(1) См. В. Ф. Шишмарев. Избранные статьи. История итальянской литературы и итальянского языка. Л., 1972, с. 12 и далее. (2)

Изучение национальной концептосферы является исследованием идеального аспекта системы «культура». Концепт всегда нуждается в интерпретации, потому что в нем соединены понятия и представления, стандартизованность и уникальность. Самые конкретные определения национальных концептов не могут не вызвать протеста. Национальные концепты, как и национальные концептосферы, не могут быть точно определены, но могут быть описаны. Описания эти допускают некоторую долю субъективизма, заложенного в самой природе концепта.

Разница культур разных народов ощущалась уже в глубокой древности. Понятно, что интерес вызывают и вопросы - в чем эти отличия, откуда они проистекают, где их расхождения необратимы либо, напротив, где разные национальные культуры сходятся в результате коммуникации. Возможности культурной и межкультурной коммуникации связаны с характером культур, образующих национальный культурный мир, или, иначе говоря, национальную концептосферу.

Ее ядро, срединную часть составляют те черты, которые свойственны всем народам и формируются из сравнительно ограниченного набора концептов и констант. Это земля, родина, мир, религия, труд, семья, материнство, отцовство, рождение, жизнь, смерть... Каждый из них, выраженный словом, представляет лишь вербальный облик концепта. Так, Земля (лат. terra) на всех европейских языках -1) почва, на которой мы живем; 2) почва, обработка которой дает нам продукты питания; 3) чья-то собственность - луга, леса, реки; 4) материал, из которого можно построить жилища; 5) планета; 6) святая земля - Палестина, родина Иисуса Христа. Родина (лат. patria), земля наших отцов, на которой мы живем. 1) фр. - terre de nos peres; 2) русск. - отчизна. Отец - первое лицо христианской Троицы; Бог-отец. Фр. Au nom du Pere...; русск. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. В концепте присутствуют родовое начало и религиозная сфера. Мир (лат. mundus) - 1) мироздание, сотворенное Богом в Ветхом Завете за шесть дней; 2) состояние, противоположное войне и раздорам; 3) сообщество людей по религиозному или иному признаку (христианский мир, мусульманский мир, мир рабочих, капиталистический мир); 4) класс растений и животных (животный мир).

Все эти примеры являют часть концепта не только потому, что слово может быть обозначено рядом синонимов и, включаясь в ассоциативно-вербальную сеть, способно менять свое значение. Даже универсалии в национальном культурном мире имеют разнообразные формы. Земля Франции иная, чем природа России или Италии; католичество, протестантство и православие, признавая единого Христа, настолько расходятся в аспектах, что церковники на протяжении веков не только не могут объединиться, но целые десятилетия нередко вели кровопролитные войны за веру. Достаточно вспомнить события XVI века в Германии и во Франции, потоки крови Варфоломеевской ночи 1572 года. Труд в средние века существенно отличался от труда в XIX столетии, а производство в период зарождения капитализма - от компьютерной техники XXI века. И все же именно природа, техника, знак смысла, образующие треугольник Локка, отделяют культуру от не-культуры. Природа, преобразуемая человеком в процессе труда (техники) с заранее определенными целями, есть культура, ее ядро.

Но помимо системы «культура» в ее глобальном проявлении, в инварианте, существуют и подсистемы культуры, ее варианты. Культура Европы иная, чем культура Азии или Африки. Народная устная культура отличается от письменной. Культура раннего средневековья, «культура безмолвного большинства» не та, что культура XIX века, а последняя, в свою очередь, отличается от культуры так называемой «аудиовизуальной эры» с сегодняшним знанием компьютеров и Интернета. Подобные оппозиции можно далеко продолжить.

И среди подсистем культуры - национальная культура, национальная концептосфера, микрокосмос по отношению к макрокосмосу мировой культуры. В основе теории национальной концептосферы лежит идея единства в разнообразии. Национальный культурный мир - часть реального мира. Несмотря на внутренние особенности, на внутренние изменения, он, подобно живому организму, сохраняет тождественность самому себе. И хотя материальные частицы живого существа постоянно меняются (заменяются другими), организм остается самим собой. Мысли эти, высказанные А. Рапопортом, одним из отечественных основателей исследований по семантике культуры и общей теории систем, доказываются и тем, что органические системы мгновенно узнаются. Такое узнавание наблюдается уже у маленьких детей. Ребенок безошибочно узнает знакомое лицо, знакомый запах, знакомую обстановку. «Именно благодаря этой способности узнавать целое... познание единства в разнообразии присуще человеку» (1).

