Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем

несколько  подробнее,  почему  кроссовки  «на  воздушной  подушке»
выполнят  свою  задачу,  почему  они  никогда  не  сплющатся,  почему  эта
модель  —  Следующее  Великое  Изобретение.  Когда  он  закончил,  я
продолжал смотреть на доску. Будучи квалифицированным бухгалтером, я
большую  часть  своей  жизни  провел,  глядя  на  доску,  но  каракули  этого
парня Руди были чем-то иным. Неподдающимся расшифровке.
Люди  носят  обувь  с  Ледникового  периода,  сказал  я,  и  ее  основной
дизайн  не  так  уж  сильно  изменился  за  последние  сорок  тысяч  лет.
Настоящего прорыва в этом не было с конца 1800-х гг., когда башмачники
начали  использовать  разные  колодки  для  правых  и  левых  туфель,  а
резиновые  компании  стали  выпускать  подошвы.  Поэтому  трудно  было
поверить,  что  спустя  столько  времени,  на  этом  позднем  историческом
этапе,  может  быть  придумано  нечто  настолько  новое,  революционное.
Обувка «на воздушной подушке» звучала для меня как реактивные ранцы
или движущиеся тротуары. Как содержание комиксов.
Руди  продолжал  сохранять  невозмутимость.  Он  продолжал  свое,
оставаясь  непоколебимым,  серьезным.  Наконец,  он  подернул  плечами  и
сказал, что понял. Он уже пытался сделать заход на «Адидас», и там тоже
отнеслись  к  нему  скептически.  Абракадабра.  Это  все,  что  мне  надо  было
услышать.
Я  спросил,  могу  ли  я  вставить  его  «воздушные»  подошвы  в  мои
кроссовки,  чтобы  опробовать  их.  «В  них  нет  модератора  (материал  для
поддержки средней части стопы. — Прим. пер.), — сказал он, — они будут
свободно болтаться на ноге».
«Для меня это неважно», — ответил я.
Я  запихнул  подошвы  себе  в  кроссовки,  после  чего  опять  надел  и
зашнуровал их. Неплохо, сказал я, немного попрыгав на месте.
Я отправился на шестимильную пробежку. Я действительно чувствовал
себя в них неустойчиво. Но они были чертовски хороши для бега.
Я прибежал обратно в офис. Еще весь в поту, я подбежал к Штрассеру
и сказал ему: «Думаю, у нас здесь кое-что есть».
В тот вечер я со Штрассером отправился поужинать с Руди и Богертом.
Руди  дал  более  подробное  научное  объяснение  своим  «воздушным»
подошвам,  и  в  этот  второй  раз  объяснение  стало  приобретать  смысл.  Я
сказал  ему,  что  у  нас  появилась  возможность  сделать  бизнес.  Затем  я
передал слово Штрассеру.
Я  нанял  Штрассера  за  его  юридический  склад  ума,  но  к  1977  году  я
раскрыл  его  настоящий  талант.  Талант  переговорщика.  Вначале  я
несколько раз просил его подготовить контракт со спортивными агентами,

самыми жесткими переговорщиками в мире, и ему удалось сделать больше,
чем  просто  сохранить  наши  позиции.  Я  был  поражен.  Агенты  тоже.
Каждый  раз  Штрассер  выходил  с  переговоров,  добиваясь  больше,  чем  мы
когда-либо  надеялись  получить.  Его  никто  не  пугал,  и  никто  не  мог
сравниться  с  ним  в  борьбе,  если  коса  находила  на  камень.  К  1977  году  я
уже отправлял его на все переговоры в полной уверенности в успехе, будто
провожал на задание 82-ю воздушно-десантную дивизию.
