Сборник материалов международного научного форума «филологическая наука в ХХІ веке: проблемы и перспективы»

88 
публиковались в периодической печати, а также в качестве предисловий к изданиям произведений 
писателя.
В зарубежном же литературоведении крупные исследования о Т.Уайлдере неоднократно 
издавались, начиная с 1960-х годов. Первые из них появились еще при жизни писателя, авторами их 
выступали Р. Бербанк (1961), Б. Гребаниер (1964), М. Голдстайн (1965), Г. Папаевски (1968),
Г. Стресау (1971), М. Кюнер (1972). Монографии продолжали выходить и после смерти Т.Уайлдера: 
к ним относятся работы Р.Голдстоуна (1975), Л. Саймон (1979), Г. Харрисона (1983), Д. Кастроново 
(1986). Их авторы каждый по своему, с большим или меньшим успехом, пытались дать общую 
характеристику творчеству писателя. Одни делали главный упор на фактах личной биографии автора 
(Г. Харрисон), другие, наоборот, стремились выявить общие философские тенденции его творчества 
(Р. Бербанк). Т.Уайлдера рассматривали как проповедника религиозных идей, (М. Кюнер) или же 
пытались обнаружить скрытый подтекст его работ, прибегая к методам фрейдистского психоанализа 
(Р. Голдстоун). Однако, несмотря на предпринимаемые усилия, Т.Уайлдер оставался одним из 
сложных и малоизученных авторов в американской литературе. 
В 1992 Д. Браер сделал попытку собрать в одном томе все основные интервью, данные 
Т.Уайлдером в газетах и на радио, но во вступлении к сборнику вынужден был констатировать, что 
их набирается мало: Т.Уайлдер, несмотря на свою признанную в светских кругах общительность, не 
любил делать громких публичных заявлений о своем творчестве и тем самым еще больше усложнял 
положение критиков, привыкших подхватывать и развивать мысли самих авторов.
В 1996 и 1999 годах вышли два объемных сборника критических эссе, посвященных анализу 
отдельных аспектов творчества Т. Уайлдера. В них собраны интересные, содержательные работы 
литературоведов разных стран, раскрывающие неизвестные прежде грани произведений Уайлдера и 
намечающие новые направления в исследовании богатого художественного наследия писателя. 
Литературный дебют Т. Уайлдера «Каббала» (1926) принесший ему громкий успех, знаменателен 
по многим параметрам. Это – произведение, отразившее общие тенденции развития художественной 
литературы в первые десятилетия ХХ века. Притчевость повествования, углубление в историю, когда 
древний опыт проецируется на новое время, создавая оттенок повторяемости событий, позволяет 
отметить, что Каббала связана с осмыслением Творца и Творения, роли и целей природы и человека, 
смысла существования. В своих романах Т. Уайлдер затронул множество нравственных и философ-
ских тем, занимавших человечество на протяжении всей истории. В «Каббале», где мистицизм тонко 
и причудливо переплетается с философской притчей, чертами «романа нравов» и даже сатиры, как в 
зеркале отразились все темы, которые впоследствии стали основными в произведениях Т. Уайлдера. 
Каббала – одно из самых таинственных магических учений уходящий в глубь веков. «Энциклопе-
дия иудаизма» разъясняет содержание понятия «Каббала, или Сокровенная мудрость (хохма нисте-
рет)» следующим образом: «Приверженцы этого учения распространяли книги, в которых Бог мыс-
лился как субстанция, превосходящая по своим качествам все высшие формы бытия … Согласно 
учению К[аббалы], Бог это бесконечность, которую невозможно постичь разумом, так как она 
лишена каких-либо предметных атрибутов и открывается только в Его акте творения» [1, 98]. 
«Словарь иностранных слов» объясняет: «кабала, каббала [др.-евр.] – средневековое мисти-
ческое учение в иудаизме, проповедовавшее поиск основы всех вещей в цифрах и буквах еврейского 
алфавита, исцеляющих средств – в амулетах и формулах» [2, 205].