Идея единства в разнообразии, «представляющая собой сердцевину наследия Европы», в советской науке последовательно развивалась Э. Г. Юдиным, памяти которого посвящает статью Рапопорт.

Так узнается национальный мир, в котором определение точного круга национальных концептов - задача окончательно не разрешимая. Концепты меняются во времени, в разных социальных сферах, в национальных, возрастных группах, даже в представлении разных людей.

Сложность задачи не опровергает необходимости научного методологического подхода, хотя и демонстрирует его ограниченность. Переход целого ряда концептов, таких как совесть, любовь, соборность, индивидуализм, воля... в национальные константы не всегда может быть объяснен логически и материалистически, интуитивные догадки, знаки смыслов, символы нуждаются и в научном анализе и уточнениях.

Признавая единство мировой культуры, мы признаем, что существуют и фундаментальные различия между разными культурами. Каждая национальная культура имеет свою собственную доминанту, а точнее набор культурных доминант, образующих национальное культурное пространство, национальную культурную сферу. Границы этой сферы еще труднее определимы, чем границы культуры в целом. Между национальными границами разных культур лежат обширные зоны смежных полей. Концепты и константы взаимодополняются либо ущемляются, являя различные варианты межкультурной коммуникации. Отсутствие общепринятых корректных определений наций и национальных культур это явственно доказывает. И однако почти никто не сомневается, что существует нечто внутри понятий «русское», «французское», «английское», «австрийское» и т. д., то, что отличает сферу одной национальной культуры от другой. Так, вопрос об особенностях и смысле существования России, поставленный В. Соловьевым (от старца Филофея), разворачивается в сфере геополитической: «Москва - третий Рим», - законная преемница мировой державы со своими неповторимыми чертами. Вопрос об особенностях и смысле существования Франции, болезненно прозвучавший в период немецкой оккупации в год второй мировой войны, разворачивался в сфере исторической: Франция - наследница римской цивилизации, призванная сохранить для Европы гуманистические ценности античного мира, в особенности ценности свободы.

Известно, сколь пагубной оказалась для Германии теория высшей немецкой расы, якобы позволяющая немцам стремиться к мировому господству и обернувшаяся поражением и глубоким разочарованием.

Но и вне актуально-политических разграничений национальных концептосфер их глубинное несходство трудно не заметить. Оно связано в том числе с «подсознательной стихией психики», с принадлежностью людей к определенному этносу. Набор концептов и констант и характер их сцепления определяют ядро национальной концептосферы и задают национальному культурному миру собственный ритм, подобный «заданному ритму этнического поля», о котором писал Л. Н. Гумилев (2) .

Поляризация «Восток - Запад», «Свое - Чужое», «русское - немецкое» и т. д. определяет шкалу оценок и национальную ментальность, проникая в язык и в значимые действия и жесты - от бытовых до ритуально-обрядовых. В процессе этого проникновения логические значения обрастают новыми смыслами, становятся концептами. Концепты в вербальной форме в национальной концептосфере получают подтверждение и бытование в концептах невербальных. Они живут в памяти народа, в особенностях его психического склада, в национальных пристрастиях и привычках, в литературе и искусстве.

Россия и Европа, пристально вглядывающиеся друг в друга, волновали Чаадаева и вызывали споры западников и славянофилов. Идеи евразийства России обсуждались за круглым столом ЮНЕСКО (3) . Отличия России от других европейских стран искали и ищут в сферах природно-географической и концептуально-политической (4) .

Отличия эти, породившие множество национальных мифов, используемых не всегда в благородных целях политиками, философами и историками, скорее угадываются, чем доказываются. Попытки придать им убедительность научной теории делались и продолжают делаться психологами, социологами, философами, филологами, искусствоведами, но также и представителями точных наук. Работы нобелевского лауреата Ильи Пригожина, разрабатывающего теорию систем прежде всего на материале термодинамики, доказательный пример синтеза точных и гуманитарных наук, пытающихся совместными усилиями решить глобальные бытийные проблемы. Само название его книги «Конец определенности» - свидетельство новых тенденций в современной науке.

