копченой ногой горного козла, молитвенными четками и старым британским мушкетом. А потом попросил Сакину подать нам чай».

Мортенсон полчаса ждал, пока Сакина заварит чай. Хаджи Али водил пальцем по страницам самой ценной своей книги, Корана. Он перелистывал страницы и шепотом произносил арабские молитвы.

Взяв чашку с чаем, Хаджи Али заговорил. «Если ты хочешь работать в Балтистане, то должен уважать наши обычаи, — сказал он. — Когда ты впервые пьешь чай с балти, ты — чужак. Когда пьешь чай во второй раз, ты — почетный гость. В третий раз ты становишься родственником, а ради родственника мы готовы сделать все что угодно, даже умереть. — Хаджи Али положил ладонь на руку Мортенсона. — Доктор Грег, ты должен найти время для трех чашек чая. Может быть, мы и необразованны. Но не глупы. Мы живем здесь очень давно и многое поняли».

«В тот день Хаджи Али преподал мне самый важный урок в моей жизни, — вспоминает Мортенсон. — Мы, американцы, считаем, что всего нужно добиваться быстро. Америка — страна получасовых обедов и двухминутных футбольных тренировок. Наши лидеры считали, что кампания „Шок и трепет“ может положить конец войне в Ираке еще до ее начала. Хаджи Али научил меня пить три чашки чая. Я понял, что не нужно спешить, что построение отношений так же важно, как строительство школ. Он показал, что мне есть что почерпнуть у тех, с кем работаю. Они могли научить меня намного большему, чем то, чему мог научить их я».

Через три недели, когда Мортенсон из прораба превратился в зрителя, стены школы поднялись выше его роста. Осталось лишь перекрыть крышу. Чангази украл часть материала, поэтому Грегу пришлось вернуться в Скарду. Вместе с Парви они закупили прочные балки, которые выдержали бы тяжесть снега — зимы в Корфе были суровыми и снежными.

Как всегда, джипы, доставлявшие лес в Корфе, не смогли проехать — дорогу опять перекрыл оползень. Лес сгрузили в тридцати километрах от деревни. «На следующее утро, когда мы с Парви обсуждали, что делать, в долине появилось огромное облако пыли, — вспоминает Мортенсон. — О нашей проблеме узнал Хаджи Али. Мужчины Корфе шли всю ночь. И теперь появились — радостные и веселые. Они пели песни. Поразительно — ведь эти люди совершенно не спали. Но случилось еще более удивительное: я увидел, что с ними был Шер Такхи! Мулла тоже принял участие в работе.

Муллы не опускаются до физического труда, — поясняет Мортенсон. — Поэтому Шер Такхи не нес груз, но он вел колонну из тридцати пяти мужчин всю дорогу, все тридцать километров до Корфе. В детстве он перенес полиомиелит и остался хромым. Эта дорога далась ему нелегко. Но он вел своих людей по долине Бралду и улыбался. Так мулла выразил свою поддержку нашему делу. Он хотел, чтобы дети Корфе, в том числе и девочки, могли учиться».

Но не все жители долины Бралду разделяли взгляды Шер Такхи. Через неделю Грег смотрел, как Махмал и его помощники устанавливают стропила. И вдруг с крыш деревни донесся детский крик. Мальчишки предупреждали, что по мосту в Корфе направляются чужаки.

Мортенсон, Хаджи Али и Туаа вышли на берег к мосту. Они увидели пятерых мужчин. Впереди шел главный — худой, нездорового вида старик, опиравшийся на палку. За ним — четверо плотных мужчин, вооруженных дубинками из тополя. Хаджи Али выступил вперед. Старик остановился от него в пятидесяти ярдах, вынудив вождя Корфе самого подойти к нему для приветствия.

«Это Хаджи Мехди, — прошептал на ухо Мортенсону Туаа. — Нехорошо».

Мортенсон уже знал Хаджи Мехди, вождя деревни Асколе. «Он изображал из себя правоверного мусульманина, — вспоминает Мортенсон. — Но экономикой долины Бралду Мехди управлял, как настоящий босс мафии. Он получал процент с каждой проданной овцы, козы и курицы. Обирал альпинистов, устанавливая заоблачные цены на припасы. Если кто-то продавал экспедициям хотя бы яйцо без его ведома, Хаджи Мехди отправлял к нему головорезов с дубинками».

