Римские ночи

Тэн: Carissima Анна! Зима в Нью-Йорке отвратительная… Репетиции изматывают, где ты, когда ты мне так нужна? По правде, мне никогда не было одному уютно ни в Нью-Йорке, ни в Лос Анджелесе... «Бродвей и Голливуд омерзительно больны, болезнью, при которой обед, рвота и понос происходят одновременно». (ту) Все так зыбко, более зыбко, чем когда-либо. Менеджеры и адвокаты смотрят на меня как на дойную корову! Даже мой любимый агент Одри против меня. Как сказал Ротке, «В темные времена глаза прозревают...» однако, пока свет гаснет, я все еще слеп, и надеюсь однаружить что-то помимо темноты. Мне нужно хоть немножко тебя: твоего умения смотреть людям прямо в глаза, твоего полного отсутствия фальши. У Франки кошмарный грипп, он не спит ночами из-за ужасающего кашля, который никак не проходит. Но тем не менее он шлет ‘tanti baci’. Мы надеемся, что следующий совместный фильм принесет столько же удачи, сколько принес первый! Франки мрачен, но в ожидании чего-то, я же – без всяких ожиданий. Отличный расклад. Я решил назвать его «Из породы беглецов» - раз уж я сам в бегах. Мне кажется, подходящее название для теперешнего состояния моей жизни. Скоро я приеду в Рим – за тобой – о, как я мечтаю посидеть на твоей террасе и посмотреть на закат — la primasera… Когда ночь заигрывает с днем, а будущее выглядит бесконечным и восхищает… И мы «пытаемся на ходу отыскать то, что потеряно в космосе». (ту) Всегда твой, Тэн.

Анна: (в образе Леди) «Я говорю, два типа людей – те, который дают жизнь, и те, которые отнимают... Я знаю человека, который поджег виноградники моего отца... моя жизнь была унесена этим пожаром... вместе с самим отцом... И теперь я хочу, чтобы этот человек, умирая, увидел, что виноградники опять в цвету! Это нужно для восстановления справедливости! Чтобы не быть поверженой. Понимаешь? Я не буду, не буду поверженной еще раз!»

Тэн: Я приехал в Нью-Йорк, чтобы забрать тебя, а ты и словом не обмолвилась о рукописи...

Теперь ты отказываешься участвовать в спектакле, только не говори, что ты отказываешься и от кино!

Господи, это все? (положив руку на сердце, падает на диван) Все!.. Ты знаешь, что это убъет меня? Сердце не выдержит, это будет смерть от разочарования!

Анна: Нет, я дразню тебя... (Тэн облегченно выдыхает) Но, Тэн, я перечитала рукопись...

Тэн: И что?

Анна: Ужасно! Кто это написал?

Тэн: Какой-то голливудский мальчишка... Ты же знаешь, какая это пытка для меня писать сценарий по моим пьесам. Я не выношу этих...

Анна: Cretini! Вот кто они такие! Они уничтожили твою пьесу!

Тэн: (расстроган ее откровенностью) Плохо, да? (пьет)

Анна: (резко открывает рукопись) Леди ведь – аутсайдер, разве нет? Ее не принимают соседи, да они ей и не нужны... Так почему же она так много говорит? Почему она участвует в треске этих сверчков? Ей не нужна эта огромная первая сцена, выкини ее! Ее нету в пьесе, ее не должно быть и в фильме. Это слишком по-голливудски.

Тэн: Что ж, ты как следует поработала над текстом.

Анна: Тэн, они потеряли всю твою поэзию! Эти люди не понимают тебя, отнять поэзию у этих персонажей – значит вырвать самоё сердце всей истории!

Тэн: Это на самом деле так, cara! И это причина, по которой я должен пить так много, как я пью... теперь ты понимаешь почему. Киношники заботятся только лишь о том, что персонажи делают, а я только о том, что они чувствуют... Странно, что все думают, что мои пьесы хороши для кино.

Анна: Но, amore, мы должны бороться! Они все сделали наоборот! Добавили текст там, где он нам не нужен, и извели поэзию там, где она нужна как воздух. Сделай так, чтобы они убрали эти ужасные строчки, добавленные голливудскими сценаристами! Леди должна говорить совсем мало. Я сыграю, мне не нужно ничего говорить. Это как когда мы снимали «Татуированную розу» - ту сцену, в которой соседи пришли сказать Серафине, что умер ее муж. Помнишь, как Хол Уоллис хотел фейерверка?

Тэн: Кажется, Уоллис сказал: «Я плачу Dego Diva за фейерверки, я хочу фейерверков!»

Оба смеются.

Анна: И я сказала: я ничего не должна говорить... не время для фейерверков. И мы выбросили текст... Помнишь? Но позже я выдала им фейерверк, ты помнишь, Тэн!

Тэн: И в кадре и за кадром!

Анна пожимает плечами, как будто говоря «да, я такая».

Тэн: Окей, я напишу сценарий, и тогда мы обсудим, что в твоей роли требует слов, а что нет. Ладно?

Анна: Ладно! Grazie Bello! Ti Adoro!

Анна целует его.

Тэн: Господи, помоги Брандо!! Господи, помоги мне!

Анна: Когда ты вот так пьешь, это значит, что ты читаешь что-то о... о чем? Не обманывай, я тебя знаю.

Тэн: Просто я устал, вот и все... Я сражался у Хайса в офисе на 40-х улицах – они хотели вырезать сцену, когда Бланш целует мальчишку. Потом пришла цензура, говоря, что в «Татуированной розе» и «Орфее» было слишком много секса, что я должен был вырезать разговор Серафины о сексе... и пышные мечты Розы... Превратить аборт Леди в выкидыш... Со всем этим у меня хватило сил сражаться... Но теперь, эта полиция нравов как будто сговорилась с критиками... Я не могу больше сражаться... (отбрасывает вырезку из газеты) Этот назвывает меня дегенератом, пьяницей... Честное слово, cara, я не пьяница. Я выпиваю... есть разница... Выпивающие знают меру... Пьяницы, э-э-э, только думают, что знают меру. Есть люди, которым вовсе не нужно пить, однако, я к ним отношения не имею. Завидую им, но подозреваю, что живу веселее, чем они. У не пьющих людей, должно быть, нет семьи... или они отрезаны от семьи, в которой были рождены. Это имеет некоторое отношение к моему писательству... не в смысле томления страсти, как некоторые воображают о писателях и их пристрастии к спиртному... Нет, я люблю писать, но писательство – это работа.. Очень трудная работа. Мне кажется забавным, что никто никогда не написал о пьянстве, например, шахтеров в Западной Вирджинии или сталеваров в Питтсбурге. Они тяжко работают целый день, приходят домой и выпивают. И никто не осуждает их за это, никто не называет их дегенератами! Что ж, я – пьяница. Что ж, пускай кто-нибудь попробует провести день в шахте, а следующий день – за писанием пьесы, и после этого скажет мне, какая работа напряженнее... после которой из них нельзя не выпить!!! (пауза и смех)

Анна: Дело не только в этом... довольно...

