соревнований по бегу!» Далее в рекламке говорилось: «
Низкие затраты на
оплату труда в Японии позволяют новой замечательной компании
предложить вам эти кроссовки по невероятно низкой цене — 6,95
долларов». Внизу проспекта указывался мой адрес и номер телефона. Я
облепил листовками весь Портленд.
4 июля 1964 года я распродал свою первую партию. Я написал японцам
и заказал еще девятьсот пар. Эта партия обошлась бы, грубо
ориентировочно, в три тысячи долларов, что начисто съело бы всю мелкую
наличность у отца, а также его терпение.
Отцовский банк, сказал он, с
этого дня закрыт. Впрочем, он дал мне гарантийное письмо, которое я
отнес в Первый Национальный банк штата Орегон. На основании
репутации моего отца, и ни на чем более, банк согласился выдать мне
кредит. Хваленая репутация отца наконец-то стала приносить дивиденды,
по крайней мере мне.
У меня был маститый партнер, я был законно представлен в банке, и у
меня была продукция, которая сама себя продавала. Я был на коне.
На самом деле обувь продавалась настолько хорошо, что я решил
нанять еще одного торговца.
Проблема
была в том, как выбраться в Калифорнию. Лететь самолетом
я себе позволить не мог по деньгам. А ехать туда на машине у меня не
было времени. Поэтому каждый второй уик-энд я набивал свой вещмешок
кроссовками «Тайгер», надевал свою идеально отутюженную военную
форму и направлялся на местную авиабазу. Увидев меня в униформе,
военные полицейские взмахом руки показывали мне на транспортник ВВС,
отправлявшийся в очередной рейс в Сан-Франциско или Лос-Анджелес, не
задавая лишних вопросов. Отправляясь в Лос-Анджелес, я экономил еще
больше, толкая товар на пару с Чаком Кейлом, своим другом по
Стэнфорду. Хорошим другом. Когда я делал презентацию своего реферата
о беговой обуви по курсу предпринимательства, Кейл пришел,
чтобы
оказать мне моральную поддержку.
В один из таких субботних дней в Лос-Анджелесе я пришел на
соревнования, организованные в Оксидентал-колледж. Как всегда, я стоял
на краю травяного поля, позволяя своим кроссовкам самим творить чудо.
Проходивший мимо парень неожиданно притормозил и протянул руку. В
глазах искорки, красивое лицо. На самом деле очень красивое, хотя и с
грустным выражением. Несмотря на напускное спокойствие, было что-то
печальное, чуть ли не трагическое в его глазах. А также что-то смутно
знакомое. «Фил», — обратился он ко мне. «Да?» — спросил я в ответ.
«Джефф Джонсон», — представился он.
Ну, конечно! Джонсон. Я знал его по Стэнфорду. Он был бегуном,
показывал довольно приличные результаты на дистанции в одну милю, и
мы соревновались друг с другом на нескольких открытых университетских
соревнованиях. А иногда он принимал участие в пробежках со мной
и Кейлом, а затем шел с нами перекусить. «
Хэйя, Джефф, — ответил я, —
чем сейчас занят?» — «В аспирантуре, — ответил он, — антропологию
штудирую». В планах было стать социальным работником. «Да ты что!» —
удивился я, округляя глаза. Джонсон совсем не походил на социального
работника. Я не мог представить, как он консультирует наркоманов и
размещает детей-сирот по приютам. Не походил он и на антрополога.
Представить не мог, как болтает с каннибалами в Новой Гвинее или же
ковыряется с кисточкой в местах древних поселений индейцев
анасази,
просеивая козий навоз в поисках черепков.
Но это, по его словам, были его мытарствами лишь в дневное время. По
выходным он, следуя зову сердца, занимался продажей обуви. «Не может
быть!» — вскричал я.
«Адидас», — сказал он. «Да пошел он, этот «Адидас», — сказал я, —
ты
должен работать на меня, помогать мне продавать эти новые японские
кроссовки».
Я дал ему подержать в руках гладкие марафонки «Тайгер», рассказал
ему о своей поездке в Японию, о встрече в компании «Оницука». Он
согнул марафонку, внимательно осмотрел подошву. «Довольно клевая»,
сказал он. Он был заинтригован, но — нет. «Я собираюсь жениться, —
сообщил он. — Не уверен, что смогу сейчас взять на себя новое
предприятие».
Близко к сердцу его отказ я не принял. За многие месяцы я впервые
услышал слово «нет».
Жизнь была прекрасна. Жизнь была грандиозна. Я даже завел своего
рода подругу, хотя на нее у меня не оставалось много времени. Я был
счастлив, счастлив по-настоящему, возможно,
как никогда в жизни, но
счастье может быть опасным. Оно притупляет чувства. Таким образом, я не
был готов к получению того ужасного письма.
Оно было от тренера по борьбе в средней школе — в каком-то богом
забытом городке на востоке страны, небольшом городке на Лонг-Айленде
под названием не то Массапекуа, не то Манхассет. Я дважды прочитал его,
прежде чем понял, о чем оно. Тренер утверждал, что он только что
вернулся из Японии, где провел встречу с руководителями компании
«Оницука», которые благословили его стать эксклюзивным американским
дистрибьютором. Поскольку он прознал, что я продаю обувь с маркой
«Тайгер»,
то считает, что я занимаюсь браконьерством, и требует —
приказывает мне! — прекратить это.
Чувствуя, как колотится мое сердце, я позвонил своему кузену, Дугу
Хаузеру. Он закончил Стэнфордскую юридическую школу и теперь
работал в солидной фирме в городе. Я попросил его разобраться с этим
мистером из Манхассета, выяснить все, что можно, а затем написать этому
типу письмо, чтобы отцепился. «Сказав что, если конкретно?» — спросил
кузен Хаузер. «Что в случае любой попытки вмешательства в дела «Блю
Риббон» будут незамедлительно приняты ответные юридические меры», —
ответил я.
Моему «бизнесу» было два месяца от роду, и я уже был втянут в
юридическую битву? Так мне и надо за смелость назвать себя счастливым.
Вслед за этим я сел и накатал отчаянное письмо в «Оницуку».
Достарыңызбен бөлісу: