Глава 10 «Шестнадцать наслаждений» Пьетро Аретино

Глава 10

«Шестнадцать наслаждений» Пьетро Аретино

Я заходила на квартиру Алессандро Постильоне каждый полдень, чтобы проверить книгу Аретино, которую я разобрала на части и промыла, прежде чем переложить ее белой промокательной бумагой и поместить в самодельную камеру для обработки тимолом. В квартире не было почти никакой мебели – жена Сандро забрала большую часть обстановки, когда переехала в Рим около десяти лет назад, – но там был длинный стол, который я приспособила под работу, и оранжевый ящик, на котором можно было сидеть и там была (наконец то!) водопроводная вода (правда, только холодная, но по крайней мере, она была).

Сандро, который дал мне ключ, обычно появлялся сразу же после моего прихода или незадолго до того, как я уже собиралась уходить. Но в любом случае мы заваривали целый кофейник эспрессо, пили кофе и разговаривали – о наводнении и его последствиях, о масштабах усилий реставраторов, о несостоятельности итальянского правительства и последних политических скандалах… И на личные темы тоже, хотя Сандро не рассказывал много о жене, кроме того, что ей Флоренция показалась слишком провинциальной и что процедура развода после нескольких лет рассмотрения в нижних палатах наконец то дошла до верховного суда, Священного высшего суда Римско католической церкви. У меня не было ничего такого в жизни, что бы я могла открыть ему или скрыть от него, но казалось, что Сандро считал подробности моего детства в Чикаго необычными, так же как я считала необычными подробности его детства в Абруцци. Однако любимой темой наших разговоров был не великий мир общественных событий и не подробности детства каждого из нас. Нашей любимой темой стала книга, книга Аретино. Как ей удалось избежать гнева папы римского в шестнадцатом веке? Каким образом она попала в библиотеку Санта Катерина Нуова? Кто сброшюровал ее вместе с молитвенником? Знала ли Лючия де Медичи о ее существовании? И более всего нас интересовало: как много денег она принесет?

Последний вопрос был единственным, на который скорее всего можно было дать определенный ответ, но не раньше, чем римский друг Сандро – торговец антикварными книгами – фактически продаст издание. Как и мадре бадесса, он отказался назвать цифру, но он очень хотел скорее увидеть книгу. И по сути после того, как книга будет двое суток выдержана в тимоловой камере, не было причин не отослать ему ее в разброшюрованном виде в solander¹²⁴ коробке, которую я специально для этого сконструировала. Но я хотела быть абсолютно уверенной, что все споры плесени уничтожены, и, кроме того, я не доверяла итальянской почте. Сандро собирался был ехать в Рим в январе или феврале, чтобы лично предстать перед церковным судом, высшим судом Римско католической церкви, и предложил взять книгу с собой. К тому времени я уже буду в Чикаго.

Каждый знает историю Паоло и Франческо,¹²⁵ но давайте я все равно напомню ее:
В досужий час читали мы однажды

О Ланцелоте сладостный рассказ;

Одни мы были, был беспечен каждый.
Над книгой взоры встретились не раз,

И мы бледнели с тайным содроганьем;

Но дальше повесть победила нас.
Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем

Прильнул к улыбке дорогого рта,

Тот, с кем навек я связана терзаньем,
Поцеловал, дрожа, мои уста.

И книга стала нашим Галеотом!

Никто из нас не дочитал листа.¹²⁶
Сандро и я больше тоже не читали. То, что произошло между нами, не было, надо полагать, столь возвышенным, как роман между Паоло и Франческой, но и возраст у нас был не столь романтический. Однако в наших отношениях была доля особого изящества и обходительности. Сандро отвел меня в спальню и раздел перед высоким зеркалом, которое по итальянски называется «психе» – слово, переводимое еще как «душа». Я любила прежде, но никогда раньше я не испытывала вожделения. По крайней мере, такого вожделения. Все так хорошо мне знакомые недостатки моего коренастого, плотного телосложения, казалось, исчезли перед этим зеркалом. Я была как статуя, в которую вдохнули жизнь, и она очнулась от неподвижности. И мое лицо наполнилось каким то свечением, которое даже не хочется скрывать пудрой. День был в самом разгаре, и фигуры, украшавшие раму зеркала, были четко видны. Суд Париса: Афродита, Гера и Афина – все голые, как пингвины… Я протянула руку и дотронулась до них. Дерево было гладким и прохладным.

– Кого из них выбрал бы ты? – спросила я.

– Дай подумать, – сказал он. Его лицо было серьезным, как будто он производил в уме какие то сложные подсчеты.

К тому моменту на мне уже ничего не осталось, кроме лифчика и трусов, и мне было интересно, что из них он снимет первым. Он сбросил пиджак и закатал рукава рубашки, как человек, собирающийся заняться серьезным делом, но по прежнему был в галстуке.

– Синьорина, – сказал он, – я бы выбрал тебя.

Он снял остатки моей одежды, и вот я уже тоже нагая, как пингвин, такая же, какой я стояла на скале над морем в Сардинии, – и снова готовая к прыжку.

Дверь отворилась моментально. Но открыла ее не привратница, а мадре бадесса. В испуге я старалась прочесть выражение ее лица.

– Я волновалась, – сказала она, отворачиваясь от меня и поправляя что то на столе, где лежали всякие памфлеты и информация о монастыре.

Это была маленькая комната, наподобие приемной похоронного бюро, куда ты приходишь, чтобы обговорить все с владельцем. Она освещалась лампочкой не более чем в десять ватт. Стены все пропитаны сыростью. Ковровое покрытие было снято.

– Можно мне с тобой поговорить?

Я подумала, что она будет спрашивать, где я была, как делала мама, когда я возвращалась поздно. Она всегда ждала меня и не ложилась спать, независимо от того, сколько было времени, и насколько тихо я входила. Но это было приятно. Мы всегда немного болтали, и я рассказывала ей обо всем, что произошло. Мне никогда не хотелось ее обманывать, хотя иногда я значительно приукрашивала правду.

– Конечно.

– Не здесь.

Я пошла вслед за ней в ее кабинет.

– Пожалуйста, садитесь. – Между нами возникло что то формальное, отстраненное, странное…

– Вы о чем то хотели меня спросить?

Я подумала: она догадывается, что произошло, просто глядя на меня или по запаху, исходящему от меня.

Мадре бадессе было явно не по себе.

– Могу я спросить, каковы ваши планы?

– Мне нужно скоро уезжать.

– Вы едете в Рим?

– Нет, в Люксембург. Я лечу самолетом «Исландских авиалиний». Сначала в Рейкьявик, потом в Нью Йорк и затем домой.

– Вы не думали о том, чтобы остаться подольше?

– Я думала об этом, но я должна вернуться к работе. И я надеюсь, что папа ждет меня к Рождеству.

– Потому что, как вы, полагаю, сами знаете, мы будем рады, если вы задержитесь. Вы можете остаться, на сколько захотите.

– Спасибо, мадре бадесса. Вы очень великодушны.

– Возможно, скорее эгоистична, чем великодушна.

– Вы не должны так думать.

– Вы были здесь счастливы? Достаточно счастливы?

– Достаточно. – Мне было не по себе. – Нет, более чем достаточно.

– И вам наш образ жизни не показался старомодным или отталкивающим?

– Нет, как вы можете так говорить?

– Потому что мир относится к нам с большой неприязнью. Я сама жила в миру, и я сама так думала. Я считала, что монашество – это своего рода бегство от жизни, уход от ответственности. Но не тревожьтесь так сильно, я не собираюсь спрашивать вас, не нашли ли вы в этом свое призвание! – улыбнулась она.

Я несколько успокоилась. Мы явно к чему то подходили…

– Когда я вышла замуж, – сказала она, – я думала, что больше никогда не буду одинока. Но это было не так.

Я не знала, как реагировать на ее слова.

– Мы с мужем жили вполне благополучно, – продолжала она. – Мы занимались швейными машинами и покупали местную шерсть, которую обычно отправляли в Милан… Он всегда был честен со мной.

