Приложение Борис Певзнер Семейный портрет. Воспоминания о семье Плисецких. Часть 2

Но всё это внезапно рухнуло – 30 июля 1985 г, купаясь в Зеленогорске, он утонул, не дожив полмесяца до своего 24-летия.

Моя семья – я, Наташа и Юля, в это время отдыхали на Черном море, в Лоо, недалеко от Сочи, и узнали о случившемся с опозданием, когда Наташа как-то под вечер позвонила Минне по телефону с переговорного пункта. Оказывается, срочная телеграмма нам уже два дня лежала на почте до востребования, но разыскивать нас почта не стала. А похороны – уже назавтра в полдень в Зеленогорске. И все же мы втроем успели на эти похороны, сумев в Адлере купить билет на ближайший самолет. «Да, Боренька, это побольнее, чем хоронить родителей!» – были ее первые слова ко мне, когда мы появились на кладбище, где все ждали нас у открытой могилы. (Смерть родителей, ушедших с интервалом 7 месяцев, хотя прошло уже больше 20-ти лет, всё еще оставалась для Минны и для меня главной травмой жизни. До тех пор).

Гибель его так и осталась загадкой – утонул в спокойную погоду на песчаном зеленогорском пляже, плавая на самом конце разрешенного пространства, вдоль буйков. Две девочки видели, как мужчина плыл, и вдруг ушел под воду. Спасатели предпочли девочкам не поверить, и лишь через несколько часов, когда встревоженные родители пришли на пляж и нашли на нем Мишины вещи, стали что-то делать. Над пляжем зазвучало объявление по радио – «Миша Перельман, подойди к своим вещам! Миша Перельман, подойди к своим вещам!» Но не подходил Миша Перельман к своим вещам. И только тогда вызвали водолазов. Минна говорила мне, что когда она увидела, как из воды вытаскивают тело Миши, перевязанное за ноги веревкой (за которую его тащили), она поняла, что ее жизнь кончилась. И собравшиеся люди с ужасом глядели на плачущего седого отца и схватившуюся за голову мать с сухими совершенно безумными глазами.

Вскрытие не помогло понять, отчего он вдруг утонул, – сердце его было совершенно здоровым.

Mистическое совпадение: После рождения сына Саша посадил у своего домика в Зеленогорске тополь, и за 24 года тополь вырос в огромное дерево. А через пару месяцев после Мишиной смерти погиб и этот тополь – его срубили, да и сам домик снесли, так как на этом месте начали строить многоэтажный жилой дом. От зеленогорского Мишиного отчего гнезда не осталось и следа…

Потеря ребенка – всегда ужасная трагедия, потеря единственного ребенка – трагедия втройне. Но надо было знать конкретно эту семью, где на этом позднем ребенке сконцентрировалась вся их жизнь, где он до своих 24^х лет оставался под маминым крылом, а она отслеживала и переживала каждый его шаг, чтобы представить степень этой трагедии. С предыдущего года Минна уже ушла на пенсию, чтобы полнее посвятить себя Мише. И вот… Тяжелым горем, не дававшим дышать, был насыщен весь воздух их жилья. И на ее отношениях с людьми в тот период это сказалось, не могло не сказаться. Так, она очень болезненно реагировала на то, кто, когда и как высказывал ей соболезнования, кто не пришел на похороны, и на этой почве испортила отношения с несколькими нашими родственниками и друзьями. Я всё это переживал, но разубедить ее не мог, да мне в то время и самому стоило больших усилий сохранить с ней хорошие отношения. (Парадоксально, но она не поседела – она дожила до 83-х лет, но и тогда у нее не появилось почти ни одного седого волоса.)

