Матримониальные стратегии и социальное воспроизводство

Матримониальные стратегии и социальное воспроизводство

которым располагают данные семьи, от степени свободы выбора орудий производства, от людей, выступающих од­новременно и в качестве производительной силы, и силы воспроизводства, а также — как в прежние времена — в качестве военной и тем самым символической силы. С дру­гой стороны, результат игры зависит от компетентности, которая позволяет ответственным за стратегии извлекать из этого капитала наибольшую выгоду, поскольку практи­ческое владение экономической логикой (в самом широ­ком смысле) является условием производства практик, счи­тающихся «разумными» в группе и положительно оценива­емых объективными законами рынка материальных или символических благ.

Коллективная стратегия, которая в результате приво­дит к тому или иному «ходу» (как в случае брака, так и в любой другой области практики), есть не что иное, как про­дукт комбинации стратегий заинтересованных агентов, который сообщает их интересам вес, соответствующий их позициям в определенный момент времени в структуре со­отношения сил внутри семьи. Примечательно, что матри­мониальные переговоры являются действительно делом всей группы, т. к. каждый в нужный момент исполняет свою роль и таким образом вносит свой вклад в успех или провал про­екта. Это прежде всего женщины, отвечающие за неофици­альные и неокончательные контакты, которые позволяют начать полуофициальные переговоры без опасения на­ткнуться на унизительный и грубый отказ. Это могут быть самые почтенные члены представительской родни, кото­рые в качестве гарантов, уполномоченных представлять интересы своей группы и открыто назначенных официаль­ных выразителей, посредничают и ходатайствуют, демон­стрируя при этом символический капитал семьи, способ­ной мобилизовать столь достойных мужчин. В итоге обе эти группы совместно включаются в выработку решения, подвергая бурному обсуждению матримониальные проек­ты, отчеты о том, как были приняты предложения делеги­рованных лиц, а также разрабатывая направления даль­нейших переговоров. Более того — и это должны принять к

365

сведению этнологи, которые при характеристике брака ограничиваются лишь его генеалогическим определе­нием, — с помощью квазитеатрального представления о себе, которое разыгрывает каждая группа при заключении брака, обе они проводят своего рода систематическое ис­следование, определяющее весь набор переменных, харак­теризующих не только супругов (возраст и в особенности разницу в возрасте, предшествующие матримониальные истории, порядок по рождению в семье, отношения теоре­тического и практического родства с главным авторите­том в семье и т. д.), но также и весь род каждого. Всевоз­можные переговоры и сделки, предусматриваемые престиж­ными дальними браками, являются поводом предъявить и измерить капитал чести женщин и доблесть мужчин, кото­рыми располагают оба рода, качество сети союзов, на ко­торые они могут рассчитывать, а также групп, которым они традиционно противостоят, позицию семьи в группе (что является особенно важной информацией, поскольку при выдвижении престижных родственников можно скрыть свою подчиненную позицию внутри престижной группы плюс состояние отношений между семьей и другими члена­ми группы, т. е. степень интеграции семьи (неделимость и т. д.), структуру соотношения сил и авторитета внутри се­мейной структуры (в частности, когда идет речь о замуже­стве дочери в женском окружении) и т. д.).

В социальном образовании, ориентированном на про­стое, т. е. биологическое, воспроизводство группы, на про­изводство благ в количестве, необходимом для выжива­ния, и, в неразрывной связи с этим, на воспроизводство структуры социальных и идеологических отношений, в которых и посредством которых осуществляется и легити­мируется производственная деятельность, основаниями стратегий различных категорий агентов — чьи интересы могут быть противоположными внутри семейной структу­ры по разным вопросам и, в частности, в отношении бра­ка — могут выступать системы интересов, которые им объек­тивно предписывает система диспозиций, характерных для определенного способа воспроизводства. Эти диспозиции,

366

которые ориентируют рождаемость, родственные связи, дом, наследство и брак в конечном счете на одну и ту же функцию, а именно функцию биологического воспроизвод­ства, объективно согласованы между собой³¹. В экономи­ке, характеризующейся относительно равномерным распре­делением средств производства (чаще всего являющихся неделимой принадлежностью ветви рода), а также слабос­тью и стабильностью производственных сил, которые ис­ключают производство и накопление существенных излиш­ков и, следовательно, развитие сильной экономической диф­ференциации, семейное хозяйство имеет целью сохранение и воспроизводство семьи, но не производство прибавочно­го продукта. В таких условиях изобилие мужчин представ­ляется безусловно излишним, если с сугубо экономической точки зрения видеть в них только «руки» и, соответствен­но, «рты» (тем более что в Кабилии всегда имелась доста­точная временная рабочая сила: беднота во время сезон­ных работ собиралась в бригады, которые кочевали из де­ревни в деревню). В действительности, в основании оценки мужчин как «оружия», т. е. не только как рабочей, но и военной силы (земля ценится не только теми, кто ее обраба­тывает, но и теми, кто ее защищает), безусловно, лежит по­литическая нестабильность, которая подпитывает себя тем, что формирует диспозиции, требующие нанесения ответно­го удара в виде войны, драки, насилия или мести. Если наследство рода, который символизирует имя, определяет­ся не только владением землей и домом — что является очень ценным, а потому уязвимым, — но и владением средствами по обеспечению их сохранности, т. е. мужчинами, то это лишь доказывает, что земля и женщины никогда не сводят­ся к роли простого инструмента производства или воспроиз­водства и еще менее — товара или даже «собственности». Посягательство на эти блага, одновременно материальные

