Роль баллады в развитии искусства

Роль баллады в развитии искусства

Литературные баллады Европы являют собой весьма наглядный пример того, какими путями и каким образом развивается мировая литература, тезис о которой был выдвинут еще И.В. Гёте. Огромную роль здесь играют взаимные переводы, создающие общую культурную базу: напомним лишь о переводах испанских романсов, о роли переводов «Леноры» Бюргера для становления жанра литературной баллады в разных странах или о буквально триумфальном шествии сербской «Хасанагиницы» по всей Европе. Переводы же, в свою очередь, являются важным толчком для оригинального творчества: вспомним «Светлану» В.А. Жуковского или стихотворение «Ветка Палестины» М.Ю. Лермонтова, навеянное «Старым рыцарем» Л. Уланда в переводе В.А. Жуковского. Г. Гейне вовсе не случайно назвал свой поэтический сборник «Романсеро» (1851) на испанский манер – именно в этом сборнике, состоящем в основном из баллад, он подытожил традицию освоения испанского романса в Германии, создав в то же время и национальный, немецкий, вариант «Романсеро» – одну из вершин немецкой поэзии XIX в. Так иноязычная, инонациональная поэтическая форма становится неотъемлемой частью национальной культуры, обогащает ее (в другом жанре столь же яркий синтез представляет собой «Западно-восточный диван» Гёте).

Обращение к опыту мировой поэзии помогает поэту-новатору найти самого себя, лучше осознать то новое, что призван он внести в свою литературу и в свой родной язык. Так, молодой Б. Брехт искал литературную форму и бунтарский пафос своих знаменитых баллад – «зонгов» как в национальной поэтической традиции (народная уличная баллада, ее литературное переосмысление Ф. Ведекиндом), так и в мировой «балладной» литературе (прежде всего в балладах Ф. Вийона и Р. Киплинга). К опыту Б. Брехта и к тому же Вийону обращался в своих балладообразных песнях В. Высоцкий.

Европейская баллада уже в романтическую эпоху обнаружила почти уникальную способность к синтезу национальных и чужеземных традиций, к свободному обмену сюжетов, тем, мотивов и форм. Баллада оказалась жанром поистине интернациональным, постоянно обогащающимся из самых разнообразных национальных источников: легенд, сказок, былин, исторических и разбойничьих песен, важных общественных событий и частных происшествий, местных поверий, суеверий и обычаев. Баллада возникала из любви поэта к таинственному и чудесному («Огонь» К. Павловой или «Змей» и «Тайна» А. Фета), или из общественно-моральных побуждений, обращенных столько же к мифологизированной истории, сколько и к современности («Илья Муромец» А.К. Толстого, «Святогор и Илья» И.А. Бунина), или даже как самая злободневная политическая сатира («Секрет» Н. А. Некрасова, «Крокет в Виндзоре» И.С. Тургенева или «Баллада о графине Эллен де Курси» М. Горького).

Став одним из самых продуктивных поэтических жанров эпохи романтизма, баллада не исчезла и с приходом реализма; она легко влилась в символистскую, неоромантическую и экспрессионистскую поэтики, сумела занять заметное место и в поэзии социалистического реализма («Баллада о двадцати шести» С. Есенина, «Баллада о гвоздях» и «Баллада о синем пакете» Н. Тихонова). Баллада оказалась в состоянии отразить сложнейшие коллизии и атмосферу империалистической эпохи (Р. Киплинг, Б. Брехт), равно как и диалектику развития социалистического общества (В. Высоцкий).

Заключение

Высшее и до сих пор не потерявшее своей силы художественное воздействие народной баллады заключено в первоосновной точности словоупотребления, в первообразной простоте положений и ситуаций, из которых вырастают неразрешимые, по большей части трагические, конфликты. В большинстве своем эти конфликты носят не случайный, но социальный, общественным бытием и общественным сознанием обусловленный характер. Более того, уходя своими корнями в родовые обычаи и верования, народная баллада являет собой золотой фонд традиционных чувств и мыслей народа.