Думаю, его секрет скрывался в том, что ему просто было все равно, что
он  говорит,  как  он  говорит  или  как  все  идет.  Он  был  честным  до  мозга
костей,  радикальным  тактиком  на  любых  переговорах.  Вспоминаю  один
случай  —  труднейшие  переговоры,  которые  вел  Штрассер  по  Элвину
Хейзу из команды всех звезд «Вашингтон Буллетс», с которым мы хотели
вновь  подписать  спонсорский  контракт.  Агент  Элвина  сказал  Штрассеру:
«Вы должны отдать Элвину всю свою гребаную компанию!»
Штрассер  зевнул:  «Вы  ее  хотите?  Забирайте  ради  бога.  У  нас  в  банке
лежит  десять  тысяч.  Наше  окончательное  предложение  —  берите  или
проваливайте».
Агент взял.
Теперь  же,  видя  огромный  потенциал  в  этих  «воздушных»  подошвах,
Штрассер  предложил  Руди  по  десять  центов  с  каждой  проданной  пары,
а  Руди  потребовал  двадцать,  и  через  несколько  недель  они  сторговались
где-то  посередине.  Затем  мы  отправили  Руди  и  его  партнера  обратно
в  Эксетер,  который  де-факто  становился  нашим  департаментом
исследований и разработок.
Когда Джонсон встретился с Руди, он, разумеется, в точности сделал то
же,  что  и  я.  Он  засунул  «воздушные»  подошвы  в  свои  кроссовки  и
пробежал в них рысью шесть миль, после чего перезвонил мне. «Из этого
может  получиться  большое  дело»,  —  сказал  он.  «Именно  так  и  я
подумал», — сказал я.
Но Джонсон был обеспокоен тем, что пузырьки будут вызывать трение.
Его  ноги  нагрелись  при  беге,  сообщил  он.  У  него  стал  образовываться
волдырь.  Он  предложил  закачивать  воздух  и  в  промежуточную  подошву,
чтобы сделать бег более стабильным. «Ты мне об этом не говори, — сказал
я. — Сообщи это своему соседу по кабинету, мистеру Руди».
Едва Штрассер успел успешно завершить переговоры с Руди, мы дали
ему  новое  важное  поручение.  Подписать  контракты  с  тренерами
университетских  баскетбольных  команд.  «Найк»  уже  держал  отличную
«конюшню»  игроков  НБА,  и  объемы  продаж  баскетбольной  обуви  резво
росли,  но  у  нас  практически  не  было  университетских  команд.  Даже

Орегонского университета. Немыслимо.
Тренер Дик Хартер сообщил нам в 1975 году, что он оставил решение
на  усмотрение  игроков,  и  команда  проголосовала  6:6.  Поэтому  команда
сохранила контракт с компанией «Конверс».
На следующий год команда проголосовала в пользу «Найка» — 9:3, но
Хартер  сказал,  что  разница  в  голосах  все  еще  невелика,  поэтому  он
остается с «Конверс».
Какого?..
Я  поручил  Холлистеру  постоянно  и  настойчиво  лоббировать
баскетболистов на протяжении последующих двенадцати месяцев. Что он и
сделал.  И  в  1977  году  голосование  прошло  в  пользу  «Найка»  со  счетом
12:0.
На  следующий  день  я  встретился  с  Хартером  в  офисе  Джакуа,  и  он
сообщил мне, что все еще не готов подписать контракт.
«Почему?»
«А где мои две с половиной тысячи долларов?» — спросил он.
«Ага, — сказал я, — теперь я понимаю».
Я  отправил  чек  Хартеру  по  почте.  Наконец-то  мои  «Дакс»  выйдут  на
площадку в «Найках».