Это прозвучало как прелюдия к фальши. Я не могла понять, к чему она клонит. Она была похожа на человека, пытающегося соединить вместе два магнита – положительный полюс к положительному и отрицательный к отрицательному. Но они отскакивали друг от друга. Я мало чем могла помочь.

– У нас не было детей. Это было разочарованием. Как Сара, жена Авраама, мы перепробовали все – докторов в Милане и Швейцарии, но ничего не помогло. Мне пришлось признать тот факт, что я бесплодна. Это изменило ход моей жизни. Мне было отказано в том, чего я хотела больше всего. Ты наталкиваешься на что то, на преграду на пути, ты не уверена в выбранном тобой пути, ты не можешь идти по дороге, по которой тебе хочется идти, это непостижимо. Но мост смыт водой. Тебе приходится найти другой путь.

Свет в комнате был тусклым, стол пустым. На нем абсолютно ничего не было, даже царапин.

– И вот, посмотрите: вы видите, Бог дал мне этих детей, моих дочерей. Я никогда даже не могла и предположить этого. Дочерей в изобилии. Вот что я хотела сказать вам. Люди говорят, что Бог действует каким то загадочным образом, когда им действительно кажется, что жизнь или что то в их собственной жизни теряет смысл, но я думаю, это неправильно. Я думаю, это означает, что мы не можем найти смысл в жизни до тех пор, пока не утратим самые глубокие надежды, пока не перестанем пытаться устроить все так, как нам хочется. Но когда мы это делаем или нас вынуждают на это… Вот, в чем истинная загадка.

Я не могла ни согласиться, ни возражать. Меня слишком занимала мысль, какое все это имело отношение ко мне. Нет, не то, чтобы я действительно пыталась это понять, но я была не готова рассуждать на затронутую тему.

– Это радость, но это также и ужасная ответственность. Я их superiora.¹²⁷ Я выступаю в роли их духовной матери вместо Христа. Ошибки могут стоить очень дорого.

– Я уверена, что вы не делаете много ошибок.

– О, дитя, откуда тебе знать. Но я хочу сказать, что о тебе тоже думаю, как о своей дочери. Может быть потому, что ты другая, или находишься в другом положении, но я боюсь, что в случае с тобой сделала ошибку, и надеюсь, что еще не поздно ее исправить.

– Ошибку, мадре бадесса? Вы были замечательной.

– Ты очень добра, дитя, но… но епископ сильно огорчен.

Я скорчила гримасу, когда она упомянула епископа. – Епископ не хочет нам легкой жизни, – продолжала она, – и я боюсь, что теперь он захочет поговорить с тобой. Я подумала, что должна тебя предупредить.

Епископ может быть очень неприятным.

– Это по поводу сестры Агаты?

– Да, но есть и еще кое что.

– Книга?

– Да, книга. Я не должна была просить тебя брать ответственность за книгу.

– Но в этом не было никакой проблемы.

– Дело не только в книге; дело в том, что я попросила тебя сделать, или в том, что я не могу попросить тебя сделать. Я не могу просить тебя лгать епископу из за меня.

Я глубоко вздохнула:

– Да, я понимаю. Епископу нужна книга.

– Где она сейчас?

Я поняла, где я теперь нахожусь: между аббатисой и епископом. Но я не знала, что сказать.

– Пожалуйста, не лги мне. В этом нет необходимости.

– Она у вашего кузена, доктора Постильоне. Я привожу ее в порядок, чтобы ее молено было продать. У него в Риме есть друг, который занимается редкими книгами. Чтобы переплести ее должным образом, мне потребуется какое то время. Ваш кузен принесет вам деньги, когда книга будет продана.

– Благослови тебя Господь. – Она положила руку мне на голову и провела ладонью по моему лицу, ощупывая меня, как будто она слепая и пытается понять, как я выгляжу.

Она открыла буфет, достала бутылку винсанто и немного biscotti. Она наполнила два небольших стакана, и мы выпили.

– Завтра утром ты принесешь мне ее назад, и мы все начнем сначала.

– Начнем сначала?

– Так хочет Господь. Я не должна была вовлекать тебя это. Это было ошибкой.

– Я не могу принести ее назад завтра. Я разобрала ее.