В народной балладе отразились не только важные моменты социальных отношений человека и общества, но и важнейшие черты самой человеческой сущности, обнаруживающиеся (пускай и по-разному и, естественно, с учетом национальной специфики) в разные эпохи, в рамках различных общественно-экономических формаций.

Литературная баллада, вырастая из народной и сохраняя прочную преемственную связь с ней, постоянно видоизменялась и обогащалась, впитывая в себя новый исторический опыт, не только национальный, но и международный. И все же в литературной балладе сохранилось взаимопроникающее единство элементов лирики, эпоса и драмы, тяготеющая к «магической» музыкальности стихотворная форма, относительно небольшой объем; в ней, как правило, имеет место элемент или налет таинственности, загадочности, незаконченности, недоговоренности, трагической неразрешенности или неразрешимости, заключенный в сюжете, ритмике и образном строе. Современная литературная баллада продолжает оставаться одним из ведущих поэтических жанров, в котором поэты различных регионов Европы, пишущие на самых разных языках, выражают свои представления о сущности бытия, о человеческой жизни, о противоречиях нашей эпохи.

Старинный и неувядающий, архаичный и вечно юный, тяготеющий к жесткой форме и бесконечно изменчивый, простонародно грубый и артистически утонченный жанр баллады, существующий в Европе, по крайней мере, уже целое тысячелетие, активно развивается и в XX веке, творчески перерабатывая традиционные конфликты, оживляя застывшие формы и доказывая (в который раз!) немеркнущую красоту вечных тем и сюжетов.

Вторая часть
В.А. Жуковский-балладник
Василий Андреевич Жуковский был сыном богатого помещика А.И. Бунина и пленной турчанки Сальхи, но воспитывался первоначально в семье дворянина Андрея Жуковского, его крестного отца, от которого получил фамилию и отчество. Умный и тонко чувствующий юноша горестно переживал социальную ущемленность своей матери и свою собственную. Он учился в Московском Благородном пансионе, где получил гуманитарное образование, много занимался самообразованием. Его личность складывалась под влиянием чтения западноевропейских и русских классицистов, сентименталистов и предромантиков, под влиянием занятий искусствами; большую роль в его жизни сыграла дружба с Андреем Тургеневым, страшим братом будущего декабриста, человеком незаурядным и по своим дарованиям, и высоким нравственным качествам. Глубокий след на мироощущении Жуковского оставила длительная, «вечная», как считал поэт, любовь к своей ученице и дальней родственнице Маше Протасовой; разлуку с ней и раннюю смерть Марии Андреевны Жуковский пережил как «сердечную катастрофу».

Отечественная война 1812 года пробудила в Жуковском ярке патриотические чувства; он поступил в московское ополчение, написал ряд патриотических стихотворений, лучшее из которых – «Певец во стане русских воинов». Это обширное и страстное публицистическое произведение, оформленное в виде гимна, мобилизующего ратников на бой за родину против «варваров». Гимн стал выдающимся образцом поэтической публицистики, объединившим принципы гражданственного классицизма и рождающегося гражданственного романтизма.

Молодой Жуковский активно участвовал в литературной жизни XIX в.Он был членом «Дружеского литературного общества», в которое входили, кроме него, А. Мерзляков, А. Воейков, С. Родзянко. Он был секретарем «Арзамаса», нередко инициатором полемики с шишковистами. Его природная общительность, веселость, шутливость – те грани личности, о которых забывать не следует, – вполне проявились в этом обществе.

События, развернувшиеся в революционной Франции, заставлявшие задуматься и русское общество, производили и сильное впечатление на начинающего литератора. Его размышления о жизни и смерти, отразившиеся в его стихах, заключали в себе вопрос: «Друг ли человечества спит здесь (в могиле) сном беспробудным или изверг естества, притеснитель себе подобных?». И он осуждал «богачей», «угнетателей», «извергов» и хотел быть «другом человечества». Жуковский был противником крепостнических отношений, он дорожил идеалами свободы и человеколюбия и в личном поведении постоянно обнаруживал бескорыстную, деятельную доброту.