Тэн: (вынимает журналы) Конечно, не только в этом! Посмотри! Вот тут меня называют убогим писакой, а тут – в журнале Тайм – называют мои работы эксцентричными и «разглядыванием пупка». Разглядывание пупка! Я и выражения-то такого никогда не слышал. И пупок свой никогда не рассматривал!

Анна: Ma! Тэн, мы не можем позволить журналистам и критикам рассказывать нам, кто мы такие. Что ты себя истезаешь этой чушью? (бросает журналы) Ни к чему хорошему это не приводит... Франки никогда не позволяет тебя это читать.

Тэн: Да, но его нет рядом! (делает глаток) Ancora...

Анна: (по-матерински) Обещай мне, что ты не будешь столько пить... (отчаянно шлепает себя по животу)

Тэн: Как будто не ты, а мой агент Одри говорит... они все теперь против меня!

Анна: Ты приехал в Рим, чтобы отвлечься... А если тебе все еще хочется почитать какую-нибудь дрянь, почитай одну из вот этих! (бросает рукопись)

Тэн: Так плохо?

Анна: (в возбуждении жестикулируя) Да? Guarda! Посмотри на эти рукописи!

Тэн: (проглядывает рукопись) Господи, какая орфография!

Анна: Они хотят, чтобы я всю жизнь играла одну и ту же роль! Ничего нового, никакого разнообразия. Но я – актриса! Я могу гораздо больше этого!

Тэн: Carissima, все, что нужно сделать, - это проводить больше времени в Америке, у тебя будет море работы!

Анна: (строго) O scusa, я имела в виду хорошую работу... Американцы только и хотят от меня, чтобы я стояла у огромного чана и мешала спагетти!

Тэн: Нам нужно быть вместе! Эти люди готовы уничтожить нас..

Анна: Опять таблетки? (вырывает их)

Тэн: Это от боли, Анна, дорогая, я пью их от боли...

Анна: Их называют убийцами боли, знаю! Che fai? (вырывает их из его руки, читает) Что это? 150667?? Без названия...

Тэн: Это номер рецепта. Мне кажется, это телефон Бога.

Анна: Боль, amore mio, - ценник на оборотной стороне твоей жизни.

Тэн: (взрывается) Что ж, меня переоценили! Конечно, я сломлен!

Анна: (смеясь) Ты стоишь миллионы...

Тэн: Ненавижу деньги! (пауза, выпивает)

Анна: Ti prego! Я обещала Франки, что не буду позволять тебе!

Тэн: Не становись на его сторону! Он тоже против меня!

Анна: Я не становлюсь ни на чью сторону...

Тэн: Хорошо! Потому что я его уволил!

Анна: (нервно смеется) Уволил? Тэн, он твой любовник... ты не можешь уволить Франка. Помнишь, он – твой «жеребенок», маленькая рабочая лошадка.

Тэн: Не читай натаций... Для этого у меня есть мать – непревзойденный мастер...

Анна: Я – твоя мать, твоя сестра, твой друг! А в другой жизни, я уверена, я была твоей любовницей! Все эти годы я наблюдаю, как тебе хорошо с Франки. Ты никогда мне не верил, поверь хоть сейчас. В противном случае — ты только изменник. И еще одно: я никому не изменяла, никогда, ни разу. И если бы у меня был Франки, я до сих пор была бы с ним!

Тэн: Крепкая маленькая философийка, ничего не скажешь. У самой стая любовников и в замужество давно не веришь. Однако «честна» во взаимоотношениях с мужчинами. Я же живу с одним и тем же мужчиной больше десяти лет, но несмотря на это считаюсь мерзавецем, потому что кручу романы?

Анна: Я не верю, что у тебя только одна любовь... Ну не будем об этом... Но ты, Тэн, все еще хочешь верить и должен верить! Ты не можешь играть по моим правилам.

Тэн: Правила? Отлично придумано... искусство с правилами, да? Обыденные мысли от La Magnani…

Анна: Было бы хорошо, если бы ты жил в согласии со своими словами! Вот чего я хочу...

Тэн: О, ты теперь пишешь пьесы? Вместо меня переписываешь мою роль на этой земле?

Анна: Ты придумал прекрасные истории, написал о любви и потом все перечеркнул... (останавливается) Senti, если ты не будешь честным, когда-нибудь в будущем ты об этом пожалеешь. Я не желаю тебе этого.

Тэн: (пьет, смакуя) Я также слаб, как мои герои, но и силен как они.

Анна: Тэн, ты на опасном пути... то, что ты пишешь, не совпадает с тем, как ты живешь...

Тэн: Что ты имеешь в виду?

Анна: Что я имею в виду? Нет, caro, что ты имеешь в виду? Посмотри на свои пьесы и на свою жизнь, посмотри на Франки и на то, что ты творишь.

Тэн: Анна, ты заставляешь меня быть таким...

Анна: Каким?

Тэн: Ответственным... (оба улыбаются) Я не могу написать свою собственную жизнь...

Анна: (берет бокал) Тэн, на этот вопрос ответа нет...

Тэн: (корчась от боли) Какой ответ, какой ответ, Анна?

Анна: (шлепает себя - зачем-то - по животу) Ты и я – мы только хотим понять – madre di Dio - почему нет «баланса между мимолетностью радости и бесконечностью печали»? (ам). Нам обоим нужен ответ.

Тэн: (мрачно, но сакрастично) Cara, иногда мне кажется, я схожу с ума. Я думаю, это нормально — чувствовать, насколько ты приблизился к границе между душевно здоровым человеком и душевнобольным. Мы думаем, что ночь и день — противоположности. На самом деле, лишь мимолетные заря да рассвет разделяют их. (пауза) Как черта между здравым и безумным — в лучшем случае — размыта и временна. Перед поездкой в Рим я ездил к Розе… Когда мы прощались, она подошла близко ко мне и прошептала: «Том, я знаю, как тяжко тебе работается на обувном складе, и я знаю, что ты хочешь быть поэтом, и я верю в тебя. Я копила мелочь для тебя, и надеюсь, что это облегчит твою жизнь… Только терпи, Том, я знаю — хорошее впереди, и всегда помни, что я верю в тебя». И она дала мне десять долларов. (задыхаясь) Можешь себе представить?

Тэн: Преступники! Вот мы кто...

Анна: Что это значит? Преступники?

Тэн: Потому что мы оба воруем, воруем из нашей же душевной боли. Эмоциональное мародерство – наше оружие.

Тэн: На самом деле, все писатели – воры, актеры – в меньшей степени, но мы все воруем и врем, только некоторые из нас делают это честнее других. Фаустовская сделка. Моя бедная Роуз – вечный источник моего вдохновения. Я пользуюсь этой болью, чтоб творить. Ты же выходишь на сцену и не вызываешь в памяти Луку, только что заболевшего полиомиелитом. (пауза) Внутренняя радость от того, что он есть, и страх его потерять... Ты не думаешь, что ты стала лучше играть после этого ужасного события?

