Алжир: террор во имя веры в условиях гражданской войны

В последние годы Алжир, являвшийся некогда едва ли не "витринным" образцом социалистической ориентации, все более прочно ассоциируется с гражданской войной и терроризмом. Он наряду с Ираном, Суданом и рядом других стран пополнил собой список государств, создающих угрозу региональной и международной безопасности.

Вооруженное противостояние власти и религиозной оппозиции в Алжире не является аналогом исламской революции в Иране или же магрибинским вариантом интифады. Действия алжирских религиозных экстремистов не координируются каким-либо международным исламско-фундаменталистским центром и гражданская междоусобица в Алжире развивается не под воздействием каких-то мифических заговоров, а под влиянием вполне конкретных и реально осязаемых политических, религиозных, экономических и иных факторов, и исторический контекст имеет здесь едва ли не определяющее значение. При некотором внешнем сходстве алжирского конфликта с аналогичными явлениями в странах Магриба, на Арабском Востоке, да и в Третьем мире в целом, при всем том, что некие типические черты, присущие религиозно-политическим движениям, общественным процессам в этих регионах здесь несомненно присутствуют, опыт Алжира, равно как и опыт любого другого государства, где общество находится в состоянии внутреннего конфликта и потрясения, в общем-то глубоко специфичен и уникален. Перипетии алжирской политической борьбы, приобретающей в 90-е годы форму вооруженного гражданского противостояния, представляют особый интерес и заслуживают самого пристального внимания не только из-за сходства или различия алжирского конфликта с иранской революцией или палестинской интифадой, но прежде всего потому, что позволяют просчитать трудности на пути становления гражданского общества и демократии в странах Третьего мира. Опыт Алжира дает возможность проанализировать реальные шансы и возможности светской или религиозной оппозиции в обществе, отринувшем социалистический выбор и вставшем на путь реформ и демократических преобразований.

В развернувшейся в постсоциалистическом Алжире гражданской войне есть особый интерес для России: ставка алжирских властей на военно-силовые методы при решении проблем защиты стабильности, демократии, правопорядка побуждает пристально вглядываться в противоречивую и трагическую историю современного Алжира. Разумеется, речь не идет о каких-либо прямых аналогиях между Россией и Алжиром. Достаточно вспомнить, что Алжир с его крепкими арабо-мусульманскими корнями дольше других стран Магриба подвергался воздействию Франции, ее политики, экономики, культуры, духовной жизни /34/. Это государство Северной Африки дальше, чем Россия, продвинулось по пути формирования гражданского общества, его экономика была глубже интегрирована в орбиту мирового капиталистического хозяйства, а значит, содержала элементы рыночных отношений. Вместе с тем кое-какие параллели провести можно.

И Алжир, и Россия почти одновременно, хотя и с разных исходных позиций, вступили на путь кардинального реформирования экономической и политической жизни, т.е. фактически они сменили парадигму развития - от социализма к рынку, при том что авторитарные тенденции - пусть и в несколько размытом виде - продолжают сказываться в политике правящих режимов. В обоих государствах происходит мучительная ломка устоявшихся моделей управления, закладываются основы формирования гражданского общества, да и выбор в пользу демократии не сделан окончательно не только большинством населения, но и правящими элитами. Существует и еще одно трагическое сходство: в Алжире, как и в России и в ряде других постсоветских республик, демократическая альтернатива, а точнее сказать заявка на нее, подверглась серьезным, если не сказать фатальным испытаниям на прочность гражданскими войнами, терроризмом, вооруженными конфликтами. В обоих государствах власти неоднократно переходили некую грань, отделяющую чистую политику от гражданской междоусобицы: в России это произошло во время октябрьских событий 1993 г., в ходе войны в Чечне и вызванных ею вспышками терроризма. В Алжире гражданская война не локализована какой-то одной частью страны, в нее оказалось вовлеченным все население, да и проявления терроризма здесь куда масштабнее, чем в России.

Но рассмотрим сперва в общих чертах, в чем же суть алжирского конфликта /35/.

Гражданская война в Алжире фактически была инициирована самими властями, испугавшимися растущего влияния исламистов /36/. Как известно, в ходе муниципальных выборов в Алжире в июне 1990 г. и первого тура выборов в парламент страны - Национальное народное собрание - в декабре 1991 г. крупнейшая исламистская организация Фронт исламского спасения (ФИС) одержала убедительную победу, завоевав большинство голосов. В то же время "партия власти" - Фронт национального освобождения (ФНО), - безраздельно господствовавшая на политической сцене Алжира на протяжении почти 30 лет, потерпела сокрушительное поражение. Дабы предотвратить приход к власти исламской оппозиции, символом и главным выразителем которой стал ФИС, армия вмешалась в ход событий, как официально утверждалось, "во имя спасения демократии". Результаты выборов были аннулированы, президент Шадли Бенджедид был обвинен в потворстве исламистам и вынужден был уйти в отставку, а власть в стране перешла к Высшему государственному совету, состоявшему из генералов-"реформаторов". Этот коллегиальный орган управления осуществлял полномочия до конца 1993 г., после чего предусматривалось проведение президентских выборов.