Его служба при дворе началась с 1815 г.; сначала его назначили чтецом императрицы, а затем, с 1826 г., он стал наставником и воспитателем наследника престола, будущего царя Александра II. В связи с этим Жуковский сформировал свою педагогическую программу, в основе которой лежали идеи гуманные и умеренно просветительские: задачи образования с помощью наук и практической общественно полезной деятельности он сочетал с требованием воспитания нравственных качеств с опорой на религию. Придворная служба отделила Жуковского от прогрессивной литературной общественности.

Начало 30-х годов знаменательно активным общением Жуковского с А.С. Пушкиным, с которым он вместе провел лето 1831 г., в конце 30-х годов он сблизился с Н.В. Гоголем и переписывался с ним.

Женившись на дочери немецкого художника Е.А. Рейтерн, он провел последние 12 лет жизни в Германии, тоскуя о родине, страдая от болезней и слепоты, он жил воспоминаниями о друзьях своих юношеских лет. В последний период своей жизни Жуковский проявил себя как консервативный писатель, решительный противник революционных потрясений. «Какой тифус взбесил все народы и какой паралич сбил с ног все правительства!» – удивлялся и возмущался он в 1848 г., считая, что самодержавная Россия должна отгородиться «китайской стеной» от революционной Европы. Свойственный ему гуманизм приобретал все более религиозно-мистический смысл, что отразилось и в его творчестве последних лет.

Творческий путь
Творческую деятельность Жуковского можно разделить на три периода.

Первый период продолжался с 1802 по 1808 гг. Одни исследователи называют его предромантическим (Н.М. Гайденков), другие (Е.А. Маймин) считают, что уже в эти годы поэт становится романтиком. Основным жанром поэзии Жуковского этого периода является элегия. И одним из первых произведений, которое сделало имя поэта широко известным, стал перевод элегии английского поэта Грея «сельское кладбище». Как и большинство других произведений Жуковского, это было одновременно и переводное и оригинальное произведение. Позднее поэт признавался: «Мой ум как огниво, которым надобно ударить о камень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества: у меня почти все или чужое, или по поводу чужого – и все, однако, мое».

В «Сельском кладбище» отчетливо проявились черты поэтического гения Жуковского, его неповторимый поэтический дар. Это произведение представляет собой размышления о жизни, о судьбе человека перед лицом вечного. В его основе лежат не явления и события жизни, а мысли о жизни. Мысли и чувства становятся здесь главным предметом поэтического рассказа. Уже в этом произведении обнаруживается интерес поэта к миру человеческой души с ее характерными мотивами таинственного и загадочного. Особенностью этого стихотворения является его удивительная музыкальность, позволяющая читателю за самым на первый взгляд обычными вещами увидеть их глубину и ощутить скрытую связь с миром человеческих переживаний и настроений, с миром человеческой души. Характерным для раннего творчества Жуковского было сочетание традиций сентиментализма с индивидуальным восприятием жизни. Именно это индивидуальное и определяло сущность его поэзии. Уже в первых элегиях поэт нашел свое отражение внутренний строй его души, проявились лирическое настроение, эмоциональный колорит, одухотворенность индивидуального характера поэта. Выражалось это в особых средствах поэтической речи: в экспрессивной выразительности и эмоциональной окраске слова, в мелодическом строении речи.

Второй и самый важный период творчества Жуковского приходится на 1808-1833 годы. В это время поэт создает самые значительные произведения: элегии, песни, баллады. Переходом к ним были послания, в которых раскрывались чувства, вызванные обстоятельствами личной жизни поэта, его социальным самосознанием, которое убеждало его в несоответствии окружающей действительности нравственному достоинству человека. В подтексте стихотворений Жуковского раскрывался глубокий драматизм переживаний поэта, его жалоб на жизнь, пронизанных глубокой скорбью.

