Русь пантелеймона романова

- Они борются за установление более справедливого порядка жизни, для того чтобы дать выход в жизнь обездоленным людям, - сказал студент, покраснев и не таким тоном, каким говорит революционер при допросе его жандармом, а тоном младшего собеседника, робеющего при мысли, что его объяснение покажется собеседнику недостаточно умным.

- Бросьте! - сказал, добродушно засмеявшись и откинувшись на спинку кресла, генерал, - бросьте! Они вам покажут справедливость, когда власть попадёт в их руки. Я, конечно, не беру тех случаев, - сейчас же прибавил он, - когда люди по своей искренней б л а г о р о д н о й наивности представляют себе дело таким образом, как вы. Это делает честь юности. Я говорю о других случаях, когда человек сознательно идёт к уничтожению своего класса. Вы представляете себе, что получится, если революционерам удастся осуществить свои планы и в это время с фронта хлынет сюда солдатня. Это, милый мой, такой будет ужас, какого Россия не видела ещё.

Генерал говорил с такой подкупающей искренностью, как будто он, принуждённый всё время быть на виду, в обществе пустых людей, разговорился наконец с человеком, который может понять его. При этом с человеком, который видел в нём только жандарма и составил себе о нём предвзятое мнение.

- Ой, опаздываю! - сказал он, вынув из-под полы сюртука часы и посмотрев на них. - Что же нам сделать? У вас что, крепко это? - спросил он студента, - вы пойдёте ради своих убеждений на всё, даже на те восемь-десять лет каторги, которая вам предстоит?

- Я вам скажу, как отцу родному, - вдруг проговорил студент. Он часто заморгал глазами и закусил губы. Его пухлый подбородок с ямочкой нервно задрожал.

- Ну, не надо, не надо так волноваться, - сказал генерал, отечески кладя юноше руку на плечо. - Может быть, ещё что-нибудь сделаем, только меня не подведите. Что-ни­будь сообразим и устроим.

- Я не могу сейчас говорить спокойно, потому что... потому что я не ожидал в вас встретить такого... отношения, - сказал студент, справившись со своим волнением.

- Конечно, вы ожидали, - сказал генерал, иронически усмехнувшись, - что вас будут истязать, издеваться над вами. Ведь революционеры так именно рекомендуют нас сво­им последователям.

- Да... Я вам скажу откровенно. Вы спрашиваете, серьёзно ли это у меня, то есть мои убеждения? Если хотите знать настоящую правду относительно меня и относительно многих других, одного со мной происхождения, то тут играет роль на девяносто процентов мода.

- Мода?

- И сколько лучших, честных людей из молодёжи гибнет, - произнёс генерал задумчиво и как бы с чувством глубокой скорби. Он достал портсигар и протянул его студенту, как протягивают приятелю. - И ради кого же! Ради евреев, которые спят и видят, как бы разрушить самодержавие.

- А разве вы знаете?.. - спросил, покраснев, студент.

- Я знаю только потому, что они везде работают над этим. Боже мой, и как иной раз хотелось бы втолковать это молодёжи! Ну вот что, родной мой, если паче чаяния, я ничего не смогу сделать в скором времени и вас о т п р а в я т т у д а п о э т а п у (студент, очевидно, считавший себя спасённым, побледнел и неловко проглотил слюну), если вас успеют отправить, прежде чем я что-нибудь смогу сделать, то старайтесь сохранить силы, чтобы не превратиться в инвалида до того момента, как моё влияние придёт к вам на помощь.

- А разве вы... - проговорил растерянно студент, - разве вы не могли бы теперь же?..

Генерал безнадежно развел руками.

- Милый мой, я ведь не один... есть кроме меня люди, у которых может быть другое мнение, их надо успеть убедить. И кроме того, вам выгоднее пострадать в глазах своих товарищей, чтобы они не заподозрили вас.

Студент при этих словах закусил губы и сказал:

- Мнение этих товарищей для меня теперь не важно. Я понял, как я был глуп.