Почти  в  тот  же  самый  удивительный  момент  в  нашей  истории  наш
порог  переступил  второй  странный  изобретатель  обуви.  Его  звали  Сонни
Ваккаро,  и  он  был  столь  же  уникален,  как  и  Фрэнк  Руди.  Коротышка,  с
округлыми  формами  и  бегающими  глазками,  он  говорил  плаксивым
голосом
с
американизированным
итальянским
акцентом
или
итальянизированным  американским  акцентом  —  я  так  и  не  смог
определиться.  Он  точно  был  «псом  с  обувкой  в  зубах»,  но  псом  прямо  из
«Крестного  отца».  Когда  он  впервые  заявился  в  «Найк»,  он  принес  с
собой  несколько  моделей  обуви  своего  изобретения,  вызвавших  взрывы
хохота  у  собравшихся  в  конференц-зале.  Этот  парень  не  был  Руди.  И  все
же  в  ходе  нашего  разговора  он  доказывал,  что  находится  в  приятельских
отношениях со всеми тренерами университетских баскетбольных команд в
стране.  Каким-то  образом  несколько  лет  тому  назад  он  придумал
популярную  среди  средних  школ  (high  school  —  в  США  так  называют  9–
12-е  классы.  —  Прим.  пер.)  баскетбольную  игру  «всех  звезд»  —  «Даппер
Дэн Классик», она стала суперхитом, и благодаря ей он перезнакомился со
всей тренерской знатью.
«О’кей,  —  сказал  я  ему,  —  вы  приняты  на  работу.  Мотайте  со
Штрассером  отсюда  и  посмотрите,  сможете  ли  вы  взломать  этот
университетский баскетбольный рынок».

У  всех  знаменитых  баскетбольных  школ  —  Калифорнийского
университета  в  Лос-Анджелесе,  Индианского  университета,  университета
Северной  Каролины  и  т.  д.  —  имелись  давно  заключенные  контракты
с «Адидасом» или «Конверсом». Так кто остался не охваченным? И что мы
могли предложить им? Мы не мешкая придумали Консультативный совет,
очередную  версию  нашего  Про-Клуба,  нашу  собственную  наградную
систему НБА, — но это было таким пустяком. Я совершенно был уверен в
том,  что  Штрассер  с  Ваккаро  потерпят  фиаско.  И  я  не  думал,  что  увижу
кого-либо из них раньше, чем по крайней мере через год.
Месяц спустя Штрассер стоял у меня в кабинете с сияющим лицом. И
кричал. И загибал пальцы на руке: Эдди Саттон, Арканзас! Эйб Леммонс,
Техас!  Джерри  Тарканян,  Университет  Невады  в  Лас-Вегасе!  Фрэнк
Макгуайр,  Южная  Каролина!  (Я  подпрыгнул  со  стула:  Макгуайр  был
легендой:  он  одержал  победу  над  командой  Канзаса  Уилта  Чемберлена,
выиграв для Северной Каролины национальный чемпионат.) Мы напали на
золотую жилу, сказал Штрассер.
Плюс ко всему, будто в придачу, он упомянул двух молодых парней, за
которыми  уже  велось  пристальное  наблюдение:  Джима  Валвано  из
Колледжа  Иона  и  Джона  Томпсона  из  Джорджтаунского  университета
(спустя год или два он проделал то же самое с тренерами университетских
команд по американскому футболу, прибрав к рукам всех великих людей,
включая  Винса  Дули  и  его  команду  —  национальных  чемпионов,
«Бульдогов Университета Джорджии». Гершель Уолкер в «найках» — это
да!).
Мы спешно выпустили пресс-релиз, объявив, что «Найком» заключены
контракты с этими баскетбольными школами. К сожалению, в этот пресс-
релиз  вкралась  досадная  опечатка.  Вместо  «Иона»  было  напечатано
«Айова».  Лют  Олсон,  тренер  в  Айове,  немедленно  позвонил  нам.  Он  был
рассержен.  Мы  извинились  и  сказали,  что  все  исправим  на  следующий
день.
Он  успокоился.  «Но,  секундочку,  подождите,  подождите,  —
проговорил он, — а что это все же такое — Консультативный совет?..»
Правило Хартера сработало в полную силу.
За другие спонсорские контракты пришлось побороться сильнее. Наши
усилия, направленные на привлечение к рекламе теннисистов, начались так
многообещающе,  с  Настасе,  но  затем  мы  налетели,  как  на  «лежачего
полицейского»,  с  Коннорсом,  а  теперь  вот  и  Настасе  решил  слить  нас.