В романе «Каббала» – узкий кружок, компания людей, по своему социальному положению стоя-
щих над обществом и влияющих на него. Печать непохожести, тайны лежит на каждом из его 
членов. Мотив таинственности углубляется и тем, что в главе «Первые встречи» в Италию (Рим) 
приезжает молодой американец (возможно твеновская традиция), со своим соотечественником,
ровесником Блэром. Они посещают больного поэта, образ которого благодаря соответствующему 
описанию и сопутствующим обстоятельствам ассоциируется с давно умершим английским поэтом 
Китсом, перед глазами которого и происходят трагические события, связанные с Каббалой. 
В последующих трех главах Сэмюэле – имя рассказчика в «Каббале» – волею судьбы оказы-
вается связанным с личной жизнью некоторых членов общества, представителей старых аристо-
кратических фамилий Италии, что, с одной стороны, дает ему возможность удовлетворить свое 
любопытство относительно этих странных людей, а с другой стороны – в качестве соучастника – 
даже пережить ряд происшествий. 
В заключительной пятой главе – «Сумерки богов» – перед тем, как покинуть Рим, Сэмюэле 
задает ряд конкретных вопросов о сущности «Каббалы» одной из «кабалисток» миссис Грир, и 
последняя пытается убедить рассказчика в том, что «Каббала» – не что иное, как языческие боги, 
утратившие свое влияние с наступлением христианства. Сэмюэле выслушивает притчу, по словам 

89 
самой миссис Грир – «то ли правду, то ли аллегорию, то ли просто чушь» – о превращении некоего 
голландца в Меркурия, о новых чувствах, испытанных новообращенным, о его поисках других богов 
среди людей, вначале безуспешных, но вот на одном из вокзалов он заметил «странное лицо», 
наблюдавшее за ним из маленького окна локомотива, уродливое, черное от угольной пыли, 
блестящее от пота и самодовольства и улыбающегося от уха до уха. Это был Вулкан». 
Под ночными звездами рассказчик покидает на пароходе Неаполитанский залив, и роман венчает 
сцена его обращения к духу Вергилия. Читатель становится свидетелем диалога своего современника 
с прошлым, историей, поскольку упоминаются имена Платона, Августина, Данте, Шекспира, 
Милтона. Творец «Энеиды» говорит о бренности жизни, о бесконечности смены одного Рима другим, 
ибо «ничто не вечно», о том, что гораздо важнее «основать город, чем расположиться в нем», что при 
основании города возникает иллюзия его вечного существования, которая, к сожалению, порождает 
гордыню, мешающую войти в небесный храм. «Мерцающий призрак растворился в свете звезд, а где-
то подо мной мощные машины неутомимо влекли меня к новому миру, к последнему величайшему 
из всех городов».
В «чисто сюжетном» отношении «Каббала» вызывает определенное недоумение у читателя, так 
как развитие действия, описание цепочки событий в итоге так и не приведет героя, а заодно и чита-
теля, к разгадке странной организации, неожиданно обернувшейся на последних страницах романа 
обществом вымирающих языческих богов. Подобное недоумение во многом вызывается и авторской 
повествовательной тактикой, которая обусловила соответствующее композиционное решение. 
Первая и последняя главы романа – это пролог и эпилог к содержанию центральных трех глав, рас-
сказывающих о пережитых Сэмюэле конкретных приключениях, связанных с его общением с Каб-
балой. Пролог интригует и одновременно обещает читателю раскрыть тайну «каббалистов» и таким 
образом как бы предваряет соответствующую логику развития действия в последующих трех главах 
и эпилоге. 
Существовавшее у древних иудеев мистическое учение «Каббала», вызвавшее к жизни в конце
VIII – начале IX века «Книгу творения», в которой изложено «магическое» значение букв и цифр, 
ассоциативно закрепляет определенное содержание за названием романа и кружка потомственных 
римских аристократов. «Урок истории», полученный Сэмюэле от общения с «Каббалой», заклю-
чается, однако не в открытии им непостижимости тайны истории, а в соприкосновении с самой 
тайной. 