и символические, является посягательством на хозяина, на его nif, т. е. его «доблесть», его «сущность», как их опреде­ляет группа. Отчужденная земля, как и кража или не от­мщенное убийство, представляет собой разные формы од­ного и того же оскорбления, которое призывает во всех случаях к одному и тому же ответному удару со стороны долга чести: равно как «выкупается» убийство, только в логике символического повышения цены, с помощью нане­сения удара по человеку, ближе всех стоящему к убийце, или по самому почетному члену группы, также «выкупает­ся» любой ценой и земля предков, даже если она неплодо­родна, дабы ответить на вызов, постоянно бросаемый чес­ти группы. Как, по логике вызова, лучшей с технической и символической точки зрения землей считается земля, наи­более интегрированная в наследство, так и мужчина, по­ражая которого можно наиболее демонстративно, т. е. наи­более жестоко отомстить всей группе, — это наилучший ее представитель. Этика чести есть преобразованное выра­жение этой экономической логики, а обобщая, можно ска­зать, что она есть этика интереса тех социальных образо­ваний, групп или классов, в чьем наследстве, как в данном случае, символический капитал составляет значительную часть.

Существует четкое разграничение между по­нятиями nif, «доблесть», и h'urma, «честь», сово­купность того, что составляет h'aram, что запре­щается, что составляет уязвимость группы, что есть в ней самого святого (и соответственно меж­ду обидой, которая задевает только долг чести, и кощунственным оскорблением). Простой вызов, брошенный долгу чести (thizi nennit, состояние, в котором находится тот, кому брошен вызов: sennif посредством nif: «a тебе слабо, спорим?»), отличается от оскорбления, которое задевает честь. Реакция какого-нибудь нувориша, кото­рый, пытаясь загладить покушение на h'urта, вызывает обидчика померяться силой или день­гами, смешивая понятия оскорбления и понятие обиды, подвергается осмеянию. Посягательство

368

на h'urma исключает уловки или улаживания типа diya, компенсации, выплачиваемой семьей убий­цы семье жертвы. О человеке, который ее прини­мает, говорят: «Это тот, кто согласился пить кровь своего брата, для него важен только желудок». В случае оскорбления, даже если оно нанесено косвенно или случайно, воздействие мнения та­ково, что не остается иного выбора, кроме мес­ти — иначе грозит бесчестие и ссылка.

Только лишь пунктуальное и деятельное со­блюдение доблести (nif) может гарантировать целость чести (h'urma), которая самой своей при­родой сакрального открыта для кощунственного осквернения, и обеспечить выражение уважения и почтения тому, кто имеет достаточно доблести, чтобы не допустить нападок на свою честь. H'urma в смысле сакрального (h'aram) и nif, h'urma в смысле достоинства неотделимы друг от друга. Чем более уязвима семья, тем больше она долж­на иметь nif для защиты своих святынь и тем боль­ше почестей и уважения выражает ей обществен­ное мнение. Так, бедность отнюдь не противоре­чит и не исключает достоинство, она лишь уси­ливает заслуги того, кто, несмотря на то, что он открыт оскорблениям, способен вызвать к себе уважение. И наоборот, доблесть имеет значение и играет какую-то роль лишь для человека, для которого существуют вещи, достойные того, что­бы их защищали. Человек, лишенный святынь (как холостяк), может не проявлять доблести, поскольку он в определенном смысле неуязвим. То, что называют h'aram (a точнее говоря, та­бу), — это, в сущности, сакральное левое, h'urma, иначе говоря, — внутренность, а точнее, область женского, секретный мир, закрытое простран­ство дома в противоположность внешнему, от­крытому миру публичного пространства, пред­назначенному для мужчин. Сакральное правое — это, главным образом, «ружья», т. е. группа аг­натов, «сыновей дяди по отцовской линии», все те, чья смерть должна быть искуплена кровью, те, кто обязан совершить кровную месть. Ружье

369

есть символическое воплощение nif агнатической группы, nif, понимаемого как то, чему может быть брошен вызов и что позволяет принять вызов. Итак, пассивности h'urma, имеющей женскую природу, противостоит активная восприимчи­вость nif, образцового мужского качества. В ко­нечном счете, именно nif как бойцовое качество (физическое или символическое), от которого за­висит материальное и символическое наследство группы, составляет как могущество, так и слабое место группы.

Мужчины составляют политическую и символическую силу, выступающую условием сохранения и увеличения наследства, защиты группы и ее благ от насильственного захвата, а также условием установления своего господства и удовлетворения своих интересов. Единственной угрозой могуществу группы, помимо бесплодия женщин, является дробление материального и символического наследства вследствие раздора между мужчинами. Отсюда стратегии многодетности, направленные на рождение как можно боль­шего числа детей мужского пола и как можно скорее (за счет ранних браков), а также воспитательные стратегии, внушающие чрезмерное уважение к своему роду и к ценно­стям чести, этому превращенному выражению объективно­го отношения между агентами и их материальным и симво­лическим наследством, находящимся под постоянной угро­зой, — все они участвуют в укреплении рода и в оборачи­вании агрессивных диспозиций в сторону внешнего мира. «Земля — это медь (neh'as), руки — это серебро». Сама дву­смысленность этой поговорки — neh'as означает также рев­ность — открывает нам природу противоречия, которое порождает обычай наследования, привязывая к наследству (через механизм деления наследства на равные доли) всех имеющихся в наличии мужчин и в то же самое время угро­жая дроблением земли предков (при делении поровну меж­ду слишком многочисленными наследниками), а главным образом, помещая в центр системы принцип соревнования за власть над домашней экономикой и политикой. Сорев­нование и конфликт между отцом и сыновьями при такой