Через 10 дней после Мишиной гибели, в отчаянии и безнадежности, оставшись одна в ленинградской квартире, она выпила весь свой запас снотворных таблеток. (Мы с Сашей с утра были с ней, но разъехались – он в Зеленогорск, я по делам, и больше нас в этот день не ожидалось). Но тут вмешалось Провидение, или Случай, который бывает далеко не в каждой жизни. Как раз в этот момент Минне позвонила по телефону Белла, наша родственница – дочка папиного племянника Соломона Шейнина, с которой Минна дружила, но встречалась очень редко. Белла уезжала надолго к отцу в Харьков и только что вернулась в Ленинград. Вот как она сама об этом написала мне: «Едва я вошла в свою квартиру, раздался телефонный звонок, и моя приятельница рассказала о трагедии. Я тут же позвонила, Минна взяла трубку и спросила, знаю ли я. Я схватила такси и приехала. Дверь была открыта, она сидела на диване и принимала лекарства, и сказала мне не мешать. Началась борьба, и я ее толкнула, она упала на диван, на котором сидела, и подняться уже не могла. Я быстро в слезах вызвала скорую и всё объяснила. Скорая приехала очень быстро. Минна долго не могла мне это простить».

В больнице Минну успели спасти, сделав ей промывание желудка. Когда вечером мы с Сашей приехали туда, её жизнь уже была вне опасности, но согласно правилам в отношении всех самоубийц, ее собирались перевести на какое-то время в психбольницу. Во мне всё инстинктивно восстало против этого (как? Минну в сумасшедший дом?!), и я стал возражать, но Саша, к моему удивлению, согласился, и, как потом оказалось, правильно сделал. Когда мы через два дня навестили ее в психбольнице (на Удельной), выглядела она ужасно, хуже, чем когда-либо в жизни, но она сказала – «Я увидела здесь людей, которым еще хуже, чем мне. Вон мать навещает дочку, которая сошла с ума, когда ее изнасиловали». И привела еще и другие примеры. Это дало ей какую-то мотивацию, чтобы удержаться в жизни.

Мишу похоронили на прекрасном зеленогорском кладбище, на холме среди соснового леса, вблизи ограды, так что по лесной дороге мы подъезжали на машине почти до самой могилы. Не жалея денег, времени и сил, родители поставили ему прекрасный, нестандартный памятник, и талантливый русский умелец выбил на камне отличный портрет по самой удачной Мишиной фотографии. Это место стало Минне чуть ли не вторым домом, и они с Сашей, поменяв свою квартиру на Кировском проспекте, полностью переселились в Зеленогорск. На кладбище у Минны завязалось знакомство с другими матерями безвременно погибших сыновей, и когда она спросила у женщины, сын которой утонул уже 10 лет назад, лечит ли время, та ответила – нет, не лечит. Не знаю, как могла она дать такой ответ, – даже если время в самом деле ее не лечило, то надо было в поддержку подруги по несчастью сказать “лечит”. Но время, слава Богу, действительно лечит, даже в таком тяжелом случае, как с Минной.

Спасибо Герценовскому институту (а лично благодарить за это надо профессора Павла Михайловича Алексеева, ее бывшего заведующего кафедрой) – узнав о том, что случилось, они пригласили Минну обратно на работу, и это ее окончательно спасло. Она мне говорила – «Так я всё-таки встаю утром, одеваюсь, еду в институт и делаю вид, что живу». Через три года она съездила по приглашению нашей двоюродной сестры Эрики Плисецкой на месяц в Америку, и там впервые за всё время улыбнулась. Жизнь понемногу возвращалась к ней, и главное спасение было в непрерывной работе. Отвлекали и заботы о здоровье Саши, чье больное сердце постоянно держало их в большом напряжении. (Его стали мучить частые приступы параксизмальной тахикардии, с пульсом за 150, и хотя он научился их подавлять, ударяясь с силой грудью обо что-либо твердое, но нередко приходилось и “скорую” вызывать). И всё же у Минны оставалось свободное время, совершенно для нее невыносимое. Она написала записки о Мише, которые я здесь цитировал. Стала брать частных учеников, начала делать переводы – вот это была безразмерная работа, которая могла занять любое время.