– Тогда принесешь ее, как только сможешь.

– Да, мадре бадесса, но что вас так беспокоит?

– Я не хочу, чтобы твоя ложь епископу была на моей совести. И не хочу, чтобы мой кузен был на моей совести.

– Мне никто другой никогда так не нравился, как он. Он очаровательный, он не похож на других хитрых итальянцев, которых я знаю. Он простой, открытый, благородный. Но вы не хотите, чтобы я с ним встречалась? Вы боитесь, что он соблазнит меня? Погубит мою репутацию?

Мадре бадесса засмеялась:

– Конечно же, он это сделает, если уже не сделал, но не это меня беспокоит. Грехи плоти имеют плохую репутацию, однако они не настолько ужасны. Но он человек без сердцевины, без души.

– Что вы этим хотите сказать?

– Я имею в виду, что он приятный человек, но… но…

– Но вы ни на йоту не доверяете ему?

– Что то в этом роде. Он абсолютно несерьезный человек. В нем нет внутреннего стержня.

– Это что, так плохо?

– Для тебя да. Он погубит тебя. Он получит от тебя удовольствие, использует тебя.

– Вы ему не доверяете?

– Не совсем, и ты тоже не должна ему полностью доверять. – Она обняла меня, крепко обняла. От нее пахло потом, теплом и женственностью. – И не передавай ему ничего из того, что я сказала тебе, пожалуйста! А теперь спокойной ночи.

Я напомнила самой себе, что под мантией он просто человек, хотя мадре бадесса и проинструктировала меня называть его Eminenza.¹²⁸

Мы встретились в кабинете мадре бадессы.

– Позвольте мне сказать, что ваше пребывание здесь для нас большая честь.

– Спасибо, Eminenza.

– Что вы думаете о коллекции?

– Мне трудно судить. Я всего лишь реставратор, а не коллекционер.

– Но у вас должно было сложиться определенное впечатление.

– Я бы сказала, что это очень необычная коллекция. В ней много книг раннего периода.

Мы немного поговорили о библиотеке, и очень скоро я поняла, что епископ, несмотря на красное лицо и округлые формы, несмотря на его мантию с тысячью пуговиц спереди и красный берет, человек очень сильный, а не просто пустой звук, как отец Франческо.

– Но позвольте мне быть с вами откровенным.

– Да, пожалуйста.

– У вас свое призвание, у нас свое. Отец Франческо сказал мне, вы взяли на себя ответственность за то, что сестра Агата Агапе умерла без… без возможности получить последнее помазание.

– Трудно понять точно, когда человек умрет, Eminenza, а отец Франческо дал четко понять, что он не хочет больше никаких ложных вызовов. Вы знаете, за ним посылали до этого дважды.

– Священники всего лишь живые люди. Но правда ли что послушница, чья обязанность была сидеть с Агатой Агапе, хотела позвать отца Франческо, а вы удержали ее от этого?

– Дело в следующем, Eminenza: сестра Агата не хотела снова видеть отца Франческо.

– То, что, возможно, хотела или не хотела сестра Агата Агапе или думала, что хотела, в ее состоянии не имеет значения. Суть в том, что вы взяли на себя ответственность вмешаться в соблюдение таинства. Вы, простой посетитель, постороннее лицо, даже не католичка. Но вы взяли на себя ответственность, – фраза, которую он продолжал повторять, – решать, кто получит помазание, а кто нет. Даже папа римский не наделен властью отказать умирающему в помазании. – Он сделал паузу. – Вы знаете, что отец Франческо все равно совершил обряд помазания?

– Да, я знаю об этом.

– Так что вам не удалось сделать то, что вы хотели.

– Я ничего не хотела сделать. И все равно, если обряд помазания действует и после смерти, тогда совершенно не за чем устраивать такой шум вокруг всего этого, не так ли? – Я начинала злиться или старалась выработать запас злости, как когда хочется немного выпить, чтобы продержаться.

– Зачем рисковать без надобности?

– Вы действительно думаете, что душа сестры Агаты находилась в опасности?

– Я думаю, что вряд ли. Но когда ставки так велики, хочется сделать все возможное, чтобы избежать вечных мук.