ФИС был объявлен вне закона, его лидеры арестованы и брошены в тюрьмы. Несколько сот рядовых членов ФИС, преимущественно молодые люди, были депортированы в так называемые "лагеря безопасности" на юг Алжира. Был наложен официальный запрет на контролируемые ФИС профсоюзы, газеты, издания, ассоциации и пр./37/. Сторонники ФИС и некоторых других исламских организаций ответили на эти действия террором, начав планомерный отстрел своих противников, главным образом журналистов, представителей интеллигенции, которых они считали "идеологами" правящего режима, полицейских, агентов спецслужб, жандармерии, а также иностранцев, в первую очередь французов. Исламисты использовали и коллективные меры воздействия - взрывы самодельных бомб и начиненных взрывчаткой автомобилей в местах большого скопления народа. Священная война развернулась и за пределами Алжира, особенно во Франции, которую исламисты не без основания считают покровительницей официальных властей Алжира. По некоторым данным, с января 1992 г. в Алжире, превратившемся в арену настоящей гражданской войны, от насилия погибло от 30 до 40 тысяч человек /38/.

Реакция алжирского правительства была еще более жесткой: 9 февраля 1992 г. в стране было объявлено чрезвычайное положение, усиленное в декабре того же года введением комендантского часа в 10 районах страны. Исламистов, взявших в руки оружие, безжалостно истребляли, при том что методы властей были не более гуманны, чем средства борьбы, к которым прибегли экстремисты. Руководствуясь лозунгом "Цель оправдывает средства", алжирский военный режим постарался не обращать особого внимания на жертвы - как со стороны исламистов, так и из числа антитеррористических сил безопасности. Время от времени власти начинали вести переговоры с оппозицией, но они выглядели скорее как тактический маневр, нежели были похожи на намерение всерьез допустить исламистов к легальной политической жизни.

Тем не менее исламистам удалось создать в стране обстановку страха и неуверенности. Оценивая итоги почти годового противостояния власти и оппозиции в Алжире, газета "Сегодня" писала: "Неизвестно, к чему привело бы страну правление исламистов, но к чему привело решение аннулировать выборы, известны: страна погрузилась в хаос и насилие, хотя власти, естественно, винят в этом исключительно исламистов"/39/.

Между тем 30 января 1994 г. Высший государственный совет назначает президентом Алжира Ламина Зеруаля, занимавшего до этого пост министра обороны. Зеруаль, получивший блестящее военное образование и стажировку в Иордании, Франции, СССР, пользовался авторитетом и доверием и в армии, и в стране. Стремясь придать своему правлению легитимный характер, он объявляет 31 декабря 1994 г. о решении провести первые демократические президентские выборы, как то предусматривала конституция Алжира 1989г. Однако способность властей стабилизировать ситуацию в стране с помощью президентских выборов вызывала сомнение: ведь диалог с оппозицией не мог состояться из-за отказа правительства выполнить главное условие ФИС - освободить из заключения его руководителей и восстановить Фронт в законных правах. Это означало, что загнанной в угол оппозиции не оставалось ничего иного, как вновь прибегнуть к оружию, и эта логика делала мирный процесс недостижимым.

Но несмотря на ситуацию фактической гражданской войны, 16 ноября 1995 г. в Алжире все же были проведены выборы, победителем которых, как и ожидалось, стал Ламин Зеруаль. Их исход, с одной стороны, означал легитимизацию тех сил, которые помешали исламистам прийти к власти, а также неприятие населением, если не самой идеи, то по крайней мере методов борьбы, избранной ФИС. С другой стороны, выборы проводились в условиях вооруженного противостояния исламистов с военным режимом и при бойкоте самих выборов главными оппозиционными силами страны - ФИС, ФНО, Фронтом социалистических сил (ФСС). А ведь они в декабре 1991 г. завоевали на парламентских выборах в общей сложности 80% голосов всех избирателей. Следовательно, оставалось неясным, как генерал-президент и его сторонники, действовавшие в качестве гарантов сохранения стабильности в стране, собирались подвести черту под гражданской войной, ибо не было никаких оснований полагать, что оппозиция добровольно захочет сложить оружие. Дальнейшие события лишь подтвердили худшие опасения.

Не найдя лучшего выхода из кризиса, генерал Зеруаль принял решение провести в Алжире референдум, чтобы укрепить свою власть путем изменения конституции, которая призвана была легализовать все изменения, происшедшие в стране после отмены результатов всеобщих выборов 1991 г. За счет огромных полномочий, предоставлявшихся президенту, резко сокращались права других демократических институтов власти, а главное - запрещалось создание партий на религиозной, расовой, языковой, половой, корпоративной или региональной основе. Новая конституция провозглашала единственным языком - арабский, что резко ущемляло права берберов /40/. Ислам провозглашался государственной религией. Новая конституция, таким образом, не оставляла исламистам никаких шансов законным путем получить власть и вообще действовать легально на политической арене.