В декабре 1993 года моя семья эмигрировала в США. Минна с Сашей (особенно он) тоже думали об эмиграции, хотели жить рядом с нами и Эрикой, и я, как только получил “гринкарту”, подал документы на вызов сестры с мужем, и потом периодически звонил в Вашингтон выяснять, как движется наше дело. Но Саша, увы, не дождался – он заболел и умер в январе 1995^го. Его хоронили в Зеленогорске – Александр Абрамович был хорошо известен в этом небольшом курортном городке. После своего выхода на пенсию он организовал там бесплатную юридическую консультацию и много лет еженедельно вёл ее на общественных началах. И регулярно публиковал статьи по правовым вопросам в газете “Зеленогорская Здравница”. Гражданская панихида возле открытого гроба, несмотря на очень холодную январскую погоду, была проведена прямо на открытой площадке, у подъезда их 9-этажного “точечного” дома, и собрала много народа. Рядом с Минной были я и Лёня Лейтес – я прилетел из Сиэтла, он приехал из Москвы. Но мы уехали, и Минна осталась совсем одна. Единственными ее родственниками в Петербурге, с которыми она поддерживала связь, были Сашин племянник, тоже Саша Перельман, и его жена Лена, и все последующие годы эти хорошие, добрые люди очень много помогали Минне. А она, конечно же, учила их английскому – раз в неделю они регулярно приходили на занятия, которые нередко превращались просто в чаепитие и родственное общение.

Наконец, из Вашингтона пришли бумаги с приглашением на интервью в американское консульство, и Минна, легко пройдя его со своим английским языком, получила статус беженца. Но уходить с работы и уезжать в США она не торопилась. К этому времени она совершила непростой в ее годы, но необходимый поступок – переехала обратно в Петербург, ближе к работе. Можно поражаться, как у нее хватило сил и энергии, но после долгих и настойчивых поисков она смогла, продав зеленогорскую квартиру, купить именно то, что ей надо – квартиру у станции метро “Приморская” на Васильевском острове. Теперь до работы ей было всего две остановки на метро, а из окон был виден Финский залив. И она продолжала работать в полную силу. Протянув с эмиграцией, сколько было возможно, (получив через три года по своему заявлению годовую отсрочку из консульства США), она совершила еще один свой Поступок – отказалась от статуса беженца и навсегда осталась в России.

Начался последний период Минниной жизни, который весь прошел под знаком совершенно уникальной дружбы, и характер ее к этому времени, благодаря теплу этой дружбы, значительно смягчился.

Я уже сказал, что она занялась переводами. Заказы на них искать не приходилось – в стране шла горбачевская перестройка, и спрос на английский язык подскочил многократно. Но и с этой работой всё получилось не обычно, а в присущем ей стиле, как и со студентами – помимо деловых, возникали самые дружеские отношения. Для начала помогло и счастливое стечение обстоятельств – Наташа, моя жена, работавшая в знаменитом Физтехе, гнезде науки высшего уровня, познакомила Минну со своим бывшим соучеником по ЛЭТИ, а ныне профессором Михаилом Левинштейном, которому надо было перевести на английский его монографию по полупроводникам. И вот Миша и особенно его жена Лариса стали близкими Минниными друзьями на всю жизнь. Лариса, в свою очередь, познакомила Минну со своим начальником, которому тоже нужны были переводы на английский. Tак в жизни Минны появился Илья Израилевич Блехман, академик, основатель вибрационной механики, ученый с мировым именем. Достаточно сказать, что он был удостоен престижной иранской премии, которую ему (еврею!) вручил в Тегеране сам президент Ирана (но, конечно, это было еще до Ахмадинеджака), и что он получил в ГДР Гумбольдтовскую стипендию, по которой там год работал. В 90-е годы он был самым близким Минниным другом (а это значило, что она бывала в его семье, и что участвовала в судьбе его дочери, и что ее любили его внуки). Она даже как-то написала мне в письме –«меня спас сначала Саша, потом Блехман, потом еще работа, друзья, Николай Николаевич». Она перевела монографию Блехмана “Вибрационная механика” объемом 509 страниц, которая вышла в международном издательстве “World Scientific”, потом вторую книгу “Избранные главы вибрационной механики”. В апреле 99-го она писала мне: «Надеюсь, мы с Блехманом будем переводить еще одну его книгу “Что может вибрация”. Он не хочет начинать без договора, а я готова и так. Сидеть без работы для меня невыносимо». Она успела перевести и эту книгу.