«Адидас»  предложила  ему  сто  тысяч  в  год,  включая  кроссовки,  полную
экипировку  и  ракетки.  У  нас  было  право  потягаться,  но  это  было

исключено.  «С  финансовой  точки  зрения  это  безответственно,  —  сказал  я
агенту  Настасе  и  всем,  кто  мог  слышать,  —  больше  никто  никогда  не
увидит  подобного  спонсорского  контракта  со  спортсменом  на  такую
огромную сумму!»
Итак,  в  1977  году  в  теннисном  спорте  нас  выбросило  из  седла.  Мы
быстро наняли местного профессионала в качестве консультанта, и в то же
лето  я  отправился  с  ним  на  Уимблдон.  В  первый  же  день  в  Лондоне  мы
встретились  с  группой  чиновников  из  американской  теннисной  сборной.
«У  нас  есть  несколько  отличных  молодых  игроков,  —  сказали  они.  —
Эллиот  Телтшер,  возможно,  лучший  из  них.  Готтфрид  тоже  выдающийся
спортсмен.  Что  бы  вы  ни  собирались  делать,  держитесь  подальше  от
парнишки, играющего на 14-м корте».
«Отчего же?»
«Он безбашенный».
Я  направился  прямо  на  14-й  корт.  И  безумно,  безнадежно  влюбился  в
курчавого старшеклассника из Нью-Йорка по имени Джон Макинрой.
В  то  же  время,  когда  мы  подписывали  контракты  со  спортсменами,
тренерами  и  сумасшедшими  профессорами,  мы  выходили  на  рынок  с
нашим новым детищем — кроссовками «ЛД 1000», отличительной чертой
которых  был  сильно  расширяющийся  на  конус  задник.  Задник
действительно так сильно расширялся книзу, что под определенным углом
походил на водную лыжу.
Согласно  теории,  расширяющийся  задник  должен  был  уменьшить
крутящий  момент  ноги  и  уменьшить  давление  на  колено,  таким  образом
снижая  риск  заболевания  тендинитом  и  другими  недугами,  которые
сопутствуют  бегу.  Изобрел  его  Бауэрман  в  значительной  степени  с
участием ортопеда Викси. Клиентам новшество пришлось по душе.
Первоначально.  Затем  появились  проблемы.  Если  нога  бегуна
приземлялась  неправильно,  расширяющийся  книзу  задник  мог  вызвать
пронацию, проблемы с коленом или что-нибудь того хуже. Мы объявили о
том,  что  отзываем  эту  модель  из  продажи,  и  приготовились  к  негативной
реакции  покупателей…  но  ее  не  случилось.  Напротив,  мы  не  услышали  в
свой адрес ничего, кроме благодарности. Ни одна другая обувная компания
не  пыталась  экспериментировать  с  новыми  моделями,  поэтому  наши
усилия,  успешные  или  нет,  расценили  как  благородные.  Все  инновации
приветствовались  как  прогрессивные  и  дальновидные.  Подобно  тому,  как
неудачи  не  останавливали  нас,  это  не  понизило  уровень  лояльности  со
стороны наших клиентов.
Бауэрман,  однако,  очень  корил  себя  за  это.  Я  пытался  утешить  его,

напоминая,  что  без  него  не  было  бы  «Найка»,  поэтому  он  должен
продолжить  изобретать,  создавать,  действуя  бесстрашно.  Модель  «ЛД
1000»  была  как  роман  литературного  гения,  который  не  совсем  удался.
Такое случалось с лучшими из лучших. Не повод, чтобы бросить писать.
Мои потуги воодушевить его результата не давали. И тогда я допустил
ошибку, упомянув о «воздушной» подошве, которую мы разрабатывали. Я
рассказал  Бауэрману  об  инновации  Руди  с  подкачкой  кислорода,
и  Бауэрман  фыркнул:  «Пфф,  «воздушные»  кроссовки.  Никогда  такое  не
получится, Бак».
