Нельзя не вспомнить еще одного яркого публициста середины XIX в. — Дмитрия Писарева. Тема науки и образования занимала такое большое место в его публикациях, что можно даже подумать, что он был одним из серьезнейших пропагандистов науки, положительного знания, научного труда и образования.
Однако его публицистика заставляет еще раз подчеркнуть ту опасность, которой подвергалась еще не окрепшая российская наука, ибо к середине века ее начали вовсю разбирать и рассматривать в прессе, в журналистских очерках и эссе, напоминая науке, что все-де должно быть под контролем широкой публики и общественного мнения.
Одна из показательных в этом отношении публикаций Писарева — его работа «Бедная русская мысль», напечатанная в 1862 г. в прогрессивном революционно-демократическом журнале «Русское слово». Работа посвящена разбору только что вышедшей книги Петра Пекарского «Наука и литература в России при Петре Великом», за которую автор получил Демидовскую премию. (Издателя Ф. Павленкова, который пытался опубликовать данную статью в собрании сочинений Писарева, привлекли к суду, и публикация была запрещена. Статья, одним словом, скандальная, что только способствовало ее популярности.)
Идея бессмысленности «цеховой учености» — центральный пункт статьи Писарева. Примером таковой он считает названную книгу, отмеченную престижной премией Академии наук67.
Это основательное историческое исследование вызывает глубочайшую иронию публициста:
Я замечу только, что книга г. Пекарского дает очень много фактов и очень мало выводов... Обилие фактов, нужных или ненужных, годных или негодных, на языке цеховых ученых называется основательностью исследования, а отсутствие выводов на том же языке называется осторожностью или благоразумием68.
С легкостью и безапелляционностью, ему присущими, публицист заявляет:
Что же касается до меня, то я скажу прямо, что книга г. Пекарского при другой, более живой ее обработке могла быть втрое короче и по крайней мере вдвое занимательнее69.
То, что исследование Пекарского вышло книгою, дает журналисту основания величать автора писателем и подавать ему советы, как сделать работу живее, поучительнее и тому подобное:
самый любознательный читатель, раскрывающий книгу с добросовестным желанием научиться чему-нибудь дельному, должен будет употребить в дело геройские усилия, чтобы не оставить чтения на этих безнадежно скучных местах. Надо сказать правду, что весь героизм этих усилий будет потрачен даром, потому что те немногие и мелкие крупицы, которые можно вынести из утомительного чтения, решительно не могут вознаградить читателя за потраченное время и за испытанную скуку70.
Зачем трудился историк, зачем собирал по крупицам архивные материалы, собирал библиографию, предоставлял желающим возможность самому взглянуть на исторические источники, собранные его кропотливым трудом? Все это вызывает иронию Писарева:
Смысл моей нехитрой басни, кажется, ясен. Дело в том, что собирать материалы без разбору, без критики, без смысла — значит затруднять задачу будущего зодчего, будущего таланта, который должен окинуть орлиным взором все вереницу прошедших событий, увидать между ними действительную связь и набросать широкими штрихами великую картину, полную живого смысла, блещущую яркими красками исторической правды71.
На карикатурный портрет «цехового ученого» публицист не жалеет красок и количества затраченного текста:
Слабость мысли, раболепное уважение к старине потому только, что она старина; умиление над прошедшим потому только, что оно прошло; бесцельная погоня за мелким фактом, не имеющим ни малейшего исторического смысла; бессознательная перепечатка рукописей и документов потому только, что они написаны старинным почерком, — вот какими свойствами и действиями отличается большая часть наших тружеников... Этой сухой и дряблой официальной науке, над которою, по моему мнению, может и должен смеяться всякий живой и энергический человек, этой самой науке, прозябающей в разных умственных оранжереях, г. Пекарский принес обильную дань в своем исследовании72.
Что самое забавное, причину этой «цеховой узости» Писарев видит именно в петровском периоде, в его проекте академической науки, которая была «привезена» и «пересажена» на российскую почву:
Отдавая должную дань официальной науке, той науке, которая гордо объявляет, что она сама себе цель и что ей до общества и до жизни нет дела, г. Пекарский доказал очень наглядным примером, что порода ученых переливателей из пустого в порожнее переведется у нас очень не скоро и что петровский период искусственного насаждения наук в России продолжается до наших времен и, может быть, будет продолжаться еще для наших детей и внуков73.
Оказалось, таким образом, что от роли ревнителей Просвещения до роли гонителей профессиональной науки, — всего один шаг, который и совершила революционно-демократическая журналистика. Вот — удивительный узор, сотканный к середине века российской общественно-политической мыслью.
Крайности сходятся. Наши революционеры-демократы, как ни странно, в своих оценках «искусственности» профессиональной науки и образования совпали с мнением одного из реакционных, по их же оценке, министров народного просвещения, графа Дмитрия Андреевича Толстого. Тот, конечно, имел в виду совершенно другую реальность, порожденную бурным развитием университетов и науки; его волновала потеря ориентаций на добропорядочность, законопослушность растущей в атмосфере университетского свободомыслия молодежи. Но он написал в 1883 г. довольно серьезное, документированное исследование развития учебных заведений России. И печальный его вывод был таким:
Итак, академический университет был в сущности фикция, а гимназия крайне неудовлетворительная... Но это еще не самый дурной результат неправильно составленного плана: если бы только не удались два учебные заведения, с этим можно было бы примириться. Гораздо хуже неправильное направление, данное этим учреждением всему народному образованию: имея Академию, университет, гимназию, общество приучилось смотреть на себя как на европейски образованное, не замечая, что из Европы взята одна внешность, одно подобие образования, а не его сущность, и такое направление продолжалось и впоследствии; оно, к сожалению, видно и доселе74.
Однако эта характеристика полностью, как нам представляется, может быть отнесена к журналистике, особенно революционно-демократического направления. Задача просвещения народа, защиты его интересов была усвоена демократической журналистикой весьма поверхностно. Но профессиональной российской науке в таком фокусе внимания прессы и через нее создаваемого общественного мнения приходилось нелегко.
Достарыңызбен бөлісу: |