И.И.Блехман говорил, что её перевод его книг улучшил понимание изложенного им материала. На научной конференции в Греции (в июне 2007, уже после Минниной смерти), один из иностранных докладчиков сказал: «как указано в книге Перельман и Блехмана...».   Потом к Илье Израилевичу подходили уточнять, кто это Перельман? Он пояснил, что это переводчица, которая по уровню перевода, по точности изложения, действительно может считаться соавтором. Оценка такого учёного, как И.И.Блехман, многого стоит. Ну как здесь не сказать – “Gained in Translation”! (“Обретено при переводе”), перефразируя название известного фильма “Lost in Translation” (“Утрачено при переводе”).

Перевела она и три книги по технике полупроводников Михаила Левинштейна и его соавтора (общим объемом 655 страниц). Перевела сложную книгу нашего двоюродного брата Льва Ломизе “Из школьной физики в теорию относительности”. Казалось, ее не смущала никакая новая тематика. Так, в 2000-м году она перевела на английский тексты двух альбомов якутских художников, а ведь у искусствоведов своя специфичная терминология. Лёня Лейтес рассказал про эпизод, который произвел на него большое впечатление. В 1960-х годах он для опыта попросил Минну перевести абзац из английской статьи о трансформаторах, содержавший термин, который все, даже самые лучшие, переводчики и словари переводили неправильно. Минна перевела со стандартной ошибкой, но со словами: “Мне кажется, здесь этот точный перевод дает неправильный смысл”.

Наконец, она сумела перевести книгу “Дух Физтеха” того же профессора Левинштейна, то есть книгу жанра “Физики шутят”, всю насыщенную анекдотами и игрой слов, а это требует большого мастерства. Этот перевод –“The Spirit of Russian Science” на 98 страницах – вышел в том же издательстве “World Scientific” в 2002 году.

Предложения на переводы поступали отовсюду. И она никому не отказывала, хотя платили далеко не всегда.

В конце 90-х у Минны появился новый друг – инженер, кандидат наук и бизнесмен Николай Николаевич Кухарчик. Появился не внезапно – с его женой Татьяной и с ним она была знакома по работе уже много лет, на ее глазах выросла их дочка Лена, и Минна помогла ей понять своё призвание и выбрать специальность – ту же, что у нее самой. И, конечно, давала ей уроки английского. Отношение Николая Николаевича к Минне было поразительно дружеским и заботливым. Незадолго до этого умерла его мать, и, возможно, он перенес на Минну свои сыновьи чувства. Он пригласил ее в поездку со своей семьей в Англию, где она помогала им как переводчица, а потом за несколько лет вместе с его семьей Минна объездила пол Европы.

В ее стихах “To My Friends”, которыми она приветствовала гостей на своем 80-летии, были такие строчки:

…И появились новые друзья,

Что просто редкость в эти мои годы –

Татьяна – Николай мне стали как семья,

Мне легче с ними пережить невзгоды.

И старые мои любимые друзья

Лариса с Мишей, два Ильи –

Илья Израйлич и Илья Петрович,

Захар и Лина, Таня и Кирилл,

Общенье с вами придает мне сил.

И верные мои подруги Рита, Лена, Сана.

Они – моя опора каждый день…

“Cкажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты”. Те из названных в этих стихах, кого я еще не упоминал выше, это известный писатель Илья Штемлер (Илья Петрович), это театральный режиссер, заслуженный деятель искусств России Татьяна Дунаевская и ее муж Кирилл Никитин, инженер-кораблестроитель, это замечательный врач доцент Захар Парижский и его жена Лина, владелица турбюро, это многолетние Миннины подруги Рита Сенотова, тоже “англичанка”, Елена Новгородова, доцент кафедры немецкого языка, Сана, филолог-эрудит, вдова известного профессора-генетика Кирпичникова, пострадавшего от лысенковских гонений.