28 ноября 1996 г. население Алжира одобрило новую конституцию, однако оппозиция не собиралась сдаваться и объявила о намерении довести до победного конца вооруженную борьбу с "репрессивным режимом". Обращает на себя внимание то обстоятельство, что именно ФИС и другие исламские группировки и движения, а не социалистические или демократические партии и организации выбились в авангард политической борьбы, стали главными соперниками алжирских генералов, возглавивших реформы. Означает ли это, что конфликт в Алжире носит религиозный характер и борьба здесь идет за выбор между светской и религиозной альтернативами, между демократами- реформаторами и консерваторами, зовущими в прошлое?

На первый взгляд все выглядит именно так, по крайней мере, если прислушиваться к официальной риторике алжирских властей. При ближайшем же рассмотрении феномен исламизма в Алжире начинает представляться явлением достаточно сложным, многогранным и противоречивым, в то время как армию и ее руководителей едва ли можно безоговорочно считать силой, символизирующей демократию в Алжире. Выход исламиcтов на передний край политической борьбы, их превращение в ударную силу современного политического процесса в Алжире обусловлены к тому же рядом объективных и субъективных факторов, которые объясняют, почему за столь короткий срок исламская оппозиция завоевала широчайшую общественную поддержку.

Главная причина кроется в политико-религиозных традициях Алжира, которые были заложены еще в колониальный период, когда именно ислам стал знаменем и идейным стержнем освободительной борьбы. В пору проведения в стране социалистического эксперимента эта традиция получила своеобразное развитие: ФНО, установивший в 60-70-е годы почти тотальный контроль над всеми сферами экономической, политической и духовной жизни, пытался прибрать ислам к рукам, использовать его в официальной идеологии и в борьбе с демократической оппозицией /41/. Президент Бумедьен, задавшийся целью превратить Алжир в современное индустриальное государство, был убежден, что модернизация автоматически сметет архаичные религиозные традиции, которые не вписывались в ход истории. Произошло, однако, обратное. В условиях отсутствия демократических институтов и легальных каналов для выражения оппозиционных настроений, "дикие", неподконтрольные официальному исламу мечети, появлявшиеся на окраинах городов, в бидонвилях, в гаражах, на фабриках, словом, всюду, где имелось место для молитвы, превращались в места концентрации исламистов. "Параллельный", неофициальный ислам в условиях подавления всякого инакомыслия в Алжире становился политическим оружием для части диссидентствующей интеллигенции, оппозиционно настроенной молодежи, некоторых религиозных деятелей. Сходная картина наблюдалась в этот период и в соседних государствах Северной Африки, особенно в Египте, где со времени правления президента Насера исламизм, или политический ислам, также превратился в главную ударную силу оппозиции /42/.

Алжирские власти "вынашивали" исламизм и в период правления преемника Х.Бумедьена, президента Шадли Бенджедида, курс которого нередко ассоциируется некоторыми аналитиками с политикой египетского президента Анвара Садата, поскольку, как и Садат, Бенджедид пытался балансировать между "левыми" и исламистами. Бенджедида называли также и "алжирским Горбачевым" /43/: стремясь каким-то образом ослабить всесилие старой партноменклатуры ФНО, ставшей тормозом на пути реформирования алжирского общества, этот алжирский лидер в условиях слабости и разрозненности демократических и социалистических организаций, занимавших к тому же традиционно враждебную позицию в отношении правящего режима, вынужден был делать ставку на исламскую оппозицию, которую он надеялся удержать под контролем.

Известный алжирский писатель Рашид Буджедра, указывая на причины, породившие появление на политической арене ФИС, который он называет "фронтом ненависти", подчеркивает: "Сама политическая власть в Алжире с эпохи Бен Беллы до Шадли Бенджедида, включая долгий переходный период, прошедший под знаком Бумедьена, способствовали утверждению интегризма, (то есть исламизма - Д.М.), трусливо отдав в полное его распоряжение мечети... Интегризм был нужен алжирским политикам, потому что, укрепляя, поддерживая и расширяя это религиозно-националистическое течение, власть опиралась на него всякий раз, когда необходимо было создать оппозицию левым силам" /44/.

В результате, к началу 90-х годов ФНО оказался деморализованным, он утратил контроль над развитием событий, в то время как ФИС стремительно набирал популярность и заставлял власть считаться с собой. Предназначая, таким образом, исламу функцию сдерживающей силы, барьера на пути проникновения буржуазных или демократических идей, и одновременно с этим препятствуя становлению в Алжире гражданского общества, власть сама породила оппозицию, которая стала легко склоняться к экстремизму и террору как к методам решения социальных и политических проблем.

Но не только политические заигрывания власти с исламистами способствовали подъему их популярности. Экстремизм в Алжире прорастал на неблагоприятном экономическом и социальном фоне. Падение цен на нефть во второй половине 80-х годов усугубил переживаемый страной серьезный экономический кризис. Рыночные реформы, которые пытался проводить "обновленный" ФНО, отказавшийся от социалистического выбора, не принесли заметных результатов, не разрешили множества тяжелейших социальных проблем и не облегчили жизни основной массе населения. Разрушенное социалистическим экспериментом сельское хозяйство, умирающая промышленность, безработица и отсутствие перспективы - все это рождало разочарование и недовольство курсом, проводимым властями, создавало психологический дискомфорт, делало власть уязвимой перед выпадами оппозиции.