370

форме передачи власти находятся под опекой патриарха столь долго, сколько он жив (например, многие браки меж­ду кузеном и кузиной по параллельной линии «старейши­ны» заключают, даже не советуясь с отцами). Соревнова­ние и конфликт между братьями или между кузенами, по меньшей мере когда те сами становятся отцами, неизбежно обнаруживают антагонистические интересы³². Над стра­тегиями агнатов довлеет антагонизм между символической выгодой политического единства с гарантирующей его экономической неделимостью и материальной выгодой раз­рыва, о чем постоянно напоминает дух расчетливости, кото­рый, будучи сдерживаем мужчинами, может открыто вы­ражаться женщинами, в силу структурного принуждения менее чувствительными к символической выгоде, обеспе­чиваемой политическим единством, и более привязанными к чисто экономической выгоде.

Брать взаймы между женщинами считается антитезой обмена чести, хотя фактически это женское одалживание гораздо ближе к экономи­ческой сути обмена, чем коммерция у мужчин. В отличие от мужчины чести, беспокоящегося прежде всего о том, чтобы не «разбазарить» свой «кредит доверия», о человеке, который легко по­зволяет себе брать взаймы, особенно деньги, и при этом не только не сгорает от стыда, но даже не краснеет, говорят, что «одолжить для него зна­чит то же, что для женщин». Разница между та­кими двумя «экономиками» столь велика, что сло­восочетание err arrt'al, выражающее также факт свершившейся мести, обозначает на языке муж­чин «возвращение дара», тогда как на языке жен­щин оно значит «отдать долг». Практика одал-

³² И действительно, обычаи, которые все без исключения преду­сматривают санкции против убийцы того, кому он должен был на­следовать, свидетельствуют, что открытые конфликты случались часто: «Если некто убивает родственника (чьим наследником он является) несправедливо и с целью получить наследство, djemaa забирает себе все добро убийцы» (О ganun племени Иуадьенов см.: Hanoteau A., Letourneux A. La Kabilie et les coutumes kabyles. — Paris: Imprimerie nationale, 1873. — T. III. — P. 432, 356, 358, 368 etc.).

371

живаний, действительно, более распространена и более естественна у женщин, которые одалжи­вают и берут взаймы что угодно и для чего угод­но. Из этого следует, что экономическая истина, содержащаяся в отношении давать — отдавать, более явственно проявляется в обменах между женщинами, которым свойственны конкретность («до родов у дочери»), а также строгий учет раз­мера долга.

Итак, символические и материальные интересы, свя­занные с единством земельной собственности, с обшир­ностью союзов, с материальной и символической силой группы агнатов и с ценностями чести и престижа, которые и составляют большую семью (akham amoqrane), действуют в пользу усиления общинных связей. И наоборот — как показывает частота разделов «неделимой» собственности, постоянно возрастающая по мере расширения денежных отношений и распространения (соответствующего) духа расчета, — экономические интересы (в узком смысле) и, в частности, те, которые касаются потребления, подталки­вают к разрыву целостности³³. Даже в тех случаях, когда держатель власти в семье в течение длительного времени подготавливал передачу своего наследства, манипулируя ожиданиями и ориентируя каждого из братьев на особую «специализацию» в разделении домашнего труда, конку­ренция за внутреннюю власть почти неизбежна, и она мо­жет сублимироваться в поединок чести лишь ценой непре­рывного контроля мужчин над самими собой и группы над каждым из них. Но силы единения, которые исходят из не­делимости земли и интеграции семьи — этих усиливающих

³³ Ослабление сил единения, которое соотносится с девальва­цией символических ценностей, и усиление деструктивных сил, связанное с появлением источников денежных средств и с после­дующим кризисом крестьянской экономики, приводят к отказу от власти предков (старейшин), от крестьянской жизни с ее аскетиз­мом и скудостью и формируют стремление получать прибыль от своего труда и тратить ее в большей степени на приобретение ма­териальных благ, чем благ символических, способных повысить престиж или авторитет семьи.

372

друг друга институций, — постоянно наталкиваются на силы расщепления, такие как «ревность», которая порож­дается неравным распределением власти или ответствен­ности, а также разногласие между предшествующими вложениями в производство и в потребление («то, что сде­лал работяга, сжирает лежебока»³⁴). В итоге власть над распределением работ, контроль над расходами и управ­лением наследством или над внешними связями семьи (сою­зы и т. п.) на деле или по праву выпадают на одно лицо, которое, таким образом, присваивает символические до­ходы, обеспечиваемые выходами на рынок, присутствием на собраниях клана или на более торжественных собрани­ях почетных членов племени и т. д. Не говоря уже о том, что эти обязанности имеют своим следствием освобождение того, кто их берет на себя, от непрерывной работы, которая не имеет ни определенных сроков исполнения, ни возмож­ных перерывов — т. е. от работы наименее благородной.

Объективно соединенные — как в несчастье, так и в радости — братья субъективно разъединены даже в их соли­дарности: «Мой брат, — говорил один информатор, — это тот, кто защищает мою честь, если ей что-нибудь угрожает, т. е. тот, кто спасает меня от бесчестия, но стыдит меня при этом». «Брат, — говорит другой, передавая слова одного своего знакомого, — это тот, кто, если я умру, может же­ниться на моей жене, и за это его будут хвалить». Однород­ность способа производства габитусов (т. е. материальных условий жизни и педагогического воздействия) производит гомогенизацию диспозиций и интересов, которые, отнюдь не исключая конкуренцию, могут в отдельных случаях ее порождать, склоняя тех, кто является продуктом тех же са-

³⁴ Не высказываясь по смыслу связи между этими двумя фак­тами, можно отметить, что за «болезнями острой зависти» (черной) неустанно следят родители и особенно матери, в распоряжении ко­торых находится целый арсенал целительных средств и профилак­тических ритуалов (эту непримиримую ненависть сравнивают с чувствами маленького мальчика, который, внезапно лишившись материнской ласки в связи с рождением следующего ребенка, ху­деет и бледнеет, как умирающий или «страдающий животом»).