Хаджи Али обнял непрошеного гостя, но вождь Асколе отказался от приглашения в дом. «Я буду говорить открыто, чтобы все меня слышали, — сказал он, обращаясь к толпе, собравшейся на берегу. — Я слышал, что неверный собирается отравлять мусульманских детей, мальчиков и девочек, своей учебой. Аллах запрещает девочкам учиться. Я запрещаю строить эту школу».

«Мы достроим школу, — спокойно ответил Хаджи Али. — Запрещаешь ты или нет».

Мортенсон выступил вперед, надеясь разрядить обстановку. «Почему бы нам не выпить чаю и не обсудить все спокойно?» — предложил он.

«Я знаю, кто ты, kafir, — сказал Мехди, выбрав для неверного самое оскорбительное слово. — И мне нечего обсуждать с тобой.

А ты? — обратился он к Хаджи Али. — Разве ты не мусульманин? Есть только один Бог. Ты поклоняешься Аллаху? Или этому кафиру?⁴³»

Хаджи Али положил руку на плечо Мортенсона. «Никто еще не помог моему народу, — сказал он. — Я каждый год плачу тебе деньги, но ты ничего не сделал для нашей деревни. Этот человек — более мусульманин, чем ты. Он заслужил мое уважение».

Головорезы Хаджи Мехди нервно теребили свои дубинки. Мехди поднял руку. «Если ты будешь строить свою школу, тебе придется заплатить, — сказал он, прикрыв глаза. — Я требую двенадцать самых больших твоих баранов».

«Как скажешь, — кивнул Хаджи Али, поворачиваясь спиной к Мехди, чтобы подчеркнуть свое отвращение. — Приведите баранов!»

«Нужно понимать, что в деревнях Балтистана баран — это член семьи и семейный любимец, — рассказывает Мортенсон. — Священная обязанность старшего сына в любой семье — заботиться о баранах. Лишиться двенадцати животных — ужасная потеря для деревни. Но Хаджи Али и жители Корфе пошли на это».

Хаджи Али стоял спиной к непрошеным гостям, пока мальчишки не притащили крупных, красивых баранов. Вождь перехватил веревки и связал их. Мальчишки плакали, расставаясь со своими любимцами. Хаджи Али подвел баранов к Хаджи Мехди. Потом, не говоря ни слова, отвернулся и повел своих людей к стройплощадке.

«Это был незабываемый момент, — вспоминает Мортенсон. — Хаджи Али только что отдал половину богатства деревни этому вымогателю, но продолжал улыбаться, словно только что выиграл в лотерею».

Хаджи Али остановился перед зданием, которое возводили всей деревней, и требовательно осмотрел его. Прочные каменные стены, оштукатуренные и выкрашенные желтой краской, и толстые деревянные перекрытия надежно защитят деревенских детей от непогоды. Больше детям Корфе не придется учить уроки, стоя на коленях на мерзлой земле.

«ЭТИХ БАРАНОВ ЗАБЬЮТ И СЪЕДЯТ, А НАША ШКОЛА БУДЕТ СТОЯТЬ. ХАДЖИ МЕХДИ ПОЛУЧИТ ПИЩУ СЕГОДНЯ. НАШИ ДЕТИ ПОЛУЧАТ ОБРАЗОВАНИЕ НАВСЕГДА».

«Не грустите, — сказал Хаджи Али, обращаясь к односельчанам. — Этих баранов забьют и съедят, а наша школа будет стоять. Хаджи Мехди получит пищу сегодня. Наши дети получат образование навсегда».

Когда стемнело, Хаджи Али позвал Мортенсона посидеть с ним возле огня. Старик держал на коленях свой драгоценный старый Коран. «Видишь, насколько прекрасен этот Коран?» — спросил он.

«Да», — ответил Мортенсон.

«Я не могу читать его, — с грустью произнес старик. — Я вообще не умею читать. И это величайшая беда моей жизни. Я сделаю все что угодно, лишь бы дети из моей деревни никогда не испытали этого чувства. Заплачу любую цену, лишь бы они получили образование. Они это заслужили».

«Сидя рядом с ним, — вспоминает Мортенсон, — я понял, что все трудности, через которые я прошел, дав обещание построить школу, вся моя борьба не идут ни в какое сравнение с той жертвой, которую готов был принести ради своего народа этот человек. Он был неграмотным, никогда не покидал своей маленькой деревни в Каракоруме. Но это был самый мудрый человек, какого я встречал в жизни».