В авторском предисловии ученый выражает глубокую уверенность в том, «что мы находимся в важном поворотном пункте истории науки. Мы подошли к концу пути, проложенного Галилеем и Ньютоном, которые нарисовали нам картину детерминистической Вселенной с обратным временем. Ныне мы стали свидетелями эрозии детерминизма и возникновения новой формулировки законов физики» (5) .

Утверждение нобелевского лауреата о том, что мир науки находится в стадии становления, в полной мере относится к промежуточным интегративным дисциплинам, в том числе к теории коммуникации и ее особой отрасли - теории коммуникации межкультурной. Существование национального культурного мира, в котором несомненно существуют внутренние скрепы, не может, однако, быть математически и логически доказанным. В нем мы вступаем именно в сферу, постигаемую скорее интуитивно и субъективно. Присутствие в этом мире концептов, природа которых выходит за пределы логического смысла, позволяет говорить о национальной концептосфере. Парадокс концепта в том, что в нем заложен оксюморон - смысловое ядро и его зыбкое, постигаемое чувством и интуицией бытование, обусловленное природными, национальными, социально-политическими, историческими и сугубо индивидуальными, психологическими, причинами.

Пытаясь даже в самых общих чертах определить национальную концептосферу, приходится обращаться к разным, нередко противоречивым факторам, в том числе природному фактору национальной культуры (6) .
О влиянии этого фактора на «дух народа» писали уже немецкие и французские философы XVIII века. У Монтескье в «Духе законов» и у Гердера устанавливается идея связи, подхваченная в начале XIX века романтиками: национальный человек и национальная культура зависят от природных условий существования.

В России к географическому детерминизму склонялись историки и философы. В. Ключевский видел «живое и своеобразное участие в строении жизни и понятий русского человека» воплощенным «в основных стихиях природы русской равнины - в лесе, степи, реке» (7) .

У Н. Бердяева есть «соответствие между необъятностью, бесконечностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной» (8) .

Французский историк Жюль Мишле в предисловии к «Истории Франции» писал в 1869 году: «Чтобы понять особенности моего материала: расы и народа, который является его продолжением, мне казалось необходимым отыскать для всего этого добротное, прочное основание - землю, которая носит и кормит их. Без подобной географической опоры народ, действующее лицо истории, движется словно по воздуху, как на китайских картинах, где нет почвы. Замечу также, что эта опора - не просто место действия. Она влияет на происходящее на сто ладов: через пищу, климат и прочее. Каково гнездо - такова и птица. Человек таков, какова его родина»'. (Цит. по: Ж. Нива. Возвращение в Европу. М., 1999, с. 12. 10 Там же, с. 12.).

Один из самых известных французских славистов Ж. Нива, приводя слова Мишле, сопровождает их рассуждениями о том, что одной из наиболее устойчивых характеристик русской национальной идентичности является «культ русского пространства»: «Достаточно перечитать гоголевские «Мертвые души», произведение, лежащее в основе мифа о русском пространстве, чтобы осознать удивительную сменность трех составляющих самобытности: песни, русского слова и русского пространства» .

Можно спорить с французом о количестве и выборе констант русской национальной самобытности, но трудно не принять идею органической связи культуры народа с национальной почвой. Более того, во второй половине XX века эта старая идея получила новый импульс и в этнопсихологии, и в экономике. Выйдя за пределы метафоры, мысль о взаимопроникновении географического, экономического, политического факторов, влияющих на судьбы национальной культуры, получает теоретическое и статистическое подтверждение. Так, протяженность русской земли, большая часть которой обделена количеством теплых дней, оказывается одной из причин ее извечной бедности.

Исторический фактор национальной культуры благодаря работам В. И. Вернадского, А. Л. Чижевского, Л. Н. Гумилева видится связанным не только с природным, но и с космическим фактором. Сложнейшие коммуникативные процессы соединяют материальные, природные и высшие духовные аспекты бытия, нации и этносы, конкретных людей, живущих бытовыми заботами сегодняшнего дня, и тех, кого Л. Н. Гумилев назвал «пассионарными личностями» - историческими деятелями, поворачивающими ход истории и концентрирующими в собственной судьбе бытийное начало наций и этносов. Назовем их личностными концептами. Это Октавиан Август, Александр Невский, Жанна д'Арк, король Артур, Карл Великий, королева Виктория, Петр Великий и многие другие. Как и все концепты, они не равны по значению, выбраны произвольно. Их присутствие не столько исторически закономерно, сколько обусловлено национальным чувством. И концептами в истории являются не только «пассионарные личности», но и события: «Бородино», «Ватерлоо», «Верденский договор»... Историческими концептами могут быть города «Рим», «Москва», «Париж», «Вена» - столицы, олицетворяющие страны. Но не обязательно столицы. Кремль или Версаль тоже являются концептами.