Я больше ничего не сказала. Я просто сидела, пребывая в состоянии пассивной агрессии.

Епископ тоже больше ничего не сказал, и наступило долгое неловкое молчание. Достаточно трудно найти свой путь в этом мире, не волнуясь о том, что случится потом.

Прошло несколько минут. Епископ ходил по комнате из угла в угол, как дикий зверь в клетке. Но то была походка не дикой кошки, а скорее большого медведя. Неуклюжего. Я стояла и смотрела в окно. Насколько я знаю, это было единственное окно здесь, выходящее на улицу, на площадь, где мы с мамой ходили по магазинам, покупая сыр, молоко, хлеб. Сидя у окна, я видела верхушку одной из башен Донати, в которой теперь находились модные апартаменты. Мама как то однажды покупала там напитки и рассказала мне все о ней.

Епископ повернулся и остановился.

– И еще кое что. Книга, возможно, очень редкая. Я узнал о ней совершенно случайно, когда выслушивал исповедь. Мадре бадесса говорит, что она отдала ее вам, чтобы вы продали ее. – Епископ сверлил меня глазами: – И вы сделали это?

– Да, собственно говоря.

– Могу я спросить, кому вы ее продали?

Я не знала, что ответить. Я обещала мадре бадессе вернуть ей книгу как можно скорее, но я не хотела уступать епископу.

– Продавцу книг на площади Гольдони, – сказала я, подумав о человеке, которого видела стоящим перед одним из магазинов, – высокий, седой, он курил сигару и плакал.

– Чушь. Площадь Гольдони была совершенно разрушена, наводнением.

Вы не могли найти там ни одного работающего магазина.

– Один из владельцев стоял на улице возле своего магазина. – Я вынуждена была продолжать лгать. Мне не свойственно было лгать, но я старалась говорить как можно проще и придерживаться своей истории.

– Как его звали?

– Не имею понятия.

– Какой это был магазин?

– Я не помню.

– Этот человек сказал вам, что он владелец магазина?

– Не совсем так.

– Но вы продали ему книгу?

– Да.

– Вы спросили его, является ли он дилером по продаже редких книг?

– И он сказал, что он таковым является?

– Да.

– И вы показали ему книгу?

– И он согласился купить ее у вас?

– Да.

– Я не буду спрашивать, сколько он заплатил за нее. – Не спрашивайте.

– Нет.

Он неожиданно воодушевился. Лицо представляло собой гримасу. Он откинул голову назад и начал яростно почесывать подбородок.

Я не отрицала, что солгала. Он ничего не мог со мной сделать. Возможно.

– Мадре бадесса не имеет права отчуждать никакое монастырское имущество, даже палку, вам это понятно? Книги в библиотеке не являются ее собственностью.

– Я думаю, она в основном заботилась о том, чтобы удалить книгу подальше от монастыря. Книга очень непристойная. Ей здесь не место.

– Это значит, что вы читали ее?

– Ровно настолько, чтобы понять, что это за книга.

Епископ отклонился назад, барабаня пальцами по столу. Почти на каждом пальце было по кольцу.

– Вы должны вернуть книгу, – сказал он в конце концов. – Вы можете вернуть ее мне, чтобы пощадить чувства мадре бадессы. Это незаконно, вы знаете, увозить предметы искусства из страны. Если вы не вернете книгу, я сообщу Vigilanza ai Béni Artistici¹²⁹ в Риме, и они обыщут ваш багаж и устроят вам личный досмотр, прежде чем разрешат покинуть страну. Вам не позволят увезти книгу с собой.

На меня не сильно подействовали пустые угрозы епископа, но…

– Но у меня ее нет.

– Но вы знаете, где она находится, не так ли? И вы планируете взять ее с собой.

– Boh,  – сказала, я, вкладывая в этот звук как можно больше силы. – Почему это так важно? Это всего лишь порнография. Я удивлена, что она вас так сильно интересует.

Епископ, по всей видимости, готов был к этому вопросу.

– Она может представлять большой исторический интерес. Но это не тема для обсуждения. Сейчас валено только то, что вы обязаны немедленно вернуть книгу. Немедленно, понимаете? Больше нечего обсуждать.