Анна: Мне кажется, нельзя украсть боль...

Тэн: Я бы не стал писателем без Роуз...

Анна: (целует его в лоб) Я тебе постелю. Переночуешь здесь сегодня!

Тэн: Сегодня? Это уже завтра! La ruzza! (смотрит на свой бокал) Ты видишь, уже завтра, значит я могу выпить еще… (провозглашает тост) За жизнь! – эту великолепную мозаику... любви и потерь. Чудачество на полных парах.

Тэн: Тост за «радость жизни»! (ту)

Анна: (кипя) Мать? Ха! Я – мать… а она – дочь? Карло! Витторио! Слушайте, я сыграла кучу матерей, и меня совсем не смущает играть мать… Capito! Но играть мать Софии? Да никогда! Никогда… mai, mai, e poi mai! Нет. Нет, нет, не из-за моего эгоизма. И не секунды не сомневайтесь… Нет, я знаю о кино не меньше, чем вы оба. О чем вы вдвоем думаете? Ma regazzi! В этом нет никакого смысла! Я прочитала книгу, я знаю сюжет, это будет ужасно! Поверьте мне! Может быть, я не так юна, Карло… послушай меня — никто, никто не поверит, что я настолько стара, чтобы быть матерью Софии! Ее героиня должна быть невинной, а у Софии тело шлюхи, а не девственницы. Найдите девочку! Девочку, не женщину! Чтобы у нее были сиськи меньше, чем у меня. А так вы хотите, чтобы я играла мать неополитанского жирафа! Она звезда? Ma vaffa ‘nculo! Почитайте сценарий! А потом посмотрите на нее! Пошлите ее в Голливуд трясти задом перед Кэри Грантом. А здесь мы занимаемся искусством! Что? Che cazzo dici? Ты согласен, Витторио? Правда? Или ты будешь снимать кого то другого... Ха! Это угроза? После всех этих лет… после всех фильмов, которые мы сделали? И вы называете себя моими друзьями, моими близкими друзьями!? Окей, vabe`, va bene --Basta! Понятно, теперь все понятно… Послушайте, если она такая хорошая актриса (смеется), почему бы ей, la Софии, не сыграть роль матери! (пауза) Тогда мы бы и посмотрели, умеет она играть или нет!

Тэн: Ты сказала: “Alle venti”… и в 8 часов я здесь! Как штык…

Анна: (раздражена) После всех этих лет в Риме ты по прежнему пунктуален. Ma che sei matto? Никто в Риме никогда никуда не приходит вовремя.

Тэн: Д-д-д-а, они все ездят как китайские развозчики еды на амфетоминах… Рим сделал для автомобиля то, что Пекин для велосипеда… Buona Sera, Анна!

Анна: Buona Sera.

Тэн: Я вижу, ты уже нарядилась…

Тэн: Grazie...

Анна: С превеликим удовольствием, allora... Какая у нас нынче программа, Тэн?

Тэн садится, обнаружив под собой большой журнал LIFE, достает журнал и видит Софию Лорен на обложке. Он с интересом рассматривает его, глаза Анны недобро сверкают.

Анна: (кипя) Mannaggia! Она – везде! Везде, где я! Пытается украсть мои роли!

Тэн: Анна, родная, она – звезда... ты, ты – актриса...художник...

Глаза Анны наливаются яростью все больше и больше, в то время как Тэн роет себе яму.

Тэн: (старается исправится) Ты – тоже звезда! Я хотел сказать...

Анна: Отдай... Мне нужно для собак, чтобы было на что гадить... одна сука на другую...

Тэн: Я помешал? (нюхает рубашку)

Анна: Куда мы идем сегодня? Мне надо выйти из дома! (вырывает рубашку, ухмыляется)

Тэн: Остановись, дорогая, как говорил папа, «ты прыгаешь как кошка на раскаленной крыше». Кроме того, не должны ли мы хотя бы появиться на балу Кинолегиона?

Анна: У нас другие планы…

Тэн: Ах да! Конечно… (закатывает глаза). Ты не хочешь туда идти, потому что София идет?

Анна: Какая София?

Анна и Тэн хохочут.
За сценой громко хлопает дверь. Слышны шаги.

Тэн: (глядя в сторону хлопнувшей двери) А вот еще одно из твоих бесславных пристрастий... или маленькая любовь – иногда так трудно разобрать... Он не “Сладкоголосая птица юности”? Сколько этому лет? Не отвечай, я буду завидовать.

Анна: Gabrielle! Ciao! Ciao!

Тэн: Габриэль? Уверен, трубил в рог вполне удовлетворительно. Так держать. Мне придется написать для тебя очередную пьесу! Что-то вроде «дива и ее любовники»... О, погоди, я уже написал такую пьесу, а ты ее уже отвергла...

Анна: Все свои пьесы ты должен писать для меня! И не начинай сначала! Твоя вина! Я бы играла в «Сладкоголосой птице», если бы ты написал тот чертов сценарий и добился другого режиссера! Хватит быть таким скромным и благодарным, когда кто-то собирается снимать фильм по твоей пьесе. Кроме того, я так хотела Пола Ньюмана!

Оба смеются. Тэн находит мужской носок.

Тэн: Боже мой! Вы этим занималась во всех комнатах? Хорошенькая ночь была, однако… Теперь я понимаю, почему ты так выглядишь... но ни один из них не наводит тебя на мысль еще раз остепениться?

Анна: Я – монстр, кто захочет на мне жениться? (ам) Моя свобода для меня – все.

Тэн: Я не сказал «жениться», amore, Роберто был единственным, кто попробовал укротить и укротил тебя, но по моему опыту, ничто дикое надолго не укрощается.

Анна: Ха! La belva – так называют меня в газетах.

Тэн: Что это значит?

Анна: Лесное чудовище.

Тэн: Как аукнется, так и откликнется...

Анна: (шутливо бьет Тэна и смеется) Знаешь, почему я кажусь людям страшной? Потому что в моей жизни искусство и любовь всегда борятся, всегда война... иногда любовь побеждает, но чаще искусство сильнее. Любовь приласкает, а потом задушит! И любовь проигрывает. Sta roba der'cuore, никогда не пойму. Так скажи мне, Тэн, я правда выгляжу так, как будто мне кто-то нужен? Журналисты пишут, что я “грустна и одинока”… Что они могут знать… Им от этого лучше! che merda! Мужчина оказывается в моей постели только потому, что я разрешила, другой причины нет. Я! Он здесь, потому что я хочу его, а вовсе не потому, что он мне нужен... или что я не могу без него жить. Ma che stupidaggine!

Тэн начинает смеяться.

Анна: Что?

Тэн: Ты живешь напротив двух церквей! Ты молишься Мадонне, Ватикан прямо за Тибром, ты стала святым покровителем сообщества, от правил которого ты так далека! Здорово!

Анна: Да, перестань смеяться, все не так просто!