В его голосе прозвучала… зависть?
Я посчитал это за хороший знак. Дух соревновательности вновь ожил в
нем.
Много  дней  просидел  я  со  Штрассером  в  кабинете,  пытаясь  понять,
почему некоторые линейки нашей продукции продавались, а другие — нет,
что привело нас к более широкому обсуждению, что думают о нас люди и
почему.  У  нас  не  было  групп,  состоящих  из  специалистов  для  целевых
опросов
потребителей,
не
занимались
мы
и
маркетинговыми
исследованиями  —  мы  позволить  себе  не  могли  такое,  —  поэтому
пытались  действовать  интуитивно,  руководствоваться  божественным
провидением,  гадать  на  чайных  листьях.  Мы  соглашались  друг  с  другом:
людям  действительно  нравились  наши  кроссовки.  Им  действительно
нравилась  наша  история:  орегонская  фирма,  основанная  парнями,
помешанными  на  беге.  Им  явно  нравилось,  что  говорил  о  них  самих  тот
факт, что они носят пару кроссовок «Найк». Мы были больше, чем бренд,
мы были декларацией.
Некоторая часть полученного кредита ушла на Голливуд. У нас там был
человек,  который  раздавал  кроссовки  «Найк»  звездам,  всяким  звездам,
большим,  маленьким,  восходящим,  затухающим.  Каждый  раз,  когда  я
включал  телевизор,  можно  было  видеть  нашу  обувь  на  каком-нибудь
персонаже  одного  из  популярных  сериалов  —  «Старски  и  Хатч»,
«Человек  на  шесть  миллионов  долларов»,  «Невероятный  Халк».  Каким-то
образом  нашему  спецу  по  связям  с  Голливудом  удалось  вложить  в  руки
Фарры Фосетт пару наших кроссовок «Сеньорита Кортес», которая надела
их  в  эпизоде  «Ангелов  Чарли»,  отснятом  в  1977  году.  Это  было  все,  что
требовалось. Один раз мелькнувший кадр с Фаррой Фосетт в «найках», и к
полудню следующего дня и во всех магазинах страны были раскуплены все
запасы
«Сеньориты
Кортес».
Вскоре
команды
чирлидерш
Калифорнийского  университета  в  Лос-Анджелесе  и  университета  Южной
Калифорнии прыгали и скакали, обутые в то, что в обиходе стали называть

кроссовками Фарры.
Все  это  в  очередной  раз  означало  больший  спрос…  и  еще  больше
проблем,  связанных  с  его  удовлетворением.  Наша  производственная  база
стала  шире.  Помимо  Японии  у  нас  было  задействовано  несколько  фабрик
на  Тайване  и  две  небольшие  фабрики  в  Корее,  плюс  производство
в Пуэрто-Рико и Эксетере, и все равно мы не поспевали идти в ногу. Кроме
того,  чем  больше  фабрик  мы  подключали  к  выпуску  продукции,  тем  с
большим напряжением сказывалось это на наших резервах наличности.
Иногда  наши  проблемы  не  имели  никакого  отношения  к  наличности.
В Корее, например, пять крупнейших фабрик были настолько огромными,
а конкуренция между ними была настолько острой, что мы понимали, что
вскоре  нас  скопируют.  И  точно,  в  один  прекрасный  день  я  получил  по
почте идеальную копию наших кед «Бруин», включая наш логотип «свуш».
Подражание лестно, но копирование авторской модели — это воровство, и
данное воровство было дьявольским.
Детали  и  качество  изготовления  —  без  какого-либо  вмешательства
наших  специалистов  —  были  поразительно  хорошими.  Я  написал
председателю  правления  фабрики  и  потребовал,  чтобы  он  прекратил  и  не
допускал  впредь  противоправных  действий,  в  противном  случае  я  засажу
его  в  тюрьму  на  сотню  лет.  «И  кстати,  —  добавил  я,  —  не  хотели  бы  вы
работать с нами?»