373

мых условий производства, признавать и желать обладать одними и теми же самыми благами, а дефицитность этих благ поддерживает конкуренцию. Монопольная группи­ровка, как говорит Макс Вебер, определяемая эксклю­зивным присвоением определенного типа благ (земли, име­ни и т. п.) — семейная ячейка, — является местом конку­рентной борьбы за этот капитал, или, вернее, за власть над этим капиталом, которая постоянно грозит его разрушить, разрушая основополагающее условие продления его суще­ствования, а именно единство семейной группы.

Связь между братьями, будучи краеугольным камнем семейной структуры, является одновременно ее самым сла­бым местом, закрепить и усилить которое стремится целая система механизмов³⁵ начиная с брака между кузеном и кузиной по параллельной линии, этого идеологического разрешения (иногда реализуемого на практике) специфи­ческого противоречия данного способа воспроизводства. Если брак с кузиной по параллельной линии является муж­ским делом³⁶, отвечает интересам мужчин, т. е. высшим интересам рода, и решается часто без ведома женщин или против их воли (если жены двух братьев плохо уживаются между собой, поскольку одна не желает впускать в свой дом дочь другой, а та не желает отдавать свою дочь в руки свояченицы), то это потому, что такой брак нацелен на прак­тическую нейтрализацию принципов деления между муж-

³⁵ Характерно, что обычаи, которые лишь в исключительных случаях вторгаются в семейную жизнь, открыто поощряют недели­мость (thidukli bukham или zeddi): «Когда люди живут одной семь­ей, даже если они подерутся между собой, то им не нужно платить штраф. Если же они разводятся, то платят, как все остальные» (Наnoteau A., Letourneux А. — Op. cit. — Т. III. — P. 425).

"Вот типичное описание того, как заключается подобный брак: «Он еще ходить не умел, когда отец его уже женил. Однажды вечером Араб отправился к своему старшему брату (dadda). Они разговорились. Жена брата держала девочку на коленях: девчушка тянулась к дяде, который взял ее на руки со словами: "Пусть Бог сделает из нее женщину для Идира! Ведь ты не будешь возражать, dadda?" И его брат ответил: "Чего хочет слепец? Света! Если ты освободишь меня от заботы о ней, пусть Бог освободит тебя от твоих забот!"» (Yamina Aït Amar Ou Saïd. — Op. cit.).

чинами. Это настолько само собой разумеется, что обыч­ный наказ отца своим сыновьям: «Не слушайтесь ваших жен, будьте едины», — естественным образом воспринима­ется как «пусть ваши дети женятся между собой». Все про­исходит так, как если бы данное социальное образование должно было официально предоставить себе эту возмож­ность (которая запрещена большинством обществ как ин­цест), чтобы идеологически разрешить конфликт, заложен­ный в самой его сердцевине. Безусловно, превозношение брака с bent âamm (с кузиной по параллельной линии) ста­новится понятнее, если помнить о том, что bent âamm в ко­нечном счете стал обозначать врага или, во всяком случае, личного врага, и что слово thabenâammts употребляется для обозначения неприязни между детьми дяди по отцов­ской линии. Нельзя недооценивать вклад системы ценнос­тей и схем мифоритуального мышления в символическое снятие напряженности, в частности, той, что пронизывает агнатические структурные единицы — идет ли речь о кон­фликтах между братьями или между поколениями.

Нет необходимости доказывать, что мифоритуальная система, полностью подчиненная мужским ценностям, вы­полняет функцию легитимации разделения труда и власти между полами, однако намного менее очевиден тот факт, что социальное структурирование темпоральности, орга­низующей представления и практики (самым ярким подтвер­ждением чего служат ритуалы посвящения), выполняет по­литическую функцию: здесь и символическая манипуляция возрастными границами, т. е. границами между возраста­ми, и ограничения, накладываемые на поведение различ­ных возрастных групп. Мифоритуальное деление вносит в непрерывное течение лет абсолютные прерывности, кото­рые формируются социально, а не биологически (как, на­пример, физические признаки старения), и отмечены симво­лическими атрибутами в виде косметики, одежды, украше­ний, орнаментов и отличительных знаков. Именно через посредство подобных атрибутов выражает себя и напоми­нает о себе представление о пользовании телом, которое пристало или, наоборот, не пристало каждому социально-

375

му возрасту, поскольку способно разложить систему оппозиций между поколениями (так, ритуалы молодости — это полная противоположность ритуалам перехода). Со­циальные представления о различных возрастных этапах жизни и приличествующих им по определению качествах выражают, в их собственной логике, соотношение сил меж­ду возрастными группами. Эти представления способст­вуют воспроизводству одновременно единства и разде­ления, действуя через посредство временных делений, спо­собных производить одновременно непрерывность и раз­рыв. На этом основании представления являются состав­ной частью институциональных инструментов по поддер­жанию символического порядка и тем самым механизмов воспроизводства социального порядка, само функциони­рование которых служит интересам обладателей домини­рующей позиции в социальной структуре — а именно муж­чин зрелого возраста³⁷.