Одной из важнейших в поэзии Жуковского была тема одиночества человека, неизбежности его страданий в несовершенном мире. Это мотивы настойчиво звучали в стихотворениях самых различных жанров. И В.Г. Белинский совсем не случайно заметил: «… не Пушкин, а Жуковский первый на Руси выговорил элегическим языком жалобы человека на жизнь…; скорбь и страдания составляют душу поэзии Жуковского».

С темой трагедийности человеческого существования тесно связаны характерные для поэта мотивы тоски и томления, вечной неудовлетворенности и вечного стремления к недостижимому. Однако рядом с мотивами грусти, тоски и страдания у Жуковского звучат мотивы светлые, примиряющие. Трагизму внешнего бытия поэт противопоставляет неисчерпаемые богатства человеческой души, безрадостному в жизни – возможность счастья в своем внутреннем мире. Вот на этой положительной основе – «счастье в на самих» – построено программное стихотворение Жуковского «Теон и Эсхин», в основе которого лежит мысль о том, что не нужно далеко ходить за счастьем, – оно в самом человеке. Это произведение проникнуто скрытым драматизмом, который разрешается романтической верой в то, что любовь и стремление к «возвышенной цели» сильнее даже смерти («Сих уз не разрушит могила»).

Во время Отечественной войны 1812 года Жуковский написал пронизанное глубоким патриотическим чувством стихотворение «Певец во стане русских воинов», в котором воспел героические подвиги предков и своих современников, защищавших Родину от иноземных захватчиков.

Важное место творчестве Жуковского занимает тема дружбы и поэзии, которые очень близки друг другу и внутренне соотнесены между собой.

Дружба в представлении Жуковского, как и других романтиков, – это дружба людей одинаково мыслящих и чувствующих. Особенно дорога для Жуковского тема поэта и поэзии: к ней он постоянно возвращался и в своих посланиях, и в элегиях, и в балладах, и в поэмах. Тема эта занимает большое место и в переписке поэта. Певцы и поэты становятся героями многих произведений Жуковского («Ивиковы журавли», «Граф Гапсбургский», «Камоэнм»).

По мысли Жуковского, поэзия неразделима с тайной сущего, она есть высший идеал, высшая правда и единственный путь познания.

Романтическими мотивами окрашена и пейзажная лирика Жуковского, занимающая в его поэзии значительное место. Как и у других романтиков, пейзаж у него всегда связан с миром высокого и возвышенного. Поэт любит в природе стихийное и таинственное – ночь, море, грозу. Близок Жуковскому и пейзаж тихого вечера или ночи, наводящих на раздумья, на высокие мечты о вечном. Ночь у него таинственная и вместе с тем умиротворяющая, полная гармонии.

Пейзаж у Жуковского всегда пронизан внутренней музыкальностью и внутренней динамикой. Жизнь природы раскрывается через движение и музыку стихий, движение и музыку слов:

Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…

Исторический материал тоже преломлялся у Жуковского весьма своеобразно. История привлекала его не своей реальностью, а скорее как поэтический миф. Поэтому история у него часто выглядит идеальной, а исторические герои – весьма современными и романтическими. Так, например, герой баллады «Вадим», как и другие романтические герои Жуковского, испытывает «стремление вдаль, любви тоску, томление разлуки», но в нем нет ничего от исторического героя, человека Древней Руси.

С 1834 года начинается третий период поэтической деятельности Жуковского. В это время характер творчества поэта существенно изменился. Он отказывается от жанра баллады (исключение составляет «Ночной смотр», написанный в 1836 году). Вместо лирических произведений и баллад поэт работает над большими повествовательными произведениями – поэмами и повестями в стихах. Жуковский отказывается от сложной строфики и рифмовки и обращается к белому стиху, стараясь создать своеобразную ритмизованную прозу в двух формах – гекзаметра и пятистопного ямба.

В обращении Жуковского с середине 30-х годов к большим эпическим формам, в его стремлении сблизить повествовательный стих с прозой нужно видеть не только влияние возраста поэта, на который он часто ссылался, но и отражение общей тенденции в русской литературе, обратившейся тогда к прозе.

