Пройти по краю
жүктеу/скачать 383.35 Kb. Pdf көрінісі
|
| И. А. Бунин
Что ответил Микула Селянинович своему «д в о й н и к у» Святогору-богатырю, вольному и сильному? (Похвалялся Святогор: «Каб державу мне найти, всю землю поднял бы», – однако не смог поднять сумочки Микулиной.) М е н я л ю б и т м а т ь с ы р а з е м л я. И требует Горе от молодца поклониться себе до сырой земли. И катается в судорожном рыдании по ней Егор Прокудин. И слышит сыра земля от него предсмертное «Прости!», и отве- чает ему – «прощен». Есть в биографии В. М. Шукшина интереснейший факт. И. А. Жигалко, ассистент М. И. Ромма, вспоминала, что на втором курсе студент Шукшин выбрал для учебной «пло- щадки» рассказ Горького «Озорник». Режиссерско-актерская работа над образом Николки Гвоздева, героя «Озорника», выкидывающего в виде протеста против своего существования разные «штучки», не удалась. «Думаю, – писала Жигалко, – что „Озорник“ не получился по двум причинам: тема людей, по-разному „шагающих по дороге жизни“, среди которых есть „озорники“, есть „чудаки“ и „непутевые“, еще не созрела в творчестве Шукшина, придет он к этой теме позднее через литературу; как режиссер Шукшин еще не был подготовлен к реше- нию такой сложной темы». Владимир. Коробов по этому поводу пишет: «Согласимся с этим (мнением Жигалко. – Е. Ч.), но порадуемся и удивимся самому факту: Василий Макарович задумался над т а к и м и героями еще в 1955—1956 годах (вот и еще пример с о з н а т е л ь н о с т и, а не стихийности высокой творческой силы)!» Только и всего? Проблема «сознатель- ного» и «бессознательного» («стихийного») в творчестве Шукшина? Нет. «Не в слепой кишке, не в почке дело, а в жизни и… смерти!» Актуальна была тема «чудика» в 1955—1956 годах? «Созревала» она или ее автор? Шукшин выбрал «Озорника» и заполнил половину учениче- ской тетрадки не столько режиссерской экспликацией рассказа, сколько своими размышлени- ями о героях н е п у т е в ы х (то, что объединяет «чудиков» и «озорников»), об их месте в «общем порядке жизни». «Озорник» (Стенька Разин тоже о з о р н и ч а л!) не получился. Получился «чудик». Антиподы «чудика» – л и ш н и е л ю д и, то есть изгои. Все, кто готов сказать о себе: Е. В. Черносвитов. «Пройти по краю» 12 И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви… Их можно пожалеть, чтобы не пожелать себе их доли: Тучки небесные, вечные странники! Степью лазурною, цепью жемчужного Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники, С милого севера в сторону южную. Кто же вас гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? злоба ль открытая? Или на вас тяготит преступление? Или друзей клевета ядовитая? Нет, вам наскучили нивы бесплодные… Чужды вам страсти и чужды страдания; Вечно холодные, вечно свободные, Нет у вас родины, нет вам изгнания. М. Ю. Лермонтов В этом же ряду и н и г и л и с т ы. И. С. Тургенев вспоминается в связи не с Евгением Васи- льевичем Базаровым, а «Отчаянным», неистово истребляющим в себе душу. Здесь же герой И. А. Бунина («Я все молчу»), со сладострастием лишающий себя не только человеческого достоинства, но и подобия. Какие уж тут «непутевые», когда система и «жизненная позиция»! Это с в о й п у т ь о т о р в а н н ы х о т з е м л и. Куда? В небытие. Пройти и не оставить следа. А «чудик»? Горячий брат наш… Ибо страдает, слишком серьезно относится ко всему, с чем сталкивает судьба, идет до конца, до грани, до предела, в поисках: что есть Правда? Порой один-одинешенек остается на своем пути воскресения загубленного Слова и тогда слышит з о в матери сырой земли. В 1968 году В. М. Шукшин утверждает: «Герой нашего времени – это всегда „дурачок“, в котором наиболее выразительным образом живет его время, правда этого времени». А вот за несколько часов до своей смерти в разговоре с Г. Бурковым он вдруг признается: «…знаешь, мне кажется, что я наконец-то понял, кто есть „герой“ нашего времени… Демагог. Но не просто демагог, а демагог чувств…» Два