Я  подписал  контракт  с  его  фабрикой  летом  1977  года,  что  на  время
решило  нашу  проблему  с  пиратским  копированием.  Что  еще  важнее,  это
дало  нам  возможность  переноса  производства,  в  случае  необходимости,  в
огромном объеме.
Это также раз и навсегда покончило с нашей зависимостью от Японии.
Я  понимал,  что  проблемы  никогда  не  прекратятся,  но  на  данный
момент  у  нас  было  больше  движения  в  сторону  роста,  чем  проблем.  Для
того  чтобы  воспользоваться  этим  темпом  роста,  мы  развернули  новую
рекламную  кампанию  с  сексуальным  новым  лозунгом:  «Финишной  черты
не  существует».  Это  была  идея  нашего  рекламного  агентства  и  его
генерального  директора  Джона  Брауна.  Он  только  недавно  открыл  свой
собственный магазин в Сиэтле, он был молод, умен и, разумеется, полная
противоположность  представлению  о  спортсмене.  Похоже,  только  таких
мы  и  принимали  на  работу.  Помимо  меня  и  Джонсона,  «Найк»  был  раем
для тех, кто вел сидячий образ жизни. И все же, качок или нет, Браун смог
придумать  кампанию  и  ее  лозунг,  который  идеально  формулировал
философию  «Найка».  На  его  рекламе  был  изображен  одиночный  бегун  на
безлюдной  проселочной  дороге,  вдоль  которой  стояли  высокие  дугласовы

пихты.  Картинка  явно  орегонская.  Надпись  гласила:  «Победить,
соревнуясь,  относительно  легко.  Победить  себя  —  нескончаемое
обязательство».
Все  вокруг  меня  считали,  что  эта  реклама  смела  и  свежа.  Она
концентрировала  внимание  не  на  продукте,  а  на  духе,  который
ассоциировался  с  ним,  то  есть  это  было  нечто  невиданное  в  1970-х  годах.
Люди  поздравляли  меня  с  этой  рекламой,  будто  мы  достигли  чего-то,  что
потрясло почву под ногами. Я пожимал плечами. Дело было не в том, что я
скромничал.  Я  все  еще  не  верил  в  силу  рекламы.  Совершенно.  Продукт,
думал  я,  говорит  сам  за  себя  или  же  не  говорит.  В  конце  концов,  имеет
значение  только  качество.  Я  представить  себе  не  мог,  что  какая-то
рекламная  кампания  когда-либо  докажет,  что  я  был  не  прав,  или  заставит
меня изменить мое мнение.
Наши рекламщики, разумеется, говорили мне, что я не прав, не прав, на
тысячу процентов не прав. Я же вновь и вновь спрашивал их: «Можете ли
вы со всей определенностью утверждать, что люди покупают обувь «Найк»
благодаря вашей рекламе? Можете вы мне доказать это черным по белому
в цифрах?»
Молчание.
«Нет,  бывало,  —  отвечали  они,  —  определенно  так  сказать  мы  не
можем».
«Так  что,  наверное,  трудновато  прийти  в  восторг  от  такого
заявления, — говорил я, — не так ли?»
Молчание.
Я часто жалел, что у меня не было больше времени, чтобы парировать,
дискутируя  о  тонкостях  рекламы.  Наши  кризисы,  возникавшие  с
регулярностью по два на день, всегда оказывались масштабнее и насущнее,
чем  вопрос  о  том,  какой  лозунг  напечатать  под  изображением  наших
кроссовок. Во второй половине 1977 года кризис возник в связи с нашими
облигационерами.  Неожиданно  они  стали  настойчиво  изыскивать  способ
как  нажиться.  Безусловно,  лучшим  был  бы  вариант  с  публичным
размещением, что, как мы пытались им растолковать, для нас вариантом не
был. Они этого и слышать не желали.