Тэн: Те, кто являются воплощением человеческой правды, как ты, никогда не готовы к встрече с миром... или я должен был сказать, мир никогда не готов к встрече с ними...

Анна: (смущенно смеется) Ха-ха-ха, а ты помнишь… Слушай меня! Я счастлива. Со всеми моими книгами, собаками и кошками! Мой сын со мной, мы ходим вместе обедать… E` meglio soli che malaccompagnati. Лучше быть одной, чем с кем попало.

Тэн: Анна, ты лучше, чем я… (оба смеются) Но именно ты сказала, что один порядочный мужчина – лучше тысячи посредственных.

Тэн наливает себе.

Анна: (откровенно) Знаешь, однажды я по-настоящему в это поверила… правда…А с тобой этого так и не случилось.

Тэн: (сухо) Думаешь, уже поздно надеяться? Надоело нуждаться в ком то и быть нужным.

Анна: Любить, быть любимым... (поворачивается) Povero Franchi, он приедет в Рим? Или вы ругаетесь на этой неделе?

Тэн: (неловко) Хм… Я не видел тебя с тех пор, как мы закончили съемки «Из породы беглецов»... ты уже пришла в себя после работы с мистером Марлоном бесноватым Брандо??

Анна: (неопределенно) Да а а…

Тэн: Ты ведь терпеть не можешь работать в Америке, я прав? Ты жить не можешь без Рима…

Анна: (признаваясь как ребенок) А это правда... Все эти ночи в Нью-Йорке я засыпала, думая о Риме… Что касается Америки… Ну как можно жить с окнами, которые открываются вверх и закрываются вниз? Che cuglioni! Окна существуют для того, чтобы распахиваться, вот так (распахивает воображаемые окна)… Так, чтобы можно было смотреть и дышать. Может быть, это и есть главная причина, почему я не могу работать в Америке — из-за этих чертовых окон…

Тэн: Все-таки, думаю, наш разговор не об окнах...

Анна: На самом деле, дело не только в Америке… Я думаю, что я теряю что-то, Тэн… теряю… что-то… Иногда проснувшись, я бегу в ванную к зеркалу проверить, узнаю ли я себя. Ненормальная, да? И ролей хороших нет… И никто не предлагает ничего интересного как раньше… а то, что предлагают, приводит меня... я отказываюсь! Sono delle caggate, Porca miseria... …ничего! Я играю свои лучшие роли… в голове… ночью на балконе! Посмотрел бы ты эти спектакли! Все билеты проданы! Не знаю... когда актер простаивает, он умирает. (пауза) Что происходит с тобой?

Тэн: (погруженный в себя) «Творческое самоубийство» — так они называют мою последнюю пьесу… “Творческое самоубийство” Теннесси Уильямса.

Анна: Спасибо, что они называют самоубийство “творческим”, представляешь, если бы они назвали бы его “бездарным”?

Тэн: (перехватывает взгляд) Остришь? Это не совсем то, чего я ждал, но что делать, принимаю... Самая большая опасность для тех, кто творит, — получать оценку тех, кто смотрит! Как у меня получается, зная это, все равно чувствовать себя так, как я чувствую?

Анна: Ты слишком чувствителен! Опасно чувствителен... (вырывает бумагу) Как бедная Мерлин Монро... посмотри, как они ее прикончили, съели заживо в Голливуде. Чтение этого всего только ранит тебя!

Тэн: Теперь художнику и рта раскрыть нельзя

Анна: Да пошли они, эти критики!

Тэн: Да… “Я бы послал их, если бы это не доставило им удовольствия” (ту) (ухмыляется).

Анна: Браво! Ты пишешь для публики…

Тэн: Да, но критики обладают силой! Смотри, что этот герой Кауфман написал: «Мистер Уильямс и американская драматургия до неузнаваемости деформирует образы американской женщины, семьи и общества» (Нью-Йорк Таймс, 5 мая 1965). Конечно, ему не приходит в голову, что американское общество само по себе деформировано! И очевидно, что мой «закоренелый гомосексуализм» — слово-то какое «закоренелый» — как о преступниках! Так вот, получается, я не имею права писать о любящей матери и семье, потому что я богом проклятый педераст! (выбрасывает газету) И откуда я, черт подери, взялся, если не от матери, и не из семьи?! Теперь они настроили против меня политиков и духовенство. Конечно, тот, кто это прочтет, не захочет идти в театр! Они говорят, мое время прошло, а у меня и возможности-то не было сказать все, что я хотел сказать... а если я упустил эту возможность, и другой такой никогда не будет... тогда что?

Анна: Твои слова будут жить вечно.

Тэн: Вечно... Слово, заставляющее цепенеть. Вечность — слово, которым мы называем нечто прекрасное и мимолетное… Мы обманываем себя, пытаясь узнать неузнанное, потому что это смягчает удар.

Анна: Тэн, ты мне не нравишься. Таскаешь за собой вырезки из газет, они изводят тебя! Где Франк? Ты принял его обратно на работу? (Тэн улыбается) Маленькую рабочую лошадку?

Тэн: (застенчиво) Да...

Анна: Отлично! Больше не выгоняй. Я всегда тебе говорила, твоя маленькая лошадка всегда будет при тебе.

Тэн: (в шоке) Не знаю, правда ли это...

Анна: Давай вечером позвоним ему... La Ruzza! Скажем, что у меня будет ребенок от тебя! (пауза)

Тэн: Я всегда знал, что придет день, когда мне не захочется ничего, только держать его красивое лицо в моих ладонях, целовать, гладить грубую, загорелую кожу нежными губами. Но губы уже не такие мягкие и потрепаны за годы грубого использования… Я жаждал этого, Анна, даже тогда, когда он был рядом… Я до сих пор жажду — как бедный паж на вельможном пиру. (волнуясь) Я — бедный ничтожный человек, а Франки — дворянин. Я всегда относился к нему как к работнику… в лучшем случае, как к музейному экспонату, обожаемому издалека. Но он человек, и он хотел от меня (поперхнулся) только одного... Я написал об этом много пьес … Я не знаю, дал ли я когда-нибудь ему это… Мне всегда казалось, что я любил его слишком сильно! Или я себя убедил в этом — не вижу разницы, Cara, …разницы между тем, кто я есть, и кем хотел бы быть. Я заболеваю, я свожу себя с ума… Когда болит сердце, ты превращаешься в душевнобольного, «потому что твое сердце не умеет блевать, и ты не можешь выблевать горе…» (ту)

Анна: Тэн, что случилось? (тишина) Что случилось?

Тэн: (пьет) Кашель так и не прошел… Ему так и не стало лучше... (в слезах) Анна, Франки умирает…

Анна: (вопль) Нет! Боже! Не может быть! Non mi dire! O Dio!! Нет, нет!

Титр: «И, если Богу угодно, я согласна, но любить Тебя даже лучше после смерти». Элизабет Браунинг.
Свет гаснет, Анна и Тэн в отчаянии, стоят обнявшись.
Ненавязчиво звучит печальная музыка (скрипка или флейта).