Политическая система Алжира, смоделированная с французского образца, оказалась ни чем иным, как псевдодемократией. Как писал Г.И.Мирский, оценивая итоги послеколониального развития освободившихся стран, "эта "демократия", привнесенная извне на неподготовленную почву, не опиравшаяся на традиции, не выстраданная веками борьбы за гражданские свободы и права, обернулась в условиях засилья "квазибуржуазных" нуворишей карикатурой на демократию. Борьба политических партий выродилась в беспринципную грызню фракций, клик, кланов; неудержимо росла коррупция; на глазах у всех богатела, рвалась к роскоши новая элита, невероятно наглая, циничная до предела, насквозь прогнившая уже при своем рождении. На государственной арене копошились политические пигмеи, оспаривавшие друг у друга куски пирога власти, алчные и бессильные" /45/.

Вынужденная искать новый источник легитимности, чтобы заставить народ примириться с издержками экономической реформы, власть идет на некоторые политические послабления. Так, принятая в 1989 г. новая конституция открывает дорогу многопартийности, позволяет выйти из подполья ряду политических партий и организаций, включая ФИС. Закон об амнистии, принятый Национальным собранием в сентябре 1989 г., открыл дорогу на волю многим содержавшимся в заключении исламистам. Часть из них влилась в ФИС, а часть пополнила ряды других экстремистских организаций.

В условиях продолжавшегося морального кризиса общества, когда росли неуверенность и тревога и "никто ни во что не верил", все более широкую популярность приобретали исламисты, клеймившие правящий режим. Они по сути использовали демократию и гласность как плацдарм, дававший им возможность осуществить вполне легальное пришествие во власть.

Успеху исламистов объективно способствовала слишком быстрая смена в алжирском обществе идеологических ориентиров, когда в поисках нового источника легитимности, а также в попытках обойти исламистов справа, подорвать их влияние правящие круги, особенно в период правления Ш.Бенджедида, насаждают вместе с идеями "алжирского социализма" национализм и арабизм. В тот период один из известных лозунгов ФНО - он был заимствован у Ассоциации улемов-реформаторов, активных участников национально-освободительной войны 1954-1962 гг. - гласил: "Алжир - мое отечество, арабский - мой язык, ислам - моя религия" /46/. Непосредственным результатом подобной политико-идеологической установки явилась усиленная арабизация: в Алжире были приняты законы, запрещавшие использование любого другого языка, кроме арабского; система образования перешла в руки духовных лиц, которых приглашали из Саудовской Аравии, эмиратов Персидского залива, других арабских стран, поскольку в самом Алжире не хватало преподавателей-знатоков арабского языка. Увлечение французским языком и культурой бывшей метрополии было признано "непатриотичным", и власти поощряли возрождение арабских и мусульманских традиций, которые, как им казалось, могли с успехом служить им в качестве своего рода идеологического подспорья. Другой стороной этого явления стал религиозный и культурный изоляционизм, рост в алжирском обществе религиозного фанатизма и обскурантизма.

Последнему в немалой степени способствовали слабость и разобщенность светского политического крыла, отсутствие массовой социальной базы у демократической оппозиции, переход части интеллигенции на позиции радикализма, сближение ее представителей с исламистскими движениями /47/.

Практически все политические партии Алжира, включая и ФНО, пытались тем или иным путем "навести мосты" с ФИС, что, по мнению ряда алжирских публицистов (Рашида Мимуни, Рашида Буджедры), свидетельствовало о политической неустойчивости элиты и интеллигенции, шаткости их демократических убеждений /48/. Единственно, кто выступил против любого диалога с исламистами и занял по отношению к этому течению непримиримую позицию, было Объединение за культуру и демократию. Впрочем, подобная реакция Объединения была легко предсказуема, поскольку эта партия имела массовую базу среди берберского населения Кабилии. В политическом усилении исламизма кабилы, отстаивающие на протяжении многих лет свою автономию и выступающие за равноправие берберского языка с арабским, усматривают опасность для собственного развития в качестве отличной от арабского большинства этнической группы.

Радикализации политической жизни Алжира, переходу исламского политического движения на позиции экстремизма способствовали и внешние факторы. Речь, разумеется, не идет о каком-то "исламском центре", планирующем "захват демократии" в развивающемся мире, о чем постоянно пишут на Западе, где за рассуждениями о "зеленой угрозе" все же видится больше пропаганды, нежели реальных фактов. Как замечает американский исследователь Л.Хейдар, "в отличие от коммунизма времен его расцвета, исламское движение не является могущественной глобальной идеологией, соперничающей с демократией" /49/.