В действительности техническая и символическая сила сплочения воплощается личностью старейшины, djedd, чей авторитет основан на власти лишать наследства и нала­гать проклятие, а главное — на причастности к символи­ческим ценностям через thadjadith (от djedd, отец отца, со­вокупность предков, общих для тех, кто объявляет себя потомками одного и того же предка, реального или мифи­ческого), т. е. на общности происхождения и истории, ко­торая лежит в основании официальных объединений. Па­триарх самим своим существованием обеспечивает равно-

³⁷ Старейшины располагают средствами, позволяющими иг­рать с социально признаваемыми возрастными границами молодо­сти, либо манипулируя правом на наследство, которое допускает любого сорта стратегическое использование: от угрозы лишить наследства до простой задержки передачи власти либо посред­ством монополизации матримониальных переговоров, которые офи­циально за ними закреплены и потому делают возможными самые разные стратегии. (Анализ стратегий, с помощью которых главы благородных семейств удерживают своего наследника в роли «мо­лодого», отправляя в опасные путешествия подальше от родитель­ского дома, представлен в книге: Duby G. Hommes et structures du Moyen Age. — Paris; La Haye: Mouton, 1973. — P. 213-225, и в част­ности, p. 219.)

376

весне между братьями, поскольку концентрирует в своих руках всю власть и весь престиж, а кроме того, конечно, поддерживает между ними (и их женами) самое строгое ра­венство как в труде (например, женщины по очереди зани­маются домашней работой, готовят пищу, носят воду и т. д.), так и в потреблении. Неслучайно кризис часто наступает тогда, когда умирает отец, а его сыновья, несмотря на впол­не зрелый возраст, не обладают признанной властью (из-за разницы в возрасте или по какой-то другой причине). Од­нако на уровне домашнего хозяйства и более широких еди­ниц — кланов или племен — относительная и чрезвычайно изменчивая сила тенденций к объединению или разъедине­нию зависит в первую очередь от отношений, сложивших­ся между группой и внешними структурными единицами: незащищенность становится негативным принципом объе­динения, способным восполнить недостаток позитивных принципов³⁸. «Я ненавижу своего брата, но я ненавижу того, кто его ненавидит».

Несмотря на то, что брак представляет собой одну из главных возможностей сохранить, увеличить или сократить (в результате мезальянса) капитал авторитета, который обеспечивает глубокую интеграцию, а также капитал пре­стижа, обеспечивающий расширенную систему союзников (nesba), — все же все члены семейной ячейки, которые уча­ствуют в заключении брака, далеко не в равной степени признают коллективные интересы рода как свои собствен­ные. Традиция наследования, исключающая из наследства женщину; мифологизированное мировоззрение, признаю­щее за ней лишь ограниченное существование и никогда не обеспечивающее ей полноценного участия в символичес-

¹⁸ Ж. Челход справедливо говорит о том, что все наблюдения сходятся в одном: тенденция к эндогамному браку, которая более характерна для кочевых племен, находящихся в состоянии перма­нентной войны, чем для оседлых племен, актуализируется или уси­ливается в случае угрозы конфликта или войны (Chelhod J. — Op. cit.). Точно так же в Кабилии люди, пытающиеся увековечить неде­лимость состояния или сохранить видимость ее неделимости, пре­дупреждают об опасности раздела, указывая, что семьи сопер­ников сохраняют свою сплоченность.

377

ком капитале принявшего ее рода; разделение труда меж­ду полами, обрекающее женщину на домашний труд, со­храняя за мужчиной представительские функции, — все это способствует идентификации интересов мужчины с мате­риальными и символическими интересами рода, причем тем полнее, чем больше их авторитет внутри группы агнатов. Действительно, мужские браки — к коим относят брак с кузиной по параллельной линии и политический брак — не­двусмысленно свидетельствуют, что интересы мужчин бо­лее непосредственно отождествляются с официальными интересами рода и что их стратегии более непосредственно подчиняются заботе об усилении интеграции единичной семьи или сети семейных союзов. Что же касается женщин, то не случайно браки, инициаторами которых они высту­пают, принадлежат к классу обычных, или, точнее говоря, только такие браки им доверяются³⁹. Исключенные из пред­ставительской, женщины оказываются отнесены к практи­ческой родне и практическим функциям родства; они вкла­дывают в поиски партии для своих сыновей или дочерей больше экономического реализма (в узком смысле слова), чем мужчины⁴⁰. Безусловно, именно в том случае, когда речь идет о замужестве дочери, мужские и женские интере­сы расходятся в наибольшей степени. Прежде всего, мать менее отца чувствительна к «семейному резону», согласно которому дочь трактуется как инструмент усиления ин-

теграции группы агнатов или как монета при символичес­ком обмене, позволяющем заключать престижные союзы с чужими группами. Кроме того, выдавая свою дочь замуж внутри своего рода и укрепляя таким образом обмены меж­ду группами, мать стремится укрепить свою позицию в доме. Женитьба сына ставит перед старшей хозяйкой дома во­прос о ее господстве в домашнем хозяйстве таким образом, что ее интересы согласовываются с интересами рода лишь в отрицательном смысле: если девушку выбирают оттуда, откуда когда-то взяли саму ее, то она следует по пути, наме­ченному родом, но если, вследствие плохого выбора, воз­никает конфликт между женщинами, женитьба сына в ко­нечном счете несет в себе угрозу единству группы агнатов.

