28 июля 1980 года
Д митрий Гельфонд: "Всю ночь я провел в театре. Еще оставались Ефимович, Безродный, Кислицкий... Часов в двенадцать пришел скрипач из "Ромэна" - Якулов, он играл всю ночь... Ночь прошла спокойно".
В.Янклович: "Всю ночь Марина провела около Володи. Час просидела совершенно одна, попросила, чтобы никто не входил. Потом привела все в порядок, причесала Володю".
Марина Влади: "Я провожу ночь, сидя у тебя в изголовье, погрузившись в воспоминания. Будущее для тебя кончилось. Свое будущее я плохо представляю. Все, что я делала эти несколько часов, я делала вместе с тобой. Один на один. И теперь приходят друзья, чтобы положить тебя в гроб. Накатывает горе - волна за волной..."
В.Янклович: "Мы договорились, чтобы не было много народу, - в четыре часа утра повезем Володю в театр на реанимационной машине".
М.Влади: "Приносят гроб, обитый белым. Тебя осторожно поднимают, укладывают, я поправляю подушку у тебя под головой. Твой врач Игорек (Годяев. - В.П.) спрашивает меня, может ли он положить тебе в руки ладанку. Я отказываюсь, зная, что ты не веришь в Бога. Видя его отчаяние, я беру ее у него из рук и прячу тебе под свитер".
А.Меньшиков (актер Театра им. Вахтангова, бывший работник Театра на Таганке): "Всю ночь с 27 на 28 июля Шнитке и Любимов монтировали фонограмму..."
О.Терентьев - в 1979-1980 годах работал с рукописями Высоцкого: "Мне надо было быть в театре в пять утра, потому что была идея включить фонограмму Высоцкого через колонки на улицу, но это запретила милиция".
Д.Гельфонд: "Поздно вечером стали собираться люди. Стояли у театра. Но в час ночи их разогнали поливальными машинами... Эти "поливалки" ходили по кругу на Таганской площади. И кто-то за ними сбегал. Сразу же после этого - в половине второго ночи - привезли металлические заграждения, перегородили всю Радищевскую. Толпу - а уже было очень много народу - согнали вниз, к 23-й больнице".
Н.Тамразов: "В четыре часа утра вынесли гроб. Внизу была небольшая панихида. Простились родные, близкие, соседи... Гроб поставили в реанимобиль, а мы поехали за ним. Такой колонной и приехали в театр".
М.Влади: "Гроб ставят в большом холле дома, чтобы все могли с тобой проститься.
В пять часов утра начинается долгая церемония прощания. Среди наших соседей много артистов и людей, связанных с театром. Они идут поклониться тебе. И еще - никому не известные люди, пришедшие с улицы, которые уже все знали. Москва пуста. Олимпийские игры в самом разгаре. Ни пресса, ни радио ничего не сообщили. Только четыре строчки в "Вечерке" отметили твой уход. Мы уезжаем из дома на "скорой помощи" с врачами реанимации, которые так часто вытягивали тебя".
И.Шевцов: "Вынесли гроб, поставили в холле... Оксана стояла одна. Почему-то к ней никто не подходил, просто не до нее было... Я подошел к ней, мы стояли вместе. Потом она села в реанимобиль".
А.Макаров: "Вначале мы думали, что и на кладбище повезем Володю на реанимобиле, но нам не разрешили..."
Л.Сульповар: "Это была наша машина из Склифосовского... Мы сами договорились и сняли одну машину с линии... Я позвонил и попросил... Ребята сами приехали...
В подъезде дома - панихида. Были самые близкие: мать, отец, Марина Влади, сыновья, Людмила Абрамова, родственники и друзья... Поставили гроб, играл небольшой оркестр студентов консерватории. Там рядом их общежитие... А потом на реанимобиле мы перевезли Володю в театр.
Реанимобиль - и целая кавалькада машин".
М.Влади: "Мы приезжаем в театр, где должна состояться официальная церемония..."
Н.Тамразов: "Народу у театра уже было много. Заграждения и милиция..."
В.Янклович: "Привезли в театр, убирали стулья, устанавливали гроб..."
Н.Тамразов: "Гроб установили на постамент".
М.Влади: "Любимов отрежиссировал твой последний выход: сцена затянута черным бархатом..."
В.Янклович: "До начала прощания было еще много времени. Марина все это время была в кабинете Любимова".
И.Шевцов: "Гроб уже установили на сцене... Одними из самых первых пришли Н.Губенко и Ж.Болотова. В зале почти никого не было. Они два часа сидели, не вставая".
М.Влади: "Я поднимаюсь в кабинет Любимова. Он бледен, но полон решимости. Он не отдаст эту последнюю церемонию на откуп чиновникам. Он хочет, чтобы говорили только друзья. В конце концов официальные лица сдаются. Никакой неискренности не будет..."
И все же на панихиде выступил и официальный представитель Министерства культуры...