Источником нестабильности в Алжире стал в первую очередь Афганистан, превратившийся в 90-е годы в главный центр по поставке боевиков в "горячие точки" мира. "Помогла" ФИС и война в Персидском заливе, которая фактически расколола арабский мир, поделив его на сторонников "многонациональных сил" - к ним в основном принадлежал арабский политический истеблишмент - и на сочувствующих иракскому диктатору Саддаму Хусейну, который выглядел в глазах многих едва ли не последним оставшимся среди арабских лидеров борцом за арабское единство. Позиция ФИС, осудившего Запад за вмешательство в арабские дела, резко контрастировала с отношением к иракскому режиму властей Алжира, официально придерживавшихся осторожного нейтралитета, а фактически поддержавших антииракскую международную коалицию. Французский исследователь Реми Лево обращает внимание на то обстоятельство, что лидеры ФИС вряд ли испытывали симпатии к иракскому диктатору Саддаму Хусейну. Развернув кампанию в его поддержку, они просто использовали ее для критики в адрес собственных властей /50/.

Позиция последних, впрочем, также была неоднозначной: алжирские руководители опасались, как бы Запад и особенно США не использовали кризис в Заливе для утверждения в регионе Ближнего Востока своей гегемонии. Если учесть, что нефтяные монархии Персидского залива, которые занимали в целом проамериканскую позицию, издавна поддерживали исламскую оппозицию в Алжире, а ФНО много лет вместе с Саддамом Хусейном стоял на антиизраильской платформе, опасения алжирских властей относительно того, что Запад в этом раскладе может предпочесть ФИС правящему ФНО, не были лишены оснований.

Усилению исламских тенденций в политической жизни Алжира способствовали также и глобальные изменения в мире. С окончанием "холодной войны", а затем и с распадом СССР и мировой системы социализма, Алжир лишился мощной экономической, политической и идеологической подпитки извне, которой он пользовался, подобно другим странам социалистической ориентации, на протяжении нескольких десятилетий соперничества сверхдержав в Третьем мире. Если добавить к этому, что изменения в мире сопровождались и экономическим спадом - падением цен на нефть в 1985-1986 гг., многими другими факторами, влиявшими на размеры инвестиций и финансовую помощь странам Магриба, - то станет ясно, что экономические трудности лишь способствовали агитации исламистов. Ведь в отличие от светских политических партий и организаций, мечеть оставалась относительно независимым институтом в Алжире, а потому некоторым представителям духовенства и политикам, взявшим на вооружение исламскую доктрину, удалось замкнуть на себя недовольство безработных, молодежи /51/ и той части населения, которая более всего пострадала от перемен и экономических трудностей.

Итак, победа исламистов была предрешена неспособностью властей решить в короткий срок болезненные социальные проблемы общества, их ошибочной тактикой, нацеленной на поддержку исламистов в противовес демократической и левой оппозиции, отсутствием у демократов массовой социальной базы, наконец, стремлением алжирской интеллигенции противопоставить себя власти, содействовать подрыву ее авторитета всеми средствами, включая и крайние, экстремистские. Интеллигенция не только не увидела в программе исламистов угрозы демократии, но, одержимая стремлением подорвать позиции правящего режима, стала сотрудничать с ФИС и другими организациями подобного рода. Единственной силой, оказавшейся способной в этих условиях противостоять исламизму, стала армия.

Внешне она действовала по схеме, реализованной в свое время чилийским диктатором Пиночетом, который, совершив военный переворот, сумел провести успешные экономические преобразования в условиях жестокой диктатуры.

Задача алжирских военных, претендующих на то, чтобы стать гарантами продолжения реформ, была облегчена тем особым положением, которое занимает армия в политике этого государства. Национальная народная армия Алжира активно участвовала в политической борьбе, осуществляя функции своего рода "приводного ремня" - от партии к массам. Алжирский журналист Брахим Юнесси подчеркивает в связи с этим: "Алжир не был, как об этом пишут политологи, партией-государством, он был армией-государством" /52/. Все функционеры ФНО и руководители государства - выходцы из армейских кругов. На вопрос "Кто в Алжире принимает решения?", арабский публицист Шериф Узани отвечает: "Генеральский конклав, права которого не предусмотрены законом, но который фактически контролирует всю политическую систему Алжира" /53/.

Всякий раз, когда алжирские власти не в состоянии были изыскать других средств для ликвидации порождаемых ими же самими кризисных ситуаций, они, не колеблясь, пускали в ход военную силу. Так было в октябре 1988 г. во время массовых антиправительственных беспорядков, подавленных с помощью армейских подразделений. В конце 1991 г. армия вновь оказалась единственным надежным и профессиональным институтом общества, на который власти могли реально положиться. Армия выглядела и как единственная организованная политическая сила, верная курсу реформ и готовая отстаивать светский путь развития Алжира, в то время как победа ФИС грозила разрушить те завоевания, которые мучительно и трудно пробивали себе дорогу: эмансипацию женщин, светское образование, политический плюрализм и демократические свободы.

Но собирались ли в действительности исламисты повернуть вспять развитие алжирского общества?

До военного переворота они заявляли о себе лишь на уровне популистских установок, и их рассуждения о необходимости построения в Алжире модели исламского государства выглядели весьма туманными и неконкретными. Давая оценку программным установкам исламских фундаменталистов, Л.Хейдар подчеркивает, что они представляют собой "странную смесь атавизма, романтизма и уважения к некоторым идеям свободного рынка и западной технологии. Мечеть и аудиокассеты стали главными пропагандистскими орудиями, отражающими их видение Запада сквозь призму любви-ненависти" /54/.