Генерал несколько времени смотрел на своего собеседника и вдруг, ничего не сказав, поднялся, выпрямив грудь, подошёл к студенту, перекрестил его своей белой рукой и прижал его голову к своей щеке, точна отец, посылающий сына на подвиг.

- Идите с богом. Я рад за вас. Ждите, всё будет хорошо.

Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл тот человек, который привёл студента.

Через десять минут генерал уже ехал на благотворительный базар, главной устроительницей которого были Рита и её близкие друзья.
LXXII
Бал был в полном разгаре. В киосках продавались шампанское, фрукты. Мужчины, соперничая между собой в щедрости, бросали на прилавки киосков сотенные билеты, которые тут же сметались в ящики блиставшими красотой и нарядами продавщицами. Эти дамы, часто занимавшие очень высокое положение в свете, держались так свободно, и их глаза часто так загадочно и обещающе смотрели на выказывающего особенную щедрость мужчину, что эти взгляды часто удваивали и утраивали щедрость.

Устроители сидели за кулисами в гостиной с бронзовыми часами на камине и шёлковой голубой обивкой на золоченой мебели.

Унковский, не заходя в зал, прошёл в гостиную. Остановившись на пороге, он утёр платком усы, окинув взглядом присутствующих.

Тут были все свои: Рита с неестественно светлыми пышными волосами, Елена, старая тётка Унковского, нервная незнакомая ему сухая блондинка и гвардейский полковник.

- Генерал, вы вечно опаздываете, - сказала в кресле с чашкой в руке смуглая и тонкая Елена.

- Дело в том, что я не всегда могу так свободно, как вы, принадлежать себе, - ответил генерал, здороваясь со всеми.

- Я всё забываю, что вы принадлежите отечеству, - проговорила как бы с досадой на свою рассеянность Елена.

Необычайно тонкая в своем обтянутом на бёдрах чёрном бархатном платье, она отличалась весёлой ироничностью и живостью. У неё были необычайно густые чёрные волосы, давившие тяжестью причёски её маленькую голову.

- Ну что ваши революционеры?

- Мои революционеры пока что прочно сидят под замком.

- Это какие? из Думы? - спросила седая, с буклями, в чёрном платье старуха, тётка Унковского.

- Да.

- Я прилагаю к этому все старания, - сказал Унковский. - Но плохо то, что при каждом нашем неуспехе на фронте оставшиеся у них резервы оживляются ещё с большей энергией и сбивают с толку многих идиотов и из нашей молодёжи. Сейчас пришлось играть глупую комедию, в которой мне досталась роль отца и благодетеля, - заключил генерал, беря чашку из рук горничной.

- Вы хотите этим сказать, что эта роль вам совершенно не свойственна? - сказала Елена.

- Я предпочитаю другую роль... но меня просила играть её очень интересная дама, - в тон ей ответил Унковский, - а вы знаете, я всегда подчиняюсь желаниям вашего прекрасного пола.

- Благодарю вас, - сказала Елена, иронически поклонившись со своего кресла. - Я это очень хорошо знаю.

Унковский каждую минуту оглядывался на дверь, как будто здесь кого-то не хватало. Не было Ольги Петровны, и он не знал, как спросить, где она.

Елена заметила эти взгляды и поняла их значение.

- Что же, мы совсем выдохлись и к наступлению уже не годны? - спросила старуха. И, не дожидаясь ответа, проговорила:

- Я этого ждала с самого начала. Раз на немецкий фронт послали немца командовать, чего же ждать иного? Мы никогда ничего не можем сами, блаженные во Христе... Мы дождёмся того, что у мужиков лопнет терпение, и они взбунтуются. Император ничего не понимает, беззаботен, как младенец, и играет жалкую роль. О том, как он осведомлён в делах, можно судить по тому, что он до сих пор ещё мечтает о завоевании Константинополя...

Она говорила это строго, почти гневно. Её властный голос и важный облик с заострившимся носом приковывали к себе внимание.