Необходимость выживания народа диктует нормы коллективизма, формы государственного и политического устройства, стремление к освоению новых территорий - имперские притязания, а с ними и особый менталитет. Франция, обладающая умеренным климатом и однородным национальным составом, островная Великобритания, южная Италия.... - все они несут в своей культуре приметы родной земли. Универсальный концепт «родина» выступает в природной оболочке - русской березовой рощи, клена для Канады, вересковой пустоши для Шотландии, лондонских туманов, очеловеченной трудом многих поколений упорядоченной земли - Иль-де-Франса.

Но почва, на которой человек обитает, не только его земля - его terra, она и patria - земля его отцов, обладающая историей, закрепленной в памяти, в преданиях и в мифах. Родовое начало и религиозная сфера соединяются в концептах, продуцируемых историей. Версаль или Потсдам, венское кафе или парижские бульвары - не только имена или подмостки сцены, на которой разыгрывались акты национальной истории. Это исторические концепты, переходящие в национальные константы. При этом, по замечанию Ю. С. Степанова, национальные константы устойчивее исторических. Замечание верно при условии, что речь идет о константах сравнительно недавнего исторического прошлого, не вошедших в глубины национального сознания. Так, богоданность русского монарха сменилась после революции 1917 года «истиной» о Николае Кровавом, а затем - о царе-великомученике, причисленном к лику святых. Исторические константы октябрьской революции как главного события XX века ныне оспариваются. Образы Ленина и Сталина меркнут. Глубины исторической памяти народа замутняются политическими воззрениями сегодняшнего дня и затягиваются ряской экономических интересов в их глобальной и бытовой формах. Но представления о русской лени или русской простоте, украинском упрямстве или австрийской общительности, немецкой организованности или английской деловитости, бытующие как концепты и переходящие в константы, переживают века и все политические системы.

Концепт - это то, что разделяет национальные культуры и то, что их сближает. «Свой-чужой» - среди важнейших". Как и другие базовые концепты, они продуцируются многими причинами - природной, идеологической и этнопсихологической.

Этнопсихологию вслед за природой и историей мы назовем третьим фактором, влияющим на создание национальных концептов, хотя, конечно, на самом деле количество этих истоков не поддается ограниченному исчислению. Универсалии даже и в словесном обозначении оказываются неизмеримо глубже и многомернее, чем их внешняя форма. Учение В. фон Гумбольдта и А. Потебни о внутренней форме слова как о глубинной психологической доминанте народа, скорее ощущаемой и угадываемой, чем осознаваемой логически-понятийно, - только один, пусть и чрезвычайно продуктивный, из подходов. Поэтому при поисках национальных концептов столь необходимы этимологические словари. Для иностранца «медведь» - слово, обозначающее «представителя» животного мира. Для русского уха в нем древнее, языческое, дремучее произрастание лесов, в которых живут дикие пчелы, и косолапый хозяин леса «ведает» мед. И даже если «медведь» или «окно» (око) не вызывают всегда адекватных ассоциаций, они заложены в слове-метафоре, слове-концепте и внутренне чувственно ощущаются. Ибо в каждой культуре формируются:

1. свои формы эстетического (и нравственного) собирания жизни в одно мгновение;

2. свои формы «постановки» (здесь - образ театральной постановки...) этой жизни-судьбы как целого, мне предстоящего, вненаходимого, свои неповторимые «социумы культуры»;

3. свои формы противоборства (и дополнительности) в моей судьбе двух ее определений: с одной стороны, ее предрешенное™ (сакральности), с другой стороны, моей собственной ответственности за эту судьбу, актуальной возможности ее пережить (из точки уже свершившегося окончания, замыкания). В этом третьем плане каждой культуре свойственны свои, уникальные формы такого предопределения.

4. наконец, в каждой культуре есть свои формы эстетической типологии личности. Мысли эти, высказанные философом-культурологом В. С. Библером по поводу регулятивных идей культуры, очень близки к определению концепта, взятого в историческом, этническом и личном контекстах. По мнению ученого, «идея личности есть - в контексте культуры - идея регулятивная, точка акме (острие копья), когда вся жизнь сосредоточена в одном мгновении» (9) .