Слайд: заголовок «Потеря Уильямсом многолетнего секретаря предупреждает о скором начале конца драматурга».

Конец 2 акта.
Затемнение.
Музыка: "Roma mia / Roma de` Sera" в исполнении Маньяни.

АНТРАКТ!

Оба персонажа — Анна и Тэн — между 2-м и 3-м актами существенно стареют. Седые волосы и лишние 10 кг у Тэна. В конце 2-го акта и весь 3-й Тэн в известных по фотографиям больших черных очках. Его пристрастие к алкоголю и таблеткам нарастает, и становится особенно заметным в 3-м акте. Анна тоже немного поправляется, пользуется очками для чтения, темные круги вокруг ее глаз становятся более выразительными. Некогда большая стопка рукописей около стола уменьшилась до одной или двух штук. В первой части 3 акта актеры могут переодеваться на сцене, акцентируя возраст.

Акт 3.

Сцена 1.

Тэн печатает и читает вслух... Мужчина появляется из глубины сцены, Тэн говорит с ним...

Тэн: «Когда монстр встречает другого монстра, кто-то один должен уступить...И этим последним никогда не буду я! Я старше... и более способный, чем ты!..

Анна: (в образе Принцессы) Мне выгодно тебя держать в качестве помощника, можно многое списать с налогов. Помни, Ченс, до больших налогов я была звездой... пожалуйста, отнесись внимательно к тому, что я скажу об условиях, на которых я нанимаю тебя на работу. Забудь легенду, которой я была, и ее обломки... Больна я или нет болезнью сердца, назначившей дату раннего ухода, ни слова об этом, даже намеком. Ни слова о смерти, никогда ни слова об этом отвратительном явлении. Меня обвиняют в жажде смерти, но я жажду жизни, чудовищно, бесстыдно, на любых условиях. (ту)

Тэн уходит.

Титр: 1967 «Искушение мамы Ромы».
Анна в луче света.
Анна оживленно проходит по сцене, поднимает сценарий и размахивает им перед носом продюсера Стенли Крамера.

Анна: Ха! Это? Сценарий? Взгляните, это анекдот! ! Весь мир будет смеяться надо мной! Madonna mia che merda!‘na pezza di merda! E’ una grande cagata, а не сценарий! Почему вы продюсеры не в состоянии найти что-то помимо штампов? Играть плохую породию на себя?! Что? Scusi? Преклонение? Вы думаете, что я уже на том свете, и пришло время преклонения… в память обо мне? (повышает голос) Это не игра! Сплошной крик! А я никогда не кричу... (мягче) только когда меня вынуждают! Давайте оставим «Секрет святой Виттории» в секрете! Grazie, ma non Grazie! (пауза) Миллион долларов? Поменяйте автора! Пригласите Теннесси писать сценарий, тогда я … (пауза) На игле? А? Алкоголик? Ascolta... Слушайте, мистер голливудский продюсер, вы не имеете права называть моего друга и величайшего современного писателя алкоголиком в моем присутствии! hai capito! Imbecile! Он – художник! Скорее всего, вы не знаете, что это значит, особенно если вы собираетесь снимать фильм по этому кошмару! (останавливается, разворачивается) Вы видели, как много в Риме котов, да, stai’attento, perche` si man’iano i toppi. Эти коты едят крыс. Поэтому Рим очень опасен для таких жирных крыс, как вы! Убирайтесь в свой Голливуд!

Тэн: Это моя Lupa!

Анна: (немного раздражена) Che cazzo e`... managia... кто там?

Тэн: (пьян и взволнован) Arrivo alle venti!

Тэн: Carissima! Вот и я… “alle venti” о, дорогая… (смотрит на часы) еще нет восьми… рейс опоздал, ты знаешь, как я ненавижу летать… я немного выпил в самолете, вот… Не слишком ли я поздно, дорогая… Так что мы нынче делаем? Что? Ты не получила мое письмо? Я же написал: четверг, 15-го… Анна? Анна! Что-то не так? Я в Риме всего несколько часов — не так долго, чтобы раздражить тебя так сильно…

Анна: Мы знаем друг друга очень давно и очень хорошо, не играй со мной…

Тэн: Анна, дорогая… что случилось?

Анна: Ты веришь газетным пасквилям?

Тэн: Что? Я не понимаю…

Анна: Вот этот репортер говорит… Со мной все кончено… Что я не в состоянии больше работать! ma va fa’ncullo... Я не могу работать, потому что нет хороших ролей! И когда я соглашаюсь на роль, друзья мои… ха-ха, мои друзья… Предают меня! Ты сказал ему, что ты думаешь, что я все еще жду, когда… когда Роберто вернется ко мне! Ха! Двадцать лет! Я выгляжу как женщина, которая сидит и ждет кого бы то ни было? Придумываешь новый персонаж? Или, может быть, ты о самом себе рассказываешь? Может быть, так случилось с Кипом – твоей первой любовью? Ты притих тогда... в ожидании того, чему не суждено было случиться (???), много лет подряд очерняя Франки... и это все не обо мне, мистер! Я ожидала, что меня уничтожат за то, что я не способна работать!

Тэн: О чем это ты?

Анна: (кричит) О венецианском кинофестивале! (бросает в него газету) Вот о чем! Ты и твой длинный язык! Ты согласился с Висконти! В том, что это был «слабый фильм», и что моя игра была «невдохновенной»… И Лучиано был судьей! Он проголосовал против меня… меня!

Анна швырнула вазу в Тэна. Хрясь! Анна носится как ураган вокруг Тэна.

Тэн: Из-за идиотизма этих фестивалей их называют творческим канибализмом... (он улыбается, она – нет).

Анна: T'ammazzo!

Тэн: (в шоке) Анна… Я не был в жюри… Как ты могла поверить…

Анна: (резко) Но ты согласился с ним! Вы оба меня предали! Везде пишут: «Теннесси Уильямс «разочарован» в Анне Маньяни»!

Тэн: Извини… Я не думал, что это напечатают…

Анна: (взбешена) Вы оба слишком много страдали из-за газетчиков, чтобы не подумать об этом! (пауза) Не смей смотреть на меня с жалостью!

Тэн: (оглушен) Я э-э-э…

Анна: Ну скажи же!

Тэн: (напуганно) Что?

Анна: (пристально смотрит на него) Скажи!!! Что непростительно? Что такое «единственное непростительное действие в твоем представлении»?(ту)

Тэн: (нервно/шокирован) «Преднамеренная жестокость» (ту). Я — э-э... я…

Анна: (взбешена) Ты… ты молчи… мне есть что сказать… Да, сценарий был дерьмовый! Я знала это, и я сказала им об этом! И ты хочешь знать, что еще я им сказала, когда прочитала этот кошмар? Я сказала: «Пригласите кого-нибудь другого писать сценарий, и я соглашусь сниматься! Пригласите Теннесси!» Ты хочешь знать, что они ответили? «Он иссяк… Он скучен… Его время — 1949 год, а сейчас 1969… Мы найдем лучше». И я сказала прямо там мистеру Крамеру и остальным голливудским cretini… Я сказала: если Теннесси Уильямс скучен… если его время занончилось, это значит, что жизнь скучна, и с искусством покончено…» И ушла! Это как Я понимаю дружбу…

Тэн: (ошарашен) Спасибо… Я…

Анна: (зло) Ты думаешь, это все, что они могли сказать, а?