Унковский сделал ей знак глазами в сторону горничной. Но старуха, махнув рукой, сказала:

- Ну, об этом все знают и везде говорят, даже, я думаю, и о н и.

Однако, обратившись к горничной, потребовала:

- Выйдите отсюда, милая моя.

Унковский, подождав, когда закроется за горничной дверь, сказал:

- К сожалению, это правда. В последние месяцы отношение народа к государю очень изменилось. Также очень нехорошо отзываются об императрице... в народе о ней распространяются всякие легенды, и, что хуже всего, они проникают даже в войска.

Нервная, худощавая блондинка, у которой дёргалась шея и глаза горели неестественным, возбуждённым огнём, хотела что-то сказать, но Унковский не заметил этого и продолжал, поставив допитую чашку на край стола и осторожно подвинув её:

- И в то же время находятся подлецы, которые вводят в трагическое заблуждение императора и императрицу. Они получают массу писем "от русского народа" с выражением любви и преданности, с заявлениями о необычайном подъёме народа, о его восторге перед мудрым управлением. Всё это, действительно, может повести к ужасному концу.

- Ничего иного и ждать нельзя, - сказала возбуждённо блондинка. - Вы знаете, - прибавила она, таинственно оглянувшись на дверь, - у императора ужасные линии рук. Он рождён под несчастной звездой. У него, говорят, страшная судьба.

И она взволнованно оправила платье.

Пышная Рита, с взбитой причёской светлых волос, сидевшая рядом, посмотрела на неё, потом перевела взгляд на мужа с выражением человека, мало осведомлённого во всех этих делах.

- Это всё ваш спиритизм, - сказала насмешливо старуха, обращаясь к блондинке и едва взглянув в её сторону.

- Ах, нет, какой же спиритизм... это совсем другое.

- Говорят, что со времени войны все мистические учения потеряли силу при дворе, - сказала Елена. - Императрица отвлечена от своих меланхолических настроений и всё время занята домом призрения трудящихся женщин и санитарным поездом.

- Я хотел бы быть занятым домом призрения трудящихся женщин, - сказал стоявший за креслом Елены гвардейский полковник, дотронувшись рукой до своих пышных усов.

На него оглянулись, но, увидев, что он шутит, отвернулись, а Елена подняла пальчик и, не оглядываясь, погрозила ему.

В это время в гостиную вошла Ольга Петровна в сопровождении трёх мужчин, весёлая, сияющая и возбуждённая от танцев и того внимания, каким она была окружена.

На ней было серое, отливающее стальным цветом платье, сильно открытое на груди и на спине.

Оборачиваясь с улыбкой на ходу к своим спутникам, она потрагивала сзади тонкими пальцами взбитую причёску, подняв обнажённый локоть. В числе сопровождавших было одно титулованное лицо, высокий, очень худой человек с моноклем и с белой гвоздикой в петлице визитки. У него были неестественно тонкие ноги, которыми он не очень уверенно ступал. Волосы, сильно зачесанные с одного бока, прикрывали поперёк большую лысину.

При появлении Ольги Петровны Елена, украдкой взглянув, заметила в Унковском то едва уловимое выражение, какое бывает у мужчины, когда в общественном месте он встречает любимую женщину.

- Лучше бы она занималась своими трудящимися женщинами и не лезла в управление страной, - сказала старуха. - Я знаю, что во время докладов у царя она незаметно присутствует в кабинете, сидя на площадке - что-то вроде антресолей, - и он, самодержец всероссийский, трепещет перед ней, путается и ведёт себя, как мальчишка. А что, этот проходимец опять, кажется, пользуется милостями, вопреки тому, что мистические учения потеряли всякую силу при дворе? - спросила иронически старуха.

Сухая блондинка с нервно подёргивающейся шеей, по-видимому, бывшая в курсе всех придворных тайн, с загоревшимися глазами сказала:

- Он вернулся... но его сейчас держат несколько вдали.

