Глава 9 Non voglio morire119

Глава 9

Non voglio morire¹¹⁹

Сестра Агата Агапе заболела. Прошла неделя. Я была очень занята, но мне не хватало ее радостного присутствия на вечерних сходках, и я очень переживала, узнав, что она скорее всего не выживет. Старые монашки, выбравшие для себя обет созерцания, как мне сказали, обычно могли предугадать время своей смерти, иногда даже с точностью до минуты. Но, по всей видимости, это не относилось к сестре Агате, поскольку отца Франческо дважды вызывали посреди ночи, чтобы совершить обряд последнего причастия, и оба раза сестре Агате становилось лучше до того, как он появлялся.

Я с сожалением узнала также, что отец Франческо, живший в противоположной от лазарета половине монастыря, дал четко понять послушницам, что это их обязанность сидеть возле сестры Агаты и что он не хочет больше ложных вызовов. Он даже побранил сестру Марию в присутствии сестры Агаты, обвинив ее в том, что она устраивает ложную тревогу.

Во время вечерних сходок в sala сотшге никто ни о чем другом не говорил. Монашки, как вы знаете, очень зависимы. Монахи могут быть самостоятельными после того, как посвящены в духовный сан, а монашки даже не вправе сами проводить мессу без мужчины. Или совершать миропомазание больного. Но отца Франческо здесь явно недолюбливали. Когда он входил в sala сотипе, что случалось крайне редко, сестры припадали на колени и просили его благословения, но за глаза они охотно критиковали его. Что если сестра Агата умрет раньше, чем он успеет прийти и совершить последний обряд? Это было вполне возможно. И если такое может случиться с сестрой Агатой, значит, может случиться с любой из них!

Я разделяла негодование монашек в адрес отца Франческо, но не их профессиональную заботу о благополучии бессмертной души сестры Агаты. Что если сестра Агата действительно умрет, прежде чем отец Франческо совершит последний обряд? Что это должно изменить? Мысль о том, что Бог может отказать в спасении души по какой то технической причине, казалась мне морально отвратительной, больно было даже думать об этом.

Я старалась перевести беседу на более приятную тему: новые облачения, вторая книга сестры Чиары, продолжающаяся война с епископом, спасение фресок, строительство новой библиотеки на втором этаже. Но безуспешно. Я каждый раз наталкивалась на что то примитивное и иррациональное, бравшее верх над этими просветленными заботами.

Решив больше не вмешиваться во все это, я держала свое мнение при себе и благодарила Господа Бога за то, что у меня было предостаточно детективов еще на целую неделю. Я планировала уехать домой незадолго до Рождества, но до отъезда я хотела привести книгу Аретино в порядок, чтобы ее можно было продать. Для этой цели я оборудовала небольшую мастерскую в квартире доктора Постильоне на площади Сайта Кроче. У доктора Постильоне – Сандро – в Риме был друг, дилер, занимающийся редкими книгами, который предложил помочь найти покупателя за небольшое вознаграждение.

Я навестила сестру Агату в лазарете, как это полагалось по обычаю, чтобы попрощаться.

Я подумала, что мы обе, каждая по своему, были готовы отправиться домой. Она лежала распростершись на узкой кровати. Без рясы она выглядела совсем, по другому. Ее старая седая голова с жиденькими волосами была коротко пострижена, пряди волос торчали во все стороны. Она потянулась к моей протянутой руке и пожала ее. Она всегда казалась мне крупной крестьянской женщиной, но под грубыми простынями выглядела тонкой и хрупкой. В ее рукопожатии не было силы.

– Это правда, что ты протестантка? – спросила она.

– Да, – ответила я, – но тебе не следует волноваться.

– Я глупая старая женщина, – сказала она. – Una vecchia sciocca.

– Не глупая, – возразила я. – Ты замечательная старая женщина. Ты напоминаешь мне мою маму.

Это было правдой, но не из за какого то особенного сходства, а потому что мне часто приходилось сидеть с больной мамой.

– Однажды к нам в деревню приехала протестантка, чтобы помочь сестрам с scuola materna.¹²⁰ Никто не хотел сдавать ей комнату; все боялись. Но тем не менее она прожила в деревне пять лет, и когда она уехала, все переживали. Она была хорошей женщиной. – Она вздохнула. – Tutto e possible.¹²¹

Она снова слабо пожала мою руку.

Я показала ей книгу, над которой она работала до болезни и которую я сама закончила реставрировать. Похоже, она осталась довольна бело голубым капталом и попросила оставить книгу ей, что я и сделала.

– Что нибудь еще, сестра Агата? ^–спросила я.

– Да, – сказала она. – Non voglio morire. Я не хочу умирать. Но не говори об этом другим.

Если бы не сестра Джемма, я могла ее больше не увидеть.

Когда пришла очередь сестры Джеммы сидеть с сестрой Агатой, она очень нервничала. Я впервые видела ее такой расстроенной.