Женитьба сына часто является поводом для столкновения между матерью и отцом, столкно­вения, обязательно замаскированного, поскольку женщина не может иметь своей официальной стратегии. Отец склонен поощрять брак внутри рода, который мифологизированное представ­ление — идеологическая легитимация мужского господства — представляет как наилучший; мать же направляет свои тайные хлопоты в пользу ее собственного рода, предоставляя мужу в нуж­ный момент официально санкционировать их результаты. Женщины не стали бы вкладывать столько изобретательности и столько усилий в матримониальные поиски, на которые их направ­ляет разделение труда между полами — по край­ней мере, до того момента, когда может начаться официальный диалог между мужчинами, — если бы в женитьбе сына не таился подрыв их власти. Действительно, вошедшая в семьи женщина, в зависимости от того, связана ли она с отцом сво­его мужа (через своего отца, или, в более общем виде, через какого-либо мужчину, или же через свою мать) или же она связана с матерью своего мужа, может обладать весьма разным весом при распределении сил с матерью своего мужа (thamgharth). Кроме того, это распределение зависит от генеалогической связи «старой хозяйки» с

379

мужчинами рода (т. е. с отцом своего мужа). Так, параллельная кузина по отцовской линии изна­чально занимает более сильную позицию в отно­шениях со «старой хозяйкой», пришедшей из другого рода, и наоборот, позиция «старой хо­зяйки» в ее отношениях с thislith (невесткой), а также косвенно — с ее собственным мужем, мо­жет быть усилена, когда thislith является дочь ее собственной сестры или, более того, ее собствен­ного брата. В самом деле, интересы «старого хо­зяина» не обязательно антагонистичны интере­сам «старой хозяйки»: отдавая себе отчет в той выгоде, которую представляет выбор девушки, полностью доверяющей «старой хозяйке», кото­рая в свою очередь полностью доверилась роду, «старый хозяин» может разрешить поиски в роду своей жены какой-либо послушной девушки. Более того, поскольку в каждой отдельной связи представлена вся структура практических отно­шений между родителями, он может обдуманно выбрать в жены своему сыну дочь своей сестры (кузину по перекрестной отцовской линии) или даже, не показывая виду, подтолкнуть свою жену к женитьбе их сына на дочери ее брата (кузине по перекрестной материнской линии), вместо того чтобы укреплять власть и без того господ­ствующего брата (в силу его возраста или пре­стижа), соглашаясь взять его дочь (параллельную кузину по отцовской линии).

Интересы мужчин преобладают тем полнее, чем боль­ше сплоченность группы агнатов (именно на это косвенно намекают, когда среди других аргументов в пользу неде­лимости указывают на тот факт, что она позволяет лучше контролировать женщин) и чем менее род отца удален в социальной иерархии от рода матери. Не было бы слиш­ком большим преувеличением считать, что вся матримо­ниальная история группы представлена во внутренних дис­куссиях относительно каждого предполагаемого брака. Согласно интересам рода, т. е. мужскому интересу, мужчи­на не может быть поставлен в подчиненное положение внут-

380

ри семьи вследствие его женитьбы на девушке, стоящей явно выше (считается, что муж может воспитать жену, но не на­оборот); девушку можно выдать за стоящего выше или рав­ного по положению, можно взять дочь у стоящего ниже по положению. Соответственно, интересы рода могут быть легче навязаны в том случае, если тот, на кого возложена ответственность (по крайней мере официальная) за брак, сам не женат на женщине, стоящей выше него по положе­нию. Целая система механизмов, в которые включаются и размеры вдовьего наследства, и расходы на свадьбу, кото­рые тем более велики, чем престижнее брак, стремится ис­ключить альянсы между слишком неравными группами с точки зрения экономического и символического капитала. Случаи, когда семья одного из двух супругов богата ка­ким-либо одним капиталом, например мужчинами, тогда как другая семья богата чем-то другим, например землями, далеко не исключения, даже напротив. Как говорится, «объединяются с равными».

Одним словом, структура объективных отношений между родственниками, отвечающими за принятие реше­ние о браке: будь то мужчина или женщина, представитель того или иного рода — способствует определению струк­туры отношений между родами, объединенными намечаю­щимся браком⁴¹. В самом деле, правильнее было бы гово­рить, что определяющая связь между родом индивида, ко­торого хотят женить, и родом, предоставляющим возмож­ного партнера, всегда опосредована структурой отноше­ний домашней власти. Чтобы полностью охарактеризовать многомерную и многофункциональную связь между двумя группами, недостаточно учитывать только пространствен­ную, экономическую и социальную дистанцию, установ-

⁴¹ Ценность девушки на матримониальном рынке является сво­его рода прямой проекцией ценности, социально атрибутируемой двум родам, продуктом которых она является. Это ясно видно на примере отца, имеющего детей от разных браков: если ценность мальчика не зависит от ценности матери, то ценность девочек тем больше, чем к более высокому роду принадлежит их мать и чем сильнее ее позиция в семье.

381

ленную между ними в момент заключения брака с точки зрения экономического и символического капитала (изме­ряемого числом мужчин и почетных лиц, степенью интегра­ции семьи и т. п.), нужно, кроме того, учесть состояние ба­ланса материальных и символических обменов на текущий момент времени, иначе говоря — всю историю официаль­ных и экстраординарных обменов, осуществленных или, по крайней мере, освященных мужчинами (т. е. собственно браки), а также историю неофициальных и повседневных обменов, постоянно поддерживаемых женщинами при со­действии мужчин, а зачастую и без их согласия, то посред­ничество, благодаря которому подготавливаются и осуще­ствляются объективные отношения, которые определяют предрасположенность двух групп к объединению.