Старуха, вздохнув, презрительно и безнадёжно махнула рукой.

- Но я понимаю их величества, он должен им импонировать, - продолжала возбуждённо блондинка. - Я знаю людей, которые без негодования не могли о нём слышать, а когда встречались с ним, то сами подпадали под его таинственную власть.

- Позвольте узнать, - сказал, улыбаясь, полковник из-за кресла Елены, - эти люди, которые подпадАли, были мужчины или женщины?

- И те и другие, - ответила раздражённо блондинка, не взглянув на него.

- Говорят, у него грязные руки и чёрные ногти, - заметила Елена, - но, признаюсь, он меня интригует.

Глаза её встретились с глазами Ольги Петровны.

- У женщин, очевидно, тоже наблюдается поворот от нездоровых мистических увлечений, - заметил полковник, - их перестали интересовать бескровные декадентские поэты, они подходят ближе к реальности, к земле, к чернозёму... даже если он скрыт под ногтями...

- Какие гадости вы говорите! - сказала с ужасом брезгливости Рита.

- Ваши остроумные замечания попадают мимо цели, - заметила опять, не взглянув на полковника, блондинка, - потому что это в самом деле необыкновенный человек.

- Говорят, у него неслыханная бесцеремонность и ошеломляющий цинизм в обращении с людьми, а в особенности с женщинами, - сказала Рита, целомудренно покраснев при этом и несмело взглянув на мужа, точно проверяя уместность своего замечания.

- Нет, он, должно быть, положительно интересен! - воскликнула Елена.

Она встала с кресла, отряхнув с платья крошки.

Полковник сделал шаг к ней, но она с едва заметной гримасой отошла от него и села рядом с Ольгой Петровной; около той сидел титулованный человек с моноклем и тщетно старался заинтересовать свою даму разговором.

Ольга Петровна движением глаз и лёгким пожатием плеч показала Елене, насколько ей неприятны ухаживания этого господина, но что она допускает это по некоторым соображениям.

- Я ничего не понимаю в делах войны, - сказала Елена, обращаясь к Ольге Петровне, - и, по правде говоря, всё это уже успело порядком наскучить. Но я определённо могу сказать, что эта зима будет самой весёлой. Кроме того, я успела кое-что заметить и могу только поздравить, - тихо прибавила она, осторожно взглянув в сторону сидевшей к ним спиной Риты. - Я представляю себе, как ему скучно с некоторыми людьми... - И, повернувшись к подошедшему к ним Унковскому, она таинственно погрозила ему пальчиком, чтобы не видела Рита.

- Секреты? Вечно у женщин какие-то секреты.

- Нет, мы заключили дружественный союз, - сказала Ольга Петровна и уже открыто ласково улыбнулась генералу.

- Вы от этого союза только выиграете, - таинственно сказала Елена, значительно посмотрев на генерала Унковского.

По возвращении домой Ольга Петровна вошла в спальню Риты и сообщила ей, что титулованный господин ухаживает за нею с серьёзной целью.

Рита, делавшая на ночь гимнастику, широко раскрыла свои наивные кукольные глаза.

- Но ведь ты замужем.

- Он тоже женат... и до развода берёт на себя все заботы. Я теперь же переезжаю на отдельную квартиру. Собственно, я бегу от твоего мужа, так как чувствую, что могу сделать то, чего я не должна делать, как твоя подруга.

Рита, прослезившись, со свойственной ей чувствительностью, нежно поцеловала Ольгу Петровну.

- Только ты не бросай Жоржа совсем, - проговорила она, в смущении поправляя на голове подруги выбившуюся прядь волос, - потому что ему будет тяжело. Я заметила... он тоже увлечён тобой.

- Бросать я его не стану, он может бывать у меня... так же, как и ты. Но всё-таки нам лучше быть подальше друг от друга...

По коридору навстречу им показался из двери лакей с чайным подносом, торопливо посторонившись. Вдали на лестнице мелькнуло чьё-то женское платье. И это было всё, что попалось послу на глаза в бесконечных анфиладах комнат.