Как и в первые периоды творчества Жуковский не берет за основу вымышленный им сюжет. Он переводит и перерабатывает целый ряд значительных произведений современной ему и древней поэзии разных народов («Ундина» Ламот-Фуке, «Маттео Фальконе» Мериме). Самым крупным произведением, над которым Жуковский работал в конце 1840-х годов, был его перевод «Одиссеи» Гомера.

Закончив «Одиссею», поэт намеревался взяться за перевод «Илиады», чтобы «оставить по себе полного совместного Гомера». Смерть помешал ему осуществить это намерение…

Незадолго до своей кончины Жуковский написал изумительное стихотворение «Царскосельский лебедь»: в нем в образе старого лебедя, пережившего ряд поколений, умирающего в одиночестве и перед смертью в последнем порыве взлетающего в небо, поэт изобразил свою собственную судьбу, свое предсмертное одиночество и свои последние стремления.

Баллада «Людмила»
Первая баллада Жуковского – «Людмила» (1808) является вольным переводом Леноры» немецкого поэта – романтика Г. А. Бюргера. Бюргер основывает сюжет своей баллады на материале немецкого Средневековья, а Жуковский переносит действие в Россию. Легенде о невесте и видении ей жениха, убитого в дальнем сражении, Жуковский придает ярко – выраженный национальный колорит. В основу фантастического сюжета баллады легли средневековые религиозные представления, вера в чудесное спасение или погибель души. Баллада «Людмила» была написана Жуковским в 1808 году и опубликована в «Вестнике Европы». Поэт впервые поставил перед собой цель создания русской баллады по западноевропейскому образцу. В ней широко используются приемы русского фольклора: плеоназмы («ждет – пождет Людмила»), постоянные эпитеты («ветер буйный», «борзый конь»), народная песенная традиция («к персям очи преклонив, тихо в терем свой идет»). В живых образах и картинах раскрыт неведомый ранее русской читающей публике мир романтически настроенной личности, устремленной в неведомое. В ней затрагивается тема любви и смерти. Героиня не верит в вечную силу любви и жаждет смерти не в надежде на сладкий час соединения влюбленных, а в полной безнадежности:
Милый друг, всему конец.

Что прошло – невозвратимо,

Небо к нам неумолимо.
Неверие в загробную встречу с любимым привело героиню к тому, что они соединяются не в вечной жизни, а в вечной смерти, в холодном гробу:
Расступись, моя могила,

Гроб, откройся, полно жить!

Дважды сердцу не любить!

Нам постель – темна могила,

Завес – саван гробовой.

Сладко спать в земле сырой!

Сентиментальный идеал верной и счастливой любви или любви, прошедшей через испытания жизни и нравственно вознагражденной, значительно дополняется в балладах Жуковского новыми нравственно-психологическими коллизиями. Любовь в его балладах окрашивается в трагические тона. Задача поэта – наставить человека, оказавшегося в трагической ситуации утраты страстно любимого. Исходный нравственный тезис поэта всегда один и тот же, Жуковский верен себе. Он требует обуздания эгоистических желаний и страстей.

Его несчастная Людмила из одноименной баллады жестоко осуждена потому, что она предается страсти, желанию быть вот что бы то ни стало счастливой со своим милым; любовная страсть и горе утраты жениха так ослепляет ее, что она забывает о других нравственных обязанностях – по отношению к другим людям, к самой себе, к жизни в целом. Поэт считал, что для нравственного человека целью жизни отнюдь не является достижение счастья. «…В жизни много прекрасного и кроме счастья», – говорит поэт по воспоминаниям современника⁶. Грех Людмилы, ропщущей на Бога, в том и состоял, что она хотела личного счастья вопреки всему и всем, а по концепции баллады – вопреки воле Провидения. Поэт романтическими средствами стремится доказать, как неразумно и даже опасно для человека это необузданное личное хотение. «Гроб, откройся, полно жить; // Дважды сердцу не любить», – восклицает обезумевшая от горя Людмила, но вот гроб открылся – и мертвец принял невесту в свои объятия. Поэт выразительно передал ужас героини («каменеет, меркнут очи», кровь хладеет…»), но уже было трудно вернуть себе жизнь, так неразумно и в конечном итоге аморально отвергнутую ею. Страшная баллада Жуковского жизнелюбива. Поэт отдает предпочтение не запредельному «там», а действительной жизни, несмотря на то, что она посылает человеку суровые испытания.