Если экономический капитал относительно стабилен, то символический — более подвижен: часто достаточно исчезновения главы семьи, пользующегося престижем, не говоря уже о раз­деле неделимого состояния, чтобы символичес­кий капитал оказался сильно поколеблен. Соот­ветственно, всякое представление, которое семья стремится дать о самой себе, а также цели, кото­рые она намечает заключаемым ею бракам — аль­янс или интеграция, — следуют колебаниям сим­волического богатства группы. Так, одна боль­шая семья, несмотря на то, что ее экономическое положение постоянно улучшалось, на протяже­нии смены двух поколений перешла от мужских браков (союзов внутри близких родственников по мужской линии), или экстраординарных со­юзов, к ординарным бракам, чаще всего затевае­мым женщинами в их собственной сети связей. Это изменение матримониальной политики со­впало со смертью двух самых старших братьев, с длительным отсутствием взрослых мужчин (по причине их отъезда во Францию) и с ослаблени­ем авторитета «старой хозяйки», потерявшей зрение. Более того, не была обеспечена преем­ственность позиции «старой хозяйки», при ко­торой царит порядок и тишина («послушание

382

«старой хозяйке» выражается в молчании»), а структура отношений между женами отражает структуру отношений между мужьями, остав­ляя вакантной позицию хозяйки дома, — все это приводит к бракам, которые постепенно перехо­дят в границы родов по принадлежности жен.

Структурные характеристики, которые в целом опреде­ляют ценность продуктов рода на рынке матримониальных обменов, разумеется, уточняются второстепенными харак­теристиками, такими как матримониальный статус всту­пающего в брак индивида, его возраст, пол и т. п. Так, мат­римониальные стратегии группы и брак, который в резуль­тате заключается, зависят в конечном счете от того, явля­ется ли вступающий в брак холостяком «брачного возрас­та» или, наоборот, он уже вышел из него; или это женатый мужчина, который ищет вторую супругу (co-épouse); или это вдовец или разведенный, который хочет жениться вновь (ситуация варьирует также в зависимости от того, есть ли у него дети от первого брака или нет). Те же критерии оценки применяются и в отношении девушки, с той только разни­цей, что ее предыдущие браки вызывают неизмеримо боль­шее обесценивание (по причине значимости, приписывае­мой девственности, а также потому, что в конечном счете репутация «брошенного мужчины» страдает в гораздо мень­шей степени, чем репутация «брошенной женщины»).

Это лишь один из аспектов асимметрии в положении женщины и мужчины относительно брака; недаром говорится, что «мужчина всегда мужчина, каково бы ни было его положение — он всегда выбирает». Поскольку стратегическая инициатива находится в его руках, он может ждать: он уверен, что найдет себе жену, даже если он заплатит за задержку, женившись на женщи­не, уже бывшей замужем, уступающей ему по социальному положению или страдающей каким-либо физическим недостатком. Поскольку дочь традиционно «просят» или «отдают», то в выс­шей степени глупо выглядел бы отец, который стал бы искать хорошую партию для дочери.

Другое различие заключается в том, что мужчи­на может ждать женщину (пока она достигнет брачного возраста), в то время как женщина не может ждать мужчину: тот, кто должен при­строить женщин, может тянуть время, дожида­ясь выгодного момента, что дает ему позиция лица, перед которым ходатайствуют. Однако возможности его очень ограниченны из-за опа­сения, что продукт обесценится и будет считать­ся «непродаваемым» или просто устареет. Одним из самых существенных ограничений является потребность срочного заключения брака, без­условно снижающая свободу маневра. Среди причин, побуждающих ускорять брак, почтен­ный возраст родителей, которые хотели бы дож­даться свадьбы сына, а также обзавестись невест­кой, которая могла бы за ними ухаживать; или опасение, что выбранная девушка может быть отдана другому (чтобы рассеять такие опасения, родители девушки с самого раннего ее возраста «выставляют ее башмак напоказ», указывая тем самым, что девушка уже выбрана, и иногда даже называют ee fatih'a). Единственного сына также стремятся женить рано, чтобы он как можно ско­рее продолжил род. Символическое преимуще­ство перед бывшим супругом, которое дает по­вторное замужество после развода, заставляет каждого из бывших супругов иногда спешно вступать в повторный брак. Но поскольку такие браки редко бывают стабильными, некоторые мужчины и женщины как бы «обречены» имен­но на такие повторяющиеся браки. Но и в этом отношении асимметрия между мужчиной и жен­щиной очень велика. Так, считается, что разве­денный мужчина или вдовец должен повторно жениться, тогда как разведенная женщина теря­ет свою ценность по причине неудавшегося за­мужества, и даже очень молодая вдова вытесня­ется с матримониального рынка, поскольку она мать и обязана воспитывать ребенка своего мужа, особенно если речь идет о мальчике. «Женщина не может оставаться (вдовой) для другой жен-

щины» — так говорят о вдове, имеющей одних дочерей, что подстегивает ее к повторному заму­жеству. В то же время мать, имеющая сыновей, восхваляется за ее жертвенность, особенно если она молода и оказывается в положении чужой среди сестер ее мужа и жен братьев ее мужа. Но ее положение также зависит от того, ушла ли она из семьи мужа, оставив детей, или вернулась в свою родную семью вместе с детьми (в этом слу­чае она менее свободна и ей труднее выйти за­муж). Для нее существует любопытная альтер­натива: в определенном случае она может выйти замуж внутри семьи ее мужа (что является офи­циальным поведением, особенно рекомендуемым, если у нее есть дети мужского пола), либо же она может быть вновь выдана замуж семьей ее отца (практика более частая, если у нее нет детей), либо же — семьей ее мужа. Трудно определить область переменных (куда безусловно нужно отнести местные традиции), определяющих «выбор» той или иной стратегии.