На сегодняшний день на политической сцене Алжира действует несколько движений, которых можно отнести к категории исламистских. Наиболее влиятельным среди них, разумеется, является ФИС. Он был основан 18 февраля 1989 г. в городе Алжире профессором Аббаси Мадани и молодым учителем средней школы Али Бельхаджем. Легально зарегистрирован ФИС был в сентябре 1989 г. Первоначально политическая платформа организации /55/ носила достаточно умеренный характер. Она, в частности, предусматривала проведение рыночных преобразований, ограничение государственного вмешательства в экономику, приведение законов страны в соответствии с нормами шариата, а также признание за неарабскими языками и культурами права на равное существование. Последнее было очень важно, учитывая остроту национальной проблемы Алжира. Все эти программные установки не давали оснований считать ФИС силой, способной направить развитие Алжира по иранскому образцу, хотя исламский элемент - в части, касавшейся положения женщин, образования, внешней политики, - был бы внесен в жизнь алжирского общества.

Поскольку ФИС в значительной мере аккумулировал недовольство народа своим бедственным положением, он превратился в "партию отчаявшихся" /56/ - широкое социальное движение, рекрутировавшее своих сторонников в бедных городских кварталах, чаще всего среди безработной молодежи. Но были среди сторонников ФИС и представители интеллигенции, обеспеченных слоев. 67% кандидатов ФИС на муниципальных выборах 1990 г. и парламентских выборах 1991 г. имели дипломы об окончании высших учебных заведений. И вообще, вопреки распространенному на Западе стереотипу, основывающемуся на "демонизации ислама" (это выражение принадлежит видному американскому специалисту по исламу Дж.Эспозито /57/), лидеры ФИС и некоторых других исламистских организаций Алжира вовсе не были сторонниками возрождения архаичных порядков. Не задавались они целью вернуть страну в средневековье, в прошлое и, похоже, едва ли намеревались всерьез заняться построением в Алжире исламского государства по иранскому образцу. Да и не эти декларируемые планы явились причиной вмешательства армии в политику. Просто ФИС превратилась во влиятельный выразитель оппозиционных настроений, и эта мусульманская организация стала серьезным конкурентом правящей элиты, которая и поспешила убрать его с политической сцены.

Впрочем, справедливости ради следует признать, что исламское движение и не было столь уж миролюбивым и безобидным. В его рядах всегда существовала экстремистская радикальная ветвь, а так называемый исламский терроризм - явление, далеко не новое для Алжира, и возникло оно отнюдь не в 1992 г. Так, еще в начале 80-х годов в Алжире заявила о себе небольшая группировка - Вооруженное исламское движение (ВИД), численностью не более 200-300 человек, созданная Мустафой Буали. Она ставила своей целью насильственное свержение существовавшего в Алжире строя и в 1985-1986 гг. организовала несколько вооруженных столкновений с полицией. Они, однако, закончились для ВИД и ее лидеров печально: в одной из стычек с властями М.Буали был убит, большинство участников движения было арестовано и приговорено военными трибуналами к различным наказаниям - от смертной казни до тюремного заключения на длительные сроки. После амнистии 1989 г. оставшиеся в живых члены ВИД вышли на свободу и влились в ФИС, а затем и другие радикальные организации. Волна террора, захлестнувшая Алжир после военного переворота 1991 г., вывела на поверхность политической жизни те экстремистские силы, которые в условиях нормального демократического процесса, возможно, и не пополнили бы ряды фанатиков и террористов. Иначе говоря, для исламских радикалов военный переворот стал своего рода подарком, так как вывел их на передовую линию политики.

Скорее всего именно ВИД породило вооруженные группировки, развернувшие в Алжире террор и настоящую гражданскую войну. Речь идет об Исламской армии спасения (ИАС), Вооруженной исламской группе (ВИГ) и Движении за исламское государство - группировке, отколовшейся от ИАС и какое-то время сотрудничавшей с ФИС /58/.

ИАС была образована в 1992 г. бывшим офицером алжирской армии Саидом Маклуфи и Абделькадером Шебути, мусульманским активистом, участником освободительной борьбы, членом ФНО, а затем последователем М.Буали. С временем ИАС стала, по-видимому, вооруженным крылом ФИС /59/.

Две другие экстремистские группировки действуют как будто бы автономно, хотя наблюдатели и не исключают существующего между ними взаимодействия. Одновременно с этим есть немало сообщений о вооруженных столкновениях между боевиками ВИГ и ИАС /60/, что может свидетельствовать об отсутствии единства в рядах исламистского движения и о распрях между ними, вызванными борьбой за лидерство, столь естественные в условиях гражданской войны.

ВИГ получила известность "благодаря" громким террористическим актам, совершенным в Алжире и во Франции. Эта группировка выступает за построение в Алжире исламского государства и широко использует насилие для достижения своих политических целей. Костяк ВИГ составляют молодые люди и ветераны-"афганцы". Группировка не вступает в переговоры с властями, полностью отвергает политические методы борьбы, считая чисто военную победу главным средством достижения поставленных целей.