И это был внезапный конец моего интервью с епископом Флоренции. Я думаю, еще никогда я не получала столько удовольствия, видя, как человек уходит, как в случае с епископом. Это даже нельзя было сравнить с радостью, которую доставил мне уход Джеда Чапина. Я не буду притворяться и говорить, что я не была расстроена, но когда мадре бадесса вошла в комнату, я объявила ей, что все прошло хорошо. Она больше ни о чем меня не спрашивала, так что мне не пришлось ей лгать.

В таком случае это – уникальный экземпляр самого знаменитого примера эротики эпохи Ренессанса. Не надо быть экспертом, чтобы понять, что она является ценной частью собственности, но даже эксперту трудно определить ее истинную стоимость. По сути невозможно оценить ее, так как книга никогда не продавалась на аукционе и, соответственно, нет сведений о ее аукционной стоимости. Нет ничего, с чем бы можно было ее сравнить. По мнению Сандро, эта работа либо напечатана с оригинальных гравюрных досок (которые, по всей видимости, потом были уничтожены), либо Марк Антонио восстановил их заново. В любом случае, по мнению Сандро, качество гравировки было очень тонкое.

Сам Вазари не скрывал своего отвращения: «Я не знаю, что было более отвратительным – зрелище, представленное глазу в образах Джулио, или словесное оскорбление текстами Аретино». Первоначально – тогда, сидя в кабинете мадре бадессы, я, возможно, и была склонна согласиться с Вазари. Но чем внимательнее я разглядывала рисунки – или, лучше сказать, чем внимательнее мы с Сандро разглядывали их, – тем больше я начинала верить в то, что они говорили правду или, по крайней мере, часть правды. Фигуры не были идеализированы. Были акцентированы и специально обнажены определенные линии тела, те линии, о которых нам свойственно забывать, так как мы их почти никогда не видим. Эти любовники вместо того, чтобы усугублять наши предрассудки или подтверждать наши ожидания, удивляли и поражали; они соблазняли и просвещали, давая визуальное объяснение всему, что и как они делали, чтобы…

Вы знаете, что историки искусства говорят о том, как Леонардо или Микеланджело изучали границы человеческого состояния? Что то в этом роде? Что то подобное происходило и на этих эстампах. Как в лицах, так и в изображении тел. В них не было той пустоты, которая обычно присуща профессиональным моделям. Лица были выписаны с огромной тщательностью, не как на картинах датских реалистов, а как лица ангелов Леонардо или как вещи в натюрмортах Рембрандта, они были полны пробуждающей силы. Постоянно возвращаясь то к одному, то к другому изображению, я чувствовала, как покрывалась румянцем, если это правильно выбранные слова.

Но вы не должны думать, что за этими красивыми фразами я стараюсь скрыть истинное эротическое воздействие этих рисунков. Сандро слышал, будто какая то японская компания выпустила электронное устройство, которое гарантировало вызвать эрекцию даже у мертвого человека, если он умер не так давно. Эти рисунки могли иметь почти такой же эффект – они были способны заставить мертвого открыть глаза. Моим любимым было изображение куннилингуса. Мне больше всего нравился этот рисунок, потому что после стольких лет это был такой неожиданный подарок. И кроме того, он напоминал мне о Сандро. Как смешно он смотрелся в зеркале, как все это отличалось от страстных сцен любви, которые я видела или представляла. Что могло означать это странное переплетение человеческого лица и нижней части тела? Ложе разума и ложе, на которое человек садится? Разум и инстинкт. Неживотное поведение. Не имеющее никакой определенной цели. Мама часто говорила, что папа любит жизнь и поэтому не боится показаться смешным, и я так же думала о Сандро. Он любил жизнь и поэтому не боялся показаться смешным. А ведь это действительно выглядит смешно, не так ли? Представьте взрослого человека на коленях, погружающего свое лицо в женское лоно. Лежа на спине, с ногами на краю постели, я смотрела прямо между своими грудями и видела верхушку его блестящей лысины у себя между ног, как голову младенца, – словно я его рожала.