Шедшие остановились в конце коридора перед закрытой дверью. Торжественная тишина и немота этой двери, за которой находился человек, владевший шестой частью земного шара, как полновластный хозяин-крепостник, всякий раз вызывал у посла, уже привыкшего к русской придворной жизни, странное ощущение.

Дверь неожиданно открыл арап, одетый во что-то жёлтое и красное. Посол увидел императора Николая, ожидавшего его посредине небольшой комнаты с кожаными кресла­ми, столом и большим серовским портретом Александра III на стене.

И каждый раз, как неожиданность, посла поражало какое-то несоответствие между громким титулом самодержца российского и фигурой носителя этого титула.

Николай, со знакомым по портретам пробором над белым лбом, был в обыкновенной офицерской гимнастёрке, с забранными назад под поясом складками и с эполетами. Он по привычке подёргивал левый ус и поводил иногда плечом, как будто ему жал воротник.

Николай подал послу руку, причем на лице у него появилась неуверенная и как бы растерянная улыбка замкнутого человека, точно он конфузился в присутствии посла.

- Сядемте сюда, - сказал Николай, - наш разговор будет долгий. У нас прибавился ещё один враг с тех пор, как я видел вас в последний раз, дорогой посол.

На слове "дорогой" Николай слегка поклонился.

- Это развязывает нам руки, так как не мы уже будем виноваты в том, что православный крест поднимется над святой Софией.

Он замолчал, устремив в пространство взгляд.

Посол ждал.

- Я буду продолжать войну так долго, как только будет нужно, чтобы обеспечить нам полную победу. Вы знаете, что я посетил мою армию, я нашёл её превосходной, полной рвения и пыла. А путешествие, которое я совершил через всю Россию, показало мне, что я нахожусь в полном душевном согласии с моим народом.

При этих словах в его тоне прозвучала какая-то торжественность. Он несколько секунд молчал.

Николай взглянул на Палеолога и, как бы вспомнив, что он говорит только о себе и ни словом не упоминает о том, что имеет отношение к его собеседнику, с запоздалой поспешностью проговорил:

- За эти три месяца чудесные французские войска и моя дорогая армия совершили великие дела. Ясно, что мы накануне победы.

В этом месте посол, со своей стороны, сделал движение спиной, как бы благодаря за честь соединения имени Франции и России в слове "мы".

- Русский народ и русское общество... вы ведь были свидетелем того величайшего подъёма и самоотверженности, охвативших их... Я и императрица ежедневно получаем письма, свидетельствующие о том, что этот порыв растёт всё больше и больше. Мы должны победить врага до конца и освободить Европу от немецкого засилия. Я во всей мере, - продолжал он, загораясь, - чувствую свою ответственность и святой долг охранять высокий престиж и достоинство моей державы...

Посол подвинул пепельницу, и коробка спичек упала на пол. Император сделал было поспешное движение поднять её, но вовремя удержался и продолжал:

- Поэтому мы должны сейчас же сговориться относительно того, как нам поступать, когда наш враг запросит мира. Мы больше всего должны бояться дать себя разжалобить, - продолжал Николай, нахмурившись и крепко сжав кулак.

Посол сидел совершенно прямо и спокойно в кресле, только из почтительности к императору вынув свой монокль, благодаря чему один глаз его, окружённый морщинами от привычного держания монокля, имел странное выражение и мешал императору говорить.

- Вот как я приблизительно представляю себе результаты, каких Россия должна достигнуть в конце войны, - сказал Николай, раскладывая на столе карту, которая всё скатывалась в трубку. - У Германии мы должны взять Восточную Пруссию... я не знаю... я ещё не думал... я подумаю, брать ли до самой Вислы или... меньше.

Он нерешительно поднял глаза на Палеолога.

Тот молча, почтительно наклонил голову.