На стороне оппозиции действуют еще несколько религиозно-политических группировок экстремистского толка: Исламский джихад, Ак-Такфир валь-Хиджра (Обвинение в неверии и переселение) и другие. Имеется и ряд исламских организаций, выдвигающих относительно умеренные программы. Это - Хамас (Движение за исламское общество), Ан-Нахда (Возрождение) и некоторые другие.

Хамас действует, например, не как политическое движение, а как культурно-просветительская организация. Она высказывается также за широкую демократизацию алжирского общества, в защиту прав человека, сочетая эти требования с призывами внедрения исламских ценностей в повседневную жизнь граждан. После введения в стране чрезвычайного положения лидеры этой организации выступили за диалог с властями и поддержали запрет на политическую деятельность для исламистов.

Те нюансы и различия, которые существуют в идеологии и практике современного исламского движения Алжира, как его умеренного крыла, так и экстремистского, не затеняют наличия в нем неких общих черт. Это - отрицание западных моделей развития, приверженность идее особого пути, в основу которого должны быть положены фундаментальные ценности ислама вкупе с достижениями современной технической цивилизации. Словом, алжирские исламисты - по крайней мере это относится к ФИС - не являются традиционалистами, ратующими за возрождение архаично-консервативных порядков. Они скорее представляют исламистско-реформаторское крыло современного фундаментализма.

Алжирские генералы и политики, представители спецслужб и силовых структур - все те, кто осуществил и поддержал военный переворот, стремятся представить дело таким образом, будто насилие оставалось единственным средством, способным защитить слабую алжирскую демократию, а исламские экстремисты сами-де толкнули власти к нелегитимным действиям. В трактовке алжирских официальных лиц только армия стала тем единственным политическим институтом, который выступил гарантом демократии. Но если попристальнее всмотреться в алжирские реалии, то придется признать тот факт, что военный переворот прервал переход Алжира к демократии. Тем более трудно вести речь о демократическом процессе в условиях гражданской войны и непрекращающихся актов террора. Очевидно, что власть и впредь будет видеть свою главную опору и поддержку в силовых структурах, которые только одни и могут реально обеспечить безопасность правящего режима, но отнюдь не рядовых граждан. Следовательно, осуществив военный переворот, власть привела и себя, и все алжирское общество к тупиковой ситуации: государство вынуждено опираться на армию и силы безопасности, но "искоренить" исламизм, предотвратить акты террора она не может. Экономические трудности, массовая безработица, маргинализация общества объективно играют на руку религиозному экстремизму, пополняя его ряды за счет "исключенных из процесса развития" /61/.

Насильственное отстранение ФИС от политики лишь усилило позиции сторонников жесткой линии в рядах исламского сопротивления, а "вычеркивание" этой организации из общественной жизни нарушило складывавшийся хрупкий политический баланс. Можно предположить также, что легализация ФИС расширила бы базу умеренных в этом движении, способствовала бы его трансформации в современную политическую партию. Ведь имеется немало примеров, когда властям удавалось ограничить рост экстремизма в обществе после того, как лидеры этого течения становились действующими политиками. Подобные процессы наблюдаются в Израиле, где Ясир Арафат, слывший некогда "террористом N1", возглавляет администрацию палестинской автономии и вместе с израильским правительством пытается (или делает вид, что пытается?) противостоять экстремистам Хамас. В Ливане проиранское движение Хезболлах, занимавшее в середине 80-х годов ультрареволюционные позиции, пошло на некоторое сотрудничество с властями, снизило свою политическую активность. В Египте и Иордании, параллельно с отдельными всплесками религиозного радикализма, идет процесс легализации фундаменталистской оппозиции и приобщения ее к государственным институтам.

Есть, конечно, и другие примеры - Иран и Судан, где приход к власти фундаменталистов (в первом случае в результате революции, во втором - после военного переворота) ознаменовал собой откат назад, способствовал укреплению репрессивных диктатур. Но искоренить это явление в одночасье не представляется возможным не только в этих странах, но и нигде в мире.

В Алжире "пробуксовка" реформ, отсутствие демократии, ставка на силу в ходе взаимодействия с политическими оппонентами лишь усугубили существующие проблемы, но не решили их. Тем бесперспективней выглядит в этой связи курс на военное подавление исламской оппозиции. Как бы власти не стремились представить исламистов "воплощением зла", они не являются таковыми. ФИС и подобные ему объединения исламистов - всего лишь социальные движения, порожденные самой жизнью. Преследование их, запрет или какие-либо иные нелегитимные, насильственные действия против них провоцируют рост экстремизма как со стороны оппозиции, так и со стороны власти и армии.

Подъем исламизма в Алжире, в других арабских странах в общем-то остается неизбежным на этапе трансформации старого экономического и политического порядка, поскольку подобный переход влечет за собой ломку устоявшихся общественных отношений, тяжелые социальные издержки, которые готовы компенсировать религиозные организации. Приход к власти ФИС и подобных ему социальных движений не представляется таким уж фатально трагическим для судеб Алжира, других развивающихся стран, ибо эти движения просто вынуждены будут принять многообразие социальных и политических проблем общества, начать искать политических союзников, каким-то образом модифицировать свои теократические программы, если они имеются у них, приспосабливая их к нуждам современного общества. Они вынуждены будут учитывать интересы и взгляды соперничающих с ними групп общества - деловых людей, армейских кругов, потенциальных зарубежных инвеститоров.