Я вновь обратился к Чаку Робинсону. Он отслужил с отличием в звании
капитан-лейтенанта  на  линкоре  в  годы  Второй  мировой  войны.  Он
построил  первый  сталелитейный  завод  в  Саудовской  Аравии.  Он  помогал
вести  переговоры  о  сделке  по  продаже  зерна  с  Советами.  Чак  знал  о
бизнесе  все  досконально,  лучше,  чем  кто-либо  из  всех,  кто  мне  был
известен,  и  мне  уже  давно  требовался  его  совет.  Но  последние  несколько

лет  он  оставался  человеком  номер  два  у  Генри  Киссинджера  в  Госдепе,  а
посему  недосягаемым  для  меня,  согласно  Джакуа.  Теперь  же  при  недавно
избранном  Джимми  Картере  Чак  оказался  на  Уолл-стрит  и  вновь  был
доступен для консультаций. Я пригласил его прилететь в Орегон.
Никогда  не  забуду  его  первый  день  в  нашем  офисе.  Я  ввел  его  в  курс
наших  событий  за  последние  несколько  лет  и  поблагодарил  за  бесценный
совет,  данный  им  относительно  японских  торговых  компаний.  Затем  я
показал ему наши финансовые отчеты. Он пролистал их и начал смеяться.
Он  не  мог  остановиться.  «По  своей  структуре,  —  сказал  он,  —  вы  —
японская торговая компания. На 90 процентов в долгу!»
«Я знаю».
«Вы не можете так жить», — сказал он.
«Ну… полагаю, поэтому вы здесь».
В  качестве  первого  вопроса  на  повестке  дня  я  предложил  ему  занять
место  в  нашем  совете  директоров.  К  моему  удивлению,  он  согласился.
Затем  я  спросил  его  мнение  относительно  превращения  компании  в
публичную.
Он ответил, что это не просто вариант. Это обязательное решение. Мне
надо  было  решить  эту  проблему  движения  денежных  средств,  сказал  он,
атаковать  ее,  бороться  с  ней,  положить  ее  на  лопатки,  иначе  я  потеряю
компанию. Слушать такую оценку было страшно, но необходимо.
Впервые  я  увидел,  что  превращение  компании  в  публичную  —  это
нечто неизбежное, и я ничего не мог с этим поделать, а реализация такого
решения  обращала  меня  в  уныние.  Разумеется,  мы  существовали,  чтобы
зарабатывать  огромные  деньги.  Но  обогащение  никогда  не  было
решающим фактором в принятии мною моих решений, а для «задолицых»
оно  значило  еще  меньше.  Поэтому,  когда  я  поднял  этот  вопрос  на  нашем
следующем  совещании  и  сообщил  им,  что  сказал  Чак,  я  не  просил  начать
новые дебаты. Я просто поставил вопрос на голосование.
Хэйес был за.
Джонсон — против.
Штрассер — тоже. «Это испортит культуру», — снова и снова повторял
он.
Вуделл был в нерешительности.
Однако  если  и  было  что-то,  с  чем  мы  все  были  согласны,  это  было
отсутствие  препятствий.  Ничто  не  мешало  нам  стать  публичной
компанией.  Продажи  были  экстраординарными,  молва  о  нас  была
положительная, судебные разбирательства были позади. У нас был долг, но
на  тот  момент  он  был  управляемым.  В  самом  начале  рождественских

каникул  1977  года,  когда  дома  в  нашей  округе  украсились  яркими
цветными  огоньками,  я,  помню,  думал,  выполняя  свою  вечернюю
пробежку: все вот-вот изменится. Это просто вопрос времени.
И потом пришло письмо.
Невзрачный  маленький  конвертик.  Стандартный,  белого  цвета.
Рельефными буквами был напечатан обратный адрес: Таможенная служба

жүктеу/скачать 1.74 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: