С приближением окончания срока полномочий консулов становилось все более очевидным, что Франсиа добивается единовластия. В пользу этого довольно откровенно выступали близкие к нему М. А. Молас, Хосе Томас Исаси, Мигель Носеда. Стремления энергичного консула готовы были поддержать патриотически настроенные слои населения, обеспокоенные происками роялистов и посягательствами Буэнос-Айреса, а также португальцев на суверенитет и территориальную целостность Парагвая. Этим кругам импонировали твердость и решительность Франсии, пользовавшегося репутацией «спасителя отечества», «защитника независимости», сторонника прогрессивных преобразований, честного и добросовестного человека. Поэтому при избрании депутатов очередного национального конгресса в сельских районах местные власти, следуя полученным инструкциям, сумели обеспечить внушительное большинство его приверженцам 1.
Однако в столице планы Франсии встретили сопротивление. У купцов и других представителей городской верхушки, большинства офицеров, духовенства, среди которых насчитывалось немало людей, связанных с Испанией и Буэнос-Айресом, его политика вызывала недовольство. В Асунсьоне преобладало мнение, что конгресс должен переизбрать консулов и даже продлить срок их полномочий до двух лет. Инициативу в противодействии замыслам Франсии проявили Кавальеро и другой ветеран [151] боев с войсками Бельграно — подполковник Гамарра2. Они пытались привлечь на свою сторону Йегроса, но тщетно. Более того, Йегрос дал согласие на их высылку из столицы, которую им пришлось покинуть в конце сентября 1814 г.3 Итурбе был отстранен от должности начальника гарнизона Сан-Педро. Таким образом, Франсии удалось обезглавить оппозицию, что не замедлило сказаться на ходе последующих событий.
В начале октября открылся второй национальный конгресс, куда съехались, как и год назад, около тысячи депутатов, представлявших в основном сельские районы. Представителей столицы было всего 60—80 человек. Три четверти депутатов составляли, по словам очевидца, неимущие 4. Избранный председателем, Франсиа прочитал речь, где утверждал, будто система совместного правления двух консулов себя не оправдала, и предлагал установить единовластие. Эта идея получила поддержку со стороны ряда депутатов и, несмотря на возражения тех, кто высказался за сохранение консулата, была одобрена подавляющим большинством голосов. На пост главы государства были выдвинуты кандидатуры Франсии и Йегроса. При обсуждении их разгорелись жаркие споры.
Утром 4 октября здание церкви, где заседал конгресс, было по приказанию Франсии окружено войсками. Это существенно повлияло на исход дебатов. В пользу Франсии весьма красноречиво выступил Молас. Наконец депутат от Консепсьона, близкий друг Франсии Хосе Мигель Ибаньес потребовал прекратить прения и приступить к голосованию. Франсиа получил ⅔ голосов, причем его поддержали ⅞ представителей сельских районов5. В итоге он был избран «верховным диктатором республики» на пятилетний период. Конгрессу, который полагалось созывать ежегодно в мае, предоставлялись лишь прерогативы совещательного органа, а число депутатов сокращалось до [152] 250. Диктатор должен был в кратчайший срок назначить членов Верховного суда.
Установление диктатуры было враждебно встречено противниками Франсии, в первую очередь частью офицерского корпуса. Вскоре после закрытия конгресса офицеры и сержанты одного из подразделений столичного гарнизона, которым командовал Кавальеро, в разговорах с солдатами стали выражать недовольство отстранением от власти Йегроса. Франсиа, проявлявший в то время чрезвычайную осторожность, не рискнул прибегнуть к открытым репрессиям. Но он выяснил имена тех, кто выступал против него, и постепенно под разными предлогами удалил их всех из Асунсьона. Проводя чистку командного, а частично и рядового состава армии, диктатор заменял ненадежных, с его точки зрения, или неугодных ему людей своими приверженцами, главным образом из сельских районов и в значительной мере выходцами из крестьянства и других низших слоев общества. Сформированный по приказу Франсии отборный гренадерский батальон обеспечивал его личную охрану и нес полицейскую службу 6.
Диктатор старался также избавиться от чиновников и священнослужителей, не проявлявших должной лояльности по отношению к новому режиму. Что касается духовенства, то, вероятно, наиболее резким выступлением против диктатуры явилось воззвание монаха Веласко, опубликованное в 1815 г. в Буэнос-Айресе и получившее широкое распространение. По словам Веласко, не было никакой необходимости вводить в Парагвае диктаторское правление и потому оно не может быть оправдано. Квалифицируя политику Франсии как антипатриотичную, автор воззвания утверждал, будто тенденция к обособлению от остальных стран Рио-де-ла-Платы погубит Парагвай, и призывал парагвайцев объединиться с другими лаплатскими провинциями 7.
Пытаясь подчинить церковь своему контролю, Франсиа предпринял некоторые шаги в этом направлении. Так, 2 июля 1815 г. он издал декрет, в соответствии с которым религиозные общины и корпорации Парагвая не подлежали [153] юрисдикции иностранных прелатов и церковной иерархии 8. Полгода спустя (21 декабря) Франсиа, ссылаясь на постановление «собрания нотаблей» 1811 г. (запрещавшее испанцам занимать официальные посты) и заявляя, что от всех должностных лиц требуется безусловная приверженность «священному делу нашего политического возрождения», сместил генерального викария Касахуса и архидиакона Аркоса и добился от епископа назначения на их место угодного властям человека 9.
Правительство Франсии поощряло развитие торговли, ремесла, земледелия и скотоводства, уделяло большое внимание строительству дорог. Ввиду финансовых затруднений оно запретило вывоз драгоценных металлов (декрет 13 ноября 1814 г.) 10. Были приняты суровые меры против воров, грабителей и бродяг, что привело к резкому сокращению преступности. В результате наметилась тенденция к постепенной стабилизации положения в Парагвае, особенно по сравнению с обстановкой в соседних странах, которые раздирались глубокими классовыми противоречиями, часто перераставшими в вооруженные столкновения, являлись ареной междоусобиц и политической анархии. Не случайно многие жители этих стран искали в те годы убежища на парагвайской территории, представлявшейся им оазисом спокойствия и порядка.
Во внешней политике Франсиа по-прежнему исходил из того, что для сохранения национальной независимости надо воздерживаться от любого вмешательства в конфликты между соседними странами. Поэтому, когда Артигас 21 апреля 1815 г. вторично предложил совместные действия против Буэнос-Айреса, его посланец с письмом на имя Франсии не был даже допущен на территорию Парагвая 11. Уругвайцы ответили враждебными акциями: они заняли Канделарию, задерживали на речных путях шедшие в Асунсьон и оттуда торговые суда, захватывали грузы. Но это еще больше укрепило решимость Франсии [154] избегать всяких сношений с Артигасом. Он приказал бдительно следить за передвижениями его отрядов и сосредоточил на северном берегу Параны дополнительные воинские контингенты.
