Сборник материалов Санкт-Петербург

Весь 1989 год был годом митингов и демонстраций. Ничего похожего на эти публичные массовые акции я больше уже никогда не видел. Те митинги и демонстрации, которые происходили в городе, начиная с 1987 года, были либо немногочисленными, либо, когда их проводил Демократический союз, сопровождались скандалами, милицейскими репрессиями, арестами – в общем, у большинства горожан не возникало желания присоединиться.

Но самой мощной по количеству людей, принявших в ней участие, и по воздействию на ход политической жизни стала демонстрация 7 ноября 1989 года. Мы собрались рано утром на том месте, которое стало потом традиционным для сбора демонстраций демократических сил, на площади перед Театром юного зрителя, там, где Загородный проспект выходит к Витебскому вокзалу. Ленинградский народный фронт шел, разбившись на районные организации во главе с мемориальцами. Дальше уже невозможно было разобраться в пестрой толпе из анархистов, кадетов, независимых профсоюзов, социал-демократов – в общем, все это шествие, растянувшееся на несколько кварталов, объединило от тридцати до сорока тысяч человек. Лозунги несли такой «крутизны», что Юра Нестеров настоял, чтобы убрали особенно грубые антигорбачевские. «Долой советский монополизм!», «Партия, дай порулить!», «Долой партократию!», «Ударим перестройкой по коммунизму!» – это далеко не полный перечень лозунгов, которые мы собирались предъявить стоящим на трибунах партийным вождям и прильнувшим к телевизорам ленинградцам. Но я почему-то из всех текстов различной степени выразительности запомнил один плакат, написанный на белой ватманской бумаге, который несла, постоянно меняясь, стайка мальчишек: «Догоним и перегоним Африку!»

Было холодно, колонна продвигалась медленно, мы подолгу стояли на одном месте, но общее радостное возбуждение, охватившее нас, не проходило. Все это больше напоминало карнавал, чем политическую демонстрацию. И даже когда мы вышли на Дворцовую площадь, расчерченную на дорожки рядами курсантов, настроение не изменилось. Нас было так много, что этого невозможно было не заметить.

На площади стоял несмолкающий рев от громкоговорителей, скандирующих коммунистические лозунги: «Партия и народ едины – Ура-а-а!», «Под мудрым руководством ленинской партии вперед к победе коммунизма – Ура-а-а!», «Да здравствует коммунизм – светлое будущее человечества – Ура-а-а!»

Нашу колонну пустили подальше от трибун, чтобы по телевизору мы не были видны, в расчете на то, что факт прохождения по Дворцовой площади 7 ноября колонны демократических сил останется незамеченным ленинградцами. И тогда, дойдя до середины площади, мы, не сговариваясь, остановились и начали скандировать, стараясь перекричать рев громкоговорителей: «Народный фронт! Народный фронт! Народный фронт!..»

Произошло замешательство, проходящие мимо в коммунистических колоннах люди стали нас одергивать и призывать к порядку. Но мы не сдавались и, стоя прямо напротив Зимнего дворца, взятого штурмом красногвардейцами ровно семьдесят два года тому назад, скандировали прямо в лицо новому первому секретарю Ленинградского обкома КПСС – Гидаспову то, что он не мог не слышать, – «Народный фронт! Народный фронт! Народный фронт!..» А он смотрел на нас сверху и, весело улыбаясь, приветливо махал рукой, не подозревая, что стоит на этой трибуне, так же как и его предшественник – последний раз!