И конечно же, для того чтобы управлять такой страной, как Алжир, им явно недостаточно будет одного только религиозного рвения. На что уж фанатичны иранские аятоллы, но даже они вынуждены прибегать к прагматизму в экономике и политике. Опыт Алжира свидетельствует и о том, что крестовый поход против исламской оппозиции таит в себе большую опасность, потому что загоняет ее в подполье, многократно усиливает экстремизм в обществе. И в этом состоит главный урок, который преподносит Алжир обществам переходного периода, к числу которых относятся и Россия, и новые независимые государства Юга Содружества.

Повышенная политическая активность, готовность прибегнуть к крайним методам, включая и терроризм, свойственные экстремистскому крылу фундаменталистских течений, создают серьезную угрозу безопасности и стабильности в мусульманском регионе и за его пределами.

2) Усложнилась в новых исторических условиях и схема международного терроризма, где доля мусульманского элемента весьма заметна. Речь идет о лагерях подготовки, каналах финансирования, источниках приобретения оружия, боеприпасов, технических средств и пр. Утратив постоянных "спонсоров" (в прошлом одним из них был Советский Союз), мусульманский терроризм вынужден заниматься торговлей оружием и наркотиками, что приводит к его тесному сращиванию с международным преступным бизнесом. Две эти силы заинтересованы в продолжении внутриполитической конфронтации, вооруженных конфликтов, поскольку в условиях нестабильности легче получать прибыль. Следовательно, пока к примеру, ближневосточный конфликт будет продолжаться, терроризм будет получать мощную подпитку, а его "политическая элита", рядящаяся в одежды "защитников ислама", будет с выгодой для себя распределять неконтролируемые финансовые потоки. И для Хамас, и для Хезболлах, и для ФИС террор остается прибыльным бизнесом, с которым лидеры этих организаций так легко не расстанутся. Именно они являются самой влиятельной на Арабском Востоке "партией войны", поскольку вне конфликта они не найдут себе такого выгодного применения.

3) Как бы "провинциально" и отдаленно от так называемого цивилизованного мира не выглядело еврейско-арабское или внутриалжирское противостояние, оно требует международного вмешательства. Ведь терроризм и экстремизм редко остаются локализованы, они стремятся как можно шире распространить сферу своей деятельности за пределы страны и региона. В то же время заблуждением было бы полагать, что эти явления могут быть искоренены волевым решением, силовым давлением со стороны государственной власти или извне вследствие вмешательства международных организаций, великих держав и т.п. Вот ведь в Алжире исламские фундаменталисты, ранее не особо заметные на политической арене, превратились - во многом "благодаря" волевому решению властей отменить результаты выборов и последовавшими за этим репрессиям - во влиятельную силу, представляющую серьезную опасность для стабильного развития государства, для формирования здесь гражданского общества и для перспектив демократии в целом.

4) Не всегда являются панацеей от экстремизма и демократические выборы, хотя нельзя не признать, что в некоторых случаях они способны снизить уровень конфликтности, как это было в Северной Ирландии или в Чечне. Но в то же время в Израиле выборы, предоставившие палестинцам большие права, так и не привели экстремистские организации к умиротворению. Да и в Алжире события, последовавшие после последних президентских выборов, не внушают пока особого оптимизма.

5) В наши дни, когда мир больше не поделен на "белых" и "красных", на враждующие лагеря социализма и капитализма, религия и национализм в программных установках палестинских, алжирских, египетских, других экстремистов становятся новой идеологией. В Израиле, Алжире, некоторых других странах Третьего мира водораздел между конфликтующими сторонами проходит не только по линии политического, религиозного размежевания, но и в мировоззренческом плане, где на одном полюсе представлены силы, ратующие за изоляционизм, самобытный путь, консервацию архаичных традиций и порядков, словом, "антизападные", "антимодернизаторские" движения и идеологии, а на другом - сторонники экономической и политической интеграции с международным сообществом, выступающие за включение своих стран в мировую экономическую и информационную сеть, за развитие по западной плюралистической модели.

Между участниками таких конфликтов возможны временные компромиссы, перемирия, переговоры - именно эту картину мы наблюдаем в ходе ближневосточного мирного процесса, в Алжире, в некоторых других конфликтах, где в одной из конфликтующих сторон тон все чаще задают экстремисты и террористы, а другая сторона все больше полагается на силу, на принуждение. Но окончательное примирение между конфликтующими группами в рассмотренных выше конфликтах вряд ли достижимо в обозримом будущем. (Как наивно надеяться на то, что в результате дейтоновского мира сербы, хорваты и мусульмане станут сразу же братьями). Вероятно, та иррациональность, которая присуща национальной, этнической или религиозной нетерпимости, препятствует переводу конфликта в русло ненасильственных действий.