Напряженными продолжали оставаться и отношения с Буэнос-Айресом. 20 января 1815 г., когда роялисты вели наступление в Верхнем Перу, а в Испании шла подготовка к переброске в Южную Америку экспедиционного корпуса Морильо, новый «верховный правитель» Объединенных провинций Альвеар попросил Франсию прислать войска и парагвайскую продукцию, обещая взамен пушки и оружие. 15 марта он повторил свою просьбу, предложив в качестве компенсации за каждую сотню парагвайских солдат по 25 ружей 12. Второе письмо, отправленное вместе с прочей корреспонденцией на борту торгового судна «Инглесита», принадлежавшего Д. П. Робертсону, дошло до Франсии лишь в середине 1815 г. Восприняв его как недостойную попытку сделать кровь парагвайцев предметом купли-продажи, разгневанный диктатор не счел нужным даже ответить. Более того, считая, что Робертсон вступил в тайный сговор с Альвеаром 13, Франсиа, и без того крайне раздосадованный тем, что дипломатическое поручение, данное им еще в бытность консулом, не выполнено, а также конфискацией предназначенного ему груза робертсоновского судна 14, выслал обоих братьев из Парагвая 15. В последующем он не реагировал на приглашение буэнос-айресского правительства направить уполномоченных для участия в конгрессе Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы в Тукумане.
Став диктатором, Франсиа вел более уединенный, чем прежде, образ жизни. Однако, если требовалось, был весьма общителен и не упускал случая произвести благоприятное впечатление на своих соотечественников, в первую очередь на тех, чьей поддержкой особенно дорожил. По [155] свидетельству очевидца, во время приема, устроенного по поводу его избрания диктатором, Франсиа был чрезвычайно приветлив со всеми присутствовавшими и с большим тактом беседовал с каждым из них 16. Он охотно принимал посетителей, обращавшихся к нему с просьбами и жалобами 17, причем особую предупредительность проявлял по отношению к сельским жителям. Как рассказывает другой современник, когда к Франсии приходил какой-нибудь простой крестьянин, этот обычно молчаливый и сдержанный человек буквально преображался: он радостно приветствовал гостя, приглашал его в кабинет, усаживал рядом с собой и в задушевной беседе терпеливо внушал свои мысли. Напротив, если аудиенции просил знатный и образованный человек, диктатор держался подчеркнуто сухо и сурово, был весьма немногословен 18.
Политика и поведение Франсии, значительные успехи, достигнутые за короткое время, способствовали дальнейшему росту его популярности. И он не замедлил использовать сложившуюся ситуацию для того, чтобы ликвидировать даже последние незначительные ограничения своей власти. Его не удовлетворял пятилетний срок полномочий, тяготили необходимость периодического созыва конгресса и перспектива предстоявшей передачи некоторых функций Верховному суду. Режим, установленный в октябре 1814 г., практически обеспечивая Франсии политический и военный контроль над страной, юридически еще не означал сосредоточения в его руках всей полноты исполнительной, законодательной и судебной власти 19.
В ходе подготовки очередной сессии национального конгресса Ибаньес, Носеда, Хосе Мариано Кареага и другие единомышленники Франсии, подчеркивая достижения Парагвая за полтора года диктатуры и играя на наличии внешней угрозы независимости и безопасности молодой республики, настойчиво агитировали за предоставление диктатору бессрочного мандата. Эта идея получила широкую поддержку, особенно со стороны сельского населения. Однако многие видные деятели парагвайской революции, в том числе Йегрос, Кавальеро, Итурбе и др., [156] возражали. Наиболее решительно против планов Франсии высказался его недавний соратник Молас, заявивший, что пожизненная диктатура является «монархией, замаскированной под республику». С возражениями выступил также священник Марко Антонио Маис. Тем не менее 1 июня 1816 г. конгресс, при одобрении подавляющего большинства депутатов20, объявил Франсию пожизненным диктатором. Отныне он обладал неограниченной властью, и конгресс мог впредь созываться лишь по его указанию21.
По описанию современников, относящемуся к концу второго десятилетия прошлого века, Франсиа был худощавым человеком среднего роста. На его матово-бледном лице выделялись высокий лоб, крупный рот с тонкими губами, прямой нос, проницательные черные глаза. Одевался он со вкусом, но чрезвычайно скромно и никогда не носил военную форму, а также атрибуты своей власти — трость с золотым набалдашником и шпагу с серебряной рукояткой. За исключением позолоченных пряжек на башмаках и треуголки, наподобие наполеоновской, диктатор внешне ничем не выделялся среди сограждан.
Если почти с самого начала освободительной войны Франсиа играл ведущую роль в политической жизни Парагвая, то с момента установления диктатуры на протяжении четверти века все важнейшие аспекты внутренней и внешней политики страны определялись деятельностью и взглядами этого человека.
Следует заметить, что диктатура как таковая отнюдь не представляла собой чего-то исключительного для Латинской Америки первой половины XIX в., когда подобная форма правления возникла, наряду с Парагваем, и во многих других странах континента. Этому благоприятствовали определенные условия, более или менее общие для бывших испанских колоний. Такие предпосылки существовали и в Парагвае, где их воздействие усиливалось некоторыми специфическими обстоятельствами. Что же касается непосредственных причин установления диктатуры Франсии и ее характера, то в этом отношении она существенно отличалась от диктаторских режимов других латиноамериканских государств той эпохи. [157]
В большинстве стран Латинской Америки диктатура, как правило, являлась следствием резкого обострения социальных противоречий, борьбы классов, политических партий и группировок, военных клик за власть и выражала интересы тех общественных сил, которые в данный момент одержали победу или по крайней мере добились временного перевеса.
Иная обстановка сложилась к середине второго десятилетия XIX в. в Парагвае. В связи с особенностями его исторического развития социальный антагонизм ощущался здесь сравнительно слабее, чем в других испаноамериканских странах. Разумеется, народные массы подвергались эксплуатации и страдали от гнета господствующих классов. Но следует помнить, что среди сельского населения Парагвая преобладали мелкие и средние землевладельцы, свободные и зависимые крестьяне, тогда как число помещиков-латифундистов было незначительно. В городах же немногочисленную имущую верхушку составляли главным образом купцы, чиновники, духовенство, которые, принадлежа к привилегированным слоям, тем не менее обычно не выступали в роли непосредственных эксплуататоров трудящихся. К тому же, поскольку часть парагвайских верхов была испанского происхождения, ее позиции после провозглашения независимости оказались подорванными. Классовые противоречия в Парагвае были менее острыми, чем в других странах Латинской Америки, также и потому, что здесь они не усугублялись в такой мере, как там, расовой враждой.
Следовательно, социальная и расово-этническая структура парагвайского общества являлась в тот период относительно более однородной, поляризация сил меньшей, а положение в стране более стабильным, нежели в большинстве латиноамериканских государств.
Но, хотя в Парагвае были довольно слабо выражены внутренние процессы, сопровождавшиеся появлением диктатур в других странах континента, здесь зато действовали иные факторы, влияние которых также привело в конечном счете к созданию диктаторского режима. Дело в том, что с момента освобождения Парагвая от колониального ига он постоянно находился под угрозой утраты своей независимости. Эта опасность была чрезвычайно серьезной и вполне реальной, потому что суверенитету и территориальной целостности молодого государства [158] одновременно угрожали не только испанские колонизаторы, но также португальцы и правящие круги Буэнос-Айреса. В таких условиях Парагвайская республика нуждалась в максимальном сплочении всех патриотических сил, укреплении и централизации государственной власти, концентрации экономических и военных ресурсов.
Конечно, для решения этих задач вовсе не обязательно было устанавливать диктатуру. Она отнюдь не являлась исторически неизбежной. Теоретически можно себе представить иной выход из положения — образование на демократической основе представительного правительства, наделенного широкими полномочиями и в то же время подотчетного конгрессу.
Но вряд ли следует удивляться тому, что в конкретных условиях тогдашнего Парагвая путь исторического развития оказался другим. Этому способствовали низкий уровень социально-экономического развития, обусловивший культурную отсталость и политическую незрелость большинства населения, а также отсутствие глубоких демократических традиций, слабое распространение прогрессивных идей в связи с отдаленностью и изолированным положением Парагвая, долголетняя привычка к беспрекословному повиновению, выработанная за полтора века существования иезуитских редукций с их казарменным режимом, палочной дисциплиной и строгой регламентацией всей жизни. Немаловажное значение имел также субъективный фактор — наличие энергичного, волевого, опытного и вместе с тем достаточно честолюбивого политического руководителя, пользовавшегося авторитетом среди населения.
Все эти обстоятельства во многом объясняют факт установления диктатуры в Парагвае, но они не дают оснований считать ее исторически оправданной, необходимой и закономерной. Конечно, то был далеко не лучший способ решения назревших вопросов, хотя вследствие ряда причин развитие пошло именно по такому пути.
Главная цель Франсии при учреждении диктатуры заключалась в сохранении независимости и территориальной целостности Парагвая — экономически отсталой страны, находившейся в окружении враждебных сил, которые пытались поглотить ее или подчинить своему контролю. Этой задачей на протяжении многих лет определялась в основном политика «верховного диктатора». Вместе с тем [159] она в значительной мере обусловливалась стремлением к ликвидации феодальных порядков, уравнению классов и проведению других социальных преобразований, возникшим под влиянием идей Руссо и Великой французской революции 22.
Однако, признавая в принципе преимущества свободы и демократии, Франсиа считал, что Парагвай и другие страны Южной Америки по уровню своего развития еще не созрели для них. Постоянно подчеркивая в частых беседах с Бельграно и Эчеваррией (1811 г.) свои республиканские убеждения и абсурдность монархического строя, он в то же время утверждал, что испаноамериканские народы пока не в состоянии пользоваться в полном объеме всеми благами свободы, так как не подготовлены к этому. Прощаясь с уполномоченными Буэнос-Айреса, Франсиа подарил им на память висевшую у него в кабинете гравюру с изображением Франклина. При этом он сказал: «Это первый в мире демократ, и образец, которому мы должны подражать. Может быть, лет через сорок в наших странах появятся подобные ему люди, и только тогда мы сможем наслаждаться свободой, к которой сегодня еще не готовы» 23. Такие взгляды неизбежно предопределили разрыв между теорией и практикой Франсии. В значительной мере поэтому парагвайская революция, начавшаяся под лозунгами Просвещения, довольно скоро пришла к диктатуре.
* * *
С установлением пожизненной диктатуры политика Франсии стала более жесткой. Но это произошло не сразу, а постепенно и было вызвано стечением обстоятельств внутреннего и внешнего порядка: деятельностью оппозиционных сил и иностранной агентуры, враждебными действиями Буэнос-Айреса и других соседних стран и т. д.
Режим Франсии пользовался поддержкой населения, которое видело в нем гарантию от произвола привилегированной верхушки. Швейцарский врач Ренггер записал в июле 1819 г. со слов парагвайцев, встреченных им по [160] пути в Асунсьон, что все они «очень довольны своим правительством; они говорят: «Если бы не было Франсии, все пошло бы кувырком; в столице есть немало семей, которые хотели бы властвовать и, вследствие своего честолюбия и фамильной вражды, натворили бы много бед»» 24. Приехав в столицу Парагвая, Ренггер и его спутник Лоншан обнаружили здесь «спокойствие и порядок», составлявшие разительный контраст положению в Корриентес, где им пришлось перед тем провести более 8 месяцев 25.
Неудивительно, что оппозиция диктатуре была немногочисленна и недовольство ею испытывали лишь определенные слои асунсьонского общества. Отдельные противники Франсии публично высказывали критические замечания по его адресу, по рукам ходили листовки, на стенах домов появлялись карикатуры на него. Тех, кто занимался этим, быстро выловили и арестовали 26. Но, поскольку оппозиция опиралась на влиятельные столичные круги, диктатор счел необходимым принять более решительные меры, чтобы пресечь возможные враждебные выступления.
17 июня 1816 г. Франсиа запретил устраивать собрания и процессии (включая церковные) без его личного предварительного разрешения 27. Он сменил начальников гарнизонов наиболее крупных политико-административных центров. Пост командующего войсками Консепсьона, в зону которого входила вся территория к северу от этого города, занял Ибаньес 28. Добиваясь полного контроля над административным аппаратом и духовенством, правительство по своему усмотрению назначало и смещало чиновников и представителей церковной иерархии, в том числе и низших рангов, причем главным критерием [161] являлась политическая благонадежность. Так, согласно распоряжению диктатора, изданному 6 декабря 1819 г., даже скромные обязанности нотариуса не могли исполняться без специального разрешения высших властей, которое давалось только тем, кто, помимо необходимой квалификации, проявил «верность правительству, патриотизм и приверженность священному делу свободы и независимости республики» 29.
Епископ Гарсия де Панес, пытавшийся воспротивиться действиям Франсии, был 16 октября того же года отстранен и заменен вполне лояльным генеральным викарием. Декрет от 8 июня 1820 г. допускал вступление в религиозные братства и конгрегации лишь тех лиц, которые безоговорочно высказывались за суверенитет Парагвайской республики и ее полную независимость от Испании и любого чужеземного господства. Все священники должны были присягнуть правительству и дать обязательство не предпринимать действий, прямо или косвенно направленных против независимости Парагвая 30.
Дальнейшее усиление гегемонистских притязаний Буэнос-Айреса в связи с победой унитариев на Тукуманском конгрессе 1816 г. привело к новому обострению отношений между Парагваем и «Объединенными провинциями в Южной Америке». Вынашивая планы покорения Парагвая, «верховный правитель» Пуэйрредон в качестве средства давления 8 января 1817 г. наложил запрет на ввоз парагвайского табака. Позднее (видимо, в 1818 г.) он тайно направил в Парагвай для ведения подрывной деятельности подполковника Бальтасара Варгаса, попавшего вскоре в руки парагвайских властей. Но его соучастники остались на свободе31. Вследствие явно враждебной позиции правительства Объединенных провинций Франсиа счел обращение Рондо (преемника Пуэйрредона) 21 августа 1819 г. с просьбой об оказании военной, финансовой и продовольственной помощи ввиду угрозы отправки в Америку испанской экспедиционной армии из Кадиса 32 лицемерным и провокационным. Как и предыдущие [162] послания из Буэнос-Айреса, оно осталось без ответа.
Не реагировал диктатор и на очередное предложение Артигаса о совместных действиях (июль 1817 г.) 33, вызванное активизацией португальских войск, вновь вторгшихся в августе 1816 г. на территорию Банда Ориенталь.
В 1818—1819 гг. изменилась к худшему обстановка на северной границе Парагвая. В течение многих лет португальцы из провинции Мату-Гросу привозили свои товары в форт Олимпо и Консепсьон, а провинциальные власти поддерживали регулярные связи с местной парагвайской администрацией. Торговый обмен был выгоден обеим сторонам. В частности, правительство Франсии приобретало таким путем оружие, порох и другие предметы, необходимые для военных нужд.
Однако португальский двор в Рио-де-Жанейро продолжал рассматривать Парагвай как провинцию Испании, а не как самостоятельное государство. Португальцы использовали торговые поездки для сбора разведывательных данных о Парагвайской республике. Они увеличили гарнизон форта Коимбра, поощряли нападения индейцев мбайя, обитавших по правому берегу Парагвая, севернее Олимпо, на парагвайские селения, снабжали их оружием, боеприпасами и водкой, скупали у них награбленный скот.
В связи с этим Франсиа 23 июня 1818 г. распорядился впредь допускать ввоз товаров из Мату-Гросу только при наличии специального разрешения, а 19 ноября 1819 г.— совсем прекратить торговлю с португальцами 34. Полгода спустя (7 мая 1820 г.) он потребовал от португальских властей официального признания государственной независимости и суверенитета Парагвая, подчеркнув, что эта страна является не испанской провинцией, а «суверенной республикой и независимым государством» 35. Удовлетворительного ответа Франсиа не получил.
В 1819 г. с разрешения диктатора в Асунсьон приехал из Буэнос-Айреса бывший капитан наполеоновской гвардии Пьер Сагье, заявивший, что послан всесильным [163] фаворитом и министром Людовика XVIII Деказом для выяснения возможностей установления торговых отношений с Парагваем. Но, поскольку он не предъявил никаких официальных полномочий, педоверчивый Франсиа счел его шпионом или авантюристом, и французу пришлось уехать обратно 36.
Международная обстановка в 1817—1819 гг. (попытки Артигаса, властей Буэнос-Айреса, Корриентес, Энтре-Риос, Санта-Фе установить блокаду Парагвая, захват парагвайских речных судов, проникновение иностранной агентуры, обострение отношений с португальцами) заставила правительство Франсии принять меры предосторожности. Были арестованы или высланы лица, которых подозревали в симпатиях к Артигасу. Суда, подымавшиеся вверх по реке, могли следовать только до порта Пилар, расположенного в 20 лигах (свыше 110 км) к северу от Корриентеса. Выдача паспортов была прекращена, и выезд из страны запрещен. Лица, приезжавшие в Парагвай, тщательно допрашивались и, в случае возникновения каких-либо подозрений, немедленно интернировались 37. Последующие события побудили Франсию прибегнуть к еще более крутым мерам.
В марте 1820 г. в столице был раскрыт антиправительственный заговор, зревший уже в течение длительного времени (возможно, с 1818 г.). В нем участвовали главным образом бывшие офицеры и другие представители креольской знати, составлявшие оппозицию диктатуре. Выражая интересы имущих классов, они были недовольны тем, что отстранены от политического и военного руководства, тогда как роль низших социальных слоев в жизни страны усилилась. Заговорщики намеревались свергнуть и убить диктатора, после чего поставить во главе правительства Йегроса, а командование армией возложить на Кавальеро и майора Педро Монтьеля. Йегрос и Кавальеро знали об этих планах, но сами активного участия в подготовке выступления не принимали. Тем не менее в январе 1820 г. Франсиа, до которого дошли слухи о происходящем, вызвал Йегроса, находившегося в своем поместье, в столицу и предложил не покидать ее. [164]
В конце марта один из участников заговора, напуганный арестом нескольких сообщников, донес властям. Реакция правительства была немедленной. В Асунсьоне, где операцией руководил сам Франсиа, в тот же день были схвачены 35 человек, в том числе Йегрос, Монтьель и др. В сельские районы для задержания подозрительных лиц разослали конные отряды. Поскольку, наряду с заговорщиками, хватали всех предполагаемых врагов диктатуры, тюрьмы вскоре оказались переполнены. Имущество арестованных конфисковывалось, их жен и детей тут же выбрасывали на улицу 38.
Расследование было поручено майору Хуану Бехарано. Секретарями при нем состояли Поликарпо Патиньо, Матео Флейтас и др. Допросы обвиняемых, число которых за месяц достигло почти 200, велись весьма обстоятельно, в связи с чем следствие шло очень медленно39. Видимо, обезвредив своих действительных и вероятных противников, правительство Франсии не спешило расправляться с ними, а быть может, и вообще не имело таких намерений. Однако во второй половине 1820 г. положение изменилось.
23 февраля 1820 г. между Буэнос-Айресом и прибрежными провинциями Энтре-Риос и Санта-Фе, ранее поддерживавшими Артигаса, было заключено мирное соглашение 40. К тому времени остатки отрядов уругвайских патриотов, окончательно разгромленных в начале года на территории Банда Ориенталь португальцами, покинув родину, обосновались в соседней провинции Корриентес. И, хотя Артигас 24 апреля подписал договор о совместных действиях с властями Корриентес и Мисьонес41, исход борьбы, которую он возглавлял на протяжении многих лет, был предрешен. Получив из Буэнос-Айреса деньги и оружие, бывший союзник Артигаса губернатор Энтре-Риос Франсиско Рамирес стал готовиться к кампании против уругвайцев и уже в июне начал военные действия. В нескольких сражениях его превосходящие силы нанесли поражение [165] противнику и вынудили тех, кто уцелел, отступить к Паране. Артигасу пришлось искать убежища в Парагвае; с разрешения Франсии он с группой своих бойцов переправился 5 сентября на северный берег реки. В Итапуа их разоружили, и Артигаса под охраной отправили в Асунсьон, а его спутников разместили в сельских районах.
В парагвайской столице к воинственному «защитнику свободных народов» и злейшему врагу Буэнос-Айреса отнеслись корректно, но холодно.
Его поместили в келье бывшего монастыря Лa-Мерсед, снабдили всем необходимым, и диктатор ежедневно посылал своего секретаря или адъютанта справиться о здоровье Артигаса и узнать, не нуждается ли он в чем-нибудь. Однако, несмотря на неоднократные просьбы, Франсиа не пожелал дать ему аудиенцию и не разрешил поселиться в Мисьонес, а назначил местопребыванием Куругуати (в 80 лигах к северо-востоку от Асунсьона). Здесь Артигасу был предоставлен земельный участок с домом, ежемесячно выплачивалась денежная пенсия, которой вполне хватало на жизнь, неоднократно выдавались одежда, белье и другие предметы первой необходимости. Его спутники также получили участки, рабочий скот, сельскохозяйственный инвентарь 42.