Ответ не заставил себя долго ждать. 21 ноября состоялся совместный пленум Ленинградского обкома и горкома КПСС, на котором с докладом выступил Борис Вениаминович Гидаспов. Цитируя лозунги, которые несли участники демонстрации демократических сил, он обрушился на «левых радикалов из ЛНФ», обвиняя их в том, что они «ведут массированное наступление на избирателя, надеясь таким путем прорваться к власти». Вечером следующего дня у самого большого в городе Спортивно-концертного комплекса им. Ленина, что за Парком Победы, состоялся многотысячный митинг ленинградских коммунистов. Митинг показывали по ленинградскому телевидению, и зрители могли отчетливо прочитать лозунги: «Хватит каяться, надо работать!», «Не дадим ударить перестройкой по коммунизму!», «Члены ЦК, где ваша позиция!», «Политбюро – к отчету на внеочередном Пленуме ЦК КПСС!» и, наконец, последний, почти жалобный: «Михаил Сергеевич, обратите внимание на партию!»
* * *

На выборах 1989 года демократы (тогда их чаще называли «неформалами») выступали под именем комитета «Выборы-89». Летом на конференции МАДО (Межрегиональная ассоциация демократических движений) был организован предвыборный блок демократических сил под названием «Выборы-90». Но перед началом избирательной кампании стало известно, что коммунисты, чтобы запутать избирателей, образовали «блок коммунистов и беспартийный» под тем же названием, что и демократический блок «Выборы-90». Тогда, в спешном порядке, к названию нашего блока было присоединено слово «демократический». В результате на выборах 1990 года демократы выступали под знаком комитета «Демократические выборы-90» или, как его стали через некоторое время сокращенно называть «ДВ-90». Заседания этого комитета обычно происходили в обшитом дубовыми панелями кабинете Союза писателей, на улице Воинова (нынешняя Шпалерная). Народу набивалось несметное количество, потому что на этих заседаниях шел постоянный обмен информацией и принимались важные решения. Список организаций, выдвинувших в комитет своих представителей, был весьма внушителен:

городская и районные ассоциации избирателей;

Ленинградский народный фронт;

независимые рабочие профсоюзы;

общество «Мемориал»;

экологический «Зеленый союз»;

группа защиты архитектурных памятников «Спасение»;

Ленинградская медицинская ассоциация;

Союз ученых, союзы журналистов, кинематографистов, композиторов, театральных деятелей;

группы поддержки народных депутатов Щелканова, Никольского, Иванова, Болдырева, Собчака.

Это было необычайно широкое объединение горожан (приведенный мною список далеко не полон), и интересно проследить, на чем была основана их консолидация. Если проанализировать содержание предвыборных платформ, опубликованных в газете «Смена» от 9 февраля 1990 г., то вырисовывается один любопытный факт. Платформа «ДВ-90» была ориентирована на:

Приведение законодательства всех уровней в соответствие со Всеобщей декларацией прав человека.

Реальное отделение коммунистической партии от государства и законодательное обеспечение механизма политической конкуренции на основе многопартийности.

Установление государственного и экономического суверенитета России, обеспечивающего права наций на самоопределение.

Обеспечение различных форм собственности при последовательной демократизации экономики. Предоставление возможности получить землю во владение и право распоряжаться результатами своего труда каждому, кто желает ее обрабатывать.

Программа ЛНФ отличалась от платформы «ДВ-90» большим радикализмом и, кроме того, единственная из программ всех организаций, входящих в блок, провозглашала «полновластие Советов».
* * *