Тэн: Нет, я уверен, они могли бы сказать гораздо больше… они всегда…

Анна: Конечно… (резко) Как ты смеешь сомневаться в моей игре? Нет никакой разницы между мной сегодняшней и мной 20-ти летней давности, когда ты пришел ко мне таким вдохновленным! Ха!

Тэн: (задет) Не удешевляй… Я… я…

Анна: (негодуя) Ты? Ты!? Не ты, я, mi hai tradito! И следующий, за кем они придут, будешь ты! Поверь мне… И когда они придут, они увидят стервятников, уже дерущихся за право обгладать тело великого американского драматурга! Тогда ты узнаешь, каково это! Я проклянаю тебя…

Тэн: (печален, растерян) Не надо… Поверь мне…

Анна: (кипя) Ух… эти идиотские продюсеры продолжали тратить на меня деньги… Миллион чертовых долларов! Я думала, у меня получится… Знаешь ли ты, как это тяжело было для меня? Предать мою природу, мое существо! Предать все, что сделало меня такой, какая я есть!

Тэн: Прости меня, прости…

Анна: Я заплатила за Анну Маньяни. Я! Никто другой, и я никого не просила платить за меня! Но я не могу больше думать только о себе! Когда ты молод, когда у тебя нет ни детей, ни денег, — легко жертвовать собой и быть честной и бескомпромиссной. Когда же ты взрослеешь и появляется немного денег, немного успеха, тогда они приходят за твоим достоинством, они приходят за твоей душой…

Тэн: Я был неправ. Я должен был сказать это тебе… Я подумал, что ты слишком хороша для этого фильма. Прости меня, прости, что ты чувствовала себя преданной…

Анна: В тот момент, Тэн, ты стал тем, кого ты презираешь, — критиком. Это и подорвало мое доверие к тебе.

Тэн: (задет) Анна...

Анна: А верить нужно! В себя, в меня... в работу, в твои слова!!! В противном случае, ты просто обманщик.

Тэн: «Недоверие — это наша единственная защита против предательства»… (ту)

Анна: После 20 лет дружбы я не могу не доверять другу! Уходи... Я не готова тебя простить.

Тэн вынимает несколько таблеток, запивает их виски. Анна вырывает их из руки Тэна – материнская реакция, она боится, что Тэн себя погубит.

Анна: Ancora, таблетки? Si, я знаю — «боль». (печально) Che fai? Che cazzo fai Тэн! Что ты делаешь? Хочешь себя погубить? Ладно… Только не дай Кауфману, критикам, репортерам и сплетням себя убить, а? Не доставляй им этого удовольствия… Все это политика... не искусство... Hai capito!

Тэн: Я часто говорил Франку: «ты не можешь понять, каково это, постоянно быть объектом для дискуссий и контроля, когда о тебе постоянно пишут»... но тебе-то это хорошо известно! Ты знаешь... как ты можешь не читать всего этого?

Анна: Мне все равно, Тэн.

Тэн: (рычит) Меня годами поносИли Тобман и Кауфман за то, что я не скрывал своей гомосексуальности. А теперь некоторые из юных писателей говорят, что я недостаточно гомосексуален! Сойти с ума!!!

Тэн нервно наливает себе.

Анна: (в изнеможении) И Тэнси… не наливай себе так много… эй… Ты не можешь пить как раньше…

Тэн: Да, очевидно, что я уже не могу писать, как раньше писал, и любить как раньше тоже… (грустно) Что ж, спасибо Господу, Франки уже нет, чтобы разочароваться во мне. Я раздавал свое сердце в пьесах, но никогда не отдал и кусочка Франки.

Анна: (нежно) Твои пьесы — твои дети, Тэн…

Тэн: (выковыривает таблетки из пачки) Как будто все умерло с Франки… Я просто не могу пойти ни в одно из мест, куда мы ходили вместе. И что? Я оказался в нигде… где меня не найти… Далеко от мест, полных страстей, где мы предавались нашим собственным… Я верил Франки, но я никогда не ценил этого… (сердито) Мой агент, мой менеджер, они все обворовывают меня! Франки никогда им не позволил бы. Мой новый агент говорит, что я более ценен умершим, чем живым. (сердито) А все эти критики, свиньи от культуры, перед которыми я мечу бисер, - они хотят уничтожить меня! Теперь все не так, cara. (мягко) Даже моя Роза не нуждается во мне как прежде... Мир ждет моего ухода...

Тэн: Р-р-р-р... вот от чего так страшно тяжело! Анна, я только не понимаю, что случилось?! Они действительно любили нас? Только однажды? Все эти люди — публика… Теперь мне некому рассказывать мои истории, значит в моих венах больше нет крови!

Анна: Va bene... хорошо, теперь calma, calmati... Вижу, вам американцам необходимо выговариваться…

Тэн: Тот, чьим девизом был «en Avant», - никогда не оглядывается назад. Раньше я так хотел очутиться в прошлом! Всего на пару лет... Но глагол «хотеть» так же как и глагол «любить» не должны иметь прошедшего времени, они принадлежат миру возможного. «Хотеть» принадлежит шансу и случаю. У меня не осталось ни того, ни другого.

Анна: Ma perche`? Зачем тебе возвращаться?

Тэн: (потягивая из бокала) Испытать те чувства снова… когда «когда тот, кто любил меня, любил лучше...

Тэн и Анна: (вместе)...любого, любящего меня с тех пор» (ту)…

Анна: Тэн, я тоже скучаю по нему. Мы так весело смеялись... (пауза) над тобой, конечно.

Тэн: Анна, а когда ты чувствуешь себя счастливой?

Анна: Всегда, когда я с Лукой... всегда, когда я с ним. (пауза) И с Роберто... первые два года любви...

Тэн: У нас обоих было такое несчастное детство... Мне казалось, что я никогда не смогу познать счастье. Я никогда не осознавал, как я был счастлив с Франком. Так счастлив... некоторое время. Я думаю, каждому из нас это дается, каждый из нас когда-то некоторое время счастлив. (печально улыбается) Когда ты приедешь ко мне в Нью-Йорк, ты увидишь огромный портрет Франки, моей маленькой лошадки... Это первое, что я вижу, входя домой, в мою пустынную квартиру, и последнее, что я вижу, осмелясь выйти на холод, в изнывающий от скуки мир, который больше мне не рад. (пауза) Ты знаешь, какие были его последние слова, обращенные ко мне?

Анна: Ты был с ним?