Узнав о том, что Артигас находится на парагвайской территории, Рамирес 22 сентября потребовал его выдачи. Франсиа не счел нужным ответить, но приказал задержать эмиссаров Рамиреса — офицеров Рисоса и Вильянуэву, а последовавшее 22 ноября требование об их освобождении также оставил без внимания. Тогда Рамирес, сосредоточив 4-тысячную армию, стал готовиться к вторжению в Парагвай. Оно казалось неминуемым: согласно показаниям дезертира, ждали лишь попутного ветра, чтобы снаряженная Рамиресом флотилия могла подняться вверх по Паране 43. Асунсьонское правительство перебросило подкрепления в Пилар, распорядилось построить оборонительный рубеж севернее впадения Парагвая в Парану; парагвайская эскадра, курсировавшая до Корриентеса, [166] бдительно охраняла основную водную артерию республики. Была приостановлена выдача торговых лицензий. Экономические и иные связи страны с внешним миром фактически прекратились.
Правда, сближение союзной Энтре-Риос провинции Санта-Фе с Буэнос-Айресом вынудило Рамиреса временно отказаться от агрессивных планов в отношении Парагвая и отвести свои войска на юг. Часть их осталась, однако, на южном берегу Параны. В июне и начале июля 1821 г. парагвайские пограничные патрули перехватили переписку между командующим этими войсками майором Káсересом и заговорщиками в Парагвае. В письмах говорилось о возможной военной помощи Энтре-Риос враждебным Франсии силам 44.
Опасаясь объединения внешних и внутренних врагов, парагвайское правительство хотело обезопасить свой тыл. С этой целью оно решило ускорить затянувшееся следствие по делу участников заговора и любыми средствами добиться от них нужных властям показаний. Для этого стали широко практиковать допросы «с пристрастием». Допрашиваемым задавали вопросы, составленные самим диктатором, и, если ответы не удовлетворяли следователя, обвиняемых препровождали в так называемую «палату правосудия», где их жестоко избивали до тех пор, пока они не признавали себя виновными. По утверждению современника, пыткам подверглось свыше полутораста человек 45.
Готовя расправу с непосредственными участниками заговора, Франсиа считал необходимым подорвать экономические позиции и политическое влияние тех, в ком видел потенциальных врагов национальной независимости и возможных союзников внешних сил, угрожавших республике. 9 июня 1821 г. всем уроженцам Испании (включая и тех, которые обладали правами парагвайских граждан), проживавшим в столице, было приказано под страхом смертной казни явиться на центральную площадь города. Собравшимся (их оказалось свыше 300 человек46) предъявили [167] обвинение в антиправительственной деятельности, и они тотчас же были взяты под стражу. Наименее состоятельных постепенно освободили и выслали из Асунсьона, а остальных продержали в заключении до января 1823 г., выпустив лишь после уплаты огромной контрибуции в размере 150 тыс. песо. Для многих арестованных внесение соответствующей доли этой внушительной суммы означало полное разорение 47.
Чтобы оправдать репрессии и склонить на свою сторону общественное мнение, диктатор и его приближенные уверяли, будто заговорщики намеревались не только убить Франсию, но и перебить всех солдат и чиновников, верных правительству, завладеть их имуществом и подчинить Парагвай власти ненавистного Буэнос-Айреса48. Многие этому поверили. 17 июля 1821 г. были расстреляны Йегрос, Монтьель и шестеро их товарищей. Франсиа наблюдал за казнью с наружной галереи своей резиденции и, когда все было кончено, воскликнул: «Да здравствует родина! Смерть предателям! Сегодня пришел конец моему милосердию, и отныне будет царить правосудие!» 49 Кавальеро, не дожидаясь казни, покончил с собой в тюремной камере. 18 июля были расстреляны еще восемь человек. Казни продолжались и в последующие дни.
Раскрытие и ликвидация заговора 1820 г., являвшиеся примечательной вехой в эволюции внешней и внутренней политики Франсии, занимают важное место в истории диктатуры. Однако материалов по этому вопросу почти не сохранилось, во всяком случае, пока не обнаружено. Вполне возможно, что большая часть документов (в том числе следственные дела заговорщиков, протоколы их допросов, предписания об арестах и казнях) уничтожена 50. Вместе с тем достоверность сведений, основанных на показаниях, данных под пытками, весьма сомнительна. Поэтому трудно судить о степени причастности обвиняемых [168] к заговору, об истинных мотивах и намерениях его участников, тем более что обвинение в тайных связях с Буэнос-Айресом являлось в условиях тогдашнего Парагвая стандартным приемом для компрометации политических противников. Однако самый факт заговора засвидетельствован очевидцами и не подлежит сомнению51.
Июльские расстрелы были кульминацией террора. Но наступившее вслед за ними временное затишье длилось недолго. С конца сентября следствие возобновилось, и в стенах «палаты правосудия» вновь стали пытками вырывать «признания» у подлинных или воображаемых противников режима. Среди тех, кто подвергся репрессиям, оказались между прочим и люди, сыгравшие в свое время видную роль в возвышении Франсии. Массовых казней, правда, больше не было, но преследование инакомыслящих, потенциальных и мнимых врагов диктатуры, просто «подозрительных» лиц, сопровождавшееся волной ксенофобии, продолжалось.
В апреле 1822 г. возникло дело некоего Ф. А. Альдао, передавшего в 1815 г. Кабаньясу письмо Артигаса с призывом поднять восстание против Франсии52. В качестве санкции за конфискацию властями Санта-Фе партии оружия, предназначенного для Парагвая, 26 сентября 1823 г. были арестованы 18 уроженцев этой провинции. Некоторые из них умерли в тюрьме, другие покончили с собой или сошли с ума, остальные провели в заключении почти 17 лет53. 6 октября того же года диктатор запретил проживавшим в Парагвае уроженцам Буэнос-Айреса, Санта-Фе, Энтре-Риос и Корриентес вступать в [169] брак54. Человека могли арестовать и даже казнить по малейшему подозрению, в результате ложного доноса, за неосторожно сказанное слово и т. д. Виновным считался всякий, кто, зная о преступных (с точки зрения правительства) действиях или замыслах, не сообщил немедленно властям. Доносы получили чрезвычайно широкое распространение, причем доносили друг на друга даже родственники, друзья, слуги и хозяева. Люди перестали доверять своим близким, остерегались собираться вместе, вступать в разговор 55.
Франсиа стал крайне нервозен и подозрителен, ему повсюду мерещились предатели, заговорщики, злоумышленники. Опасаясь покушений, он велел вырубить часть деревьев на улицах. Чтобы никто точно не знал, где он находится в данный момент, диктатор приказал оборудовать себе еще одно жилище в загородной казарме и иногда ночевал там56. Он никогда не расставался с огнестрельным и холодным оружием, а свой дом покидал не иначе как в сопровождении вооруженной охраны. Дела о государственных преступлениях (равно как и многие другие 57) Франсиа рассматривал лично, и обычным приговором, немедленно приводившимся в исполнение, являлась смертная казнь. Государственным же преступлением считались всякий поступок или высказывание, воспринимавшиеся как не совсем лояльные по отношению не только к диктатору, но и к любому чиновнику (независимо от ранга), офицеру либо простому солдату. Боясь, чтобы их не объявили «изменниками родины», парагвайцы не осмеливались обсуждать или комментировать действия правительства, беспрекословно выполняли распоряжения властей и безропотно сносили множество притеснений со стороны даже самых низших должностных лиц 58.
Хотя имена многих погибших в те годы установить не удалось, некоторые из них известны. Так, испанцев [170] Гевару и Риоса расстреляли за то, что они, возмущаясь террором, пророчили диктатору участь Робеспьера 59. Жертвами произвола, мести, клеветы оказались Франсиско Мильерес, Грегорио Селайя, Викторио Хелаберт, братья Эскобар и др. Начальник гарнизона Консепсьона Ибаньес, позволивший себе неодобрительно отозваться об июльских казнях, был немедленно смещен и брошен в тюрьму, где умер от болезни. Другого бывшего сподвижника Франсии, Носеду, немало способствовавшего его избранию пожизненным диктатором, арестовали потому, что его родственник был замешан в заговоре60. Глава администрации Вильяррики Кареага попал в опалу и лишился своего поста.
Всего в 1821 —1822 гг., по данным очевидцев, было казнено от 40 до 68 человек61. X. С. Чавес определяет число жертв в полсотни62. В заключении к середине 20-х годов находилось, по подсчетам Ренггера и Лоншана, около 500 человек. Из них не менее 1/10 составляли так называемые «государственные преступники»63. Многие были сосланы в отдаленные районы, главным образом в пользовавшуюся мрачной славой тюремную колонию Тевего, расположенную в болотистой местности по правому берегу Парагвая, между Консепсьоном и фортом Олимпо. Репрессивными мерами являлись также конфискация имущества, штрафы, снос домов провинившихся и т. п.
Казнь или арест сопровождались обычно санкциями по отношению ко всей семье и родным. Так, вслед за арестом одного из активных участников заговора 1820 г., доктора Бальдовиноса (расстрелянного 18 июля 1821 г.), были схвачены его сын, два брата и племянник. Последнего и одного из братьев в дальнейшем казнили. В тюрьму были брошены три брата Диас де Бедойя, а у их сестры забрали пригородную усадьбу и заставили ее снести дом64. Но даже если близким человека, подвергшегося репрессиям, удавалось избежать расправы, они все равно [171] были отмечены клеймом неблагонадежности, и окружающие отшатывались от них, как от прокаженных. «Стоило кому-нибудь попасть в опалу,— рассказывали очевидцы,— как вся его семья оказывалась в таком положении, словно ее предали анафеме. Никто не мог посетить ее, не будучи отнесен к числу подозрительных. Каждого, кто пытался установить связь с политическим заключенным, немедленно арестовывали. Такая судьба постигла многих жен, сказавших сквозь решетку несколько слов своим мужьям» 65.
Попытки вмешательства извне во внутренние дела страны, в частности. связи враждебных Парагваю внешних сил с участниками антигосударственного заговора, заставили правительство Франсии с начала 20-х годов усилить изоляцию республики, повысить бдительность, особенно при охране границ, и почти полностью прекратить сношения с окружающим миром. Эта политика являлась вынужденным шагом, в значительной мере навязанным парагвайскому государству самими обстоятельствами. Выше уже говорилось о запретительных мерах буэнос-айресских властей и о систематических пиратских нападениях кораблей прибрежных провинций Энтре-Риос, Корриентес, Санта-Фе на парагвайские торговые суда. Таким образом, внешняя торговля Парагвая была фактически парализована по независящим от него причинам. Не имея практического значения, она в то же время использовалась иногда врагами независимости Парагвая в подрывных целях. Так, каудильо Энтре-Риос Рамирес поддерживал сношения с арестованными в Асунсьоне заговорщиками через матросов парагвайских судов. Вот почему во второй половине 1820 г. торговля республики с заграницей совсем заглохла (хотя и ненадолго).
В этой ситуации появление в селении Санта-Ана, расположенном в нескольких километрах южнее Параны, известного французского ботаника Эме Бонплана, изучавшего здесь методы разведения и обработки йербы-мате, встревожило недоверчивого Франсию. Решив, будто ученый подослан Рамиресом (которого к тому времени уже не было в живых), он заподозрил его в намерении нелегально проникнуть на парагвайскую территорию. Посланный диктатором вооруженный отряд в начале декабря [172] 1821 г. захватил Бонплана и доставил его в Санта-Марию (60 лиг к юго-востоку от Асунсьона). Пытаясь оправдать эту акцию, Франсиа заявил, что не мог допустить, чтобы Бонплан наносил ущерб интересам Парагвая, самовольно разводя на его территории йербу-мате — продукт, играющий столь важную роль в национальной экономике,— и действуя заодно с врагами республики 66.
Ученый получил возможность изучать местную растительность, заниматься земледелием, скотоводством, ремеслом, медицинской практикой. В его хорошо налаженном хозяйстве работало 45 человек, возделывались различные сельскохозяйственные культуры, а поголовье скота составляло 400 коров, много быков и лошадей 67. Но он был лишен свободы передвижения. Ему запрещалось удаляться от постоянного места жительства более чем на две лиги.
Весть о похищении Бонплана быстро облетела провинции Рио-де-ла-Платы и остальные области Америки, а спустя некоторое время достигла Европы. Правительства, государственные деятели, ученые разных стран ходатайствовали об освобождении выдающегося естествоиспытателя. 22 октября 1823 г. президент Колумбии Симон Боливар, находясь в Лиме, обратился к Франсии с просьбой освободить Бонплана. Он сопровождал ее прямой угрозой, заявив, что «был бы в состоянии дойти до Парагвая, чтобы освободить лучшего из людей и знаменитейшего из путешественников»68. Неизвестно, получил ли Франсиа это письмо. Во всяком случае он на него не ответил. [173]
Парагвайское правительство не реагировало и на очередной демарш Буэнос-Айреса. Объединенные провинции Рио-де-ла-Платы в начале 1820 г. распались и фактически перестали существовать как единое государство. 25 января 1822 г. четыре провинции — Буэнос-Айрес, Санта-Фе, Корриентес и Энтре-Риос — заключили договор о мире, дружбе, союзе и взаимопомощи 69, но каждая сохранила при этом полную самостоятельность. Буэнос-айресское правительство Мартина Родригеса, в котором ведущую роль играл министр внутренних дел Бернардино Ривадавия, еще 4 июля 1821 г. безуспешно пыталось восстановить отношения с Парагваем70. Два года спустя, когда оно заключило прелиминарное соглашение о перемирии с Испанией 71, была предпринята попытка убедить Франсию одобрить это соглашение и присоединиться к нему. 23 июля 1823 г., в день ратификации указанного документа, Ривадавия писал парагвайскому диктатору, что разделяет его взгляды, отдавал должное мудрости и здравому смыслу Франсии 72. 6 декабря прибывший в Корриентес Хуан Гарсия де Коссио, которому было поручено вести переговоры с Парагваем, просил разрешить ему следовать в Асунсьон. Тщетно прождав три с половиной месяца, уполномоченный Буэнос-Айреса 19 марта 1824 г. вторично написал Франсии, но и на этот раз не получил ответа, после чего отправился в обратный путь 73.