Патриотов (речь идет о членах национал-патриотической организации «Отечество» было гораздо меньше, чем коммунистов, которых в каждом округе выдвинулось по несколько штук против одного беспартийного демократа, но действовали они чрезвычайно организованно и проблем с изготовлением агитационных материалов у них не было. Главным тезисом их программ, помимо общих проклятий в адрес рыночной экономики, стало требование пропорционально-национального представительства во всех организациях власти, а в выступлениях они призывали и к восстановлению процентной нормы в учебных заведениях. Наиболее яркой фигурой был у них профессор консерватории Марк Любомудров, баллотировавшийся в народные депутаты РСФСР, известный всему городу своими крайне националистическими выступлениями в прессе и на телевидении. Отношения между коммунистами и патриотами только начинали складываться. Формально национал-патриотические организации относились официальной коммунистической прессой к разряду экстремистских, но на деле «патриотические» мотивы все чаще звучали в выступлениях коммунистических лидеров, а на выборах между кандидатами коммунистов и патриотами развернулось настоящее сотрудничество. В самый разгар предвыборной кампании, в середине февраля, «патриотическое крыло» ленинградского отделения Союза писателей вместе с другими «деятелями русской культуры» типа Любомудрова устроили в Ленинграде широко разрекламированное концертное шоу под впечатляющим названием «Российские встречи», которые народ окрестил «Расистскими встречами». По замыслу организаторов, это мероприятие должно было привлечь внимание избирателей к национально-культурной миссии патриотов и обеспечить им успех на выборах. Результат был, разумеется, нулевой. Агрессивность – неотьемлемая черта национал-патриотов – отталкивала людей.

Через день после официального объявления результатов выборов я впервые переступил порог огромного зала заседаний, расположившегося амфитеатром в бывшем помещении зимнего сада Мариинского дворца. Зал был полон. Внизу, под огромной трибуной, стоял скромный ореховый столик, за которым сидели два представительных человека: председатель исполкома Ходырев и председатель городской избирательной комиссии, ректор одного из известнейших в городе и в стране институтов (Ленинградского Политехнического, моей альма-матер) профессор Васильев. Улучив момент, Васильев встал и начал произносить заранее заготовленное обращение к депутатам, которое начиналось с поздравления, однако договорить ему не дали. Андрей Болтянский подошел к нему и громко спросил, кто доверил ему вести собрание. Не привыкший к такому обращению, почтенный профессор смешался, чем тут же воспользовался герой битвы за «Англетер» Алексей Ковалев, прямо предложивший двум почтенным бюрократам освободить места и не мешать депутатам начать их первую встречу. Васильев и Ходырев вынуждены были ретироваться, а депутаты быстро проголосовали за двух председателей собрания – Алексея Ковалева и Марину Евгеньевну Салье.

С этого момента депутаты от демократического блока жестко взяли инициативу в свои руки. На первом же заседании был создан «Оргкомитет народных депутатов Ленсовета по подготовке первой сессии Ленинградского городского Совета XXI cозыва», как было написано в положении об этом комитете, составленном Мариной Евгеньевной Салье, – «временное депутатское формирование, образованное исключительно для организационного обеспечения подготовки и проведения первой сессии Ленсовета XXI созыва»; В состав оргкомитета вошли 67 человек, разбившиеся для работы на пять рабочих групп, которые соответственно должны были заниматься: подготовкой мандатной комиссии (гр. № 1), подготовкой повестки дня и временного регламента работы сессии (гр. № 2), порядком ведения сессии, структурой и персональным составом рабочих органов сессии, ее материально-техническим и информационным обеспечением (гр. № 3), формированием постоянных и временных комиссий и комитетов Ленсовета (гр. № 4) и подготовкой предложений по структуре и штатам городского Совета (гр. № 5). На долю сотрудников исполкома осталась чисто техническая работа по обслуживанию депутатов: предоставление им помещений для заседаний и обеспечение работы столовой, на которую легла дополнительная нагрузка.

Таким образом, еще до открытия сессии Совета депутаты полностью отделились от исполкома и занялись самоорганизацией.

Я расскажу об одном эпизоде, который произошел в первую неделю работы Ленсовета. Ко мне домой пришла соседка по дому, с которой у меня до этого момента не было никаких отношений – даже знакомства, и неожиданно преподнесла цветы, сказав, что она очень рада моей победе и готова чем может помогать мне в работе. А через некоторое время ко мне зашел председатель нашего кооператива и после обсуждения событий на сессии сказал, что соседи по дому удивлены и разочарованы тем, что я не выступаю на сессии, не бичую Большакова и вообще – чем я там занимаюсь, непонятно. Тут до меня дошло, что вся моя работа – формирование комиссий Ленсовета, написание положения о постоянных сессиях и создание комиссии по науке и высшей школе – проходит совершенно незаметно для избирателей. С их точки зрения, любой «процедурщик», которого десять раз на дню показывали по телевидению в тот момент, когда он нападал на ведущего сессию, пылко защищая демократию, делал для города и избирателей гораздо больше меня. И я «взялся за ум». Теперь уже я не упускал случая хотя бы раз на дню выступить с претензией к ведущему, регулярно брал слово в дискуссиях, даже тогда, когда мне особенно сказать было нечего, торопился дать интервью корреспондентам – вообще стал как все. Производительность моя, разумеется, снизилась, но популярность стала расти. Единственное, к чему я не смог себя принудить – это борьба за кресло ведущего. Я точно знал свои возможности – возвышение над всеми было для меня всегда психологически тяжело.

Манера поведения депутатов, по существу, носила характер трансляции агрессии избирателей по отношению к власти и на первых порах была глубоко мотивирована самим характером избирательной кампании. Собственно, депутаты были агрессивны постольку, поскольку не ощущали себя носителями власти: на протяжении первой сессии ответственность лежала не на них, а на побежденных. И в роли побежденного выступал не только обком КПСС, но и исполком Ленсовета.
* * *

В Народном фронте не было абсолютного лидера. Два наиболее авторитетных человека, Петр Сергеевич Филиппов и Марина Евгеньевна Салье, поделили между собой голоса депутатов. В результате ни один из них не мог набрать достаточного для избрания числа голосов. Компромисс между ними оказался невозможным <...>. Ленсовет работал и без председателя, но разойтись, не завершив полностью формирование структуры и руководства, означало поставить себя под удар, по закону в этом случае мы могли быть распущены вышестоящим Советом.

Насколько мне известно, мысль пригласить на два наиболее важных поста, председателя Совета и председателя исполкома, двух самых авторитетных ленинградцев – народных депутатов СССР Собчака и Щелканова – принадлежала Филиппову. Марина Евгеньевна поддержала эту идею. Однако при ее реализации возникли серьезные трудности. Прежде чем избрать Собчака председателем, нужно было организовать его избрание депутатом Ленсовета. Для этого объявили повторные выборы в одном из тех округов, где они были признаны несостоявшимися из-за неявки избирателей. В работе сессии объявили перерыв, и депутаты-демократы отправились всем скопом агитировать за Анатолия Александровича. Несмотря на все усилия патриотов из «Отечества», пытавшихся агитировать против Собчака, выборы состоялись, и после подтверждения полномочий нового депутата Ленсовета на сессии были объявлены выборы председателя Совета.

День, когда Собчака избрали председателем Ленсовета, стал первым и последним днем единства и взаимопонимания между ним и депутатами. Все это действо было обставлено очень зрелищно, и демократическая пресса и телевидение были на высоте. Собчак и его конкуренты (разумеется, нашлись и такие, хотя Салье и Филиппов отказались от выдвижения своих кандидатур) выступили со своими программами, причем Анатолий Александрович, как всегда, говорил лучше всех, и депутаты направились к урнам для голосования. Результат был неожиданным – судя по числу голосов, за него проголосовала значительная часть коммунистов. После утверждения результатов голосования Анатолий Александрович поднялся в кресло председательствующего и в соответствии с принятой Ленсоветом ранее процедурой объявил кандидатуру своего заместителя. Все ожидали, что он назовет Филиппова или Салье, но он назвал адмирала Щербакова. Теперь стало ясно, почему коммунисты поддержали Собчака. Демократы были шокированы, но в полном соответствии с предварительной договоренностью проголосовали за Щербакова. Все были рады окончанию трехмесячного марафона и понимали, что избиратели, в общем, одобрят наш выбор. В этот день мы все отправились по домам с чувством выполненного долга. А Анатолий Александрович Собчак сел в самолет и улетел на неделю в Америку по приглашению Американской ассоциации юристов.