– Как можно определить, что она умирает? – спросила она меня. – Я никогда не видела, как умирают. Что если я опять позову отца Франческо, а потом выяснится, что сестра Агата не умирает?

– Лучше перестраховаться, нежели после сожалеть о чем то, – посоветовала я.

– Но он такой неприятный человек, – сказала она. – И потом, он устроил такой шум, когда сестра Мария позвала его. Он отругал ее в присутствии сестры Агаты.

– Почему вы просто напросто не избавитесь от него и не найдете кого нибудь другого?

– Он назначен епископом.

– А, ну да, – сказала я с пониманием, – епископ. Ну, тогда мало что можно изменить, не так ли? Тебе просто придется полагаться на собственное мнение.

– Ты не посидишь вместе со мной?

Мой взгляд, который спрашивал «Кто, я?», был взглядом Мадонны в Благовещение.

– Чем это может помочь? Я тоже никогда не видела, как умирают. Я об этом знаю не больше тебя.

– Ты боишься?

– Нет, конечно же, нет.

– Ну, пожалуйста!

У меня не было особого желания смотреть, как кто то умирает, но и показать, что я боюсь, мне тоже не хотелось.

– Нам надо спросить разрешения на это у мадре бадессы.

– Я спрошу ее. Я уверена, она разрешит.

Разумеется она разрешила.

В коридоре по дороге в лазарет я встретила докторессу Бассани, которая сказала мне, что, по ее мнению, сестра Агата не переживет эту ночь.

– Sicuro? ¹²²

– Sicuro.

Докторесса была молодая жизнерадостная женщина и хороший профессионал. Ее научная компетентность внушала доверие. Она считала, что смерть, в конце концов, всего лишь естественное физическое явление. Ничего особенного в этом нет.

– Ее слабое сердце не справляется с циркуляцией крови, – объяснила она. – Либо у нее случится еще один инфаркт, либо сердце просто начнет биться медленнее и остановится.

– Как я должна понять, когда звать священника? – я задала вопрос с улыбкой на лице, чтобы показать, что я далека от предрассудков.

Она тоже улыбнулась мне в ответ.

– Вам не придется этого делать. Она не хочет никакого священника.

Лазарет представлял собой ряд небольших комнат, как в госпитале, с той разницей, что здесь не было поста медсестры, не было толкотни и суеты госпитальных коридоров, не было яркого света. Глубоко встроенные окна выходили на верхнюю лоджию крытой галереи. Все комнаты, кроме одной, были пусты. В комнате, где лежала сестра Агата, стояло четыре кровати и четыре маленьких столика… На одном из этих столиков на куске белой ткани были разложены принадлежности для последнего ритуала: распятие, две зажженные свечи, стакан с водой (наполненный наполовину), небольшая чаша с водой, льняная салфетка, бутылка со святой водой, круглые кусочки ваты на белой тарелке, немного хлеба на другой тарелке.

Сестра Джемма, бледная и угрюмая, ждала меня около двери.

– Я встретила в коридоре докторессу Бассани, – прошептала я.

Она кивнула.

– Она сказала, что все случится сегодня ночью.

Сестра Джемма продолжала слетка кивать головой.

Трудно было понять, спит ли сестра Агата или бодрствует, но она была еще с нами.

Она открыла глаза, когда я взяла ее за руку.

– Перестаньте… – ее пальцы слегка шевелились в моей руке.

Я села на деревянный стул рядом с Сестрой Джеммой. Мы обе чувствовали себя неуютно.

– Я видела докторессу Бассани в коридоре, – опять прошептала я.

Сестра Джемма снова покачала головой.

– Она сообщила мне, что сестра Агата не хочет, чтобы мы звали отца Франческо.

Сестра Джемма с испугом посмотрела на меня, и я постаралась ее успокоить.

– Bob, – сказала я (это многозначительное флорентийское междометие заставляло человека резко открыть рот и вдохнуть много воздуха, причем носовые пазухи оставались закрытыми) и затем продолжила: – Ведь ее нельзя винить в этом после всего, что произошло, не так ли?

– Нет, но что если… что если она уйдет, не сняв с себя грехи?

– Я не думаю, что это возможно, ведь ты согласна со мной? Сестра Агата? В конце концов, какие у нее могут быть грехи?

– Но что если она злится на отца Франческо? Что если она его не простила? Если она держит на него зло, она тем самым грешит.

Я не думала об этом в таком аспекте. Я полагала, что сестра Агата в полной безопасности.

– Это какая то чушь, – сказала я. – Ты же не думаешь, что Господь Бог отправит сестру Агату в ад из за такой формальности?

Сестра Джемма ничего не ответила, она просто тихо сидела со сложенными на коленях руками.

– Моя мама, – сказала я, – отказалась видеть священника перед смертью.

– О Signora! – сестра Джемма сделала резкий короткий вздох.

Я была удивлена силой ее испуга и не стала давить на нее.