Ю.Любимов: "Я очень резко сказал... И они отступили. Я просто старался, чтобы люди смогли прийти и проститься..."
В.Шехтман: "Петрович хотел, чтобы народ шел три дня и три ночи... Чтобы все, кто придут, смогли попрощаться..."
Ю.Любимов: "Чтобы был порядок, чтобы не было Ходынки... Я хотел, чтобы гроб стоял на сцене, на подмостках, на которых Владимир играл. Это такая старая театральная традиция. Вот и все".
Д.Гельфонд: "Ведь вполне могли вообще разогнать людей, - вот тут Юрий Петрович и потребовал. Милиция пробовала убрать большой портрет Высоцкого - он был выставлен в окне буфета на втором этаже, - но и тут Любимов настоял на своем".
А.Макаров: "Сначала дали разрешение на то, чтобы гроб стоял в театре столько, сколько будут идти люди. Но когда увидели с к о л ь- к о людей идет, несмотря на закрытый из-за Олимпиады город..."
По непроверенной версии, Любимов просил отменить вечерний спектакль "Мастер и Маргарита", чтобы продлить прощание, но разрешение не получил...
Алла Баранова - инженер: "Мы переживали, что, кроме нас, у театра никого не будет... Поехали, как только открылось метро. Около театра уже стояло человек сто...
Из статьи "Прощание отменено" - "Сельская молодежь", N 1, 1988 - без подписи (в дальнейшем - "Прощание..."):
"...Я поднялась по эскалатору станции метро "Таганская". Площадь еще была пуста, но под стенами станции толпились, переговаривались, посматривая на подъезд театра, там стояла сплоченная колонна - те, кто пришел сюда с ночи, самые преданные и самозабвенные.
Всю ночь они поддерживали огонь поминальных свечей... Площадь еще была пуста... но уже подъезжали с разных сторон военные грузовики с крытым верхом, уже по всему периметру колонны выстроился милицейский патруль... и я двинулась вслед за другими искать конец очереди к Высоцкому".
А.Баранова: "В очереди переписывали от руки последнее стихотворение Высоцкого "И снизу лед..."
В.Гордеев - журналист: "Из "Таганской" уже не выпускали, мы вышли на "Курской"... Добежали до конца очереди. Милиционеры успокаивали: говорили, что все смогут пройти, что такой приказ...
Вначале в очереди было свободно, люди переходили от одной кучки к другой. Из портативных магнитофонов пел Высоцкий. Из рук в руки передавали фотографии..."
А.Штурмин: "Любимов сказал мне, что Володе, наверное, было бы неприятно, если бы в театре была милиция...
- Нельзя ли, чтобы ваши ребята поддержали порядок? Вдруг кому-то станет плохо... Или еще что...
И рано утром я привез ребят (из школы каратэ), - они все время дежурили в театре. Правда, милиции все равно было много..."
В.Золотухин: "...В день похорон часам к девяти (?) приехал шеф и встретил Янкловича (который ни за какую организацию: улица, театр, транспорт, разумеется, не отвечал - он был всегда с Володей) и набросился на него:
- Меня не пустили, вы понимаете, не пропустили к театру! А с этой стороны должен подъехать Ульянов. Как же он пробьется сквозь этих долдонов?!
И Валерка, не задумываясь: "Да Ульянова-то знают. Его пропустят. Что вы волнуетесь за Ульянова?" Шеф обалдел".
"Прощание...": "...Рядом со мной появился грузовик. Он медленно полз вдоль очереди. Двое были в кузове, двое - внизу, на подхвате. Те, что наверху, вынимали из кузова металлические оградки... а те, что внизу, быстро их устанавливали. Не прошло и нескольких минут, как очередь была схвачена железным ремнем: только впереди еще оставался проем. Я ринулась туда, чтобы не оказаться "за бортом", - и вовремя, потому что за мной окончательно "захлопнулись двери".
Михаил Сорокин ("Новое русское слово", Нью-Йорк, 25.7.90): "Напротив здания театра закрыли вход и выход станции метро "Таганская" И вдруг я увидел рядом с метро небольшой служебный автобус с торчащими во все стороны антеннами. Как выяснилось потом, в этом автобусе размещался штаб похорон Высоцкого, который возглавил второй секретарь МК партии - видно, крупный специалист по искусству - Борисов. Борисов координировал действия милиции и дружинников, стянутых со всех концов Москвы, и внутренних войск, которые прибыли на огромных грузовиках и оцепили район Таганки".
Д.Гельфонд: "Красный автобус - "передвижной штаб" - стоял у входа в метро. Руководил "операцией" генерал Шаранков - заместитель начальника УВД Москвы по охране общественного порядка. Он, по-моему, и сейчас там работает..."
С.Говорухин: "...В здании метро образовался милицейский штаб, был еще другой штаб - на колесах. Распоряжался всем взволнованный и несколько испуганный происходящим генерал. "Зачем так много милиции?" - подумал я..."