Первое заседание президиума 19 августа в Ленсовете началось с эпизода, который в значительной степени определил атмосферу в Ленсовете в этот и последующие дни. В отсутствие Беляева <председателя Ленсовета. – Ред.> член президиума депутат Игорь Артемьев взял на себя роль, ведущего и первым делом предоставил слово представителю комитета по чрезвычайному положению вице-адмиралу Храмцову. Но едва только этот депутат раскрыл рот и начал призывать нас сохранять спокойствие и организованность с тем, чтобы «с честью пройти этот период, который нам уготовила судьба», как к нему подошел депутат Виталий Скойбеда и начал его бить, требуя арестовать представителя незаконного комитета. Пока Скойбеду оттаскивали от упавшего на роскошный паркетный пол Храмцова, в зал заседаний торопливо вошел опоздавший Александр Николаевич Беляев и, отстранив растерявшегося от такого неожиданного поворота событий Артемьева, взял руководство президиумом в свои руки. Слегка пожурив Скойбеду, Беляев задал бледному, как смерть, от пережитого шока только что поднятому с пола адмиралу единственный вопрос: существует ли письменный приказ о введении в Ленинграде чрезвычайного положения? Услышав в ответ, что приказ был устно передан по телефону, Беляев холодно констатировал: комитет по чрезвычайному положению, который здесь пытается представлять адмирал Храмцов, создан незаконно. <...>

На состоявшемся поздно вечером заседании штаба обороны города было, в частности, принято решение об организации постоянного информирования всех пассажиров вокзалов и аэропорта об указах и президента Ельцина через селекторную диспетчерскую связь, по которой обычно диспетчер объявляет о прибытии поездов и самолетов. Это дело поручили мне. В полночь я с депутатом Губановым, членом нашей комиссии по науке и высшей школе, сел в его видавший виды «Москвич» и поехал объезжать городские вокзалы.

Начали мы с самого крупного из городских вокзалов, Московского. Отыскав диспетчерскую, в которой в это позднее время находились заместитель начальника вокзала и начальник смены, мужчина и женщина, я обратился к ним с просьбой зачитать по радио тексты указов президента Ельцина и периодически повторять эту процедуру в течение всего последующего дня. Реакция мужчины была резко отрицательной: «Кто вы такой, чтобы мне приказывать? Что мне ваш президент? У меня есть мое непосредственное начальство, и больше я никому не подчиняюсь». Женщина-диспетчер пробовала робко поддержать нас, но начальник в довольно грубой форме приказал ей замолчать: «Если ты попробуешь зачитывать по радио что-то, кроме объявлений о прибытии поездов, то я просто отстраню тебя от работы. Пока я здесь нахожусь, я не допущу ни малейшего отступления от инструкций!»

Я потребовал у него телефон непосредственного начальника. После некоторого сопротивления мне этот телефон дали, однако, позвонив, я узнал, что начальник вокзала находится на совещании у руководства Октябрьской железной дороги. Ситуация создалась тупиковая. Тогда я передал женщине-диспетчеру тексты указов президента Ельцина и сказал, что в течение ночи мы добьемся распоряжения руководства железной дороги.

На Финляндском вокзале ситуация повторилась, хотя тон, в котором со мною разговаривал начальник смены, был совершенно иной. Видно было, что он понимает необходимость сопротивления хунте, но над ним довлеет тот же самый магический страх, неспособность взять на себя ответственность и нарушить инструкцию без санкции начальника. Как я ни пытался объяснить, что в исключительном случае можно нарушить инструкцию (ведь не закон же!) по прямому указу президента России – все было бесполезно. «Для нас инструкция важнее закона», – отвечали мне эти в общем хорошие и ответственные люди. Но вот ответственность-то они понимали не как ответственность перед своей совестью, а как ответственность перед своим начальством.

Они взяли тексты указов и заверили меня, что как только будет соответствующее распоряжение начальника вокзала, их сразу начнут зачитывать по радио.

Самая драматическая ситуация сложилась на Варшавском вокзале. Женщина-диспетчер была потрясена всем происходящим. Она со слезами на глазах взяла из моих рук указы президента Ельцина, и... обещала, несмотря на позднее время, дозвониться до начальницы вокзала, которую очень хорошо знает и с которой у нее прекрасные отношения, и уговорить ее дать разрешение на зачитывание этих текстов по вокзальному радио. Не было сомнений в искренности этой женщины, в том, что она горячая сторонница демократов и Ельцина, но нарушить инструкцию она не могла.

Пока мы с Борисом Губановым уговаривали диспетчера, кто-то проколол колесо нашего автомобиля. Борис остался чинить машину, а я направился на расположенный неподалеку Витебский вокзал. Проблуждав полчаса по лабиринту вокзальных помещений, я нашел-таки диспетчера, молодую женщину, которая, выслушав мою просьбу, сразу же согласилась ее выполнить. Это была воистину приятная неожиданность! Я долго не мог поверить в успех, но женщина повела себя очень решительно, «Пока я сижу в диспетчерской, никто не сможет проконтролировать, что я зачитываю по радио. Я только что заступила командовать сменой, и пока моя смена не кончится, я буду зачитывать указы каждые полчаса!»

До Мариинского дворца я добрался пешком около часу ночи.

23 августа, в пятницу, в 10 часов утра на заседании Ленсовета рассматривался вопрос об опечатывании архивов и всей документации Ленинградского обкома КПСС. Одновременно решался вопрос о создании комиссии «по расследованию обстоятельств государственного переворота на территории Ленинграда». Комиссия была создана под председательством заместителя председателя горсовета Б.А.Моисеева. А вот с опечатыванием архивов обкома КПСС получилась заминка.

Группа членов президиума выступила против опечатывания архива без санкции прокуратуры, только на основании решения Ленсовета. И самое потрясающее, что в числе защитников обкома были не только коммунисты Сазонов и К°, но наши друзья-демократы, в частности Юрий Михайлович Нестеров и Сергей Нестерович Егоров.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что генеральный прокурор города, коммунист Веревкин, тоже замешанный в путче, естественно, не торопился заводить уголовное дело на членов ГКЧП, стремясь выиграть время, чтобы дать им возможность замести следы. Заметать было что, ибо, по имевшимся у нас сведениям, уничтожение в обкоме КПСС началось еще 20 августа! Дорога была каждая минута, а жизненно важное решение президиума было забаллотировано, ибо для его принятия не хватало голосов.

Дело дошло до непечатной брани и взаимных оскорблений. Но чем сильнее нападали мы на Сергея Нестеровича Егорова и Юрия Михайловича Нестерова, тем тверже и непреклоннее они стояли на своем.

Логика их была непробиваема: «Мы три дня боролись с хунтой; нарушившей закон, поэтому мы сами не можем нарушать закон, какими бы благими целями это ни диктовалось. Это большевизм», – говорили они. «Значит, вы считаете, что надо судить тех военных, которые отказались выполнять приказы министрам обороны Язова? Ведь в советском законодательстве нет нормы, освобождающей военных от ответственности за неисполнение приказов?» – «Военные не должны были выполнять приказы ГКЧП, потому что сам ГКЧП был создан незаконно!» – «Да им наплевать было на эти юридические тонкости, они просто делали нравственный выбор, на который вы сейчас оказались не способны!» – все было бессмысленно. Решение президиума об опечатывании архивов обкома так и не было принято.