Это мгновение-узнавания. В невербальных концептах оно приобретает разные формы - узнавание живописного образа, мелодии, какой-то национальный черты, либо судьбы своей собственной или чужой, нередко по некоему знаку. В вербальном контексте - это момент поименования.

О его природе писали многие выдающиеся философы. Сергий Булгаков в книге «Философия имени» говорит, что «именование» - «акт рождения, момент рождения», когда «имя-идея» соединяется с материей»' (10) . Названия - Россия, Украина, Франция, Англия, Австрия... явно фиксируют эту дальнюю глубинную связь. В одном случае это движение от Руси к России, в другом - возникновение на территории римской провинции Галлии государства «свободных франков». Имена государств, обозначающие живущих в них людей - русских, французов, украинцев, - суть, по мысли философа, «непонятное антиномическое» сращение идеального и материального, «феноменального космического и элементарного». При этом самое существование сегодня национальных культурных миров, поименованных как русских, французский, немецкий, австрийский и т. д., обозначенных через глагол быть («есть»), выражает «космический коммунизм бытия», «мировую связь всего со всеми» (11) .

В иной системе терминов эта внутренняя связь «всего со всеми» может быть обозначена как национальная концептосфера, национальный культурный мир. Размытость его границ, перекрещенность с иными концептосферами, возможность поисков различных концептов и констант, связанных достаточно субъективно, не исключает, однако, его бытия, в котором присутствует гегелевская семантика круга, охватывающего «непонятное и антиполитическое», тайное и явное, символы и значения. Здесь и пресловутая непостижимость славянской души, и «души готической загадочная пропасть», и немецкое соединение идеализма с прагматической жесткостью. Мифы эти по-разному обозначаются изнутри и извне, «своими» и «чужими». Русские глазами немцев или французов выглядят не вполне так, как русские в собственном представлении .

Точно так же украинцы, англичане, австрийцы в зависимости от точки зрения меняют называемые характеристики.

В заключение хочется подчеркнуть еще две мысли. Национальное своеобразие культурного мира определяется в его сопоставлении с миром иным, что требует компаративного подхода и межкультурной коммуникации.

Межкультурная коммуникация, обогащающая национальные культуры, явление неоднозначное. Она может содействовать созданию вторичной языковой личности. Она содействует снятию противоречия «свой-чужой», но она может быть и орудием культурной экспансии, утесняя чужую культуру.

Точки отсчета противополагаются не только в пространстве, внутри национального культурного мира или вне круга. Они зависимы от времени, от национально-исторических эпох, от социальных установок и деления в обществе на богатых и бедных. Языки культуры требуют перевода, и перевод этот осуществляется не словами, а концептами.

«Новые русские» по-разному видятся сегодня финансовыми олигархами и прозябающими в нищете безработными пролетариями. Русские, немцы, французы, итальянцы нетождественны сами себе. Поэтому оговоримся сразу: мы предлагаем в подходе к национальным концептосферам ограниченное число концептов, названных сегодня, в 2001 году, носителями языка - русскими, французами, австрийцами, немцами, англичанами, итальянцами, из числа гуманитарной интеллигенции, университетскими профессорами. Это взгляд неисчерпывающий, достаточно субъективный. Но, думается, и такой взгляд может представлять интерес, может быть, приоткрывая часть истины.

В студенческой среде изучающих немецкий язык был проведен эксперимент. На предложение дать определение одним и тем же примерам для русских и немцев были получены разные оценки. Русская широта и гостеприимство оказались для немцев нерасчетливостью, а немецкая расчетливость для русских - скаредностью, русская удаль - глупостью, а немецкая основательность - занудством.

(2) Л . Н. Гумилев. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990, с. 181.

(3) См .: Иностранная литература. - 1990 - № 12.

(4) См .: А. Янов. Русская идея 2000 года. Нью-Йорк, 1988.

(7) В. О. Ключевский. Курс русской истории. Сочинения в 8-ми тт.: Т. 1., М., 1956, с. 66.

(9) В. С. Библер. От наукоучения к логике культуры. Два философских введения в двадцать первый век. М., 1991, с. 328-329.

(10) С. Булгаков. Философия имени... с. 203.

(11) Там же, с. 87.