"Прощание...": "К одиннадцати часам небо начало выцветать: солнце входило в полную силу. Мимо с искаженным лицом пробежал какой-то милицейский чин, за ним - другой, третий, не заботясь о конспирации, нервно выкрикивал в микрофон: "Еще десять человек сюда! Еще десять - ко мне!" Барьеры качались. Раздался новый пронзительный крик многих, и вдруг целая людская волна прорвала внутренние железные перемычки, которыми стражи порядка стремились отжать ее от стен, и покатилась вперед".
В.Гордеев: "На милицейскую цепь напирает толпа - прошло уже три часа, а мы продвинулись только метров на сто... Несколько десятков молодых парней начинают эту толпу раскачивать... Этот "кулак" и опрокинул решетки, прорвал ограждение. Все ринулись вперед, кто-то упал... Рев толпы, крики женщин...Ужас! С ходу прорвали еще одну цепь, а дальше стояла колонна грузовиков, которая перегородила улицу".
А.Свидерский: "Я стоял рядом с милиционером. Он передавал по рации:
- Двадцать пять тысяч... Тридцать тысяч...
Передавал, по-моему, кому-то на кладбище..."
Д.Гельфонд: "Часов в одиннадцать я поехал на кладбище, чтобы понять что к чему - и держать связь с театром".
А.Баранова: "Доступ был с десяти часов. Мы вышли из театра в 10.38. Пошли вдоль очереди... Какие лица!"
С.Говорухин: "У меня на стене висит фотография. Люди из той невиданной очереди, из толпы. Какие красивые, одухотворенные лица!
Я шел вдоль очереди, всматривался в лица, вслушивался в разговоры. Пожилая женщина, стоявшая в толпе молодых людей, сказала:
- У нас в деревне все Володю поют".
А.Баранова: "Из театра мы поехали на кладбище. Никого еще не было - раскрытая могила... Мы стояли все время..."
Ю.Любимов: "Грустно об этом говорить, но ему не случайно могилу вырыли не как всем. Очень глубоко могильщики вырыли. Говорят: "Пусть сохранится".
Д.Гельфонд: "На кладбище народу было уже много... Кладбище было оцеплено. Директор кладбища был в панике, - никто ничего не знал... Приезжали снимать иностранцы - датчане или немцы. Ко мне подошел человек в штатском и сказал:
- Вы, как представитель театра, обязаны не допустить эту съемку!
Потом выяснилось, что это был секретарь Краснопресненского райкома партии. С ним был начальник районного КГБ".
"Прощание...": "Медленно-медленно, по двое в ряд, толпу начали процеживать в театр...
То ли от недавнего солнца, то ли от недавнего сумрака нас качает, и все как-то воспалено: яркий свет в холле, фотографии на стенах, доска телеграмм, какие-то люди у стен..."
М.Влади: "...Сцена затянута черным бархатом, прожекторы направлены на помост, одна из твоих последних фотографий - черно-белая, где, скрестив руки на груди, ты серьезно смотришь в объектив, - висит, огромная, над сценой. Траурная музыка наполняет зал. Мы садимся. Я беру за руку твою бывшую жену, и мы обе садимся с вашими сыновьями. Прошлое не имеет сейчас никакого значения..."
Н.Тамразов: "У гроба я был рядом с Мариной, вместе с ней был ее средний сын - Пьер. Отца и мать посадили справа, если смотреть из зала... И Марина говорила о том, как она жалеет, что у них с Володей не было общих детей..."
Позже - через восемь лет - Марина написала, что она "никогда не соглашалась родить ребенка - заложника нашей жизни. Ребенку, о котором ты мечтал, могло быть от одиннадцати до года в июле восьмидесятого".
М.Козаков: "Он лежал на сцене, а над ним - он же на портрете, в рубашке с погончиками, вглядывался в зал: кто сегодня пришел увидеть его в последний раз? Пришли все".
М.Влади: "...Двери открывают - и потекла толпа. Москвичи пришли проститься со своим глашатаем. Тысячи лиц отпечатались у меня в памяти, каждый несет цветы - сцена вскоре вся усыпана ими, и сладковатый запах ударяет в голову. Люди видят нас, опускают глаза, прижимают руку к сердцу, многие плачут..."
Виталий Акелькин ("Вагант", N 7, 1991): "А в гробу лежал постаревший, теперь уже успокоившийся, наш Владимир Семенович, с длинными волосами, непривычно зачесанными назад, со сложенными на груди руками рабочего человека".
М.Влади: "Мы слышим с улицы возмущенные возгласы и крики, перекрывающие реквием: мне говорят, что квартал оцеплен, что милиции приказано не пускать людей, что "им" надо побыстрее закончить с похоронами..."