* * *
В процессе борьбы с внутренней оппозицией и внешними врагами Парагвая, за упрочение национальной независимости и государственного суверенитета республики в первой половине 20-х годов сложился авторитарный режим, сохранявшийся без существенных изменений до конца диктатуры.
Власти строго регламентировали и контролировали не только все сферы экономики и общественной жизни страны, но неусыпно следили буквально за каждым шагом [174] своих подданных. Без санкции местной администрации никто не имел права сменить место жительства и переселиться в другой округ. Для поездки на расстояние свыше 20 лиг от дома требовался специальный паспорт, который по прибытии в пункт назначения полагалось сдать властям, а для возвращения получить новый документ. При оформлении паспорта путешественник должен был указать, куда, зачем и каким образом собирается ехать 74.
Въезд в Парагвай и выезд из него допускались лишь с личного разрешения Франсии, дававшегося крайне редко 75. Сделать же это тайком было практически почти невозможно, так как бурные реки, топкие болота, пустыни являлись непреодолимой естественной преградой, отделявшей страну от внешнего мира76, а границы ее тщательно охранялись. К тому же попытка самовольно покинуть республику рассматривалась как государственная измена и обычно каралась смертью. Переписка с заграницей подвергалась строжайшей цензуре и постепенно совсем прекратилась 77. На почту Консепсьона в 1814 г. было доставлено свыше тысячи писем, а в дальнейшем их число с каждым годом уменьшалось, и в 1832 г. жители города не получили никакой корреспонденции78. Перестали поступать иностранные книги, газеты, журналы, кроме тех, которые предназначались самому диктатору.
С особым недоверием относился Франсиа к иностранцам, оказавшимся на парагвайской территории. Они находились под постоянным надзором и шагу не могли ступить без специального разрешения правительства. Даже швейцарские врачи Ренггер и Лоншан, пользовавшиеся, по их собственным словам, расположением диктатора, перед каждой поездкой в глубь страны должны были являться к нему за получением паспорта, а затем докладывать о своем возвращении. Франсиа так и не позволил им исследовать реку Пилькомайо 79. [175]
Власть диктаторского режима поддерживалась при помощи чиновничье-бюрократической иерархии и армии.
Франсиа значительно сократил численность государственного аппарата и очистил его от многих людей, связанных с аристократической верхушкой или просто враждебных революции, заменив их в ряде случаев выходцами из низших слоев общества80. Он добился уменьшения административных расходов, установил весьма скромные оклады чиновникам и офицерам, включая высших должностных лиц, вел энергичную борьбу против казнокрадства, взяточничества и других злоупотреблений со стороны правительственных служащих.
Хотя Парагвай назывался республикой, фактически вся полнота власти (законодательной, исполнительной, судебной, церковной, а также высшее командование вооруженными силами) сосредоточивалась в руках диктатора. Государство не имело ни конституции, ни представительных органов 81, национальный конгресс с 1816 г. не созывался. В 1824 г. были упразднены выборные городские муниципалитеты (кабильдо), место которых заняли лица, назначенные правительством82. Франсиа правил единолично, при помощи нескольких высших чиновников, ведавших отдельными отраслями. В обязанности министра финансов входили наблюдение за государственной казной и складами, ведение отчетности, контроль над деятельностью таможни, сбором пошлин и налогов, осуществлявшимся на местах специальными сборщиками. Но он являлся всего лишь высокопоставленным служащим и не [176] мог ничего сделать без ведома и санкции диктатора, распоряжение которого было необходимо для выдачи казенных денег, товаров и т. д. Франсиа часто требовал от него подробного доклада, причем имел обыкновение входить в мельчайшие детали, скрупулезно проверять все выкладки и цифры 83. Административными и другими вопросами занимался государственный секретарь.
Среди ближайшего окружения диктатора наибольшим влиянием пользовался его личный секретарь (fiel de fechos, или actuario), особенно с середины 20-х годов, когда этот пост занял ловкий и хитрый Поликарпо Патиньо. Приспособившись к трудному характеру Франсии, быстро и четко выполняя его волю и малейшее желание, подражая ему и всячески проявляя свою преданность, он сумел войти к нему в доверие и вскоре стал незаменимым для этого резкого, сурового человека, в течение многих лет не считавшегося ни с кем. Будучи на протяжении полутора десятилетий правой рукой диктатора, Патиньо рассматривал и докладывал адресованные ему послания, донесения, письма, прошения и прочие бумаги, писал под его диктовку и рассылал декреты, приказы, инструкции, распоряжения, а иногда по указанию Франсии сам составлял и издавал их от его имени. Оп ведал также правительственным архивом, где хранились оригиналы официальных документов. Чтобы получить аудиенцию у диктатора, надо было подать письменную просьбу всесильному секретарю, который в зависимости от своего настроения, симпатии или антипатии к просителю решал, давать ли ей ход 84. Неудивительно, что Патиньо пользовался в народе дурной славой и парагвайцы склонны были возлагать на него ответственность за многие акты произвола.
Судопроизводства как такового фактически не существовало. Правда, в Асунсьоне имелись два алькальда, выполнявшие функции судей первой инстанции по гражданским и уголовным делам для всей страны, а в провинции суд и расправу вершили местные власти. Но при сколько-нибудь серьезных проступках приговор обычно выносил [177] сам Франсиа — без предварительного следствия, судебного разбирательства и права апелляции. К уголовным преступлениям относились, как правило, снисходительнее, чем к политическим, ограничиваясь подчас присуждением виновных к штрафу, а для «цветных» — телесным наказанием. Гораздо более сурово карались действия и высказывания, направленные против диктатуры. Для выявления их была создана широкая сеть шпионажа. В столице самым ценным осведомителем властей примерно с середины второго десятилетия XIX в. являлся владелец таверны Оррего, регулярно доносивший о посетителях своего заведения и других лицах85. С целью получения информации извне правительство Франсии постоянно засылало агентов (под видом торговцев скотом) в Корриентес, Мисьонес, Риу-Гранди-ду-Сул и другие соседние провинции, а также требовало подробно допрашивать всех, кто приезжал из-за границы 86.
Для удобства управления на местах страна территориально была разделена на 20 округов (delegaciones, или comandancias), возглавлявшихся делегатами (delegados) либо начальниками гарнизонов (comandantes militares), а в некоторых пограничных районах — субделегатами. Округа делились на более мелкие административные единицы (partidos). Во главе селений стояли старосты (administradores). Делегаты и чиновники более низкого ранга осуществляли политические, судебные, экономические, военные, полицейские и иные функции. Наиболее крупными политико-административными и хозяйственными центрами являлись, помимо столицы, города Пилар, Вильяррика, Консепсьон, Сан-Педро, Куругуати, Итапуа 87.