На самом деле мама принадлежала к Англиканской церкви, но не посещала церковь годами. И ее понятие о чести заставило ее отказаться от визита отца Бради, ректора церкви Спасителя, где крестили моих сестер и меня, хотя папа все таки позвал его, и он стоял внизу в передней, сняв пиджак и освежаясь возле кондиционера.

– Я рискну, – сказала она, и рискнула.

Правда, позже папа снова позвал священника, Отца Боба и попросил его провести отпевание. Он сделал это, однако без особого энтузиазма, за что его трудно было винить. Папа дал ему сто долларов за беспокойство и внес достаточно большую сумму в благотворительный строительный фонд. Мы, маловерующие протестанты, смешные люди, не так ли?

Наше «сидение» началось в девять часов, сразу же после вечерней службы. Сейчас было уже одиннадцать. Silenzio maggiore¹²³ вступило в свои права. Я не думаю, что к нам это имело отношение, но мы все равно перестали разговаривать. Прошел еще час, наступила полночь. И прошел еще час. Сестра Агата лежала неподвижно и ровно дышала, но вдруг ее пальцы начали теребить грубые простыни, которые торчали из под тяжелого, типично монастырского одеяла. Она быстро, не прекращая, перебирала пальцами туда сюда, как будто проверяя подшитый край одежды в поисках распустившихся ниток или неровностей шва.

Сестра Джемма тоже заволновалась.

– Ты думаешь, пора? – спросила она.

– Нет еще.

Я положила руку на сухой, как бумага, лоб сестры Агаты, но не заметила резкого падения температуры.

– Сестра Агата, – сказала я, просто, чтобы убедиться, – ты хочешь, чтобы я позвала отца Франческо?

Сестра Агата, которая начинала дышать более поверхностно и все быстрее, на мгновение открыла глаза и покачала головой. Ее губы беззвучно произнесли слово «нет».

Я присела на край кровати и опустила руку на ее плечо. Ее пальцы продолжали перебирать край простыни. Я закрыла глаза, чтобы не видеть ее рук, и тут я поняла то, что уже и так давно знала, что отец Франческо был бы здесь совершенно лишним. Что все это было лишним, вся эта огромная воздвигнутая суперструктура, как стены воображаемой тюрьмы, которая ограничивает свободу наших самых глубоких надежд и страхов, чтобы взамен держать их взаперти. Зачем сейчас, в этот момент, сестре Агате нужна святая вода, святой хлеб, елей? Что ей сейчас было нужно, так это чтобы кто то держал ее за руку, а я это и делала.

Сестра Джемма сидела неподвижно на стуле, словно аршин проглотила. Что я могла ей сказать?

Я постаралась подумать об этом, но пальцы сестры Агаты продолжали двигаться под моими руками, и по какой то непонятной причине этот нервный рефлекс (так я назвала его – «нервный рефлекс») ужасно расстраивал меня. Энергия, которая он излучал, была почти невыносимой. Нельзя было не заметить его. Я не могла больше игнорировать его, как летающую по комнате летучую мышь или крысу, копошащуюся в углу.

Странно, не правда ли, как можно неожиданно прийти к чему то, увидеть это абсолютно явно – и потом через несколько минут, твое воображение изменяет тебе. Я всегда говорила себе, что смерть является самой естественной вещью на земле, но вдруг неожиданно она перестала быть естественной. Что может быть в этом естественного? Мама перешла эту черту ночью, одна, и теперь ее нет. Навсегда. И теперь вот сестра Агата тоже собиралась перейти эту черту, и я была здесь, рядом с ней, по одну сторону черты, и думала, что смогу увидеть хоть краешком глаза, что лежит по ту сторону. Но я не могла. И вдруг я подумала об отце Гамлета, который умирал в изгнании, и о той леденящей душу сцене из дантовского «Ада», когда святой Франциск приходит, чтобы поддержать душу Гвидо да Монтефельтро в момент смерти, и узнает, что Гвидо все испортил в самом конце, доверившись порочному священнику, лишившись Божьей милости, и ничего нельзя было изменить. Мое воображение, несмотря на ясные установки, начало наполнять комнату ангелами и дьяволами, ожидающими за пределами человеческого восприятия, чтобы наброситься на обнаженную душу сестры Агаты Агапе, чье дыхание становилось все учащеннее и более поверхностным. Неожиданно пальцы замерли. Я снова потрогала ее лоб. На этот раз он был прохладным и влажным.

Сестра Джемма, похоже, тоже немного успокоилась.

– Тебе надо произнести молитву, – сказала она.

– Агата Агапе, – сказала я. Сестра Джемма перекрестилась. – Агата Агапе, – повторила я, – иди без страха. Иди с нашей любовью. Мы будем хранить тебя в наших сердцах. Прощай.

И столь же беззвучно, как каноэ отходит от пристани по тихой воде ночью, Агата Агапе пересекла воображаемую черту, и мы больше никогда с ней не увидимся.

– Можешь позвать отца Франческо, – обратилась я к сестре Джемме. – Скажи ему, что теперь это не ложный вызов. Теперь все по настоящему.