А как не упомянуть еще двух Минниных друзей и одноклассников, двух капитанов первого ранга в отставке? Первый – самый знаменитый из наших школьников, видный профессор в области бионики, лауреат Ленинской премии Владимир Ахутин, директор КБ по бионике, зав. кафедрой ЛЭТИ и прочая, и прочая. Второй – Александр Ратнер, ставший, выйдя в отставку, писателем-юмористом, и выпустивший уже множество сборников остроумных афоризмов “Перлы житейской мудрости” (типа “Легче родить мысль, чем вывести ее в люди”, или “Какую же надо иметь силу, чтобы побороть свои слабости”). И каждый свой сборник он обязательно дарил Минне. В своих стихах она их двоих не упомянула, так как на ее 80-летии они не были – Ахутин стал уже совсем плох (он умер за год до Минны), а Ратнер эмигрировал в Германию. А на 75-летии они были. Да, последнюю часть своей жизни она прожила в таком блестящем кругу друзей, каким мало кто мог бы похвастаться. Ах, эти традиционные российские кухонные посиделки, в ее уютной кухне, из окна которой вдали, за силуэтами домов, был виден закат, догоравший над Финским заливом! Эти душевные разговоры за “рюмкой чаю”, за неизменной селедочкой и прочими отличными яствами, в которых на ее столе никогда не было недостатка… Нередко эти разговоры потом воплощались в очень полезные дела. И начинались уроки английского, рождались переводы, статьи, книги.

Как-то, еще в 80^х, Илья Штемлер предложил ей перевести один из его романов для издания в США. А тут неожиданно подвернулся и американский “блат” – возвращаясь в своей поездке по США из Сиэтла в Нью-Йорк, Минна разговорилась в самолете с симпатичным стариком, который отрекомендовался, ни больше, ни меньше, как председателем Союза американских писателей Гамильтоном. Она показала ему фрагменты своего перевода романа Штемлера, он их одобрил и обещал свое содействие в издании книги в США. Потом, прочитав оставленный ему материал, он прислал ей в Ленинград письмо с самым хвалебным отзывом об ее переводе, которым она очень гордилась. Надо ли говорить, какой это огромный труд – перевод романа, но она его завершила. И делала это с увлечением – она всегда стремилась к художественным переводам, но в России по этой части всё было “крепко схвачено”, так что постороннему не пробиться. Когда появился русский перевод 1-й книги “Гарри Поттера”, сделанный совершенно ужасно, она было тут же взялась за перевод одной из следующих книг (и конечно, сделала бы это отлично), но я убедил ее, что это – безнадежное дело, и действительно, на ее письмо автор ответила, что права на перевод всех ее книг уже куплены московским издательством. Не удалось и Штемлеру издать английский перевод своего романа, а Миннин знакомый Гамильтон, увы, к этому времени умер. И две моих публицистических статьи она перевела, а мне так и не удалось “протолкнуть” их в американские газеты. Она никогда никого не попрекала этим, и переводила снова и снова.

Для женщин пенсионный возраст в России – 55 лет. Минну очередной раз переизбрали на Ученом Совете факультета на должность доцента в 83 года. В 78 лет она была награждена знаком “Почетный работник Министерства высшего профессионального образования РФ”.

Все последние годы самым ее близким другом был Николай Николаевич Кухарчик. Это он позвонил мне в Филадельфию через два часа после ее внезапной смерти, это он организовал ее похороны так, что когда мы с Наташей прилетели в Петербург, нам уже почти ничего не оставалось делать, это он занимался установкой памятника на ее могиле в Зеленогорске, и многим, многим еще. Бывают такие люди на свете, но редко.