Тэн: Нет, он умер один после того, как я ушел. Смерть не любит компании. (пауза) Я спросил Франки, хочет ли он, чтобы я ушел — он выглядел таким уставшим. И он только сказал: «я привык к тебе». Представляешь? После всех этих лет, и он говорит «я привык к тебе». Поразительно! С одной стороны, мне это понравилось. Но с другой, хочется спросить: Господи, что ты имеешь в виду?

Анна: Ты… Это был ты…

Тэн: Что?

Анна: «Я привык к тебе»… Это из «Камино Реала»… Маргарита говорит это Казанове: «Мы привыкли друг к другу, мы — пара...

Тэн: пленных ястребов, пойманных в одну клетку, мы росли вместе и привыкли друг к другу».(ту)

Тэн встает, медленно понимая, что она имеет в виду.

Тэн: О Господи, Анна, ты права. (экспрессивно) Я не только предавал Франки… Все эти мои похождения… Я думал, это касалось только него, но нет... это даже хуже… Потому что я мог бы простить себя, если бы это касалось только Франки, моей неверности ему. Но это не так… Предательство — значительно глубже… страшнее. Предательство — это рак правды.

Тэн: (как бы споря с собой) Я был верен своим пьесам! Верен Бланш, Серафине, Брику, Тому, Лоре, Альме, Магги и Леди... А Франки? Но я верил и любил, и каждая клетка моего тела и души — в этих пьесах! Этого никто не понимает! Весь я — слова. Слова – единственное, чем я владею... чем действительно стоит владеть. Может быть, любовь к Франки я принес в жертву любви к работе (разбивает горшок) Что я наделал? (задыхаясь) Господи, Анна... что я наделал?

Тэн: (бессвязно крича) Еще не поздно, правда? Франки... Франки! Я все исправлю, прости меня, Франк!

Тэн: (в Нью-Йорке) Где я? На площади? Послушайте, дорогой мой, мне нужны... пишущая машинка... ручка и бумага... Что? Что это значит – врач сказал, что мне нельзя этим пользоваться? Мне это неоходимо!

Анна: (в Риме, держит больничную рубашку руках) Осмотр? Врач должен осмотреть меня перед съемками? Ха! Вы шутите, правда? Страховка? Amore mio, я не пропустила и дня работы за всю жизнь... вы серьезно?

Тэн: Ты считаешь, что и то, что я пишу, и моя гомосексуальность привели меня к такому состоянию? Это бремя? Я живу в иллюзорном, самим собой придуманном мире?

Анна: «Парамаунт Пикчерс» владеют «Галф энд Вестерн»? Мы снимаем кино или продаем презренный бензин! ’fanculo! Это чепуха! (выпячивает грудь) Доктор, если вы хотите осмотреть мои сиськи, я их покажу. Но не говорите мне, что мне нужен осмотр, чтобы сниматься в этом дурацком фильме!

Тэн: Да, я истощен... нервный срыв? Сестра... к этому привело общение с болванами, которые не способны понять, что если я не пишу, я погибаю!

Анна: У меня все хорошо! Круги под глазами - потому что я не сплю ночами...

Тэн: Причина нервного срыва только в том, что вы отрезаете меня от одного – двух друзей, оставшихся у меня на этой земле! И уверяю вас, те, что умерли, умерли не от «истощения»! Сейчас же принесите мне ручку и бумагу, сейчас же!

Анна: (яростно) Где мистер Уильямс? А? Что случилось? Он должен быть здесь, со мной, в Риме! (пауза) Клиника здоровья? Здорова ли клиника здоровья, а? ЗдорОва ли она для его здоровья? Я не знаю, кто вы, но если мой друг не звонит мне... Если я до завтра не услышу его голоса... я приеду за ним сама! (взрывается) Вы слышите меня? Чертовы доктора! 'sti medici maledetti! medici maledetti!

Тэн: Знаешь, родная моя, они все готовы убить меня... им нужны мои деньги... они хотят захватить мои пьесы и заработать деньги на моей крови...

Галлюцинации в виде картинок и голосов Аманды и Тома Уингфильдов, Большого Папы, Катерины и Леди – звучат в голове Тэна.

Тэн: Они хотят меня мертвого!

Анна: (успокаивающе) Si, si... Понимаю, amore, но как нам их остановить...

Тэн: (опять взрывается) Они хотят, чтобы я умер, с обеих сторон – слева и справа! Они хотят, чтобы я исчез!

Анна: Ш-ш-ш... Тэн, послушай меня, Тэн, как нам с ними сражаться... как нам их остановить? А? Скажи...

Тэн: Писать... Я пишу...

Тэн: «Все, что я помню из последней поездки... Должно быть, у меня поднималась температура – то свет, то темно...

Анна: (в образе Клэйр из «Пьесы для двоих») ...и тогда будет свет, или полусвет, а потом опять темнота... И горы заменят прерии, мои часы замерзнут, и я честно признаюсь, что понятия не имею, где мы сейчас, разве что, кажется, что в огромном мавзолее театра, где-то там... то есть нигде». (ту)

Свет: Клэйр превращается в Анну.
Титр: 1971 «Застигнутые между смертью и космосом».
Анна на балконе, машет Тэну, любуется на город, он наливает вино.

Анна: Кто думал, что мы к этому придем, а? (стоически) Я не могу сниматься только ради того, чтобы находится на съемочной площадке.

Тэн: Анна, это крупнее, чем ты и я... Что-то зловещее, некая сила, пронизывающая мистикой наши жизни...

Анна: Что ты задумал?

Тэн: (смеется) Мне становится стыдно... все, что я написал, тем или иным образом связаны с «постепенным, но последовательным распадом кого-то, кто однажды был на коне» (ту). (громко смеется) Можешь себе представить? Боже мой! Если бы я знал... Честное слово, если бы я знал, что моя жизнь будет такой нелепой!.. я бы придумал что-нибудь другое! (грустно улыбается) Мне не рады на Бродвее, ты можешь в это поверить?

Анна: (затаив дыхание) Ты видел, что сейчас идет на Бродвее? Не думаю, что тебе хочется к ним!

Тэн: (горько) «Я ненавидел свой труд под солнцем, потому что я должен был оставить его человеку, который будет жить после меня. И кто знает, окажется он умным или дураком?»

Анна: (с подозрением) Это ты написал?

Тэн: (отпивает) Нет. Это Библия...

Анна: (смеется) Читаешь Библию? Значит дела плохи. (улыбается)

Тэн: Никогда не поздно... (смеется) Боже мой, в Америке все одноразовое... включая драматургов!

Анна: Когда я была в Нью-Йорке и выглядывала из окна такси, я подумала... что «американцы проглатывают своих творцов так же как и хат доги». Господи, если все кончено, Тэн, я... я бы хотела, чтобы кто-то нам об этом сказал... чтобы мы не...

Тэн: обманывали себя...

Анна: (закатывая глаза) Говорят, со мной теперь «сложно»...