героя, но не дублеры, не двойники (у которых о д н а с у д ь б а, да и одна жизнь), а антиподы: чудик – то есть мой, твой, наш, и с т р а н н и к – то есть другой, чужой. В 1968 году В. М. Шукшин пишет: «Человек трезвый, разумный конечно же везде, всегда до конца понимает свое время, знает правду, и если обстоятельства таковы, что лучше о ней, правде, пока помолчать, он молчит. Человек умный и талантливый как-нибудь да найдет спо- соб выявить правду. Хоть намеком, хоть полусловом – иначе она его замучает, иначе, как ему кажется, жизнь пройдет впустую». Это в 1968 году. В 1981 году появляется «Змеелов», а в 1984 году «Последний переулок» Лазаря Каре- лина. В 1986 году прошел по экранам страны фильм «Змеелов», успеха у зрителей, в общем, не имел («неудачная экранизация»? ). Оставим для кино- и литературных критиков оценки художественных достоинств этих произведений. Скажем лишь то, что для нас является несо- мненным (пусть просто как для читателя и кинозрителя) и что может помешать общению с Шукшиным. Кстати, вспомнились стихи Е. Евтушенко, где есть такие слова: «Не важно – есть ли у тебя исследователи, а важно – есть ли у тебя последователи» (из цикла «Будем вели- кими!»). Е. В. Черносвитов. «Пройти по краю» 13 «Змеелов», по нашему глубокому убеждению, есть с ю ж е т н ы й (см. на этот счет мнение Шукшина) роман. Это с о ц и а л ь н ы й з а к а з и написан он «на потребу». Его «строение» – калька с «организма» «Калины красной». «Последний переулок» имеет все лите- ратурные достоинства «Змеелова» и тоже есть калька с некоторых, не будем их называть, «бест- селлеров». Остановимся на последнем. Вот что сразу поражает при его чтении – не образы (живых героев здесь нет, все лубочные картинки), а имена главных лиц. Ну, понятно, Рем Степанович Кочергин. Хищник, вскормлен- ный волком. Сильный, но порченный изнутри, развратный, порочный и жестокий сын Римской империи у своей п о с л е д н е й черты. «Степанович»? А не сынок ли Стеньки Разина, слав- ный потомок ушкуйников и «вольных казаков»? Если «Степан Разин» Василия Макаровича т о л ь к о с о б и р а л с я «тряхнуть Москву», то Рем Степанович изрядно ее потряс, как мы знаем, в действительности. Древняя старушка, «гордая своей миссией», – Клавдия Дмитри- евна. Вспоминаем. Клавдий (10 г. до н. э. —54 г. н. э.) – римский император с 41-го из династии Юлиев-Клавдиев. Заложил основы имперской бюрократии, раздавал права римского граждан- ства провинциалам. Клавдия Дмитриевна, читаем: «…за давностью лет, смотри, стала сове- стью нашего переулка». «Дмитриевна». Уж не «дочь» ли Дмитрия Пожарского, русского пол- ководца, народного героя, освободителя Москвы от интервентов? В 1612 году на Лобном месте он провозглашает освобождение Москвы и возводит в честь этого Казанский собор. Кстати, рядом с собором размещались в то время и царские зверинцы. Вот откуда попугай, постоян- ный спутник Клавдии Дмитриевны. Платон Платонович, друг Рема Степановича, весь в соч- ной зелени… с рынка. Это, несомненно, потомок древних греков, покоренных Римом, Генна- дий Сторожев, что находится в услужении Рема Степановича. Конечно же «по происхождению страж», должно бы быть. Не случайно, что «длинный» – дальше видно! – но «надежный», жаль, что «открытый». Можно было бы продолжить и по другим именам. Все намеки, намеки. Правда полусловом. Вернее, правда лишь по имени, по названию. Может быть, Л. Карелин здесь ни при чем – это наше прочтение его произведения? Вряд ли. Автор подсовывает нам «ключ» к «расшифровке» имен: «Волчонком рос. Рем – это же волк, кажется». Какое наше дело? Это право автора писать как хочешь и называть своих героев какими угодно именами. Да, а право его ч и т а т е л я? «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…» Анна Лунина. «Известная актриса», «из молодых, из восходящих», «всего лишь дама», «заблудшая овца», «милая, добрая, доверчивая, ей невозможно было не поверить», «актриса, ей зрители и нужны». «Не могла