- Дальше, - продолжал Николай уже с большей уверенностью, - Галиция и часть Буковины нам нужны, чтобы достигнуть естественных границ России - Карпат. Наконец, проливы нам нужны для свободного выхода через них.

Николай поднялся и начал ходить по комнате от окна до этажерки у двери. Иногда мельком взглядывал на лестницу, вверху которой была площадка. Ему казалось, что он слышит там шорох женского платья.

Императрица имела обыкновение сидеть там во время важных докладов у императора. Это сковывало и разбивало его мысль, так как он всё время против воли думал о том, как она отнесётся к той или иной фразе и не будет ли по обыкновению выговаривать ему за то, что он выказал себя недостаточно твёрдым, недостаточно и м п е р а т о р о м. А потом точно мальчика начнёт учить, как надо вести себя, будучи императором.

И он забывал о том, что ему нужно было говорить, и говорил как раз то, чего не нужно было говорить.

Николай затем и встал, чтобы, под видом взволнованного состояния, удостовериться, слушает жена или нет.

Сколько раз он в порыве возмущения говорил себе, что он император и что ему раз навсегда нужно освободиться от деспотического влияния жены.

Его подавляла способность императрицы упорно, ни с чем не считаясь, добиваться своей цели. Он иногда ненавидел её, даже в то время, когда просил прощения. И в то же время эта её способность вызывала в нём острую зависть. Она всегда ясно знала, чего хотела, для неё существовал только один закон - её воля. Интересы других людей её не занимали. У неё была способность говорить человеку в глаза самые жестокие вещи, не испытывая при этом никакой неловкости.

У него же в этих случаях, наоборот, всегда было неловкое чувство. Просто не хватало на это силы. Бывало, что Николай, по настоянию жены вызвав к себе министра для сообщения о его отставке, не только не находил в себе силы сказать ему об этом в лицо, а наоборот, чувствуя свою вину, он выражал всякие знаки внимания и только по отъезде успокоенного и обласканного министра посылал ему вдогонку указ об отставке.

Императрица требовала от мужа твёрдости, а сама то и дело настаивала на отмене принятых им без её санкции решений.

И сейчас, поглядывая на площадку, он мысленно проверял свои высказывания послу и тревожно думал о том, что может найти жена в его поведении недостойным императора. Решив, что наверху никого нет, он сел в кресло и самым простым и дружеским тоном сказал:

- Ах, дорогой посол, сколько у нас с вами будет воспоминаний! - Николай помолчал с мечтательной улыбкой, потом рассказал о телеграмме Вильгельма, в которой тот после объявления России войны "умолял" его не переходить границ.

- У меня тогда мелькнула мысль: не сошёл ли я с ума, - сказал Николай, пошевелив у себя перед лбом пальцами. - Разве мне шесть часов тому назад не принесли ноту с объявлением войны? Я прочёл императрице телеграмму... Она сама захотела прочесть её, чтобы удостовериться, и тотчас сказала мне: "Ты, конечно, не будешь на неё отвечать?" - "Конечно, нет", - сказал я. Эта безумная телеграмма имела целью поколебать меня, сбить с толку, заставить сделать какой-нибудь смешной шаг. Случилось как раз напротив...

- ...Случилось как раз напротив: выходя из комнаты императрицы, я знал, что мне нужно делать и что между мною и Вильгельмом всё кончено... навсегда...

У него появилась в лице опять напряжённость раздвоенного внимания, и сразу исчез тон простоты и дружеской доверчивости.

- О, как поздно! - сказал он. - Боюсь, что я вас утомил.

Посол встал и почтительно обратился к императору:

- Генерал Лагиш мне писал недавно, ваше величество, что великий князь Николай Николаевич по-прежнему ставит своей единственной задачей поход на Берлин...

- Да, да, Берлин - это единственная наша цель, - сказал Николай, подавая руку для прощального пожатия. - Впрочем, ещё проливы и Константинополь...

Проводив посла и вернувшись от двери, Николай остановился, глядя наверх и прислушиваясь.