Централизация власти достигла при режиме Франсии неимоверных размеров. Все должностные лица, снизу доверху, были простыми исполнителями воли диктатора. Будучи обязаны строго следовать его предписаниям, они самостоятельно не могли принимать никаких решений. Распекая одного из делегатов за «опрометчивые и необдуманные [178] поступки», Франсиа внушал ему: «Тебе следует знать, что я сам определяю, говорить или не говорить то либо другое, отдавать или не отдавать распоряжения, причем делаю это, когда и как сочту необходимым». Он подчеркивал, что самовольные действия местных властей никак не могут быть оправданы ссылками на отсутствие соответствующих директив правительства 88. Руководствуясь подобной установкой, диктатор вникал решительно во все: не говоря уже о политических делах, он лично занимался и сельским хозяйством, и торговлей, и поддержанием общественного порядка, и налогообложением, и народным образованием, и т. д. Его частые письма делегатам и военачальникам, наряду с существенными проблемами внутренней и внешней политики, касались и множества мелких вопросов. Они содержали массу конкретных указаний, замечаний, советов. При всех дипломатических контактах, осуществлявшихся по поручению Франсии его подчиненными, он подробнейшим образом инструктировал их, что следует сказать либо написать в том или ином случае, а нередко сам составлял текст документа с тем, чтобы соответствующий чиновник его переписал и за своей подписью отправил по назначению. Непомерная централизация душила всякую личную инициативу. «Гражданин привык ожидать всего от правительства,— отмечает X. С. Чавес,— не делать ничего без приказа и распоряжения» 89.
Частью правительственного аппарата стала и парагвайская церковь. Она располагала обширными земельными угодьями и другим имуществом. Духовенство пользовалось большим влиянием среди населения, особенно сельского. Экономическая мощь церкви, ее претензии на самостоятельную политическую роль и на контроль над духовной жизнь народа, противопоставление церковной иерархии светской власти и непосредственное подчинение духовенства папской курни — все это внушало Франсии серьезные опасения. [179]
К тому же он был врагом клерикализма. Правда, отличаясь свободомыслием, Франсиа признавал необходимость религии как консолидирующего государство морального фактора. В беседе со швейцарскими врачами Ренггером и Лоншаном диктатор сказал: «Веруйте во что хотите: будьте христианами, иудеями или мусульманами, только не будьте атеистами» 90. Но к католической церкви как общественному институту он относился отрицательно, ненавидел священников и особенно монахов за их невежество, ханжество, распутство, скандальное поведение 91. Антиклерикальные убеждения Франсии оказали, видимо, известное влияние на его политику в этом вопросе. Однако в первую очередь она обусловливалась желанием создать в Парагвае национальную церковь, полностью подчиненную государству, и поставить духовенство на службу правительству.
Первые меры, направленные против церкви, были приняты, как указывалось, уже вскоре после установления диктатуры. Затем последовала отмена религиозных праздников. Единственным праздничным днем осталось воскресенье. Но самый чувствительный удар Франсиа нанес в 1824 г. При одобрении послушного ему генерального викария правительство 20 сентября издало декрет о закрытии монастырей, секуляризации земель и прочего имущества духовных орденов и корпораций. Этим же декретом вводился гражданский брак 92. В 1828 г. был упразднен капитул столичного кафедрального собора 93.
В результате парагвайская церковь лишилась своего экономического могущества и стала покорным орудием светской власти. Священники получали казенное жалованье и превратились фактически в государственных служащих, беспрекословно выполнявших волю диктатора, который назначал и смещал их по своему усмотрению, а за неповиновение мог бросить в тюрьму. Таким образом Франсиа добился резкого ослабления позиций церкви и освобождения ее из-под влияния внешних сил. Но ни о каком преследовании религии или ущемлении прав верующих [180] при этом не шла речь 94. Смысл политики Франсии заключался лишь в том, чтобы поставить церковную организацию на службу своим целям.
Стремясь укрепить военную опору режима, правительство Франсии провело коренную реорганизацию армии. Ненадежные офицеры (и отчасти солдаты), в основном принадлежавшие к креольской знати, были заменены более лояльными, в большинстве своем выходцами из низов, обязанными карьерой исключительно диктатору95. Регулярные войска общей численностью около 5 тыс. человек 96 подразделялись на батальоны и роты. Последними, как правило, командовали лейтенанты. Высшим воинским званием являлось звание капитана. Офицеров этого ранга насчитывалось не более шести. Армия состояла из пехотных, кавалерийских и артиллерийских частей. Большая ее часть дислоцировалась в столице, остальные войска — на границах и в укреплениях. Особое значение с военной точки зрения имели, кроме Асунсьона, пограничные города Итапуа и Пилар, а на севере — форт Олимпо. В связи с португальской угрозой и нападениями диких индейцев Чако в начале 20-х годов по обоим берегам р. Парагвай, от ее впадения в Парану до Консепсьона, и по левому притоку Акидабан была создана линия фортов и сторожевых постов (guardias). По Парагваю круглосуточно курсировали речные патрули 97.
В армии существовала строгая дисциплина, но вне службы солдаты чувствовали себя довольно свободно. Много времени уделялось обучению войск, которым иногда руководил сам Франсиа 98. Он лично заботился и об их [181] вооружении, снаряжении, рационе, состоянии казарм, ежедневно выслушивал доклад начальника столичного гарнизона. Командный состав комплектовался обычно из числа рядовых, прослуживших некоторое время и проявивших свои способности. В 1821 г. было основано специальное учебное заведение, где 12—14-летние подростки проходили военную подготовку, учились грамоте и арифметике 99. Срок службы не был фиксирован и, по словам наблюдателя, посетившего Парагвай через несколько лет после смерти Франсии, доходил иногда до 15 лет. Жалованье выплачивалось нерегулярно, причем до половины его вычиталось за питание и обмундирование 100.
Помимо постоянной кадровой армии в распоряжении правительства Франсии имелось еще ополчение (милиция), насчитывавшее примерно 20—25 тыс. человек101. В его ряды призывались, в случае надобности, все свободные мужчины старше 17 лет, способные носить оружие. Из ополченцев каждого партидо формировалась рота. Бойцы ополчения не носили формы и не проходили военного обучения. Их мобилизовывали лишь время от времени для выполнения отдельных боевых заданий. Каждый являлся с собственным оружием, а если такового не имел, то ему выдавали казенную пику. В среднем ополченцам приходилось служить по нескольку раз в год — от недели до двух месяцев 102.
Франсии удалось создать весьма боеспособную по тому времени армию, которая использовалась исключительно в оборонительных целях и была совершенно лишена милитаристского, кастового духа. Он сумел, по словам X. С. Чавеса, «вооружить народ до зубов, не милитаризуя его» 103. [182]
|