В.Гордеев: "Становится ясно, что нас обманывали - в театр мы не попадем. К этому времени нашу "ударную группу" разделили на четыре части... "Прошили насквозь" двумя колоннами каких-то непонятных ребят в голубой форме...
В толпе - легкое озлобление... Парень фотографирует милицейские заграждения, какого-то начальника с рацией... У него отбирают аппарат и засвечивают пленку... Девушка - к нему:
- Ну зачем вы это делаете - нас же не пропустят...
- Для истории, милая девушка, для истории...
И начал снова щелкать...
Другая девушка обращается к пожилому милиционеру:
- Может, и ваша дочь стоит в очереди, а вы не пускаете...
- А моя дочь сюда бы не пришла... У меня и не может быть такой дочери, как вы!
- А у меня не может быть такого отца, как вы!
Мимо проходят актеры московских театров, их узнают, передают букеты цветов - их-то пропускают..."
М.Сорокин: "В длиннющей ленте, растянутой на километры, многие держали портативные магнитофоны и... зонтики.
Было очень жарко в этот день. А в руках почти у каждого были цветы, и люди зонтиками укрывали их от солнца".
Ю.Любимов: "Сколько было цветов! Жара была дикая, а люди не себя от жары берегли, а цветы укрывали под зонтиками, чтобы они не завяли".
"Прощание...": "По левой пустынной стороне улицы, сплоченно и обособленно одновременно, своими кланами, они шли стремительно, как на марше, а впереди шагали их капитаны.
Это шли проститься с артистом русские театры.
Шли МХАТ и "Современник", Театр на Малой Бронной и Ермоловой, Малый, Вахтангова..."
В.Золотухин: "В свое время Валерий (Янклович) сделал 10 000 фотографий с автографом. Дал фотографию милиционеру из охраны. Из толпы баба завопила: "Кому вы даете?! Он же милиционер. Дайте мне". Милиционер заплакал: "А мы что, не люди?"
А вот как доходит это за границу... Вспоминает поэт-эмигрант Вадим Делоне (1982 год):
"Знаменитый режиссер Театра на Таганке Любимов принес пачку фотографий Высоцкого. К нему бросилась толпа. И он в отчаяньи, не зная что делать, отдал эту пачку милиционеру. И тут какая-то пожилая женщина в очереди закричала:
- Кому ж ты отдал фотографии Высоцкого?! Менту!
Милиционер бросил форменную фуражку оземь, зарыдал:
- Да что ж я - не человек, что ли!"
В.Янклович: "Это мы сделали для Володи десять тысяч фотографий... Нисанов сделал снимки, потом напечатали на какой-то фабрике... Портрет с автографом. Я еще боялся, чтобы их потом не продавали... Мы их раздавали во время похорон..."
В.Акелькин: "Через зал (верхнее фойе) проходит человек с пачкой больших фотографий и раздает всем, находящимся в зале. На фото - Высоцкий, поперек фотографии - размашистый автограф".
А.Демидова: "Гроб стоял в середине сцены. Володя лежал постаревший (а ему было 42 года!), уставший, неузнаваемый (может быть, оттого, что волосы были непривычно зачесаны назад). Над гробом свисал занавес из "Гамлета"... Слева менялся караул из актеров нашего театра. Вся сцена была завалена цветами. Люди шли и шли. Многие плакали.
...Среди проходящих я увидела Эфроса с Крымовой, перетащила их через толпу за руки в свой угол, и так мы стояли, тесно прижавшись, всю панихиду".
М.Влади: "Я смотрю на твое лицо, я немного загримировала тебя, потому что сегодня утром на рассвете лицо показалось мне совсем белым. Я заполняю свою душу этими дорогими чертами, я запоминаю их навсегда".
"Прощание...": "Неподвижно, молча лежит он перед полным зрительным залом, - бледный, непохожий, углубленный, словно додумывая о нас обо всех что-то свое..."
Жанна Владимирская: "Сцена была затянута черным. Вся... На сцене, высоко поднятый, стоял - или висел - гроб. А над гробом еще выше - знаменитый гамлетовский занавес, и Володя лежал в черной гамлетовской водолазке. В руках у него был черный розан. Руки были на груди, перетруженные и беспомощные, - удивительно беспомощные.
В глубине сцены, там, куда он выходил и сидел перед началом "Гамлета", был его портрет - молодой-молодой, студент или десятиклассник. (Фото Саакова, сентябрь 1979 года, Тбилиси. - В.П.) А лицо спокойное. Будто он давно ждал смерти. И не удивился, не испугался, когда она явилась.
Когда начали пускать людей, заиграла музыка, то и дело кричал петух из "Гамлета".
М.Козаков: "И звучало "С миром отпущаеши раба Твоего" и Бетховен, Рахманинов, Шопен. Потом те, что не уместились в зале, а заполнили огромное помещение театра, услышали голос Гамлета - Высоцкого, его голос:
- Что есть человек..."