В балладе «Людмила» Жуковский проводит идею смирения последовательно. В ней нет сказочной успокоенности и внешней фантастики богатырских поэм. Оба героя становятся игрушками в руках таинственных и беспощадных сил: невеста ждет возвращения с войны жениха, однако после возвращения войска обнаруживает, что его нет, и она в отчаянии ропщет на судьбу. Тогда ночью перед ней является призрак жениха и увозит ее с собой в могилу. Любые нравственные нормы, известные человеку, в мире подлинно романтической баллады утрачивают свою действенность перед ликом неведомого и непознаваемого. В балладе «Людмила» нет обещания торжества справедливости, как это было свойственно фольклору и просветительской литературе XVIII века. Протест Людмилы вызывает усугубление кары, человек становится рабом судьбы, которой он должен смиренно подчиниться. О том, что человек бессилен в мире небытия, говорит концовка:

Потянулись из могил;

Тихий, страшный хор завыл:

«Смертный ропот безрассуден;

Царь всевышний правосуден;

Твой услышал стон творец;

Час твой бил, настал конец».
Однако романтичность баллады «Людмила» реализуется не в этом моралистическом постулате о «безрассудности ропота смертных», а в ходе фантастического сюжета: неожиданный приезд жениха, вереница видений, сопровождающих их в пути, таинственные огни, вспыхивающие в поле, бой часов в полночь. Расширение границ обыденного, тяга к неизведанному – вот главные составляющие романтического взгляда на мир, осуществленный в этой балладе, само же нарушение кем-либо человеческих и божественных законов не содержит в себе ничего романтического, как и появление потустороннего гостя и проявление знаков, которые подает провидение.

Примечательно, что Жуковский в своих оригинальных и переводных произведениях рисует мир готической красоты, суровых, даже жестоких нравов, особой нравственной требовательности и возвышенных святых устремлений человеческого духа. Средневековый мир пугает и как-то по-особому привлекает противоречивым сочетанием прекрасного и ужасного, святости и греховности. Средневековье – это владычество феодалов, «могущество великих»; в балладном мире – кесари, императоры, короли и графы, властители, властелины, владыки – обитатели неприступных замков, и их образы главенствуют здесь. Но особенно значим в поэтическом образе средневековья пейзаж. Природа тех отдаленных мест – живая, полная сил, скрытых возможностей участия в жизни человека и в нужный час исполняющая роковую функцию – казни грешника. Реки и озера, прибрежные холмы и скалы, долы и буравы, подчиненные в бытии своим законам, преображаются вечером, и особую ночную жизнь ведут с восходом луны:

Встал над тихою дубравой:

То из облака блеснет,

То за облако зайдет;

С гор простерты длинны тени;

И лесов дремучих сени,

И зерцало зыбких вод,

И небес далеких свод

В светлый сумрак облечены…

Спят пригорки отдаленны,

Бор заснул, долина спит…

Чу!.. полночный час звучит…

В 1843 году В Г. Белинский писал: «Первою балладою, обратившею на Жуковского общее внимание, была «Людмила», переделанная им из Бюргеровой «Леноры»… Она имела успех вроде того, каким воспользовались «Душенька» Богдановича и «Бедная Лиза» Карамзина. Для русской публики все было ново в этой балладе… Стихи этой баллады не могли не удивить всех своей легкостью, звучностью, а главное – своим складом, совершенно небывалым, новым и оригинальным. Содержание баллады – самое романтичное, во вкусе средних веков…».