Анна Лунина полюбить жулика-махинатора. А ведь она любит его» (и, кстати, отворачивается от своего «стража»). З в е з д а п л е н и т е л ь н о г о с ч а с т ь я в наше время? Кто ее предки? Михаил Сергеевич Лунин, писавший из акатуйской каторжной тюрьмы: «В этой жизни несчастливы лишь скоты и дураки»? Она – «родственница» декабристов? Та же жертва, тот же подвиг и то же восклицание: «Я самая счастливая из жен- щин…» И красота… Натали Потоцкой! Всего достаточно в этом театре масок времен Нерона и Сенеки, Брежнева и Пугачевой. «Последний переулок» – надуманная вещь. И не зеркало, и не зазеркалье. А ведь для отраже- ния определенных моментов нашей действительности создана. Говорят, что в каком-то варианте выше цитированные строчки стихотворения Е. Евту- шенко были такими: «Не важно – есть ли у тебя последователи, а важно – есть ли у тебя пре- следователи». Остается еще один вопрос из главных: кто п р о в о ц и р у е т чудачество? Ведь вряд ли это спонтанное явление социальной жизни. И опять обращаемся к Г. И. Успенскому и пони- маем В. М. Шукшина. Конечно же мымрецовы! Они живучи! Изменяются формы, масштаб- ность, значимость этого квазифеномена городских будней, суть остается. У Глеба Ивановича «будка» как символ страшной сюрреальности закона и порядка. У Василия Макаровича – «вахта» (в больнице). Мымрецовы страшны своей безликостью и беспощадностью и абсолют- Е. В. Черносвитов. «Пройти по краю» 14 ной глухотой к любому человеческому чувству. О, это похуже самой смерти («Не знаю, что такое там со мной случилось, – пишет Шукшин в «Кляузе», – но я вдруг почувствовал, что все, конец. Какой «конец», чему «конец» – не пойму, не знаю и теперь, но предчувствие какого-то очень простого, тупого конца было отчетливое». ) Во времена Успенского мымрецовы соби- рали пятаки (и это символично мелкое вымогательство). С Шукшина требовался полтинник. «Мы не допущаем дебошу…», «Марш на место!», «Пропуск здесь – я!». Что можно проти- вопоставить этому? «Странную» выходку: в морозец, в тапочках и одном больничном халате, без шапки в ночь, тяжело больным, уйти из больницы, «с необъяснимым упорством и злым удовлетворением думать: «И пусть». Б. Дыханова пишет: «Будучи человеком редкой совестливости, Успенский считает, что „душа“ – это синоним нравственности и человечности». А Шукшин? Выступая в 1973 году в городском кинотеатре Белозерска на премьере фильма «Печки-лавочки», он говорит: «Нам бы про душу не забыть». И еще – «не забыть, что мы люди, что мы должны быть…» «Итак», «таким образом», «подведем итоги» и т. п. концовки раздражали Шукшина. Тем более нельзя «подводить итоги», говоря о нем и пытаясь вступить с ним в доверительный контакт. Мы ничего «не заключаем» этим вступлением и «не подчеркиваем». Только в с п о м и н а е м. Вот, например, признание Василия Макаровича: «Все время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца, нерасшифрованного». Или: «Надо, чтоб в рассказе было все понятно и даже больше». Последняя мысль побуждает сказать об авторе этой книги. Он имеет дерзость считать себя п р о ф е с с и о н а л ь н ы м философом и врачом. Во всех трудных случаях он полагается не на свой жизненный опыт и знания, а на 20-летний опыт врача-лечебника. Эта книга – самый трудный «случай» в его практике. Без помощников он, скорее всего, закончился бы «леталь- ным исходом». Слишком большой бы список получился, если бы автор вздумал перечислить всех, кому глубоко признателен и благодарен за оказанную помощь, моральную и фактическую поддержку, понимание и благожелательное отношение. Но нельзя не назвать человека, без кого эта книга никогда не появилась бы на свет. Это землячка В. М. Шукшина Лидия Альбертовна Андрияхова. И еще. Эта книга вряд ли была бы написана без постоянной моральной поддержки моих близких друзей Людмилы Степановны Черносвитовой и Владимира Николаевича Прокудина. Их любовь к Василию Макаровичу Шукшину и его героям столь же горяча и сильна, как и автора. |