А.Демидова: "Звучала музыка: "Стабат Матер" Перголези, "Страсти по Матфею" Баха, "Ныне отпущаеши"... Но, может быть, самое неизгладимое впечатление - прозвучавший в фойе за несколько минут до начала панихиды голос Высоцкого: несколько строчек из "Гамлета", переходящие потом в музыку - звукозапись, использовавшаяся в финале спектакля".
М.Влади: "Усталость, горе, звуки шагов вызывают нечто вроде галлюцинации. У меня впечатление, что ты дышишь, что у тебя шевелятся губы и приоткрываются глаза. Петя берет меня за плечи. Я прихожу в себя. Надо держаться. Врач - один из друзей - протягивает мне стакан с каплями нашатыря. Я смотрю вокруг, впечатление, что я снимаюсь в фильме, и сцена закончится сейчас коротким режиссерским "стоп!" Толпа продолжает склоняться перед гробом в течение долгих часов..."
Юрий Медведев (актер Театра на Таганке): "Утром я даже колебался: идти мне или нет... Я думал, что будет много любопытствующих, а это очень неприятно. Решил: пойду попрощаюсь и уйду. А когда я пришел, встал у гроба...
Короче говоря, я не ушел, пока Володю не вынесли из театра. Я стоял у изголовья - надо было провожать людей, которые задерживались у гроба: "Проходите, пожалуйста... Пройдите, будьте добры..." Ведь на улице стояли и ждали десятки тысяч. И за эти часы ни одного любопытствующего лица я не увидел - ни одного..."
Ж.Владимирская: "Поражало во всем отсутствие фальши. Скорбь была правдивой и целомудренной. Мужчины плакали открыто, а женщины плакали... ну, как женщины. И все время, через паузы, звучал Володин монолог из "Гамлета" - "Что есть человек..."
Еще удивительно - было множество пожилых людей, даже старых было множество. И это было непонятно и одновременно подчеркивало величину потери.
И еще - поразительный жест, один почти у всех мужчин. Проходя мимо гроба, каждый жал Володину руку, а у меня было чувство, что от такого количества рукопожатий сам Володя обязательно устанет к концу прощания. Жест, рукопожатие - какой-то заговор, присяга на соучастие какое-то, да и не какое-то..."
Анатолий Эфрос: "...И был страшный момент, когда Любимов подошел и произнес, - он хотел сказать: "Разрешите начать панихиду..." - но произнес только: "Разрешите..." И не закончил. И этот сбой "железного" Любимова был для меня сильной неожиданностью.
И вдруг все встали, и воцарилась невероятная тишина".
А.Демидова: "Выступали Любимов, Золотухин, Чухрай, Ульянов, Н.Михалков, кто-то из Министерства культуры. Потом опять Любимов. Говорили о неповторимости личности Высоцкого, о том, как интересно он жил, как он народен. Многие из тех, кто выступал, при жизни Высоцкого и не подозревали о размахе его популярности".
В.Абдулов: "И вот, вы знаете, мне стало немного не по себе... Смотрю - говорят люди... А некоторых из них Володя, ну, мягко говоря, не любил".
В.Туманов: "Выступали люди, которых я никогда дома у Володи не видел. Ульянов говорил хорошо, Любимов..."
Ж.Владимирская: "Любимов два раза говорил. Второй раз он сказал:
- Чтобы понять, кем был Высоцкий, надо было видеть, как он шел по улицам КАМАЗа, как все окна были распахнуты, и как из них через усилители ревели песни Володи. И сквозь собственный голос он шел, как... гладиатор? Победитель? Нет, пожалуй, к нему это не подходит. Он, пожалуй, сквозь все это прошел, как страдавший и сострадающий.
Михаил Ульянов говорил много. Хорошо.
Знаменитые поэты стояли с удивленными, недоумевающими лицами. Они были в шоке, и создавалось впечатление, что за такое каждый поменялся бы с Володей".
"Прощание...": "...Ульянов обвиняюще кричал в застывший зал:
- Сегодня всему русскому искусству нанесена незаживающая рана! Говорят, люди заменимы. А кем мы заменим его? Где возьмем другой, равный ему талант? Где возьмем другой, такой же, голос? Негде!!!"
В.Золотухин: "Что я сказал Володе? Кстати, мысль, ответственность и волнение, подбор слов - испортили мне прощальные минуты с Володей. Я больше думал о себе, как и что скажу, и что будут говорить о том, что я говорил. Вот ведь какая фигня".
А.Демидова: "Я все время стояла на сцене в правом углу, где сидели родственники и близкие Володины друзья... Любимов, как всегда, держался режиссером, деликатно руководил всем, подавал сигнал для начала музыки и так далее, хотя я видела, что давалось ему все это через силу".
М.Влади: "Потом отдают распоряжение вынести гроб. Шестеро друзей несут гроб к выходу. Меня окружают близкие..."
Л.Абрамова: "- Люся, сестра... - сказала Марина".
В.Акелькин: "Весь зал еще раз прошел мимо гроба, после чего все высыпали на улицу".
Ж.Владимирская: "В начале третьего стало ясно, что прощание, если его не остановить, будет продолжаться бесконечно. И тогда толпу обманули. Сказали, что временно приостанавливается прощание, но в четыре вынесли гроб..."
По одному из свидетельств (приводится в статье "Прощание отменено..."), кто-то из милицейских чинов вышел и сказал - когда катафалк уже ехал по Садовому кольцу: "Товарищи! Не волнуйтесь! Прощание отменено по просьбе родственников умершего".
Разумеется, это была явная ложь.
В.Золотухин: "Ответственный за крышку гроба" - таким я был в день похорон".
"Прощание...": "...Какой-то отчетливый шум у подъезда. Из дверей показывается большая группа людей. В центре идут по трое-четверо двумя маленькими колоннами, удерживая на плечах тяжелую ношу".
М.Влади: "На улице бьет в глаза яркий свет. Волнуется людское море, растянувшееся на километры".
В.Акелькин: "Здесь нас ждало самое большое удивление, и если до того мы сдерживались, то на улице слезы потекли сами собой, да мы и не стеснялись их - вся Таганская площадь, с обеих сторон эстакады была забита людьми. Люди заполнили крыши и окна домов, метро, ресторана "Кама", киосков "Союзпечати", универмага..."
В.Янклович: "Потом я вышел на улицу, - увидел генеральскую машину у метро... И вот тут началось самое главное удивление! Конечно, все знали, что будет много народу, но чтобы столько! Чуть раньше Трифонов сказал в кабинете Любимова:
- Как умирать после Высоцкого?"
Ж.Владимирская: "Тогда не одна я, наверное, думала: "Какое счастье, какая правда в том, что он - не лауреат, не отягощен ни званиями, ни наградами... Что он - народный не именем Верховного Совета, а именем народа... И похороны были народными, а у "них" - ни у кого и никогда - таких не будет. Один старичок сказал, что у Владимира Маяковского были роскошные похороны, а это - похороны народные".
М.Козаков: "И вот его вынесли из главного входа театра. Если бы он смог открыть глаза, он увидел бы только небо между домами, но если бы мог слышать, то вздрогнул бы от этого - "а-а-а-а!..", которое вдруг возникло, как общий выдох, и куда-то улетело".
А.Демидова: "Все возвышения, крыши киосков и соседних домов, площадь, пожарная лестница на стене театра были заполнены народом, и тротуары на несколько кварталов еще запружены людьми".
В.Гордеев: "И вдруг мы услышали негромкую музыку. Потом вдруг - тишина. Замерли люди на крышах. Трое-четверо здоровых парней поднимали на руках высоких девушек... Девушки держали в руках зеркальца от пудрениц...
- Вот вынесли крышку... По-моему, Филатов и Золотухин... Гроб... Белый! Остановились. Нет, не видно, кто несет. Автобус... Ну, такой катафалк..."
"Прощание...": "С моего места видно, как процессия по чьей-то команде разворачивается, как откидывается нижний люк у обычного автобуса с черной полосой, как загружают... И это - все?!"
В.Смехов: "Любимов попросил всех артистов и актрис унести цветы, - и вот стоп-кадр: цветы уносили-уносили огромными охапками, а они стояли все тем же силуэтом... Я просто не могу представить, сколько это длилось времени - как-будто они откуда-то снизу опять появлялись - эти цветы".
В.Акелькин: "А в зрительном зале по обе стороны сцены - венки, венки... Их потом вывозили на двух грузовиках, по четыре ряда венков на машине".
М.Влади: "Мы садимся в автобус, гроб стоит в проходе, мы все сидим, как школьники, уезжающие на каникулы. Любимов машет большим белым платком людям, собравшимся на крышах, на каменных оградах, некоторые залезли на фонари. Автобус трогается".
"Прощание...": "Меня вместе со всеми выносит к автобусам. Дверцы распахиваются, люди занимают места...
Мы едем по цветам. Они летят из окон, с балконов, с бровок тротуаров..."
В.Туманов вспоминает, что уже когда сидели в катафалке, Марина Влади, обращаясь к нему, сказала:
- Вадим, я видела, как хоронили принцев, королей, но ничего подобного я не видела.
М.Козаков: "Когда процессия выехала на Таганскую площадь, чтобы затем направить свой путь по Садовому кольцу, под машину, которая везла его, полетели цветы".
"Прощание...": "Гроб с его телом на руках бы понесли до Ваганьковского, передавая с плеч на плечи, как величайшую ценность, и всю оставшуюся жизнь вспоминали бы этот миг, как честь и счастье.
Но у этих, на Таганской площади, отняли все - даже горький праздник прощания..."
Ю.Карякин: "И когда автобус с гробом отъехал от театра, люди долго-долго махали вслед автобусу руками, цветами. А мальчишки выпустили в небо голубей".
"Прощание...": "Откуда-то поднялись в воздух сотни голубей и теперь, кружась, уходят все выше вверх по невидимой винтовой лестнице".
С.Дерков (из письма в Театр на Таганке): "Люди провожали маленький автобус, который увозил от них очень многое. Кто-то в толпе сказал:
- Кусочек свободной России умер".
В.Смехов: "Один из важных военных чинов, наблюдавший за рекой скорби 28 июля, молвил знаменитому писателю:
- Ну а вы-то зачем сюда подались? Зачем сюда пришли? Хоронят антисоветчика... Что? Кто хоронит? Да такие же, как он..."
Ж.Владимирская: "Вот помните у Маяковского: "Если в музее выставить плачущего большевика..." Я видела плачущих большевиков - в жизни, в кино, в театре. А вот плачущих милиционеров видеть как-то не доводилось... А здесь - увидела. Запомнился молоденький-молоденький, плакавший, не стесняясь, чуть не в голос".
В.Смехов: "Потом длинная кавалькада машин пошла вразрез Садовому кольцу. В нас была какая-то злая гордость, что олимпийские машины стоят, а Высоцкий едет... Машины шли по левой стороне, все прочие стояли, - все было оцеплено..."
"Прощание...": "...От толпы... отделяется кучка молодых ребят и мчится вслед за процессией. Машины прибавляют ходу, ребята по одному отстают, продолжает бежать только какой-то совсем еще мальчик в черном кожаном пиджачке. Улица уходит вниз, толпа вдоль мостовой редеет. Уже становится виден Курский вокзал, а он все бежит.
...На него страшно глядеть: он мертвенно бледен, кажется, сейчас грохнется оземь...
...Если бы совесть могла в тот день каким-то чудом воплотиться в человеческом облике, я знаю, она была бы этим мальчиком в черном пиджачке!"
М.Влади: "...Часть огромной толпы бежит за автобусом до самого кладбища. Меня охватывает истерический смех, потому что из-за рытвин на дороге гроб подпрыгивает и твое тело соскальзывает. Нам приходится укладывать тебя обратно".
А.Штурмин: "На кладбище я ехал в катафалке, напротив сидела Марина. Там были родители, Туманов, Любимов... В книге Марины Влади написано, что тело выскользнуло из гроба... Ничего этого не было".
В.Гордеев: "Катафалк отъехал... Довольно быстро сняли оцепление... Мы подошли к театру. В окне какой-то "Фотографии" - портрет Владимира Семеновича в черной рамке. Вся улица перед театром - в цветах... Я подобрал на память две гвоздики".
По поводу этой фотографии Высоцкого в траурной рамке в витрине "Фотографии N 1" приведем начало уникального документа:
ПРИКАЗ
по Московскому городскому фотокинообъединению Мосгорисполкома.
г. Москва, N 20226 августа 1980 г.
В "Фотографии N 11" цеха N 2 без разрешения администрации цеха и без согласования с художественно-техническим советом было нарушено оформление витрины "Фотографии".
На основании изложеннного, приказываю:
1. Фотографу "Фотографии" Стрижевскому А.Е. и заведующему "Фотографией" Герасименко В.А. за самовольное оформление витрины объявить выговор.
2. Начальнику цеха N 2 Борисенкову Н.С. и мастеру участка Розанову Н.А. указать на слабый контроль за оформлением витрин и интерьеров подведомственных предприятий...
Директор фотокинообъединения Ю.Тарасов.
В.Гордеев: "По дорогам пошли первые машины, но у театра и особенно у метро - еще много людей. Метро работает только на вход. Милиция в свои "матюгальники":
- Товарищи, просьба - пройти в метро!
- Товарищи, не мешайте движению автотранспорта!
- Товарищи, разойдитесь!
Толпу у метро стала теснить конная милиция... Одна старушка сказала:
- Ну, прямо девятьсот пятый год! Сейчас нагайки вытащат...
Вдруг люди у метро стали скандировать:
- Позор! Позор!
И хлопать в такт. Оказалось, что попытались убрать портрет Высоцкого в окне второго этажа. Портрет вернули..."
Э.Рязанов: "На фасаде театра висел портрет Высоцкого. Потом по чьему-то распоряжению (о, неисправимость страха!) этот портрет вдруг убрали. Толпа начала волноваться, скандировать:
- Позор! Позор! Портрет! Портрет!
Через некоторое время, опять по чьему-то указанию, портрет появился".
М.Козаков: "Перед Красной Пресней движение замедлилось. Здесь его (Высоцкого) тоже ждали, и чем было ближе к цели, тем больше становилось людей и тех, что в синих олимпийских рубашках. К Ваганьковским воротам кортеж подъезжал медленно".