Но мы все равно взяли обком в этот день. По факсу из Москвы пришел указ Ельцина о роспуске КПСС. С подписанным Александром Николаевичем Беляевым распоряжением о передаче Смольного в собственность городского Совета депутаты ринулись в здание, выходящее фасадом на площадь Пролетарской диктатуры. Впереди всех был, разумеется, Виталий Скойбеда, тот самый, который утром 19 августа набил морду представителю ГКЧП адмиралу Храмцову, а днем 22 августа собственноручно поднял трехцветный российский флаг над зданием Мариинского дворца. Мы с Серяковым немного задержались, потому что ждали специального распоряжения Беляева об опечатывании архивов обкома до завершения процесса передачи зданий, занятых «штабом революции».

В Смольном царило смятение, вызванное нашествием депутатов, которые принесли весть о роспуске ГКЧП. Пораженные происходящим работники обкома попрятались по кабинетам, охрана из специально отобранных сотрудников КГБ была в растерянности и практически беспрепятственно пропускала депутатов и журналистов. Первым делом депутаты ворвались в кабинет первого секретаря обкома КПСС Бориса Вениаминовича Гидаспова. Именно в этом кабинете год тому назад Гидаспов беседовал с только что избранными депутатами, утверждая, что готов передать им власть сразу же, как только они догадаются, как ее взять. И вот момент настал. Но вместо Гидаспова в углу кабинета я увидел одного из секретарей обкома Белова. Пока депутаты рылись в бумагах на столе первого секретаря и требовали ключи от сейфа, Белов, вжавшись в кресло и многозначительно подняв вверх руку с указующим на небо перстом, витийствовал: «Диктатура бывает в том числе и демократическая!»

Почему-то я запомнил именно эту фразу, хотя впоследствии, когда мне довелось дискутировать с господином (вернее, «товарищем») Беловым в выступлениях на радио, приходилось выслушивать из его уст еще более парадоксальные суждения. Но в тот день сей образчик «марксистской диалектики» очень сильно резонировал с рассуждениями Юры Нестерова и Сергея Егорова. Однако времени на полемику с этим кандидатом исторических наук у меня не было. Мы с Серяковым занялись опечатыванием архива обкома КПСС.

Прежде чем опечатать архив, надо было его найти. Ведь мы с Сашей никогда не были в Смольном, так как пропуском в это здание служил партийный билет. Выручил начальник охраны, который провел нас в помещение архива и помог организовать процедуру опечатывания.

Архив Смольного располагался в нескольких помещениях, одно из них представляло собой стоящий отдельно флигель. Дверей было много, и процедура наклеивания на них подписанных нами бумажек с печатью общего отдела Ленсовета отняла довольно много времени. Но оставался открытым вопрос: все ли двери мы опечатали? На просьбу показать план помещений начальник охраны не смог ответить ничего вразумительного. Он утвеождал, что работает здесь недавно и не знает, у кого находится план.

Ситуация объяснялась довольно просто. У обкома КПСС не было своей охраны. Эти функции выполняли вплоть до последнего момента сотрудники КГБ. Когда мы стали выяснять, на каком основании государственные служащие охраняли имущество общественной организации, начальник охраны признался, что ему неизвестно, как это оформлено, и высказал предположение, что существует договор между ленинградским управлением КГБ и обкомом КПСС.

Поразительно, что эта мощь ничего не смогла сделать с толпой безоружных горожан, окруживших беззащитный Мариинский дворец, и пала под напором горстки депутатов, размахивавших своими удостоверениями. Почему штаб коммунистов не занял круговую оборону? Почему Гидаспов не призвал на защиту Смольного всех коммунистов Ленинграда, верных бойцов великой ленинской партии, каждый из которых, получая партийный билет, клялся отдать жизнь великому делу построения коммунизма? Ведь удар, нанесенный Ельциным, отнюдь нельзя считать неожиданным. Задолго до указа о роспуске КПСС лидеры этой армии «борцов за народное счастье» подготовили себе теплые места для благополучного ухода. Еще до начала путча стали уничтожать архивы, а 20 августа, не после, а перед решительным штурмом Белого дома, уничтожение архивов приняло массовый характер.