Кроме того, следует иметь в виду, вопреки традиции, согласно которой всякий брак представлял изолированную единицу, что размещение на матримониальном рынке каж­дого из детей одной семейной структуры (т. е., в зависимо­сти от случая, детей от одного отца или внуков одного деда) зависит от браков всех остальных и, следовательно, на­ходится в зависимости от позиции (определяемой в основ­ном по рангу рождения, по полу и по отношению к главе семьи) каждого из детей внутри особой конфигурации мно­жества детей, которым предстоит вступить в брак, где сама эта конфигурация определяется размером и структурой по половому признаку. Так, если речь идет о мужчине, то его положение тем выгоднее, чем теснее его родственная связь с установленным обладателем авторитета в области брака (эта связь может идти от сына к отцу, от младшего брата к старшему, или даже если это связь между отдаленными ку­зенами). Кроме того, несмотря на отсутствие официально­го признания за старшим каких бы то ни было привилегий (естественно, речь идет о мальчиках), все складывается в

385

его пользу и в ущерб младшим: его женят в первую очередь и по возможности наилучшим образом, т. е., скорее, на сто­роне, тогда как младшие предназначаются чаще всего для производства, а не для обменов на рынке или на сходе, скорее, для сельскохозяйственных работ, чем для внешней политики семьи⁴². Во всяком случае, положение старшего может очень варьировать в зависимости от того, является ли он старшим из многих братьев или же он воплощает все надежды семьи, являясь единственным ребенком или маль­чиком, родившимся после многих девочек.

«Стихийная психология» прекрасно описы­вает «мальчика при девочках» (aqchich bu thaqchichin), который, будучи всхолен и взлелеян женщи­нами семьи, всегда стремящимися удерживать его подле себя как можно дольше, в конечном счете идентифицируется с той социальной судьбой, которая ему готовится, превращаясь в хилого и болезненного ребенка, «съеденного его слишком многочисленными сестрами». По этим самым причинам этот слишком драгоценный и слиш­ком редкий продукт стараются обхаживать и защищать тысячами способов: оберегают его от сельского труда, дают ему продолжительное об­разование, отделяя его от товарищей, благодаря более развитой речи, более чистой одежде, более изысканной пище, что обусловливает в итоге его ранний брак. Другое дело дочь: чем больше у нее братьев, стоящих на страже ее чести (в частно­сти, ее девственности) и являющихся потенциаль­ными союзниками ее будущего мужа, тем выше она ценится. Именно поэтому в сказках говорит­ся о ревности, которую вызывает у семерых бра­тьев сестра, находящаяся под защитой всех семе­рых, наподобие «фиги, укрытой листвой»: «Одна девушка, на долю которой выпало счастье иметь

⁴² Точно так же в случае, если разница в возрасте между двумя сестрами очень мала, младшую стараются не выдавать до тех пор, пока не выйдет замуж или не будет посватана старшая — за ис­ключением форс-мажорных обстоятельств (физические недостат­ки, болезнь и т. п.).

386

Семья, в которой много девочек, слабо «защищенных» (мальчиками) и, следовательно, низко ценящихся, легко уязвимых, поскольку за ними стоит мало союзников, нахо­дится в невыгодном положении. Такая семья чувствует себя обязанной по отношению к семьям, принимающим их жен­щин. Что касается семьи, богатой мужчинами, то она обла­дает большой свободой маневра: она может по-разному устраивать каждого из мальчиков в зависимости от конъюн­ктуры, расширить союзы с помощью одного из них, укре­пить интеграцию с помощью другого и даже оказать услу­гу какому-нибудь кузену, у которого одни девочки, взяв одну из них в жены третьему сыну. В этом случае глава семьи мог проявлять во всей полноте свое мастерство и иг­раючи примирять непримиримое, укрепляя сплоченность и расширяя союзы. И наоборот, тот, у кого есть только доче­ри, обречен исключительно на негативные стратегии, и вся его ловкость ограничивается тем, чтобы расширить рынок, манипулируя отношениями между полем возможных парт­неров и полем возможных конкурентов, сталкивая близко­го родственника с дальним, предложение своего с пред­ложением чужого (стараясь отказать ему, не обидев или заставив его подождать), чтобы сохранить за собой воз­можность выбрать самого достойного.

Как видим, все это весьма далеко от того, чтобы мож­но было говорить о чистом универсуме — разве лишь це­ной бесконечного упрощения — «брачных правил» и «эле-

387

ментарных структур брака». Определив систему принци­пов, на основании которых агенты могут производить (и понимать) регламентированные и упорядоченные матри­мониальные практики, можно было бы с помощью статис­тического анализа получить достоверную информацию, устанавливающую вес структурных или индивидуальных переменных, которые им объективно соответствуют. В дей­ствительности важно то, что практика агентов становится понятной с того момента, как мы выстраиваем систему прин­ципов, воплощаемых агентами на практике, когда они не­посредственно замечают индивидов, которые в социологи­ческом смысле могут быть обнаружены лишь при опреде­ленном состоянии матримониального рынка, точнее гово­ря, когда в отношении определенного мужчины они указы­вают несколько женщин, которые внутри практического родства в какой-то мере ему обещаны, и тех, которые ему на самом деле позволены — при этом так ясно и бесспорно, что всякое отклонение от самой вероятной траектории (на­пример, брак в другом клане) воспринимается как вызов, брошенный не только данной семье, но и всей группе.