Д.Гельфонд: "На кладбище первой подъехала милицейская машина сопровождения. Потом катафалк и много-много машин. Но машины не пустили к кладбищу... Часть толпы прорвалась к могиле, опрокинули заграждения..."
М.Козаков: "У последнего его приюта людей оказалось сравнительно мало. Палило яркое солнце".
М.Влади: "Мы приезжаем на кладбище, на песчаную площадку, где в последний раз можно тебя поцеловать. Мне все труднее справляться с нервами. От вида искаженных болью лиц мне снова хочется захохотать. Может быть, я слишком много плакала?"
Д.Гельфонд: "Прощались у могилы. Сама процедура прошла довольно быстро".
М.Влади: "Я последняя наклоняюсь над тобой, прикасаюсь ко лбу, к губам".
М.Козаков: "У могилы было решено не говорить. Сказал кто-то один, кому это было доверено".
А.Крылов: "Говорил Дупак. Что он говорил, я не слышал - передо мной было семь-восемь человек. И говорил он тихо".
М.Влади: "Закрывают крышку. Удары молотка звучат в тишине".
М.Козаков: "Потом - то, что страшно всегда: глухой стук молотков..."
А.Крылов: "Молотками стучали громко - сразу несколько человек".
М.Влади: "Гроб опускают в могилу, я бросаю туда белую розу и отворачиваюсь. Теперь надо будет жить без тебя".
В.Янклович: "Могила... Помню, что Марина сказала мне:
- Помоги...
Наклонилась, взяла горсть земли с могилы и увезла домой".
Ж.Владимирская: "Володина могила была как бы и не на кладбище. Место - будто между кладбищем и городом. Первый ряд. Чтобы виднее мы ему были. А он - нам".
А.Демидова: "Он жил на юру и похоронен у самых ворот при входе на кладбище. Мне вначале было жаль, что на таком открытом месте мы его хороним. Но сейчас я понимаю, что, наверное, лучшего места и не сыскать".
В.Гордеев: "Вечером Москва обсуждала похороны Высоцкого... На улицах говорили, что Высоцкий похоронен в хрустальном(!) гробу... Что в могиле - магнитофон, который будет звучать, пока не кончатся батарейки..."
Еще по Москве в те дни ходил упорный слух, что в одном из храмов по Высоцкому была отслужена панихида...
"Нью-Йорк таймс", Крэйг Уитни: "Вечером, спустя несколько часов после этих событий, толпа из двухсот-трехсот человек еще стояла вокруг театра, но все знаки траура были убраны и портрет г. Высоцкого был удален. Рядом стояла пожарная машина. Полиция, теперь более спокойная, говорила людям:
- Проходите, собирайтесь где-нибудь в другом месте".
Л.Абрамова: "Все было как-то неясно и беспокойно, если бы не вмешательство Кобзона, наверное, и не нашлось бы человека, который бы так уверенно и разумно организовал стол... Еду, вино, посуду на полтораста человек..."
А.Демидова: "Дома у Володи. Длинный стол без стульев. Близкие друзья и родственники. Говорила мать о том, что Володя был хорошим сыном. Потом отец говорил, что в детстве Володя всех звал по имени-отчеству, что его приняли сразу во все театральные институты... Они гордились сыном. Говорил его близкий друг (В.Туманов. - В.П.) о том, какой это был непростой человек - Володя, и как не надо сейчас об этом забывать..."
В.Туманов: "Часто вспоминаю веселое Володино: "Народу было много!" Раньше, когда я не очень в этом разбирался, - встречая его с концерта, всегда спрашивал: "Ну как, - народу было много?" И вот Володи сегодня уже нет, - а народу было много. Очень много".
В.Янклович: "Поминки... Это продолжалось дня три... Уже начались разговоры о наследстве, о комиссии по творческому наследию..."
В.Золотухин: "На панихиде (поминках. - В.П.), доставая вилкой краба, Семен Владимирович, активно жуя, сказал мне: "Между прочим, дорогой Валерка, я с наслаждением слушал сегодня тебя, молодец, умница..."
Г.Епифанцев (друг Высоцкого времен школы-студии МХАТ): "На поминки я поехал к Люсе (вероятно, это было уже вечером. - В.П.). Дети еще немного побыли на Малой Грузинской - и вернулись домой..."
20.00. В Театре на Таганке - спектакль "Мастер и Маргарита". Во время сцены "оплакивания Христа" в зале послышались рыдания...
Ю.Карякин: "Тихие поминки были по Володе на Таганке. Собрались уже в двенадцать часов ночи, после спектакля, наверху, в старом здании... Были Володины песни и гамлетовский монолог о смерти. Был Володин стакан, полный до краев водки...
Был Володин портрет, тот что висел на гамлетовском занавесе в зале над его гробом: светлая спортивная рубашка, скрещенные на груди руки, усталый тоскливый взгляд в упор... И каждый, кто говорил, обращался прямо к нему, переводя глаза с горького его стакана на его портрет".
| 