Тэн: Ну уж нет, они всегда так говорили. (смеются) Дорогая моя, любой, кто знает, что он, черт подери, делает в этой жизни, выглядит «сложным» для того, кто не знает!

Анна: Никто не хочет думать... Ничего для души. Кино – только для развлечения. Мир болен телевидением и...

Тэн: Неоном, мир болен неоном. А мы – две старые керосиновые лампы со слабым пламенем...

Анна подходит к Тэну, дотрагивается до него.

Анна: (бравурно) Я не считаю свое пламя слабым! Я возвратилась к тому, с чего начинала… Я возвратилась в театр, потому что там не нужны сиськи и задница — там нужны сердце и душа. Потому что, когда я на сцене, я отдаю кровь… и это то, зачем в театр приходит публика! Театр — место, где я начинала, и место, где я закончу!

Тэн: Брава! Это моя lupa! (lupa – волчица по-итальянски – пер.)

Тэн идет, чтобы налить еще, Анна пытается искать позитив.

Анна: Надо продолжать работать! Я понимаю, что у тебя не все так гладко в Америке, а у меня нет хороших ролей в кино... …итальянцы — мой родной народ — смотрят на меня теперь как на римскую развалину (печально смеется). Давай опять поработаем вместе, здесь в Риме!

Тэн: Рим... Ты права, это чудесный город... Согласен!

Оба смеются.

Тэн: Всю жизнь, чтобы обнаружить правду, я был вынужден говорить неправду. Больше не могу.

Анна: Что ты имеешь в виду?

Тэн: Это касается не меня... Лука звонил... Я знаю.

Анна: Знаешь? Что ты знаешь?

Тэн: Можно не ходить по докторам и вешать трубку всякий раз, когда они звонят, но от правды никуда не деться... и если тебе одиноко, я – здесь... Может быть, я и не выгляжу очень надежным, но я – здесь.

Анна: Тэн!!! О чем ты говоришь?

Тэн: Господи, как глупо, все мои призрачные болезни, провозглашения неминуемой гибели... а теперь вот это...

Анна: Теперь что?

Тэн: Ты должна поехать со мной в Нью-Йорк, там лучшие в мире врачи...

Анна: В Нью-Йорк? Чушь! О чем ты говоришь?

Тэн: Ты больна, Анна, и не имеет значения...

Анна: Больна? Ха! Ты слышишь меня? Это ложь! Скажи, что ты хотел сказать!

Тэн не смог заставить себя говорить.

Анна: Видишь, ты не можешь сказать, значит это неправда! Ха! Ты все еще читаешь эти дурацкие сплетни. Что? Не плачь! Не смей плакать обо мне!

Анна: Все в порядке, хватит! Я буду тебя хоронить! Желание... помнишь? «Желание противостоит смерти!» У меня вот такое желание! Так что хватит! Basta! Хватит меня плакивать! Smetti!

Тэн: Говорят, сердце и рак – главные убийцы... но мне кажется, это одиночество. Или одиночество и есть рак сердца?..

Анна: (восторженно) Отличная идея! Мне очень нравится! (Встает) Да, tesoro, мы должны сделать еще один фильм, нам вместе все всегда удавалось, Теннесси что-то пишет для меня! Ты должен это поставить! Будем работать втроем! (боль, стонет) О”кей, о”кей… (садится) Я не боюсь боли… Мы с миссис болью — близкие друзья. Меня пугает неизвестность.

«Ты позаботишься обо всем...» а? Amore mio, ты будешь приглядывать за Лукой… вернее, вы будете продолжать приглядывать друг за другом! (нежно смеется) Я знаю, знаю... это так... странно — что ты опять здесь, со мной, после стольких лет… Это приятно, Роберто, очень приятно, как будто опять дома. (смеется) Я была права, у любви нет прошедшего времени!

Тэн: Заметки для биографии:

Тэн: Какую арию я люблю?..

Анна: “Ho datto tutto a te”.

Тэн: А да-а-а, “Ho datto tutto a te”. Я дал тебе все… все, что у меня было… Я думаю, мы тоже отдали все Луке, Розе, и в награду у нас есть наше искусство. И теперь мы изгнанны…

Анна: (пылко) Моя ария — это “Vissi d’Arte... Vissi d’Amore”? “Я жила для искусства, я жила для любви”. Это мои слова…Ты не слушал Каллас, когда она пела в Париже? Ее последнее выступление… Она пела эти слова и переживала их, черт подери! И это были ЕЕ слова! И так оно и было!..

Анна и Тэн танцуют. Медленно перемещаются,танцуя мучительное танго жизни.

Анна: Ты говорил, что не танцуешь...

Тэн: Обманывал. (пауза) Мы с сестрой, когда были детьми, все время танцевали... а потом, неожиданно, тем летом... стало незачем танцевать. (кружит Анну)

Анна: Теперь Тэн, слушай меня, больше ни одной таблетки, ладно? Не убивай больше боль! Боль – единственное, что у нас осталось. Единственный способ убедиться, что мы живы. Я видела тебя здесь в Риме с огнем в сердце, и я хочу, чтобы ты хранил его… Помнишь, как-то я сказала тебе, что… твоя сила в боли! Не забывай об этом. (страстно) Ты ДОЛЖЕН ПИСАТЬ! Coraggio! Тэн, ascoltami! Ты должен продолжать писать… их много – голосов, которые должны быть услышаны! Ты им нужен! Они страдают, и ты, Тэн, ты им нужен, чтобы говорить за них! В мире все еще находится место чудесам! И всегда, всегда помни наши римские ночи.

Тэн: (глубоко тронут) Я буду помнить… Анна, человек может пережить несколько потерь, потом он сходит с ума.

Анна: Слишком поздно… (гладит его щеку)

Тэн: Только я… я рассчитывал, что ты вечная… вечная как Рим…

Анна: О, amore mio (целует его) Это так…

Анна набрасывает красный шарф с розами на шею Тэна.

Тэн: (ностальгируя/горько-сладко) Я проводил Анну до лифта… Объятья и поцелуи, объятья и поцелуи, воздух замер, не желая, чтобы ночь кончалась… Анна махала рукой и посылала поцелуи “Ciao amore! Ciao caro...” Она медленно удалилась, в ее походке были гордость и ирония одновременно. Анна протянула руки, придавая смысл еще одному дню жизни, или, возможно, она была утомлена тем, что делала на протяжении всей жизни... – изо дня в день. И женщина, которая научила меня танцевать мучительное танго жизни, вознеслась и начала исчезать из поля зрения. Я видел ее лицо в последний раз. То лицо, которое пленило меня так много лет назад...

Она смотрела на меня с загадочной улыбкой и сверкающими глазами, освещающими темноту иллюзорной римской ночи… (превозмогая себя/рыдая) Пока… ее не стало…

Total Running Time: 2 hours, 15 minutes. (not including one 15 minute break between Act II and Act III)

Irina Simakovsky

325 East 80 Street #6C

New York, NY 10075