Роль Сэмюэле значительно обогатила рассказчика. По сравнению с обычным, во многом зауряд-
ным молодым американцем, прибывающим на первых страницах романа в Рим, в эпилоге «Вечный 
город» покидает совсем уже другой человек, во внутренний, духовный мир которого вошел и стал его 
неотъемлемой частью опыт приобщения к человеческой истории. Превращение в эпилоге Сэмюэле в 
Меркурия таит в себе, по автору, весьма значительную мысль. Став «посланцем богов», повество-
ватель возлагает на себя важную миссию – приобщить воображение читателя к величию прошлого, 
помочь ему ощутить дыхание истории, а, следовательно, и осознать свою собственную причастность 
к великому процессу эволюции, мельчайшую частицу которой составляет он сам. С точки зрения 
Уайлдера, именно таким, то есть наиболее плодотворным, должно быть и восприятие великих 
памятников культуры искусства, в частности поэтического, – от Гомера и Вергилия до Шекспира и 
Милтона – в чьих творениях даже самое отдаленное прошлое, ставшее глубокой историей, продол-
жает жить и воздействовать на чувства и пытливый ум читателей. 
Мысль, постепенно, все очевиднее, обретая аллегорический характер, выводит повествование о, 
так сказать, реальных судьбах и конкретном историческом времени за пределы традиционной 
социально-психологической прозы и закрепляет за ним явные признаки романа-притчи. Опыт 
первого романа сыграл значительную роль в творческой биографии Т. Уайлдера. Некоторые из его 
идейных мотивов получат дальнейшее развитие в последующих произведениях, в которых писатель 
настойчиво будет продолжать работать над дальнейшим совершенствованием, как повествовательной 
техники, так и структуры романа-притчи, обладающего богатыми возможностями сочетать единич-
ное и всеобщее, конкретное и абстрактное. 
С. Ильин, комментатор и переводчик произведения на русский язык, отмечает: «Помимо прису-
щих «Каббале» достоинств, она представляет тем больший интерес, что состоит в странной связи с 
его последним романом «Теофил Норт». < … > Дочитав книгу, начинаешь подозревать, что ее героя 
и рассказчика, так и не названного в романе по имени, вполне могли звать Теофилом Нортом» [3].
В «Каббале» заключена метафора соприкосновения Нового Света с древней историей европей-
ской цивилизации. Если проанализировать русскую литературу на рубеже XIX-XX веков, легко 
можно разглядеть увлечение многих писателей мистикой, обращение к историческим фактам, собы-

90 
тиям и аналогам, долженствующим объяснить трагичность восприятия смены столетий, а позже – 
исторические катаклизмы.
Героев «Каббалы» занимает поиск истинности религии. И хотя Каббала не трактуется ни автором, 
ни героями как тайное еврейское учение, ее основополагающие пути возвышения духа ассоциативно 
связываются с духовными исканиями героев произведения (поиск, конечно же, связан с различными 
нравственно-религиозными традициями). Здесь следует указать на то разнообразие религиозно 
философских теорий, которыми богата русская действительность рубежа столетий, и на параллельное 
увлечение социалистическими идеями. Знаменательный пример из Т.Уайлдера: одна из героинь 
романа пытается придать новый импульс католичеству, для чего предлагает как высшую степень 
добродетели Кардинала «его сочувственное отношение к идеалам социализма; он должен стать 
Народным Кардиналом» [3].
В этом же ключе решается проблема религиозного сознания: «Кто способен, не согрешив, понять, 
что такое религия? – задает вопрос Кардинал и обозначает логический ряд взаимосвязей, рожденных 
контрастами. – Кто способен, не познав страданий, понять, что такое литература? Кто способен 
понять, что такое любовь, не узнав безответной любви?»
Сила воздействия Слова как нельзя лучше передается автором в следующем монологе: « … 
Известно ли Вам, что в Библии для каждого человека отыщется текст, способный его потрясти, 
совершенно так же, как для каждого здания существует музыкальная нота, способная разрушить 
его?» Провидчество писателя выходит за рамки книги, оно характеризует мировой культурный 
контекст ХХ века и «новый религиозный экстаз» на границе ХХ и ХХI веков.
Сентенции, в конце романа: «Все боги и герои по природе своей – враги христианства, принес-
шего свои упования и свое раскаяние, веры, перед лицом которой каждый человек – неудачник. 
Только сломленный внидет в царство Небесное. Под конец изнуренные служением самим себе, они 
сдаются. И уходят. Отрекаясь от себя». 
Сравнение текстов, написанных в разных странах, на разных языках, рождают определенные 
ассоциации. Читаем у Торнтона Уайлдера: «Оба молчали об одной из тех бесед, которых не дано 
вести никому из живущих на этой земле, но которые так легко воображаются в полночь, когда 
человек одинок и мудр. Не существует ни слов, достаточно сильных, ни поцелуев, достаточно 
властных, чтобы исправить созданный нами хаос». Смысловые ассоциации, берущие начало из этого 
текста приводят на наш взгляд, к Михаилу Булгакову, автору романа «Мастер и Маргарита». Для 
подтверждения позволим обширную цитату из булгаковского романа: 
«После укола все меняется перед спящим. От постели к окну протягивается широкая лунная 
дорога, и на эту дорогу поднимается человек в белом плаще с кровавым подбоем и начинает идти к 
луне. Рядом с ним идет какой-то молодой человек в разорванном хитоне и с обезображенным лицом. 
Идущие о чем-то разговаривают с жаром, спорят, хотят о чем-то договориться.
– Боги, боги, – говорит, обращая надменное лицо к своему спутнику, тот человек в плаще, – какая 
пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – тут лицо его из надменного превращается в умо-
ляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было? 
– Ну, конечно, не было, – отвечает хриплым голосом спутник, – это тебе померещилось. 
– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит человек в плаще. 
– Клянусь, – отвечает спутник, и его глаза почему-то улыбаются. 
– Больше мне ничего не нужно! – сорванным голосом вскрикивает человек в плаще и подни-
мается все выше к луне, увлекая своего спутника. За ними идет спокойный и величественный гигант-
ский остроухий пес» [4, 388].
… И еще об одной тенденции. В начале 20-х годов получает импульс чувственная литература, 
которая называется еще биологической, потому что пытается проникнуть в самое сокровенное 
человека, в подсознание своих героев. Зачатки этого явления мы находим в «Каббале» Уайлдера. 
Вспомним, к примеру, диалог с Вергилием, заключающим свою речь восклицанием: «О, что за мука – 
быть человеком». В русской литературе 20-х годов этому в достаточной степени отдадут дань Б. 
Пильняк («Иван Москва»), Н.Никитин («Рвотный форт») и ряд других писателей. 
Торнтон Уайлдер талантливо уловил тенденции времени, генерировал те идеи, которые питали 
мировой литературный процесс. Его рассуждения предстали философскими формулами, предска-
завшими будущее ХХ века. Романы Т. Уайлдера отличаются друг от друга внешней композиционной 
структурой и содержанием, но их сближает то, что художественный мир каждого из них неизменно 
рождает у читателя представление о порядке и гармонии, царящих во вселенной, о наличии в 
мироздании определенного плана и замысла. Поэтому даже в своем позднем творчестве, постепенно 
отходя от категорических христианских постулатов относительно церкви и спасения, Уайлдер все-

91 
таки остается, в значительной степени, писателем с ярко выраженной религиозной доминантой. Его 
творчество, уходящее корнями, с одной стороны, в пуританские основы американского мировоз-
зрения, с другой - имеет дело с глобальными философскими вопросами, занимающими все чело-
вечество: о смысле жизни, роли веры и творчества в человеческой судьбе, соотношении случайности 
и необходимости во вселенной. 

жүктеу/скачать 2.33 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: